Все персонажи и ситуации вымышлены, любые совпадения случайны, но благодарность сильным духом людям искренняя и безграничная.
Это было опасно, да и дед возражал, но Груня собралась: забила до отказа «сани» подарками, надела рабочую одежду, заплела косу потуже и прыгнула за руль. Вот уже второй год она сама водила машину, потому что дед стал хуже видеть и постоянно жаловался на боли в пояснице, когда правил тройкой лошадей. Груня его по врачам таскала, а те только руками разводили: «Старость», и похихикивали, читая имя-фамилию: «Мороз Морозов». Похоже он и сам начинал верить, что борода седая до пояса отросла неспроста. Ему всё чаще хотелось сидеть на стуле и слушать, как дети читают стихи, нежели выслушивать недовольных родителей. Деду надоело, что люди увязали в материальном по самую макушку и желали получить бесплатно то, что могли бы заработать своим трудом, обаянием, вниманием. Все эти «хочу мужа богатого», «хочу машину новую», «хочу, хочу, хочу…» уже набили оскомину, и дед сдал. С трудом побывал, где смог, не дотянул даже до конца года. Оставалось-то всего ничего, да сердце подвело от переживаний, и Мороз слёг. Тут Груня и заявила, что поедет одна.
– Я справлюсь, – убеждала она и водила ложкой по тарелке, остужая грибной супчик. – Обещаю вернуться 31-го. Успеем салатиков намесить и пирогов напечь. Я соседку попросила, чтобы она за тобой приглядела. Так ты не гони её как в прошлый раз. Не успеешь глазом моргнуть, а я уже примчусь.
– Куды тебя несёт? Видела же, что там делается. На кой ляд ты им сдалась? Не до тебя там. Давай-ка я сам… – закряхтел Мороз и спустил ноги с кровати, сунул их в валенки.
– Дед, ты у нас один такой. Тебя беречь надо. А я мигом. Подарки раздам и домой, – возразила Груня и пихнула ему в руки тарелку. – Ешь.
– Боязно за тебя. Страшно там. Вкусный супец, – от души крякнул дед, послушно хлебая суп деревянной ложкой. – Хороши грибы.
– А это мысль. Возьму-ка я и грибов с собой. Мы их пропасть летом насушили. Дед, ну аккуратнее. Что ты как маленький? По губам течёт, а в рот не попадает. Развешал лапшу по бороде, – девушка покачала головой и смахнула салфеткой кусочки еды с бороды. – Дед, сделай одолжение? Пообещай, что будешь вести себя хорошо, Марь Ванну слушаться. Тогда и мне легче станет. Быстрее обернусь.
– Неугомонная. Больно самостоятельная стала. Чего губы поджала? Ладно уж, чего там. Поезжай, но не гони. Машина – не кони, не поймёшь, чего у неё на уме. И чтобы на связи была двадцать четыре часа в сутки…
Как ни старался уберечь внучку от огня, да не получалось. Характером Груня вся в Мороза пошла – ничего не боялась. С лица нежна как снежинка, а в груди пламя. Хоть чего ей говори, всё равно по-своему сделает. Не стал больше дед уговаривать, помог подарки собрать, обнял на прощанье, всплакнул, утирая глаза под косматыми бровями, благословил в дорогу. Груня с места рванула так, что вихрь из-под колёс подняла. За снежной кутерьмой машина тут же и растаяла, унося Снегурочку в дали дальние.
В глухой деревушке на крае географии избу Мороза знали все, потому как люди рождались и умирали, а он встречал и провожал их в последний путь, по крайней мере, последние лет сто. Правда, бабка Дуня утверждала, что помнила его молодым, но ведь и ей уже за девяносто годков перевалило. Так что все привыкли, что Морозов – местная знаменитость, и называли Дедом Морозом. Он не отказывался и прятал под усами довольную улыбку. Кто ж докажет, настоящий он Дед или нет? Детей у него не было, а потому над ним подтрунивали:
– Какой-то ты у нас бракованный Дед Мороз. Тебе внучка положена, а у тебя ни дочери, ни сына.
– Появится в своё время, – спокойно убеждал всех Морозов и продолжал спокойно чинить свои сани.
