Слушая своего переводчика, а по сути, и помощника, я заметно заскучал. Вывод напрашивался один, что человек он практичный, что существенно отличало нас друг от друга. К тому же в математике я не был силён и всякого рода расчёты, и подсчёты заставляли меня заметно нервничать каждый раз. Поэтому для себя, я быстро нашёл выход из положения.
- Не надо ничего считать,- сказал я,- Будем посылать всё по тетради в евро.
У Петра Алексеевича только что глаза на лоб не полезли, до того они округлились.
- Но тогда вы им переплатите гораздо больше! Это не разумно! Расточительство какое!- воскликнул он.
Я с упрёком посмотрел на него, как на неразумное дитя.
- Эх, Пётр Алексеевич! Да разве дружба измеряется деньгами?! Я бы им больше отдал, если б они попросили. Что мне эти деньги – в бочке солить? Будем переводить всё по списку в евро и точка!
Переводчик перестал меня переубеждать, предположив, что делать это бесполезно.
В Банке благополучно оформили мои переводы как я и хотел. И на душе у меня стало ещё спокойней.
Как человек теперь состоятельный и городской, да к тому же проживающий за рубежом, нужно было, и приодеться, как подобает.
Походив с Петром Алексеевичем по магазинам, я прикупил разного фасона: рубашки, футболки, джинсы с заклёпками, пиджачки, куртки и даже современного покроя, чёрное пальто.
Но больше всего мне приглянулась широкополая шляпа. Я точно такую-же, по телевизору, когда показывали концерт, у Боярского, видел.
Шикарная шляпа!
Стоило мне её едва примерить, как я сразу почувствовал: ’’Всё! Моя вещь! Надо брать’’
После обновок, с овчинным тулупчиком пришлось расстаться. Я аккуратно почистил его и повесил на вешалку в шкаф, до лучших времён.
А в парикмахерском салоне меня подстригли, причесали и уложили муссами и гелями так, что с Будёновки вряд ли узнали во мне сегодняшнем того самого Магарыча.
Из салона я вышел похожим на красавчика актёра, по которому дамочки сохнут; то ли Бред Пит, то ли ещё кто получше.
Для адаптации к местному населению, я всё-таки записался на курсы французского с самого начала. Ведь общаться с людьми как-то надо, не мог же я постоянно Петра Алексеевича повсюду за собой водить.
И вот настал мой первый день обучения французскому языку.
Пришёл я в класс заранее, за двадцать минут до начала занятия. Как прилежный ученик, выложил на парту ручку и новую, большую тетрадь в девяносто шесть листов.
Чуть позже подтянулись и другие желающие научиться говорить на французском.
Группа подобралась многонациональная: четыре китаянки и один китаец, крупная женщина из Бразилии, вьетнамка похожая на девчушку, небольшим росточком индианка, представитель Нигерии Тулумбу и я.
Как видите, из русских только я захотел французскому языку научиться.
Понаблюдав немного за собравшимися учениками, больше всего меня порадовали китайцы своей жизнерадостностью. На мою тетрадь посмотрели – улыбаются; на меня посмотрели – улыбаются; на Тулумбу смотрят – тоже улыбаются!
Потом в класс вошла учительница. Настоящая француженка, такая худенькая!
Я когда-то слышал, что французы лягушек едят, но не верил. А увидел свою преподавательницу и сомнения в раз развеялись. Чтобы быть такой худой, надо одними лягушками питаться.
- Бонжур,- сказала она и тут же спросила,- Комо сава?
Я смекнул, что разговор пойдёт про сову. Почему именно про сову? Я и сам не знаю.
Захотелось поделиться познаниями в этой области, я хотел сказать, что это птица ночная.
- Сова,- начал я, но продолжить дамочка мне не позволила.
- Трэ бье! Трэ бье!- защебетала она.
- Ну, может у вас, на французском и тряпьё, я не знаю. А у нас это называют чучелом, если сову, к примеру, убить... по неосторожности. Не выбрасывать же её потом.
