ДОСТУП К ЧТЕНИЮ ОТКРЫТ ДЛЯ ВСЕХ!!! Неважно, что стоит "для одобренных".
Всем приятного чтения!!!
Дарите добро друг другу, поддерживайте друг друга и берегите себя. Здоровья вам!!!
«Андрей — мой племянник и приёмный сын от моего товарища, Карташева Виктора. Мы с Виктором служили вместе в Крыму. Совершили не один рейс вместе, но жизнь его была короткой. Зловещий шторм в последнее плавание Виктора сгубил.
Помню до сих пор, как обменялись ещё ранее обещаниями, что, коли беда приключится, детям друг друга поддержку окажем любую. Так, Виктор попросил меня помочь позаботиться, чтобы Андрея зачислили в кадетский корпус. И я помог.
До одиннадцати лет Андрей рос в деревне у матери. Мать была бедной женщиной, некогда имевшей связь с моим братом, с которым я связь постепенно утерял из-за его чрезмерной жестокости и нежелании общаться.
Андрей же пошёл в породу Аргамаковых. Такой же кудрявый, черноволосый, с выразительными глазами. Деревня помогала ему отменно! Воля-вольная! Беготня, кулачки, купанье — та самая физическая сила была у него развита как раз так, как надо! Я частенько навещал, говорил с ним, а когда привёз в Петербург, познакомил с некоторыми из ребят корпуса. Те его подготавливали, рассказывая, чего ожидать в самом начале: поскольку он новичок, многие будут приставать да бить. Так ему говорили, мол, надобно обидчику дать кулаком в нос, чтоб кровь пошла, а коли дело дойдёт до вопросов от начальства «кто», «почему» – не выдавать никого и ничего.
Андрей себя в обиду никогда не давал, учился усердно, верно. Когда пришло время выходить на практику, то я был счастлив взять его к себе на корабль. Андрей к тому времени уже стал бравым гардемарином, возмужавшим, взрослым, молодчина!» – читала Катя в записках своего пра-пра-пра... дедушки Михаила Алексеевича Аргамакова, который с тысяча восемьсот тридцать девятого года был уже контр-адмиралом.
Когда Михаил принял к себе на судно Андрея, был уже тысяча восемьсот сорок восьмой год. Год оказался тяжёлым для них, России и для всей Европы, в которой были сплошные революции.
Помимо неурожая, опустошительных пожаров в столь необычайно жаркое лето и ужасной эпидемии холеры, в России усугублялось положение от массового освободительного движения крепостных. Таким образом, экономика России потерпела серьёзные трудности, финансовые затруднения.
Стало ясно, что крепостнический режим должен прекратиться, поскольку является и невыгодным, и опасным: рост городов, развитие промышленности, появление фабрик, заводов — всё требовало больше специалистов, «лиц свободных профессий». Строилось больше учебных заведений, рос спрос на книги, газеты, журналы, а с ними – спрос на сотрудников. А те, кто работал, а это были крепостные «рабочие», выступали против подневольного труда.
То, за что пострадали многие из тех, кто пытался силой изменить положение России еще раньше* (восстание четырнадцатого декабря тысяча восемьсот двадцать пятого года), развилось дальше.
Начальника тайной полиции Николая I, Бенкендорфа, сменил граф Орлов, и тот в своём отчёте за тысяча восемьсот сорок седьмой год подчеркнул: «В течение прошедшего года главным предметом рассуждений во всех обществах была непонятная уверенность, что Вашему Величеству непременно угодно дать полную свободу крепостным людям...»
В кризисном положении Михаил убедился окончательно, когда был в Париже и стал свидетелем расстрела рабочих. А вернувшись домой, он узнал, что в России вновь появляются общества для борьбы с самодержавием.
«Революционные события Европы отражались и в России», – читала Катя записки Михаила дальше. – «Если бы только знать, к чему приведут революции, что люди забудут бога, благодетельность, будут разрушать всё, что дорого, то, может быть, изначально не стали бы насильно стремиться к свободе... Бессмертными будут слова Александра Освободителя – «Государственные реформы должны идти сверху, а не снизу...»