Что ещё он мог ответить? Не везло ему с женщинами, а может, женщинам с ним. Не уживались вместе. У Мороза хозяйство – лошадь, козы, пасека. Это если не считать, что всю жизнь он кузнецом работал в колхозе. До войны кто к нему только не прибивался: и деревенские, и городские бабы. Позарятся на богатырский рост, силушку немеряную, взгляд жаркий, на постой напросятся, а через неделю дёру, потому что Мороз не только на руках носил да целовал сладко, но ещё и хозяюшкой предлагал стать со всеми вытекающими кастрюлями, вениками, кадушками и корытами. Вот и сбегали от него девицы, а те, что постарше, держались чуть дольше, однако и им не хватало терпения. Мороз не злился, смотрел лукаво вслед и качал головой, а как война грянула, запряг каурую кобылку и отправился на фронт. Посуровел там Морозов, стал ещё больше на деда похож. Будто и в росте не уменьшился, и в плечах размах всё тот же, а борода поседела, брови закосматились, в глазах огонь поселился. Там его Дедом и стали кликать. Любили Мороза друзья фронтовые не только за силу и бесстрашие, но и за то, что поднимал боевой дух даже в те минуты, когда от безысходности выть хотелось. Вроде бы конец, дальше нет пути, все полегли, укрыли костьми землю, нет же, поднимал, вёл за собой, пугая до чёртиков немцев. Пули сквозь него проходили, а он не падал, лишь дёргался, припадал на ногу и шёл вперёд грязный, в разодранной одежде, весь в крови и с дьявольским горящим взглядом. О его выносливости легенды слагали, а Мороз и ухом не вёл. Бог, кроме силы и роста, ещё ума отсыпал при рождении с избытком и внимательности, одарил знаниями. Всю жизнь проведя при лошадях, любую гнойную рану мог вылечить и не только у бойцов, бывало и у себя сам пули доставал из ноги или из руки. С одной только и не смог справиться, так и остался осколок в голове.
– Дед, чего в госпиталь не поехал? Помрёшь ведь, – сокрушались однополчане.
– Коль до сих пор жив, значит, не судьба на тот свет отправиться, – отмахивался Мороз. – Кто ж за вами тут присмотрит?
Так и дошёл до Берлина, опекая всех, кто рядом, по мере сил. Столько всего перевидал, будто сотни жизней прожил. От краха судеб человеческих сердце кровью обливалось. Что ни день, то трагедия. Война никого не жалела: ни старых, ни молодых, ни одиноких, ни семейных. Всех косила одним взмахом. И всё ж таки выживали. Как Бог определял, кому жить, а кому помирать, Мороз не ведал и не старался понять, кто чего достоин. Радовался за тех, кого пуля не сразила, оплакивал убитых. Домой вернулся хмурым, молчаливым и без лошади. Каурка подорвалась на мине в первые дни на фронте. В деревне Деда встретили радостно. Мужиков мало пришло, а колхоз надо было поднимать. Стал Морозов председателем, кругом одни вдовы с просьбами и обидами. Женщины измотали его вконец своими рыданиями.
– Не женюсь, бабы. Не женюсь. Я один, вас много, – вздыхая, отвечал он, а сам всё думал, как быть. И дело не в том, чтобы осчастливить всех, хотя и это было бы неплохо. Колхозу нужны были мотористы, плотники, комбайнёры, трактористы, слесари. – Но я думаю о вас, бабоньки.
Уж чего-чего, а думать Мороз умел, и пусть мысли читать не научился, но понимал людей хорошо. Внутри него жил психолог от Бога, потому и с людскими желаниями не ошибался. В конце концов исполнил он женские наказы. Потянулись в глубинку мужики. Стало легче. Через десять лет Дед руководил уже колхозом-миллионером. Долго все жили в достатке, не знали нужды ни в чём. Мороз желания исполнял до тех пор, пока не рухнула в одночасье привычная жизнь. Молодёжь из деревни в город потянулась за длинным рублём. Колхозные земли под фермерство ушли. Дед к тому времени уже не работал, держал кузницу для своего удовольствия, пасеку, разводил лошадей каурой масти, коз. Запрягал тройку лошадей то в сани, то в повозку и колесил по дорогам на радость малышне, развозил мёд, самоделки кованые, да всё даром. Его уже знали кругом, ждали и особенно на Новый год. Многие верили, что он тот самый Дед Мороз с настоящей бородой, в валенках, овчинном тулупе и с мешком подарков. Счёт своим годам он потерял. По-прежнему был высок, широкоплеч, силён и басист. Он не играл в сказочного старика, он был им, видел людей насквозь, помогал тем, кому мог. В новогоднюю ночь никогда на печи не сидел, а ходил по домам, поздравляя детей с праздником. Однажды в один из таких походов Мороз встретил в городском парке на скамейке молодую женщину. Она зябко ёжилась в тонкой куртке, бесцельно смотрела перед собой и ничего вокруг не замечала.
