Пролог
Мерзкий февраль не унимался. Пронзительный ветер с невесть откуда взявшимися льдинками больно ранил лица людей, но пассажиры не торопились занять свои места. Перрон, расставание, прощание, последние слова. Кто-то успевал оборонить их, а кто-то так и не решался, чтобы потом в пути мучиться чувством вины. Вроде бы все люди разные, но в определённые моменты невероятно схожи эмоциями. Среди общей массы выделялись трое: женщина лет сорока, закутанная в длинное пальто с капюшоном, юноша в неприметной куртке и с непокрытой головой и девочка в ярком комбинезоне и весёлой разноцветной шапочке. Все трое улыбались, но как-то натянуто: вроде бы и пытались изобразить позитив, но осторожно, с оглядкой.
– Мам, всё будет хорошо, – нежно произнёс юноша. У него был немного хрипловатый голос, но ровно настолько, чтобы звучать завораживающе бархатно.
– Не могу вас оставить, – произнесла женщина, крепко держа за руку девочку. – Вы одни…
– Мы не одни. Завтра приедет бабушка. Она приглядит за Валькой. Мам, три месяца – это не год. Мы уже обговорили всё сто раз. Не подводи нас. Ты обещала. Судьба подарила нам шанс. Мы не имеем права отказаться. Мам, верь в нас. Ты будешь не одна. Мысленно мы будем рядом. Берлин – не другая планета. Связь есть. Думай о хорошем. Ты обещала, – торопливо произнёс юноша, хмуро поглядывая на проводницу, которая уже зазывала пассажиров в вагон.
– Сынок, – не выдержала женщина и прижалась к груди своего подросшего мальчика. В одночасье он стал её защитой в сложном мире. Без него она уже давно бы сошла с ума. У неё было ещё в запасе время, чтобы ничего не менять, но прожить рядом с сыном и Валькой, а сейчас эти мгновения могли стать последними. Что если они больше никогда не увидятся, его рука не обхватит за плечи, поддерживая и утешая, не уткнётся ей в грудь своим курносым носом дочка? – Я обещаю. Берегите друг друга. Поблагодарите за меня бабушку.
– Обязательно. Пиши обо всём. Нам интересно. Мы никогда не путешествовали так далеко, – улыбнулся сын и поцеловал маму в мокрую от слёз щёку. – Помни, это наш шанс. Мы верим, что всё будет хорошо.
– Мама, привези Кнопику вкусняшку, – попросила Валька и потянулась за поцелуем.
– Обязательно. Привезу самую вкусную вкусняшку. Дорогие мои, буду скучать…
Женщина расцеловала детей и спешно зашла в вагон, мужественно сдерживая боль глубоко внутри, не давая ей расползтись раньше времени по телу, скрючив его. Последний взгляд сквозь стекло мог бы растопить лёд, но утыкался в преграду и застывал.
«Любимые мои», – шевелились её губы, дрожали в улыбке. Капюшон слетел с головы, когда она прислонилась лбом к оконному стеклу, чтобы смотреть на удаляющиеся фигурки самых близких людей. А с перрона на её бледное лицо заглядывались люди. Оно было донельзя худым, с заострённым носом, лиловыми губами и запавшими грустными глазами, но всё равно красивым.
– Поехали домой, Валька? – сказал парень, когда поезд превратился в крошечную точку.
– На метро? – поинтересовалась она и почувствовала, как рука брата крепко сжала её ладошку.
– На метро.
– Домик, а мама вернётся? – Валька шмыгнула носом.
– Обязательно вернётся. Она же обещала Кнопику вкусняшку, – ответил он и улыбнулся через силу. Гарантии никто не давал, но ему хотелось верить в лучшее. Все устали от боли, которая крутилась бесконечным колесом, закатывая маленькие радости в землю. Когда-то должно было наступить долгое безмятежное счастье.