Я заметил как Тулумбу дико за вращал глазами, а китайцы, улыбаясь ещё шире, принялись конспектировать всё, что я сказал.
- Кель вотре преном мосьё?- спросила профессорша.
Я подумал, что «кель» должно быть «как» по-нашему.
- Кель-кель? Из ружья!
- Но-но-но-но!- запротестовала дамочка,- Жё ма-пель Софи.
- А! София значит,- догадался я,- У нас тоже София Ротару имеется. Хорошая певица...
- Иль са-пель Тулумбу,- указала учительница на представителя нигерии,- Э вотре преном?
’’Так вот как французы знакомятся! Это она со мной познакомиться хочет!’’- посетила меня догадка.
Из вежливости я привстал из-за парты и, протянув профессорше руку, представился со всей галантностью, какая у меня только имелась:
- Фёдор Макарович. Веснушкин...
- Аншанте.
- Да, нет! Какой из меня шатен?! Я брюнет! Волосы у меня вон чёрные. Пока, что даже седых нет.
Весь класс теперь смотрел на мою голову, потому что я усердно жестикулировал, указывая, о чём говорю.
Преподаватель начала слегка нервничать. Кто поймёт этих француженок, чего они хотят? Может брюнеты ей не очень нравились?
Она принялась что-то много говорить, демонстративно меня, игнорируя, и переключая внимание обучающихся на её персону. Я перестал что-либо понимать из её речи и вскоре утратил всякий интерес к французскому языку.
По окончанию занятия, когда я складывал учебные принадлежности в деловой портфель, в класс вошёл Пётр Алексеевич. Оказывается он приехал, что бы любезно подвезти меня до дома и справиться как мои дела в области образования.
Переговорив с профессоршей, он подошёл ко мне и спросил:
- Что вы учинили здесь?! Учитель рассержена, на вас! Говорит, вы едва ей урок не сорвали.
- Ничего я не учинил. Мы просто поговорили и всё. Она про сову говорила, а я поддержал разговор. Сказала, что сова тряпьё какое-то. Потом захотела со мной познакомиться, но что-то с глазами у неё проблема: цвета совсем не различает. Она думала, что я шатен...
Такого заразительного смеха от Петра Алексеевича я не слышал за всё время, с начала нашего знакомства. Непроизвольно я тоже заулыбался. Когда приступ смеха закончился, он всё мне пояснил. Оказалось, «са-ва» - это «как дела», «трэ бье» - «очень хорошо», а «аншанте» - «очаровательный» французы говорят после знакомства, вместо привычного, русского «очень приятно».
К тому времени моя преподавательница давно покинула классную комнату, так что свои извинения я не мог ей выразить. Ничего не оставалось, как и нам тоже оставить школьное помещение.
На улице я поправил шляпу на голове, обвёл взглядом прилегающую окрестность и вдохнул полной грудью свежий, мартовский воздух.
Со всей житейской новизной и городской суетой, я только сейчас заметил, что на дворе весна.
С приходом весны началось резкое потепление. Люди с радостью сменили зимние одежды на более лёгкие весенние курточки и плащи.
Уже во второй половине апреля на деревьях принялись распускаться листочки и как ни странно, насекомые повылезали из своих зимних убежищ.
Я продолжал ходить на курсы французского языка, чтоб не без труда грызть гранит этой науки, по освоению грамматики, а так же заучиванию словарного запаса.
Признаться честно, языку этому я не очень симпатизировал. Много складывалось не логичного и не понятного лично для меня.
Так, к примеру, говоря о погоде про облака или солнце, почему-то непременно надо сначала сказать «Илья». Звучало это примерно вот как: «Илья боку дю солей». А в переводе, судя по словам, следующим за «илья»: «Много солнца». Кто знает, может французы, как русские десантники, слишком Илью-пророка чтят? Разъяснить об этом даже Пётр Алексеевич не смог для меня. Почему Илья? Он только сказал: ’’Ну, так они говорят. Нужно принять этот оборот речи’’
Матиас Дидие, продолжал изредка наведываться ко мне. Он стал более разговорчив.
