Тут мне подумалось, что, наверное, зря я сейчас хвастаюсь, что ребята могут шифра моего не разгадать, и что непременно, когда здесь все закончим, надо будет договориться о тайных знаках, которые только нам понятны будут. Семен скептично приподнял бровь, я смущенно закончила:
— Нужно было хотя бы попытаться.
Крестовский вздохнул:
— Едь в Змеевичи, оттуда парней призови.
— Хорошая попытка, но нет. Я вашу породу чардейскую перфектно изучила, за мною следа простыть не успеет, ты на смерть отправишься. — Семен явно смутился, я поднажала. — Скажешь, не права? Может, и с господином Волковым беда черная действительно приключилась?
— Здоров он, — признался Крестовский, — более чем. Артефакт его в полном порядке, поэтому от смены места вреда нашему Григорию Ильичу не будет, впрочем, оставаясь здесь, он также не пострадает. Нет, Геля, я знаю, о чем ты думаешь. Воспользоваться тростью Волкова никто, кроме него не сможет, именная игрушка. И нет, будить его мы тоже не будем, хотя можем.
— Почему?
— Потому что помощи от старцев из ордена Мерлина я не приму.
Я высокомерия Семена Аристарховича была лишена, поэтому решила, что, возникни нужда, призову хоть черта, хоть дьявола, хоть туманных колдунов с острова, хоть Гриню с палицей наперевес.
— Давай, — Крестовский сменил тему, — что по убийству купца накопала?
— Это не случайно произошло, не под влиянием момента.
— Почему?
— Да потому что не убивают так впопыхах! Это обряд был, либо месть, либо… Тут я не полностью уверена, но, предположу, что представление это.
— А зрители?
— Один, — я подняла палец, — и не зритель, а зрительница, столичная эксцентричная сыскарка, очень уж ее к правильным выводам толкают. Дело представлено так… Ты понял, не было, а представлено на суд зрителя? Господин Бобруйский Гаврила Степанович пятидесяти годков, боров старый, забавлялся с полюбовницей удушениями, партнерша до ветру отлучилась, тут в его гнездо порока проник некто третий, придушил мужика и ножик в него воткнул для надежности. Возможность и желание было у всех. Жена и младшая дщерь ненавидели папеньку (за дело, но не суть), старшенькая же… Тут я не уверена, слуги в тереме запуганы очень, от них правды не добьешься. Я завтра подругу допрошу, о Машеньке с Нюшей представление составлю. В смысле, какую подругу? Я же записку в ресторации от твоего имени барышне за соседним столиком отправила. В девять утра у кондитерской ее ожидать будут.
Крестовский проартикулировал нечто, что я решила не опознавать, но согласился составить компанию.
— Итак, — продолжила я, раскрывая саквояж, стоящий у кровати, — у нас есть двойное орудие убийства — нож и струна. Нож в любовное гнездышко принесла Дульсинея. Что странно, никто из дам Бобруйских ножа не опознал, хотя актерка показывает, махала им при свидетелях. Вторая странность — струну резали этим самым ножом, на нем зарубка имеется. О чем это говорит?
— О чем? — улыбнулся Крестовский, ему невероятно нравилась моя горячность.
— Струну срезали заранее.
— Кстати, ты не объяснила мне, почему алиби ни у кого нет.
— Можно подумать, Семен Аристархович, ты сквозняка в гнездышке разврата не учуял? Ход там тайный. Весь терем ходами этими, что сыр, изрезан.
По тому, как блеснули синие глаза чародея, я догадалась, что этим вопросом он меня проверял, и действительно заметил то, что сперва проигнорировала я, неплотно прикрытую зеркальную дверь.
— Зеркалу до конца вот эта пуговка закрыться мешала, — пояснила я и добавила, вытащив из саквояжа коричневый шерстяной рукав, — с платья Марии Гавриловны.
— Любопытно.
— Это еще не все. Вот. — Стараясь не шуршать, я развернула на койке Семена письмо. — В комнате Анны нашла, похоже на послание, которым Блохина твоего из города выманили.
— О Блохине я сейчас говорить не хочу…
— Придется, — пнула я Семена в голень, — потому что твой дражайший покойный друг с бабами здесь накуролесил. Читай! «Степушка, сокол мой ясный, батюшка про нас прознал…» Она ему писала, что увозят ее, что от плода избавят, что сбежала и в условленном месте ждет своего яхонтового. А у маменьки башмачки даже детские припрятаны были!
Крестовский нагнулся, потер ногу и посмотрел на меня виноватыми глазами:
— Значит, дочь? Которая?
Ножка койки, на которой сидел Семен, подломилась, и чародей с грохотом упал.