Глава 1. Один за всех
Сколько себя помнил Доминик, он жил в двенадцатиэтажном доме на окраине Москвы. Вернее, шестнадцать лет назад это был край географии, а теперь его уже таким язык не поворачивался назвать. Столица расширялась, а программа реновации медленно, но верно подкрадывалась и в эту часть. Старые пятиэтажные дома исчезали с карты города. Облик менялся, всё меньше становилось зелени. Конечно, взамен спиленных тополей сажали молоденькие деревца, но росли они медленно, тени не давали, кислородом не обогащали. В жизни Доминика они не играли особой роли. Он не обращал внимания на перемены, потому что хватало других забот. Его семья значилась как неполная по той простой причине, что из родителей в наличие имелась лишь мама. От воспоминаний о папе к шестнадцати годам парня уже не засасывало в воронку ненависти. Скорее, он не думал о том, чьей копией являлся. Это шесть лет назад детский разум мечтал о мести.
– Он нас предал, – сказал однажды Доминик матери, когда та попыталась сгладить ситуацию.
Она всегда это делала – считала себя во всём виноватой: и в тяжёлой беременности, и в преждевременных родах, закончившихся появлением Вальки, и в осложнениях, которые прозевали врачи. Муж устал от метания между больницами, детьми и работой. Как только дочери исполнился год, он подал на развод. На официальных алиментах жена не настаивала, понадеявшись, что устный договор будет в силе долгие годы. На деле всё вышло иначе. Бывший муж исчез с радаров, оставив её с неизлечимой болезнью и двумя детьми. Доминику пришлось быстро взрослеть. Злость на отца бушевала в голове, но любовь к маме побеждала. Ничего важнее в мире не существовало, кроме неё и Вальки. Напасти сыпались одна к одной. С каждым днём жить становилось всё больнее. Пока мама пыталась подняться на ноги, подросток заботился о сестре: одевал, обувал, кормил, водил в ясли, потом в детский сад. Он научился не хотеть того, чего не мог получить. В школе быстро заметили перемены, происходящие с мальчишкой. Одни друзья отвернулись, другие, наоборот, примкнули к нему, нуждаясь в защите. Учился Доминик средне, из всех предметов любил математику и физику, к русскому языку относился с уважением, но без особого рвения, книги читать не успевал, иностранные языки прилипали к нему легко, но не увлекали. Ноги о себя вытирать он не позволял никому: ни учителям, ни одноклассниками. Руки распускал часто, за языком следил не всегда, а уж своим колючим взглядом одаривал всех подряд. У него были тёмно-карие глаза, чёрные ресницы и брови, смуглая кожа, но белокурые, слегка вьющиеся волосы. Этот дисбаланс действовал на людей по-разному – одних притягивал, других отталкивал. Мама надеялась, что с возрастом волосы потемнеют, но время шло, а контраст становился всё ярче. Немного выгорели брови и ресницы, но глаза по-прежнему напоминали мрак ночи. Ещё большее недоумение Доминик вызвал, когда в четырнадцать лет при получении паспорта сменил отцовскую фамилию на материнскую и стал Мехарским. И теперь только Валька в семье ещё числилась Сомовой, но брат надеялся, что ненадолго.
Чем больнее жизнь била, тем сильнее становился парень. Он боготворил мать и обожал сестру, считал себя ответственным за них и пытался принимать взрослые решения. Другого выхода не существовало. Маме дали вторую группу инвалидности, рабочую, но никому часто болеющий сотрудник не требовался. Каким-то чудом она устроилась в библиотеку, где её не особо жаловали, потому что дополнительные нагрузки на неё взвалить не могли, а сама суть учреждения, где когда-то царила тишина, давно изменилась. Теперь это было учреждение досуга, где проводились шумные мероприятия, работали кружки по интересам, и кипела жизнь. Доминик ненавидел библиотеку, но не мог лишить маму возможности зарабатывать копейки и ощущать себя нужной, значимой, хотя главным добытчиком он стал ещё в двенадцать лет, начав собирать и сдавать металлолом. Его свита всегда ходила за ним по пятам, поэтому «работали» они коллективно и не всегда праведно. Однажды их застукали в автосервисе, но в полицию не сдали. Кареглазый блондин всю вину взял на себя и согласился отработать, да так и остался в огромном гараже, напоминавшем цех. Постепенно школьные друзья от него отдалились или он от них. Это уже неважно. Заработки стали стабильными. Вроде жизнь налаживалась, но болезнь мамы начала прогрессировать.