* – роман «Правильный выбор», Татьяна Ренсинк
Корабль еле колыхался на волнах. Взошедшие на борт молодые моряки выстроились перед начальством и внимательно слушали все наставления, зачитывание приказа, распределения... Глаза горели от желания скорее отправиться в первый поход и участвовать в военных действиях на пользу отечеству...
– Наконец-то, – стал шептать один из них товарищу рядом, когда всех отпустили, и можно было отправиться на отдых. – Твоя мечта сбывается, Карташев!
– Да уж точно, – улыбнулся друг. – После двухмесячного плавания между Петербургом и Кронштадтом мы займёмся делом!
– И не матросские работы исполнять уже будем, – присоединился восторгаться другой. – Гардемаринская участь...
Тут он смолк, обратив внимание на взошедших на борт корабля нескольких людей. То был некий статный пожилой господин c пышными кудрями волос, в которых седина чуть проглядывала. Он шёл под руку с юной особой и после рукопожатия с начальством корабля стал что-то с ними обсуждать...
– Ишь, кто пожаловал, – прошептал смолкший гардемарин, а товарищи его оглянулись на прибывших и взглянули на поднявшую к ним взгляд кроткой души девушку.
– Кто эта гостья? – поинтересовался Карташев, не сводя зачарованного взгляда от «гостьи».
– О, Андрей, это – моя гавань, – серьёзно выдал друг, потерев руки. – Собираюсь очаровать. Таковую всё равно никто не собирается сватать, как я слышал. Ни её, ни её сестру!
– Отчего же, Калинин? – удивился другой гардемарин рядом. – Эта княжна вполне мила.
– Дело в прошлом её папеньки, – продолжал тот. – Поговаривают, якобы был в дружбе с предателями России, состоял в тайном обществе и был сослан на каторгу. Это, – кивнул он на спутника девушки. – Он и есть. Князь... Алексей Николаевич Нагимов.
– Нагимов, – прошептал Карташев, не сводя глаз с дочери князя, которая смущённо отворачивалась и не произносила ни слова, смиренно дожидаясь, когда беседа её отца с начальством судна закончится.
– Слушай, – продолжал друг рядом. – А твои, Калинин, намерения князь вряд ли примет. Ты ж против него. И потом, люди и иначе о нём говорят. Говорят, предал восставших, услужив тайной канцелярии, где и служил...
Дальше Карташев слушать товарищей не стал. Он отошёл в сторону и стал ждать, когда князь с дочерью вновь покинут корабль. Как только те направились к спуску в ожидающую лодку, Калинин сделал вид, что проходил мимо и случайно натолкнулся на княжну.
Она вздрогнула от неожиданности, как и её отец рядом.
– Прошу простить, – поклонился Калинин, на что княжна гордо взглянула:
– Не споткнитесь и потом. Берегите своё лицо.
Калинин ещё раз поклонился, провожая удаляющихся, и развернулся, чтобы вернуться к наблюдающим друзьям. Счастливый, что показал себя княжне, что она даже несколько слов «подарила», он чуть ли не летел и споткнулся так, что ещё чуть-чуть и ударился бы лицом о борт.
– Бестия! – воскликнул он и оглянулся на лодку, которая увозила княжну.
– Гляди-ка, – засмеялись некоторые вокруг. – А княжна была права! Споткнулся!
– Вещая Кассандра прям, – с недовольством усмехнулся Калинин, оправив свою форму, и смолк.
– Да нет, случайность! – засмеялись вокруг.
Наблюдая за происходящем, Карташев был тоже удивлён данным «предсказанием», но вернувшийся на борт командир отвлёк от всех мыслей.
– Михаил Алексеевич, – предстал Карташев перед ним. – Позвольте сойти на берег!
– Вы легки на помине, – улыбнулся Михаил Алексеевич, встав прямее и сложив позади руки. – Вас произвели за мичмана*. Довольны ли?
– Нет ничего милее, как произведение в чин и довольство на дорогу! – отрапортовался Карташев.
– Андрей Викторович, – кивнул Михаил Алексеевич. – Батюшка бы гордился вами. Ступайте на берег. Матушка, поди, уж прибыла из деревни. Поведаете ей об успехах ваших. А там, – выдержал он паузу. – Надлежит явиться в канцелярию штаба, сдать рапортом должность, сдать дополнительный экзамен да получить экипировку...