– Потеряла себя? – спросил он, присев рядом. Взгляд внимательно скользил по бледному осунувшемуся лицу, выбившимся из-под шапки тёмным волосам.
– Потеряла, – согласилась женщина. Не испугалась, не шарахнулась в сторону от могучего старика, просто выдохнула одно-единственное слово вместе с облачком пара.
– И что теперь?
– Не знаю… – она пожала плечами, а потом вдруг забормотала о своей пропащей судьбе, о том, как натворила бед и хотела бы начать всё сначала.
– Так начни, – подбодрил Дед, удивляясь тому, как люди беспечны. – Новый год.
– Как? Если бы могла, то щёлкнула бы пальцами да исчезла на полгода, а потом опять оказалась бы тут свободная, как после перезагрузки.
– А ты щёлкни. Вдруг исполнится?
– Кто ты? – нахмурилась женщина и, наконец, повернула голову, чтобы посмотреть на полуночного собеседника.
– Дед Мороз, – ответил он и улыбнулся. Глаза под косматыми бровями сверкнули задорным блеском.
– Настоящий?
– Дед настоящий. Зовут Морозом по паспорту. Значит, Дед Мороз. Пойдём, помогу исчезнуть на полгода…
Никогда он не делал такого необдуманного шага. Нет, не так. Никогда он не вмешивался в чужую судьбу, даже если знал, что может изменить её. В этот раз всё было иначе. Мороз знал, что женское «начать всё сначала» – конец, и он влез в надломленную жизнь с единственным желанием не обрывать. Он уводил безвольную, запутавшуюся женщину с холодной скамейки в свои сани и чувствовал себя вором. Ему не нужно было читать чужие мысли, чтобы понимать их фатальность, но он знал, что вмешивается в дела Всевышнего, решая за него, кому жить. Впервые с войны Мороз был готов подставить себя под пули за другого человека. Закутав незнакомку в старый дырявый тулуп, которым укрывал себе ноги во время езды, Дед сел рядом в сани и погнал коней через притихший город за околицу, а потом по полям и лесам в деревню. В ушах свистел ветер, в груди леденело сердце.
«Не останется. Знаю, что не останется, но жить будет», – думал он.
Как в воду глядел. Полгода пряталась в его доме чужая женщина. Она исправно помогала по хозяйству, будто отрабатывала долг, и молчала. Только перед самыми родами пришла в кузницу и, потупив взгляд, заговорила:
– Не возьму я её.
– Я знаю, – кивнул Дед и опустил на землю молот.
– И не вернусь никогда.
– Знаю.
– Начну всё сначала. С нуля. Это не она родится, а я. Ты прости меня, Дед, – попросила гостья. Против той, что он подобрал в новогоднюю ночь, сейчас женщина похорошела, округлилась, зарумянилась. Однако взгляд остался прежним, пустым. – Не говори никому, кто я. И ей не говори.
– Не скажу. Захочешь, сама вернёшься и скажешь, – чуть помолчав, произнёс Мороз.