– Терапия больше не поможет. Требуется оперативное вмешательство, – сказал врач, уже привыкший, что все вопросы следует обсуждать с сыном, а не с матерью.
– Делайте, – без раздумий ответил Доминик. Сердце в тот момент остановилось, воздух кончился, и стало страшно. Он предполагал ответ врача, но надеялся на чудо.
– У нас нет возможности.
– У кого есть?
– Здесь ни у кого. В Германии. Это дорого, – сказал врач, прекрасно понимая, что у семьи, едва сводящей концы с концами, денег нет ни на что.
– Сколько? У вас есть выход на клиники?
– Дорого, – врач написал на листке бумаги сумму, от которой у Доминика тело покрылось холодным липким потом, а сердце снова замерло. – У нас хорошие связи с немецкой клиникой. Всё дело в деньгах и во времени.
– Сколько у меня этого грёбаного времени? – сдавленно прошептал парень. Пальцы, сжатые в кулаки, окостенели и побелели. – Правду.
– Полгода. Это если говорить о благоприятном исходе. Чем дальше будет оттягиваться операция, тем выше риск прожить менее года.
– Договаривайтесь. Через полгода будут деньги, – ответил Доминик, не представляя, где их добудет.
Стояла противная заунывная осень с мрачными короткими днями и бесконечными ночами. Доминик уже не был мальчиком, но и мужчиной ещё не стал. Ему только-только исполнилось шестнадцать, и он успел дать обещание маме, что не бросит школу и окончит одиннадцать классов, а потом поступит в институт. Своё слово парень держал всегда, тем более, если давал его маме.
«Деньги. Без них мы ничто», – думал он, возвращаясь домой из больницы. Сумма, которую озвучил врач, ошеломила и едва не сломила. Калькулятор в голове делал расчёты, но всё сводилось к тому, что при том доходе, что он имел сейчас, не накопится и половины суммы, даже если они все вместе перейдут на хлеб и воду. И тогда он решился на то, против чего протестовал, – открыть свой канал на крупном видеохостинге. Его внутреннее «Я» протестовало, не желая публичности, собственный голос раздражал, мыслей о наполнении блога не появлялось. В мрачном настроении Доминик пришёл в автосервис. От мужиков не укрылось его угрюмое состояние.
– Опять проблемы, Ник? – спросил механик, мужчина в возрасте. Степаныч, усатый морж с косматыми бровями и хитрыми глазками-буравчиками. Именно он предложил однажды воришке трудотерапию взамен полиции.
– Всё нормально, – ответил Доминик, переодеваясь в рабочий комбинезон. Взгляд упёрся в гоночный мотоцикл. Парень восстанавливал его несколько месяцев, получив даром в разбитом состоянии. Теперь Монстр похвалялся красотой и соблазнял всех, кто приезжал по нужде в автосервис. – Как думаешь, за сколько его можно продать?
– Зачем?
– Надо. Всё равно права на него через два года получу только. Чего будет стоять? – пытался выкрутиться парень.
– Сколько тебе надо? – тихо спросил механик, а услышав ответ, присвистнул. – Это не вариант. Не поможет. Полгода – не так уж и мало. Не руби с плеча. Дай время, обмозгую.
Доминик кивнул. Степанычу он доверял. Тот был ему вместо отца и деда, и наставника, но сколько он будет обмозговывать? День, два, неделю, месяц? Мысли убивали своей пустотой. Как начать канал с нуля, где взять подписчиков, что вообще предлагать? На что именно мог повестись избалованный разнообразием народ? С чего ни начни, уже всё существует, ниши заняты. Попрошайничать парень не умел. Домой Доминик вернулся в настроении близком к минусовой отметке. Самостоятельная Валька уже ждала с ужином. В семь лет она шикарно варила макароны. Они получались у неё всегда, и неважно, по какой цене куплены, и какие сорта пшеницы их сделали незабываемыми.
– Мама звонила. Хотела с тобой поговорить. Чего трубку не брал? Я ей сказала, что ты моешься, – сообщила сестра, деловито накладывая макароны в тарелку и щедро посыпая их сыром. – А мне на завтра задали нарисовать мечту.