Исходя из множества рассказов о себе, я прозвал его Барон Мюнхгаузен, настолько все истории были смешны и неправдоподобны.
С его слов получалось, что он чрезвычайно важен и в Англии не могут открыть магазин без подписи Дидие. Поэтому, иногда, за ним прилетают из самой Англии на вертолёте люди в чёрном. Они наряжают мужчину в дорогущий смокинг по такому случаю и забирают с собой, для подписания необходимых документов, потом возвращают на место, в Люксембург.
Слушая повествование Матиаса, я не мог сдержать смех.
Мне он казался таким безобидным и добродушным.
Эх! Если-бы знать заранее, насколько коварен этот злосчастный интриган...
Впрочем, не буду забегать вперёд. Как говорила моя бабушка: ’’Всему своё время. Всему свой черёд’’
Итак, как я уже сказал, на дворе вовсю, принялась властвовать весна. А весна это такая пора, когда повсюду распускаются весенние цветочки и трава не стоит на месте, как зимой. От тепла и влаги всё живое тянется к свету выше и выше.
Время пронеслось со скоростью света, было незаметно, как вслед за апрелем последовал май.
В один из ясных, тёплых деньков я вышел на веранду позади дома. Очень мне хотелось на этой самой веранде чай с бубликами попить. Но увидав, как высоко поднялась трава вокруг дома и чай, и бублики пришлось отложить до лучших времён. А вместо этого взяться за чудо-косилку с моторчиком.
И! Пошёл косить траву, приговаривая: ’’Травушка-муравушка, зелёная моя!’’
В одном месте приметил, что незабудки проросли. Цветочки голубенькие, крошечные, даже удивительно как я смог их разглядеть среди травы. И жалко мне стало губить такую красоту. Обошёл вокруг с косилкой, но цветы не тронул.
Покончив с работой, я вовсе забыл о своих планах с чаепитием, к тому-же Матиас прибыл проведать в аккурат после трудов моих праведных.
Вместе мы вышли на веранду и оглядели результат работы.
Из-за отсутствия травы, незабудки легко бросались в глаза. Мне и указывать на них не пришлось, Матиас сразу заметил их сам.
- Гут!- сказал он, показав большой палец вверх и улыбаясь при этом.
- Ага! Гут,- ответил я, улыбаясь в ответ.
Наши глаза пересеклись на мгновенье, и я увидел какое-то мимолётное злорадство. Но в следующий момент Матиас вновь смотрел как доброжелательный приятель. Я подумал, что мне всё только показалось.
Перекинувшись избитыми фразами вежливости, гость предпочёл в скором времени распрощаться и покинуть меня в спешном порядке.
Не придав такой спешке ни малейшего значения, я наконец вознаградил себя заслуженным отдыхом, в виде просмотра телевизора и поедания чипсов.
Ранним утром следующего дня у меня раздался звонок в дверь.
Проснувшись от звонка, я обнаружил, что так и уснул вечером перед телевизором. Пустой пакет из-под чипсов аккуратно лежал на полу, рядом с диваном.
Я бесшумно подкрался к окну и отодвинув самый кончик шторы, постарался рассмотреть кто побеспокоил меня в столь ранний час.
На пороге, перед дверью стояли двое полицейских. Самые настоящие, люксембургские полицейские!
Подумав, что могло привести их ко мне, я постарался вспомнить, что мог совершить противозаконного. В голову не приходило ни одной идеи по этому поводу. И потому став совершенно спокойным, я направился открывать дверь.
- Мойен! Мосьё Веснючкин?..
- Мойен!- поприветствовал я в ответ по люксембурски, как научил меня Пётр Алексеевич,- Да, я - Веснушкин.
- Шеф-инспектор полис Грандюкал,- представил свою должность, полицейский, стоявший ближе ко мне, показывая при этом бумагу с гербом, подписью и печатью.
- А что случилось?
Вместо ответа полицейский указал на машину как-бы предлагая проследовать в неё.