– Не вернусь. Уеду далеко…
Через неделю после разговора на свет родилась горластая Груня с чёрным хохолком на голове и пухлыми щёчками. Соседка Мария Ивановна помогла принять роды. Мать-кукушка написала отказную и ушла, оставив Деда наедине с малышкой. Как-то удивительно просто и обыденно в деревне приняли весть о том, что у Мороза появилась внучка. Никто козней не строил, сплетен не разносил. Растили Груню всем миром. Старые связи сработали – Мороз оформил опекунство, несмотря на преклонный возраст. Для маленькой Снегурочки Дед сделал сказочную комнату в доме: с сундуками, резной кроваткой, уютными занавесочками на окнах. Да только вовсе не принцессой росла Груня. Более дерзкой девчонки во всей округе не сыскать было. Едва ходить научилась, как её пятки и засверкали по палисадникам и заборам, по тропинкам и канавам. То с собакой в будке уснёт, то с козами в сарае, то на печи, лишь бы не в кроватке. Дед не переживал, радовался, что растёт Груня здоровой и счастливой. Чёрный хохолок на голове превратился в роскошную копну волос цвета воронова крыла, на щёчках то и дело появлялись задорные ямочки, а тёмные от рождения глаза посветлели до ясно-голубого цвета. В пять лет девчушка уже на лошади скакала, а в десять свой первый меч выковала. Про маму девочка не спрашивала, словно знала, что внучке Деда Мороза больше никто и не нужен. Ведь в сказках они всегда вдвоём.
– Дед, я с тобой хочу подарки развозить, – однажды заявила Груня, заметив, что Мороз готовит сани в дорогу. – Я тоже кое-что смастерила. Вот, смотри. Марь Ванна научила.
Она приволокла из своей комнаты большой пакет и высыпала из него содержимое на пол. По деревянным доскам раскатились мягкие игрушки из свалянной козьей шерсти. Дед умилился и утёр слезу. Соседка Мария Ивановна частенько с Груней занималась, учила девочку готовить, носки штопать, вязать, шить. Окружала материнским теплом, чтобы девочка окончательно не превратилась в сорванца.
– Знаю я, для кого ты подарки заготовила, – пробасил он. В ста километрах от деревни находился детдом. – Собирайся.
Так Дед Мороз впервые взял внучку с собой. С тех пор они каждый год ездили вместе. У Груни был свой дар. Она вселяла в людей надежду и веру, что им по силам самим исполнить свои желания. В редкие места Дед и Груня заезжали дважды. Исключения составляли больницы, дома ухода, интернаты. Там их ждали всегда и вовсе не из-за подарков. Лишённым семейного тепла людям хотелось ощутить прикосновение чуда, и они его получали. В новогоднюю ночь звон бубенцов тянул стариков к окнам. Все стремились увидеть тот момент, когда тройка каурых лошадей появится вместе с позёмкой и замрёт на стоянке для машин. Время словно делало виток, возвращая старых, больных, немощных людей в детство. В их глазах начинали светиться огоньки, души согревались. Пусть ненадолго, но им становилось легче.
– Дед, нас ждут, – всегда радостно улыбалась Груня, замечая темнеющие лица в окнах. – Они знают, что ты настоящий.
– Разумеется, настоящий. У меня же есть внучка, – отвечал Мороз, взваливая мешок на плечо.
– Не поэтому. Ты знаешь, о чём они мечтают…
Она была права. Ему не требовалось сильно напрягаться, чтобы понять чужие желания. Думая о других, он забывал о себе, а между тем Дед старел. Ему всё сложнее было управлять тройкой, да и в целом работать в кузнице, заботиться о лошадях и козах. Даже его богатырское время истекало. Постепенно Мороз проседал в росте, пусть ещё не так заметно, но всё же сутулился, превращаясь в старика. Он перестал подрезать курчавую седую бороду. Такой бы красоте позавидовал любой аниматор, пытавшийся изображать сказочного Деда. Разве могла настоящая, шелковистая, густая борода сравниться с искусственным безобразием, не желавшим держаться на лице? А голос? Ни одному артисту ещё не удалось произнести заветные слова «С Новым годом» таким раскатистым густым басом, что ему не требовался микрофон для усиления эффекта. Волшебные низкие ноты, сравнимые с эхом в зимнем лесу, проникали под кожу, вибрировали возле сердца, вызывая мурашки и непередаваемое ощущение нереальности. Люди слушали его и верили, что Дед Мороз существует. Груня знала это наверняка, как и все соседи, старевшие вместе с Морозом. Молодёжи в деревне не осталось.