Множество мыслей отрадных и тревожных пронеслось в голове Андрея, пока он слушал своего наставника, учителя, «второго отца», как часто себе говорил, Михаила Алексеевича Аргамакова — командира того брига, на котором сейчас находились.
Сойдя на берег и договорившись с товарищами о встрече в канцелярии штаба, Андрей поспешил к прибывшей в повозке матушке и тут же сообщил:
– Матушка, любезная моя, – обнял он её, уже понимающую, что наступает очередное время расставания. – Нам приказано после экзамена отправляться в датские воды в самоскорейшем времени. Следовательно, прошу благословить и пожелать мне успехов, при которых смогу быть полезным отечеству.
– Страшно мне, Андрюшенька, сердце моё, – заплакала матушка, пытаясь держаться и просушивать упрямые слёзы платочком. – Слухи ходят у нас в деревне о том, якобы Европа бунтует, королей прогоняют, а мужики режут помещиков,... что и у нас не будет ничего доброго, да сие скоро и здесь начнётся.
– Не паникуйте, – строго сказал Андрей и улыбнулся. – Всё сладится. России не позволим пасть! Не слушайте никого. Сами помещики увеличивают эти рассказы, а другие истолковывают по-своему, иначе.
Слёзы горечи от короткой встречи и непроходящей паники, казалось, будет не унять, но... долг звал, и время бежало вперёд, забирая за собой, чтобы... действовать...
* – Мичманы – непосредственные помощники офицеров. Основная обязанность их – следить за полным и точным исполнением всеми членами экипажа приказаний офицеров.
– Там и слышал слова Балосогло... Пора России понять своё призвание, пора являться в ней людям, а не одним степным лешим, старожилам Русской земли, или заезжим фокусникам просвещения, бродящим по её захолустьям и трущобам, с улыбкою пьяного презрения к человечеству России, – говорил князь Нагимов...
Он сидел на скамье парка вместе с Михаилом Алексеевичем Аргамаковым и ещё двумя господами, а переодевшийся под простого человека Андрей стоял неподалёку с собакой на поводке. Речь беседующих ему была отчётливо слышна. Прогуливаясь по газону, он вслушивался в слова и между делом играл с собакой, чтобы не привлекать особого внимания...
– Я очень рад, что ты вернулся с супругой в Петербург, – сказал один из друзей Аргамакова.
– И я рад, вот только Варя переживает. Настроения ж какие, да холера царствует вокруг. Неудачное время выбрано. Но поскольку мы в Петербург не выезжали ещё, решили оставаться в имении, то, может, беда и пройдёт стороной, – рассказывал Михаил. – В Крыму оставаться больше не могли. По делам службы мне должно теперь находиться здесь.
– Ты сына попроси, чтоб не участвовал в создании остреньких рассказов для журналов. Уже не одного осудили и сослали, – предупреждал другой друг. – Аресты начались, ссылки. Понимаешь?
– Да, Дмитрий, понимаю. Проследить не смогу, выполнит ли он то, что скажу, – кивал Михаил. – Да и беседовали уже не раз.
– Революционные настроения, значит, поддерживает? – спросил Нагимов.
– Да, Лёшка, вот так вот его молодая душа протестует, – признался Михаил. – И товарищи его туда же.
– Кстати, – обратился к нему вновь Дмитрий. – Белинский, с которым твой сын встречался в Москве, Виссарион Григорьевич, скончался от чахотки. Тоже мечтал о социалистическом обществе, в коем бы свободно жили, трудились все наравне... Когда он умирал, к нему явился жандарм с ордером на арест.
– Смерть спасла его от крепости, – усмехнулся друг рядом, глядя в землю. – А он верно стремился, чтоб равенство было, чтоб люди как бы братьями считались. Мы за то тоже боролись.
– Сашка, умоляю, – насторожился Михаил и оглянулся, мельком остановив свой взгляд на побежавшего по тропинке парка молодого человека, играющего со своим спаниелем.
Андрей удалился на более далёкое расстояние, делая вид, что он — иной человек и не видит никого, но Михаил его... узнал... Распрощавшись с друзьями, он незаметно приблизился и строго воскликнул:
– Карташев!
– Михаил Алексеевич?! – сделал удивлённый вид тот, еле удерживая разыгравшегося спаниеля.