Закрыв входную дверь на ключ, я послушно прошёл за полицейскими и сел на указанное место.
До полицейского бюро ехали молча.
Я беззаботно рассматривал панель приборов в машине и встроенную рацию. При богатстве фантазии можно было вообразить, что это не полицейская машина, а космический корабль и мы мчимся наперехват, космических бандитов. Что я делал с космическими полицейскими? В моём воображении я являлся важным свидетелем и способствовал борьбе против преступности в космическом масштабе.
На пике придуманной мной истории, машина остановилась, и мне пришлось из неё выбираться, чтобы пройти в здание полиции.
Помещения внутри выглядели по деловому, аккуратно, полностью разрушая представление о мрачном, угрюмом полицейском участке. Обстановка располагала к доверию, а приветливым полицейским хотелось говорить правду и только правду.
Шеф-инспектор провёл меня в кабинет и, предложив присесть на стул с мягкой обивкой, расположился за столом напротив. Вскоре к нему присоединился другой полицейский, который сел с ним рядом. Оказавшись вместе, они начали вести со мной беседу: шеф-инспектор говорил на люксембургском языке, а его коллега переводил всё им сказанное для меня на русский.
- Господин Веснушкин, как долго вы находитесь в Люксембурге?
- Не очень долго, с зимы я здесь.
- Хорошо. Вы знакомы с господином Дидие?
- Да. Он коллега моего дяди... покойного дяди.
- А скажите, вы траву косили вчера?
Странный разговор получался между нами в полицейском бюро.
- Косил,- не без удивления ответил я и следом спросил,- А что?
Но полицейские проигнорировали мой вопрос. Они продолжили допрашивать о каких-то не существенных темах.
’’Может на время у них затишье по преступлениям? Может преступности им не хватает?’’- подумалось мне, во время своего повествования о замеченных и оставленных нетронутыми мной малюсеньких, синеньких цветочках. Всё, что я рассказывал, шеф-инспектор записывал на бумаге.
- Значит, вы признаёте себя виновным в нанесении травм и тяжёлого психологического увечья в отношении цветов, именуемых незабудками,- подвёл он итог в заключение моих слов.
- Чего?!- не понял я,- В чём я себя признаю?
- Согласно нашим законам, вы причинили психологическую травму цветам и нанесли значительный вред окружающей среде, покосив самовольно траву, без проведения предварительной проверки специальной комиссией по надзору за цветами. Это очень серьёзное преступление.
Я сидел обескураженный от такого закона.
- Вы это серьёзно?! ... и на сколько, моё положение серьёзно?- только и смог я произнести из-за вставшего кома в горле.
- Вполне!
- И что мне теперь за это будет?
- Во-первых, вы должны подписать бумаги, что всё вами рассказанное записано, верно. Во-вторых, подпишите документ о не выезде. И в третьих состоится суд, там будут решать, какой приговор вам вынести.
Совершенно расстроенный, я автоматически подписал всё, что от меня просили подписать, после чего оказался абсолютно свободным до заседания суда, о начале которого меня должны будут известить в письменном виде.
Не было раньше в роду Веснушкиных злостных нарушителей закона. По всем параметрам получалось, что я первый. Этакий первооткрыватель преступности. Значит судьбы ещё не родившихся детей и внучат уже предрешены. Тоже пойдут в будущем по наклонной, по стопам непутёвого отца и деда.
В голове моей вырисовывалась чёрная кошка и в душе сидела такая же чёрная – пречёрная. Иногда царапала меня изнутри и мучила.
Незабудки на поляне продолжали цвести, как ни в чём не бывало. Никаких травм я у них не наблюдал. Хотя, как знать! Может быть, если бы я был учёным ботаником, то заметил их расстройство невооружённым взглядом. Но о том, что я их не скосил вместе с травой и не скрыл следы своего злодеяния, я нисколько не сожалел: пускай растут себе на здоровье, цветы ни в чём не виноваты, если законы этой страны мне не были известны.