— Не иначе божья кара, ваше превосходительство, — прокомментировала я вслух. — Спокойной ночи.
— Нужно было хотя бы попытаться.
Крестовский вздохнул:
— Едь в Змеевичи, оттуда парней призови.
— Хорошая попытка, но нет. Я вашу породу чардейскую перфектно изучила, за мною следа простыть не успеет, ты на смерть отправишься. — Семен явно смутился, я поднажала. — Скажешь, не права? Может, и с господином Волковым беда черная действительно приключилась?
— Здоров он, — признался Крестовский, — более чем. Артефакт его в полном порядке, поэтому от смены места вреда нашему Григорию Ильичу не будет, впрочем, оставаясь здесь, он также не пострадает. Нет, Геля, я знаю, о чем ты думаешь. Воспользоваться тростью Волкова никто, кроме него не сможет, именная игрушка. И нет, будить его мы тоже не будем, хотя можем.
— Почему?
— Потому что помощи от старцев из ордена Мерлина я не приму.
Я высокомерия Семена Аристарховича была лишена, поэтому решила, что, возникни нужда, призову хоть черта, хоть дьявола, хоть туманных колдунов с острова, хоть Гриню с палицей наперевес.
— Давай, — Крестовский сменил тему, — что по убийству купца накопала?
— Это не случайно произошло, не под влиянием момента.
— Почему?
— Да потому что не убивают так впопыхах! Это обряд был, либо месть, либо… Тут я не полностью уверена, но, предположу, что представление это.
— А зрители?
— Один, — я подняла палец, — и не зритель, а зрительница, столичная эксцентричная сыскарка, очень уж ее к правильным выводам толкают. Дело представлено так… Ты понял, не было, а представлено на суд зрителя? Господин Бобруйский Гаврила Степанович пятидесяти годков, боров старый, забавлялся с полюбовницей удушениями, партнерша до ветру отлучилась, тут в его гнездо порока проник некто третий, придушил мужика и ножик в него воткнул для надежности. Возможность и желание было у всех. Жена и младшая дщерь ненавидели папеньку (за дело, но не суть), старшенькая же… Тут я не уверена, слуги в тереме запуганы очень, от них правды не добьешься. Я завтра подругу допрошу, о Машеньке с Нюшей представление составлю. В смысле, какую подругу? Я же записку в ресторации от твоего имени барышне за соседним столиком отправила. В девять утра у кондитерской ее ожидать будут.
Крестовский проартикулировал нечто, что я решила не опознавать, но согласился составить компанию.
— Итак, — продолжила я, раскрывая саквояж, стоящий у кровати, — у нас есть двойное орудие убийства — нож и струна. Нож в любовное гнездышко принесла Дульсинея. Что странно, никто из дам Бобруйских ножа не опознал, хотя актерка показывает, махала им при свидетелях. Вторая странность — струну резали этим самым ножом, на нем зарубка имеется. О чем это говорит?
— О чем? — улыбнулся Крестовский, ему невероятно нравилась моя горячность.
— Струну срезали заранее.
— Кстати, ты не объяснила мне, почему алиби ни у кого нет.
— Можно подумать, Семен Аристархович, ты сквозняка в гнездышке разврата не учуял? Ход там тайный. Весь терем ходами этими, что сыр, изрезан.
По тому, как блеснули синие глаза чародея, я догадалась, что этим вопросом он меня проверял, и действительно заметил то, что сперва проигнорировала я, неплотно прикрытую зеркальную дверь.
— Зеркалу до конца вот эта пуговка закрыться мешала, — пояснила я и добавила, вытащив из саквояжа коричневый шерстяной рукав, — с платья Марии Гавриловны.
— Любопытно.
— Это еще не все. Вот. — Стараясь не шуршать, я развернула на койке Семена письмо. — В комнате Анны нашла, похоже на послание, которым Блохина твоего из города выманили.
— О Блохине я сейчас говорить не хочу…
— Придется, — пнула я Семена в голень, — потому что твой дражайший покойный друг с бабами здесь накуролесил. Читай! «Степушка, сокол мой ясный, батюшка про нас прознал…» Она ему писала, что увозят ее, что от плода избавят, что сбежала и в условленном месте ждет своего яхонтового. А у маменьки башмачки даже детские припрятаны были!
Крестовский нагнулся, потер ногу и посмотрел на меня виноватыми глазами:
— Значит, дочь? Которая?
Ножка койки, на которой сидел Семен, подломилась, и чародей с грохотом упал.
— Не иначе божья кара, ваше превосходительство, — прокомментировала я вслух. — Спокойной ночи.