– Я вас не выдал, да вряд ли сделаю это, но объяснить придётся, для чего устроили подобную слежку! Я давно приметил вас рядом, знаю, что слышали.
Но Андрей молчал, стараясь найти слова в оправдание.
– Вам не составит труда пояснить? – повторил вопрос Михаил Алексеевич, а глаза его пронизывали насквозь.
– Покорнейше прошу простить, Михаил Алексеевич. Волнение за друга, за вашего сына, не дают мне покоя. Хотел сам всё выяснить.
– Я считал вас умнее. Не проще ли было обратиться напрямую ко мне, а не выяснять всё таким подлым образом? – строжился Михаил Алексеевич, но пыл его быстро остыл. – Ступайте по своим делам и не суйтесь, куда не следует!
Андрей уходил, но Михаил почему-то думал, что всё будет иначе: «Влез уж, поди... Как я за службою своею не углядел, куда и мой сын влез, друзей потащил?»
– Что же так судьба распоряжается? – дома последовал вопрос супруги на его рассказ о случившемся.
Они сидели в беседке сада. Руки их сомкнулись друг с другом, поддерживая и передавая тепло любящих душ, но те переживали, дрожали за то, что неспокойное время перерастает в бедствие...
– Варенька, страшно делается, коль думаю о роке судьбы... Когда стояли в Финляндии, у нас на борту рожала одна дама, – припоминал Михаил событие из прошлого. – Доктором прибыл именно тот Белынский... отец Виссариона Григорьевича. Он сказал мне, что Виссарион родился тоже на борту. Вот совпадение. Виссарион да тот мальчик, что у меня на борту родился, и наш сын потом.
– Что ты, – перекрестилась его супруга. – Что ты хочешь сказать?
– Помню слова его, что верит он, якобы не случайно сие случилось. Редко подобное случается, чтоб на кораблях рожали, а посему будет что-то особенное... И вот,... тот мальчик, да Виссарион — из них вышли яркие революционеры.
– Не пугай меня, – снова перекрестилась Варвара. – Не может нашего сына судьба так покарать, как их. Мы поговорим с ним. Пусть уйдёт из того журнала!
Всем приятного чтения!!!
Дарите добро друг другу, поддерживайте друг друга и берегите себя. Здоровья вам!!!
Глава - Вступление
«Андрей — мой племянник и приёмный сын от моего товарища, Карташева Виктора. Мы с Виктором служили вместе в Крыму. Совершили не один рейс вместе, но жизнь его была короткой. Зловещий шторм в последнее плавание Виктора сгубил.
Помню до сих пор, как обменялись ещё ранее обещаниями, что, коли беда приключится, детям друг друга поддержку окажем любую. Так, Виктор попросил меня помочь позаботиться, чтобы Андрея зачислили в кадетский корпус. И я помог.
До одиннадцати лет Андрей рос в деревне у матери. Мать была бедной женщиной, некогда имевшей связь с моим братом, с которым я связь постепенно утерял из-за его чрезмерной жестокости и нежелании общаться.
Андрей же пошёл в породу Аргамаковых. Такой же кудрявый, черноволосый, с выразительными глазами. Деревня помогала ему отменно! Воля-вольная! Беготня, кулачки, купанье — та самая физическая сила была у него развита как раз так, как надо! Я частенько навещал, говорил с ним, а когда привёз в Петербург, познакомил с некоторыми из ребят корпуса. Те его подготавливали, рассказывая, чего ожидать в самом начале: поскольку он новичок, многие будут приставать да бить. Так ему говорили, мол, надобно обидчику дать кулаком в нос, чтоб кровь пошла, а коли дело дойдёт до вопросов от начальства «кто», «почему» – не выдавать никого и ничего.
Андрей себя в обиду никогда не давал, учился усердно, верно. Когда пришло время выходить на практику, то я был счастлив взять его к себе на корабль. Андрей к тому времени уже стал бравым гардемарином, возмужавшим, взрослым, молодчина!» – читала Катя в записках своего пра-пра-пра... дедушки Михаила Алексеевича Аргамакова, который с тысяча восемьсот тридцать девятого года был уже контр-адмиралом.