Но на душе всё же скребло. В таком безрадостном состоянии меня посетили люксембургские друзья: Пётр Алексеевич и Матиас Дидие.
- Не надо ничего считать,- сказал я,- Будем посылать всё по тетради в евро.
У Петра Алексеевича только что глаза на лоб не полезли, до того они округлились.
- Но тогда вы им переплатите гораздо больше! Это не разумно! Расточительство какое!- воскликнул он.
Я с упрёком посмотрел на него, как на неразумное дитя.
- Эх, Пётр Алексеевич! Да разве дружба измеряется деньгами?! Я бы им больше отдал, если б они попросили. Что мне эти деньги – в бочке солить? Будем переводить всё по списку в евро и точка!
Переводчик перестал меня переубеждать, предположив, что делать это бесполезно.
В Банке благополучно оформили мои переводы как я и хотел. И на душе у меня стало ещё спокойней.
Глава 8
Как человек теперь состоятельный и городской, да к тому же проживающий за рубежом, нужно было, и приодеться, как подобает.
Походив с Петром Алексеевичем по магазинам, я прикупил разного фасона: рубашки, футболки, джинсы с заклёпками, пиджачки, куртки и даже современного покроя, чёрное пальто.
Но больше всего мне приглянулась широкополая шляпа. Я точно такую-же, по телевизору, когда показывали концерт, у Боярского, видел.
Шикарная шляпа!
Стоило мне её едва примерить, как я сразу почувствовал: ’’Всё! Моя вещь! Надо брать’’
После обновок, с овчинным тулупчиком пришлось расстаться. Я аккуратно почистил его и повесил на вешалку в шкаф, до лучших времён.
А в парикмахерском салоне меня подстригли, причесали и уложили муссами и гелями так, что с Будёновки вряд ли узнали во мне сегодняшнем того самого Магарыча.
Из салона я вышел похожим на красавчика актёра, по которому дамочки сохнут; то ли Бред Пит, то ли ещё кто получше.
Для адаптации к местному населению, я всё-таки записался на курсы французского с самого начала. Ведь общаться с людьми как-то надо, не мог же я постоянно Петра Алексеевича повсюду за собой водить.
И вот настал мой первый день обучения французскому языку.
Пришёл я в класс заранее, за двадцать минут до начала занятия. Как прилежный ученик, выложил на парту ручку и новую, большую тетрадь в девяносто шесть листов.
Чуть позже подтянулись и другие желающие научиться говорить на французском.
Группа подобралась многонациональная: четыре китаянки и один китаец, крупная женщина из Бразилии, вьетнамка похожая на девчушку, небольшим росточком индианка, представитель Нигерии Тулумбу и я.
Как видите, из русских только я захотел французскому языку научиться.
Понаблюдав немного за собравшимися учениками, больше всего меня порадовали китайцы своей жизнерадостностью. На мою тетрадь посмотрели – улыбаются; на меня посмотрели – улыбаются; на Тулумбу смотрят – тоже улыбаются!
Потом в класс вошла учительница. Настоящая француженка, такая худенькая!
Я когда-то слышал, что французы лягушек едят, но не верил. А увидел свою преподавательницу и сомнения в раз развеялись. Чтобы быть такой худой, надо одними лягушками питаться.
- Бонжур,- сказала она и тут же спросила,- Комо сава?
Я смекнул, что разговор пойдёт про сову. Почему именно про сову? Я и сам не знаю.
Захотелось поделиться познаниями в этой области, я хотел сказать, что это птица ночная.
- Сова,- начал я, но продолжить дамочка мне не позволила.
- Трэ бье! Трэ бье!- защебетала она.
- Ну, может у вас, на французском и тряпьё, я не знаю. А у нас это называют чучелом, если сову, к примеру, убить... по неосторожности. Не выбрасывать же её потом.
Я заметил как Тулумбу дико за вращал глазами, а китайцы, улыбаясь ещё шире, принялись конспектировать всё, что я сказал.
- Кель вотре преном мосьё?- спросила профессорша.