– Нарисовала? – крикнул из ванной Доминик. Ругать сестру за то, что она до сих пор не в постели, было бесполезно. Сам виноват, пришёл позже обычного, а она никогда не ложилась спать, пока он не съедал ужин.
– Аха. Показать? – донеслось в ответ.
– Неси, а потом бегом спать. Кнопик небось уже греет постель.
– Нет, он сегодня на маминой кровати спит целый день и грустит. Он скучает, – вздохнула Валька. Своего чёрного кота, найденного на помойке и зачем-то названного Кнопиком, она считала самым близким другом после брата. Кот отвечал взаимностью и частенько напоминал сторожевую собаку своей злостью. – Я тоже скучаю.
– Завтра я возьму тебя с собой в больницу. Покажешь маме мечту, – сказал Доминик, входя в кухню. Его взгляд наполнился умилением и грустью, заметив рисунок на столе. На немного потёртом альбомном листе было нарисовано неопознанное судно, дрейфующее в бескрайнем море. На борту чудо-лодки стояли люди-гиганты и среди них угадывались чёткие очертания мамы, брата, самой Вальки. На мачте устроился Кнопик. – Мечта – супер. Тоже такую хочу.
Парень уселся за стол и принялся за макароны. Взгляд не отрывался от картинки, а мысли убегали далеко от реальности. В них отчётливо виднелись острова и океаны, полоски пляжей и комфортабельные номера отелей. Доминик не стыдился того, что ни разу не был на море, не наслаждался южным солнцем, не летал на самолёте, но безумно хотел оказаться где-нибудь вдали от дома.
«Всё будет однажды», – твердил он себе и жил дальше. Теперь же отчётливо понимал, что не все мечты сбываются.
– Я тебе завтра нарисую мечту. Сейчас спать хочу, – сказала Валька, прильнув к сильному плечу брата. – Домик, почему у нас нет папы?
– Зачем он нам?
– Не знаю. У всех есть.
– Быть как все скучно. У тебя есть я и мама. Разве этого мало? – Доминик повернул голову и чмокнул сестру в лоб. Все разговоры об отце он пресекал на корню, не давая пустым мыслям заполнить голову Вальки. Она росла чудесным смышлёным ребёнком, способным очаровать и тут же вывести из себя всех вокруг своей непосредственностью. А ещё она любила добавлять особо полюбившимся людям и предметам «-ик» на конце: мамик, Домик, Кнопик, карандашик. Звучало смешно.
– Много. Девчонки завидуют, потому что у меня есть ты. И я тебя люблю. Наелся? – неожиданно резко переключилась Валька на житейскую тему.
– Спасибо. Самые вкусные макароны в мире. Беги спать. Разбуди меня пораньше утром. Хорошо? – Доминик развернул девочку спиной к себе, быстро расчесал ей длинные волосы своими пальцами и заплёл косу. Валька привычно подняла руку, предлагая снять с запястья резинку. – Златовласка. Надо подрезать кончики.
– Не надо. Сейчас у меня самые длинные волосы в классе. И мне обещали роль Снегурочки на празднике. Знаешь, какое красивое платье у Снегурочки? Оно такое всё гладкое и голубое. Я уже мерила. Девочки сказали, что я страшная в нём. А я им сказала, что они тупые, – разговорилась Валька, забыв, что пару минут назад клевала носом.
– Надеюсь, ты никого не поколотила? – усмехнулся брат, накрутив резинку на кончик косы. Волосы у сестры были светло-русые, как у мамы, да и глаза мамины, серые. От отца ей ничего не досталось. Характером она пошла в брата: высказывала всё, что думала, могла и в драку ввязаться.
– Не успела. Завтра поколочу.
– Может, не надо? Им завидно, что Снегурочкой будешь ты, а не они. Беги спать. Доброй ночи.
– Спокойной ночи, Домик, – Валька развернулась, прижала ладошки к его щекам и сморщила нос, зная, что его сейчас поцелуют. Когда появилась эта традиция, никто не помнил, но ритуалу не изменяли никогда.