Когда Михаил принял к себе на судно Андрея, был уже тысяча восемьсот сорок восьмой год. Год оказался тяжёлым для них, России и для всей Европы, в которой были сплошные революции.
Помимо неурожая, опустошительных пожаров в столь необычайно жаркое лето и ужасной эпидемии холеры, в России усугублялось положение от массового освободительного движения крепостных. Таким образом, экономика России потерпела серьёзные трудности, финансовые затруднения.
Стало ясно, что крепостнический режим должен прекратиться, поскольку является и невыгодным, и опасным: рост городов, развитие промышленности, появление фабрик, заводов — всё требовало больше специалистов, «лиц свободных профессий». Строилось больше учебных заведений, рос спрос на книги, газеты, журналы, а с ними – спрос на сотрудников. А те, кто работал, а это были крепостные «рабочие», выступали против подневольного труда.
То, за что пострадали многие из тех, кто пытался силой изменить положение России еще раньше* (восстание четырнадцатого декабря тысяча восемьсот двадцать пятого года), развилось дальше.
Начальника тайной полиции Николая I, Бенкендорфа, сменил граф Орлов, и тот в своём отчёте за тысяча восемьсот сорок седьмой год подчеркнул: «В течение прошедшего года главным предметом рассуждений во всех обществах была непонятная уверенность, что Вашему Величеству непременно угодно дать полную свободу крепостным людям...»
В кризисном положении Михаил убедился окончательно, когда был в Париже и стал свидетелем расстрела рабочих. А вернувшись домой, он узнал, что в России вновь появляются общества для борьбы с самодержавием.
«Революционные события Европы отражались и в России», – читала Катя записки Михаила дальше. – «Если бы только знать, к чему приведут революции, что люди забудут бога, благодетельность, будут разрушать всё, что дорого, то, может быть, изначально не стали бы насильно стремиться к свободе... Бессмертными будут слова Александра Освободителя – «Государственные реформы должны идти сверху, а не снизу...»
* – роман «Правильный выбор», Татьяна Ренсинк
Глава 1
Корабль еле колыхался на волнах. Взошедшие на борт молодые моряки выстроились перед начальством и внимательно слушали все наставления, зачитывание приказа, распределения... Глаза горели от желания скорее отправиться в первый поход и участвовать в военных действиях на пользу отечеству...
– Наконец-то, – стал шептать один из них товарищу рядом, когда всех отпустили, и можно было отправиться на отдых. – Твоя мечта сбывается, Карташев!
– Да уж точно, – улыбнулся друг. – После двухмесячного плавания между Петербургом и Кронштадтом мы займёмся делом!
– И не матросские работы исполнять уже будем, – присоединился восторгаться другой. – Гардемаринская участь...
Тут он смолк, обратив внимание на взошедших на борт корабля нескольких людей. То был некий статный пожилой господин c пышными кудрями волос, в которых седина чуть проглядывала. Он шёл под руку с юной особой и после рукопожатия с начальством корабля стал что-то с ними обсуждать...
– Ишь, кто пожаловал, – прошептал смолкший гардемарин, а товарищи его оглянулись на прибывших и взглянули на поднявшую к ним взгляд кроткой души девушку.
– Кто эта гостья? – поинтересовался Карташев, не сводя зачарованного взгляда от «гостьи».
– О, Андрей, это – моя гавань, – серьёзно выдал друг, потерев руки. – Собираюсь очаровать. Таковую всё равно никто не собирается сватать, как я слышал. Ни её, ни её сестру!
– Отчего же, Калинин? – удивился другой гардемарин рядом. – Эта княжна вполне мила.
– Дело в прошлом её папеньки, – продолжал тот. – Поговаривают, якобы был в дружбе с предателями России, состоял в тайном обществе и был сослан на каторгу. Это, – кивнул он на спутника девушки. – Он и есть. Князь... Алексей Николаевич Нагимов.
– Нагимов, – прошептал Карташев, не сводя глаз с дочери князя, которая смущённо отворачивалась и не произносила ни слова, смиренно дожидаясь, когда беседа её отца с начальством судна закончится.
– Слушай, – продолжал друг рядом. – А твои, Калинин, намерения князь вряд ли примет. Ты ж против него. И потом, люди и иначе о нём говорят. Говорят, предал восставших, услужив тайной канцелярии, где и служил...