Я подумал, что «кель» должно быть «как» по-нашему.
- Кель-кель? Из ружья!
- Но-но-но-но!- запротестовала дамочка,- Жё ма-пель Софи.
- А! София значит,- догадался я,- У нас тоже София Ротару имеется. Хорошая певица...
- Иль са-пель Тулумбу,- указала учительница на представителя нигерии,- Э вотре преном?
’’Так вот как французы знакомятся! Это она со мной познакомиться хочет!’’- посетила меня догадка.
Из вежливости я привстал из-за парты и, протянув профессорше руку, представился со всей галантностью, какая у меня только имелась:
- Фёдор Макарович. Веснушкин...
- Аншанте.
- Да, нет! Какой из меня шатен?! Я брюнет! Волосы у меня вон чёрные. Пока, что даже седых нет.
Весь класс теперь смотрел на мою голову, потому что я усердно жестикулировал, указывая, о чём говорю.
Преподаватель начала слегка нервничать. Кто поймёт этих француженок, чего они хотят? Может брюнеты ей не очень нравились?
Она принялась что-то много говорить, демонстративно меня, игнорируя, и переключая внимание обучающихся на её персону. Я перестал что-либо понимать из её речи и вскоре утратил всякий интерес к французскому языку.
По окончанию занятия, когда я складывал учебные принадлежности в деловой портфель, в класс вошёл Пётр Алексеевич. Оказывается он приехал, что бы любезно подвезти меня до дома и справиться как мои дела в области образования.
Переговорив с профессоршей, он подошёл ко мне и спросил:
- Что вы учинили здесь?! Учитель рассержена, на вас! Говорит, вы едва ей урок не сорвали.
- Ничего я не учинил. Мы просто поговорили и всё. Она про сову говорила, а я поддержал разговор. Сказала, что сова тряпьё какое-то. Потом захотела со мной познакомиться, но что-то с глазами у неё проблема: цвета совсем не различает. Она думала, что я шатен...
Такого заразительного смеха от Петра Алексеевича я не слышал за всё время, с начала нашего знакомства. Непроизвольно я тоже заулыбался. Когда приступ смеха закончился, он всё мне пояснил. Оказалось, «са-ва» - это «как дела», «трэ бье» - «очень хорошо», а «аншанте» - «очаровательный» французы говорят после знакомства, вместо привычного, русского «очень приятно».
К тому времени моя преподавательница давно покинула классную комнату, так что свои извинения я не мог ей выразить. Ничего не оставалось, как и нам тоже оставить школьное помещение.
На улице я поправил шляпу на голове, обвёл взглядом прилегающую окрестность и вдохнул полной грудью свежий, мартовский воздух.
Со всей житейской новизной и городской суетой, я только сейчас заметил, что на дворе весна.
Глава 9
С приходом весны началось резкое потепление. Люди с радостью сменили зимние одежды на более лёгкие весенние курточки и плащи.
Уже во второй половине апреля на деревьях принялись распускаться листочки и как ни странно, насекомые повылезали из своих зимних убежищ.
Я продолжал ходить на курсы французского языка, чтоб не без труда грызть гранит этой науки, по освоению грамматики, а так же заучиванию словарного запаса.
Признаться честно, языку этому я не очень симпатизировал. Много складывалось не логичного и не понятного лично для меня.
Так, к примеру, говоря о погоде про облака или солнце, почему-то непременно надо сначала сказать «Илья». Звучало это примерно вот как: «Илья боку дю солей». А в переводе, судя по словам, следующим за «илья»: «Много солнца». Кто знает, может французы, как русские десантники, слишком Илью-пророка чтят? Разъяснить об этом даже Пётр Алексеевич не смог для меня. Почему Илья? Он только сказал: ’’Ну, так они говорят. Нужно принять этот оборот речи’’
Матиас Дидие, продолжал изредка наведываться ко мне. Он стал более разговорчив.
Исходя из множества рассказов о себе, я прозвал его Барон Мюнхгаузен, настолько все истории были смешны и неправдоподобны.
С его слов получалось, что он чрезвычайно важен и в Англии не могут открыть магазин без подписи Дидие. Поэтому, иногда, за ним прилетают из самой Англии на вертолёте люди в чёрном. Они наряжают мужчину в дорогущий смокинг по такому случаю и забирают с собой, для подписания необходимых документов, потом возвращают на место, в Люксембург.
Слушая повествование Матиаса, я не мог сдержать смех.
Мне он казался таким безобидным и добродушным.
Эх! Если-бы знать заранее, насколько коварен этот злосчастный интриган...
Впрочем, не буду забегать вперёд. Как говорила моя бабушка: ’’Всему своё время. Всему свой черёд’’
Итак, как я уже сказал, на дворе вовсю, принялась властвовать весна. А весна это такая пора, когда повсюду распускаются весенние цветочки и трава не стоит на месте, как зимой. От тепла и влаги всё живое тянется к свету выше и выше.
Время пронеслось со скоростью света, было незаметно, как вслед за апрелем последовал май.
В один из ясных, тёплых деньков я вышел на веранду позади дома. Очень мне хотелось на этой самой веранде чай с бубликами попить. Но увидав, как высоко поднялась трава вокруг дома и чай, и бублики пришлось отложить до лучших времён. А вместо этого взяться за чудо-косилку с моторчиком.
И! Пошёл косить траву, приговаривая: ’’Травушка-муравушка, зелёная моя!’’
В одном месте приметил, что незабудки проросли. Цветочки голубенькие, крошечные, даже удивительно как я смог их разглядеть среди травы. И жалко мне стало губить такую красоту. Обошёл вокруг с косилкой, но цветы не тронул.
Покончив с работой, я вовсе забыл о своих планах с чаепитием, к тому-же Матиас прибыл проведать в аккурат после трудов моих праведных.
Вместе мы вышли на веранду и оглядели результат работы.
Из-за отсутствия травы, незабудки легко бросались в глаза. Мне и указывать на них не пришлось, Матиас сразу заметил их сам.
- Гут!- сказал он, показав большой палец вверх и улыбаясь при этом.
- Ага! Гут,- ответил я, улыбаясь в ответ.
Наши глаза пересеклись на мгновенье, и я увидел какое-то мимолётное злорадство. Но в следующий момент Матиас вновь смотрел как доброжелательный приятель. Я подумал, что мне всё только показалось.
Перекинувшись избитыми фразами вежливости, гость предпочёл в скором времени распрощаться и покинуть меня в спешном порядке.
Не придав такой спешке ни малейшего значения, я наконец вознаградил себя заслуженным отдыхом, в виде просмотра телевизора и поедания чипсов.
Глава 10
Ранним утром следующего дня у меня раздался звонок в дверь.
Проснувшись от звонка, я обнаружил, что так и уснул вечером перед телевизором. Пустой пакет из-под чипсов аккуратно лежал на полу, рядом с диваном.
Я бесшумно подкрался к окну и отодвинув самый кончик шторы, постарался рассмотреть кто побеспокоил меня в столь ранний час.
На пороге, перед дверью стояли двое полицейских. Самые настоящие, люксембургские полицейские!
Подумав, что могло привести их ко мне, я постарался вспомнить, что мог совершить противозаконного. В голову не приходило ни одной идеи по этому поводу. И потому став совершенно спокойным, я направился открывать дверь.
- Мойен! Мосьё Веснючкин?..
- Мойен!- поприветствовал я в ответ по люксембурски, как научил меня Пётр Алексеевич,- Да, я - Веснушкин.
- Шеф-инспектор полис Грандюкал,- представил свою должность, полицейский, стоявший ближе ко мне, показывая при этом бумагу с гербом, подписью и печатью.
- А что случилось?
Вместо ответа полицейский указал на машину как-бы предлагая проследовать в неё.
Закрыв входную дверь на ключ, я послушно прошёл за полицейскими и сел на указанное место.
До полицейского бюро ехали молча.