Дальше Карташев слушать товарищей не стал. Он отошёл в сторону и стал ждать, когда князь с дочерью вновь покинут корабль. Как только те направились к спуску в ожидающую лодку, Калинин сделал вид, что проходил мимо и случайно натолкнулся на княжну.
Она вздрогнула от неожиданности, как и её отец рядом.
– Прошу простить, – поклонился Калинин, на что княжна гордо взглянула:
– Не споткнитесь и потом. Берегите своё лицо.
Калинин ещё раз поклонился, провожая удаляющихся, и развернулся, чтобы вернуться к наблюдающим друзьям. Счастливый, что показал себя княжне, что она даже несколько слов «подарила», он чуть ли не летел и споткнулся так, что ещё чуть-чуть и ударился бы лицом о борт.
– Бестия! – воскликнул он и оглянулся на лодку, которая увозила княжну.
– Гляди-ка, – засмеялись некоторые вокруг. – А княжна была права! Споткнулся!
– Вещая Кассандра прям, – с недовольством усмехнулся Калинин, оправив свою форму, и смолк.
– Да нет, случайность! – засмеялись вокруг.
Наблюдая за происходящем, Карташев был тоже удивлён данным «предсказанием», но вернувшийся на борт командир отвлёк от всех мыслей.
– Михаил Алексеевич, – предстал Карташев перед ним. – Позвольте сойти на берег!
– Вы легки на помине, – улыбнулся Михаил Алексеевич, встав прямее и сложив позади руки. – Вас произвели за мичмана*. Довольны ли?
– Нет ничего милее, как произведение в чин и довольство на дорогу! – отрапортовался Карташев.
– Андрей Викторович, – кивнул Михаил Алексеевич. – Батюшка бы гордился вами. Ступайте на берег. Матушка, поди, уж прибыла из деревни. Поведаете ей об успехах ваших. А там, – выдержал он паузу. – Надлежит явиться в канцелярию штаба, сдать рапортом должность, сдать дополнительный экзамен да получить экипировку...
Множество мыслей отрадных и тревожных пронеслось в голове Андрея, пока он слушал своего наставника, учителя, «второго отца», как часто себе говорил, Михаила Алексеевича Аргамакова — командира того брига, на котором сейчас находились.
Сойдя на берег и договорившись с товарищами о встрече в канцелярии штаба, Андрей поспешил к прибывшей в повозке матушке и тут же сообщил:
– Матушка, любезная моя, – обнял он её, уже понимающую, что наступает очередное время расставания. – Нам приказано после экзамена отправляться в датские воды в самоскорейшем времени. Следовательно, прошу благословить и пожелать мне успехов, при которых смогу быть полезным отечеству.
– Страшно мне, Андрюшенька, сердце моё, – заплакала матушка, пытаясь держаться и просушивать упрямые слёзы платочком. – Слухи ходят у нас в деревне о том, якобы Европа бунтует, королей прогоняют, а мужики режут помещиков,... что и у нас не будет ничего доброго, да сие скоро и здесь начнётся.
– Не паникуйте, – строго сказал Андрей и улыбнулся. – Всё сладится. России не позволим пасть! Не слушайте никого. Сами помещики увеличивают эти рассказы, а другие истолковывают по-своему, иначе.
Слёзы горечи от короткой встречи и непроходящей паники, казалось, будет не унять, но... долг звал, и время бежало вперёд, забирая за собой, чтобы... действовать...
* – Мичманы – непосредственные помощники офицеров. Основная обязанность их – следить за полным и точным исполнением всеми членами экипажа приказаний офицеров.
Глава 2
– Там и слышал слова Балосогло... Пора России понять своё призвание, пора являться в ней людям, а не одним степным лешим, старожилам Русской земли, или заезжим фокусникам просвещения, бродящим по её захолустьям и трущобам, с улыбкою пьяного презрения к человечеству России, – говорил князь Нагимов...
Он сидел на скамье парка вместе с Михаилом Алексеевичем Аргамаковым и ещё двумя господами, а переодевшийся под простого человека Андрей стоял неподалёку с собакой на поводке. Речь беседующих ему была отчётливо слышна. Прогуливаясь по газону, он вслушивался в слова и между делом играл с собакой, чтобы не привлекать особого внимания...