Я беззаботно рассматривал панель приборов в машине и встроенную рацию. При богатстве фантазии можно было вообразить, что это не полицейская машина, а космический корабль и мы мчимся наперехват, космических бандитов. Что я делал с космическими полицейскими? В моём воображении я являлся важным свидетелем и способствовал борьбе против преступности в космическом масштабе.
На пике придуманной мной истории, машина остановилась, и мне пришлось из неё выбираться, чтобы пройти в здание полиции.
Помещения внутри выглядели по деловому, аккуратно, полностью разрушая представление о мрачном, угрюмом полицейском участке. Обстановка располагала к доверию, а приветливым полицейским хотелось говорить правду и только правду.
Шеф-инспектор провёл меня в кабинет и, предложив присесть на стул с мягкой обивкой, расположился за столом напротив. Вскоре к нему присоединился другой полицейский, который сел с ним рядом. Оказавшись вместе, они начали вести со мной беседу: шеф-инспектор говорил на люксембургском языке, а его коллега переводил всё им сказанное для меня на русский.
- Господин Веснушкин, как долго вы находитесь в Люксембурге?
- Не очень долго, с зимы я здесь.
- Хорошо. Вы знакомы с господином Дидие?
- Да. Он коллега моего дяди... покойного дяди.
- А скажите, вы траву косили вчера?
Странный разговор получался между нами в полицейском бюро.
- Косил,- не без удивления ответил я и следом спросил,- А что?
Но полицейские проигнорировали мой вопрос. Они продолжили допрашивать о каких-то не существенных темах.
’’Может на время у них затишье по преступлениям? Может преступности им не хватает?’’- подумалось мне, во время своего повествования о замеченных и оставленных нетронутыми мной малюсеньких, синеньких цветочках. Всё, что я рассказывал, шеф-инспектор записывал на бумаге.
- Значит, вы признаёте себя виновным в нанесении травм и тяжёлого психологического увечья в отношении цветов, именуемых незабудками,- подвёл он итог в заключение моих слов.
- Чего?!- не понял я,- В чём я себя признаю?
- Согласно нашим законам, вы причинили психологическую травму цветам и нанесли значительный вред окружающей среде, покосив самовольно траву, без проведения предварительной проверки специальной комиссией по надзору за цветами. Это очень серьёзное преступление.
Я сидел обескураженный от такого закона.
- Вы это серьёзно?! ... и на сколько, моё положение серьёзно?- только и смог я произнести из-за вставшего кома в горле.
- Вполне!
- И что мне теперь за это будет?
- Во-первых, вы должны подписать бумаги, что всё вами рассказанное записано, верно. Во-вторых, подпишите документ о не выезде. И в третьих состоится суд, там будут решать, какой приговор вам вынести.
Совершенно расстроенный, я автоматически подписал всё, что от меня просили подписать, после чего оказался абсолютно свободным до заседания суда, о начале которого меня должны будут известить в письменном виде.
Глава 11
Не было раньше в роду Веснушкиных злостных нарушителей закона. По всем параметрам получалось, что я первый. Этакий первооткрыватель преступности. Значит судьбы ещё не родившихся детей и внучат уже предрешены. Тоже пойдут в будущем по наклонной, по стопам непутёвого отца и деда.
В голове моей вырисовывалась чёрная кошка и в душе сидела такая же чёрная – пречёрная. Иногда царапала меня изнутри и мучила.
Незабудки на поляне продолжали цвести, как ни в чём не бывало. Никаких травм я у них не наблюдал. Хотя, как знать! Может быть, если бы я был учёным ботаником, то заметил их расстройство невооружённым взглядом. Но о том, что я их не скосил вместе с травой и не скрыл следы своего злодеяния, я нисколько не сожалел: пускай растут себе на здоровье, цветы ни в чём не виноваты, если законы этой страны мне не были известны.
Но на душе всё же скребло. В таком безрадостном состоянии меня посетили люксембургские друзья: Пётр Алексеевич и Матиас Дидие.