– Я очень рад, что ты вернулся с супругой в Петербург, – сказал один из друзей Аргамакова.
– И я рад, вот только Варя переживает. Настроения ж какие, да холера царствует вокруг. Неудачное время выбрано. Но поскольку мы в Петербург не выезжали ещё, решили оставаться в имении, то, может, беда и пройдёт стороной, – рассказывал Михаил. – В Крыму оставаться больше не могли. По делам службы мне должно теперь находиться здесь.
– Ты сына попроси, чтоб не участвовал в создании остреньких рассказов для журналов. Уже не одного осудили и сослали, – предупреждал другой друг. – Аресты начались, ссылки. Понимаешь?
– Да, Дмитрий, понимаю. Проследить не смогу, выполнит ли он то, что скажу, – кивал Михаил. – Да и беседовали уже не раз.
– Революционные настроения, значит, поддерживает? – спросил Нагимов.
– Да, Лёшка, вот так вот его молодая душа протестует, – признался Михаил. – И товарищи его туда же.
– Кстати, – обратился к нему вновь Дмитрий. – Белинский, с которым твой сын встречался в Москве, Виссарион Григорьевич, скончался от чахотки. Тоже мечтал о социалистическом обществе, в коем бы свободно жили, трудились все наравне... Когда он умирал, к нему явился жандарм с ордером на арест.
– Смерть спасла его от крепости, – усмехнулся друг рядом, глядя в землю. – А он верно стремился, чтоб равенство было, чтоб люди как бы братьями считались. Мы за то тоже боролись.
– Сашка, умоляю, – насторожился Михаил и оглянулся, мельком остановив свой взгляд на побежавшего по тропинке парка молодого человека, играющего со своим спаниелем.
Андрей удалился на более далёкое расстояние, делая вид, что он — иной человек и не видит никого, но Михаил его... узнал... Распрощавшись с друзьями, он незаметно приблизился и строго воскликнул:
– Карташев!
– Михаил Алексеевич?! – сделал удивлённый вид тот, еле удерживая разыгравшегося спаниеля.
– Я вас не выдал, да вряд ли сделаю это, но объяснить придётся, для чего устроили подобную слежку! Я давно приметил вас рядом, знаю, что слышали.
Но Андрей молчал, стараясь найти слова в оправдание.
– Вам не составит труда пояснить? – повторил вопрос Михаил Алексеевич, а глаза его пронизывали насквозь.
– Покорнейше прошу простить, Михаил Алексеевич. Волнение за друга, за вашего сына, не дают мне покоя. Хотел сам всё выяснить.
– Я считал вас умнее. Не проще ли было обратиться напрямую ко мне, а не выяснять всё таким подлым образом? – строжился Михаил Алексеевич, но пыл его быстро остыл. – Ступайте по своим делам и не суйтесь, куда не следует!
Андрей уходил, но Михаил почему-то думал, что всё будет иначе: «Влез уж, поди... Как я за службою своею не углядел, куда и мой сын влез, друзей потащил?»
– Что же так судьба распоряжается? – дома последовал вопрос супруги на его рассказ о случившемся.
Они сидели в беседке сада. Руки их сомкнулись друг с другом, поддерживая и передавая тепло любящих душ, но те переживали, дрожали за то, что неспокойное время перерастает в бедствие...
– Варенька, страшно делается, коль думаю о роке судьбы... Когда стояли в Финляндии, у нас на борту рожала одна дама, – припоминал Михаил событие из прошлого. – Доктором прибыл именно тот Белынский... отец Виссариона Григорьевича. Он сказал мне, что Виссарион родился тоже на борту. Вот совпадение. Виссарион да тот мальчик, что у меня на борту родился, и наш сын потом.
– Что ты, – перекрестилась его супруга. – Что ты хочешь сказать?
– Помню слова его, что верит он, якобы не случайно сие случилось. Редко подобное случается, чтоб на кораблях рожали, а посему будет что-то особенное... И вот,... тот мальчик, да Виссарион — из них вышли яркие революционеры.
– Не пугай меня, – снова перекрестилась Варвара. – Не может нашего сына судьба так покарать, как их. Мы поговорим с ним. Пусть уйдёт из того журнала!