Пролог
Это было опасно, да и дед возражал, но Груня собралась: забила до отказа «сани» подарками, надела рабочую одежду, заплела косу потуже и прыгнула за руль. Вот уже второй год она сама водила машину, потому что дед стал хуже видеть и постоянно жаловался на боли в пояснице, когда правил тройкой лошадей. Груня его по врачам таскала, а те только руками разводили: «Старость», и похихикивали, читая имя-фамилию: «Мороз Морозов». Похоже он и сам начинал верить, что борода седая до пояса отросла неспроста. Ему всё чаще хотелось сидеть на стуле и слушать, как дети читают стихи, нежели выслушивать недовольных родителей. Деду надоело, что люди увязали в материальном по самую макушку и желали получить бесплатно то, что могли бы заработать своим трудом, обаянием, вниманием. Все эти «хочу мужа богатого», «хочу машину новую», «хочу, хочу, хочу…» уже набили оскомину, и дед сдал. С трудом побывал, где смог, не дотянул даже до конца года. Оставалось-то всего ничего, да сердце подвело от переживаний, и Мороз слёг. Тут Груня и заявила, что поедет одна.
– Я справлюсь, – убеждала она и водила ложкой по тарелке, остужая грибной супчик. – Обещаю вернуться 31-го. Успеем салатиков намесить и пирогов напечь. Я соседку попросила, чтобы она за тобой приглядела. Так ты не гони её как в прошлый раз. Не успеешь глазом моргнуть, а я уже примчусь.
– Куды тебя несёт? Видела же, что там делается. На кой ляд ты им сдалась? Не до тебя там. Давай-ка я сам… – закряхтел Мороз и спустил ноги с кровати, сунул их в валенки.
– Дед, ты у нас один такой. Тебя беречь надо. А я мигом. Подарки раздам и домой, – возразила Груня и пихнула ему в руки тарелку. – Ешь.
– Боязно за тебя. Страшно там. Вкусный супец, – от души крякнул дед, послушно хлебая суп деревянной ложкой. – Хороши грибы.
– А это мысль. Возьму-ка я и грибов с собой. Мы их пропасть летом насушили. Дед, ну аккуратнее. Что ты как маленький? По губам течёт, а в рот не попадает. Развешал лапшу по бороде, – девушка покачала головой и смахнула салфеткой кусочки еды с бороды. – Дед, сделай одолжение? Пообещай, что будешь вести себя хорошо, Марь Ванну слушаться. Тогда и мне легче станет. Быстрее обернусь.
– Неугомонная. Больно самостоятельная стала. Чего губы поджала? Ладно уж, чего там. Поезжай, но не гони. Машина – не кони, не поймёшь, чего у неё на уме. И чтобы на связи была двадцать четыре часа в сутки…
Как ни старался уберечь внучку от огня, да не получалось. Характером Груня вся в Мороза пошла – ничего не боялась. С лица нежна как снежинка, а в груди пламя. Хоть чего ей говори, всё равно по-своему сделает. Не стал больше дед уговаривать, помог подарки собрать, обнял на прощанье, всплакнул, утирая глаза под косматыми бровями, благословил в дорогу. Груня с места рванула так, что вихрь из-под колёс подняла. За снежной кутерьмой машина тут же и растаяла, унося Снегурочку в дали дальние.
Глава 1. Названый Мороз
В глухой деревушке на крае географии избу Мороза знали все, потому как люди рождались и умирали, а он встречал и провожал их в последний путь, по крайней мере, последние лет сто. Правда, бабка Дуня утверждала, что помнила его молодым, но ведь и ей уже за девяносто годков перевалило. Так что все привыкли, что Морозов – местная знаменитость, и называли Дедом Морозом. Он не отказывался и прятал под усами довольную улыбку. Кто ж докажет, настоящий он Дед или нет? Детей у него не было, а потому над ним подтрунивали:
– Какой-то ты у нас бракованный Дед Мороз. Тебе внучка положена, а у тебя ни дочери, ни сына.
– Появится в своё время, – спокойно убеждал всех Морозов и продолжал спокойно чинить свои сани.
Что ещё он мог ответить? Не везло ему с женщинами, а может, женщинам с ним. Не уживались вместе. У Мороза хозяйство – лошадь, козы, пасека. Это если не считать, что всю жизнь он кузнецом работал в колхозе. До войны кто к нему только не прибивался: и деревенские, и городские бабы. Позарятся на богатырский рост, силушку немеряную, взгляд жаркий, на постой напросятся, а через неделю дёру, потому что Мороз не только на руках носил да целовал сладко, но ещё и хозяюшкой предлагал стать со всеми вытекающими кастрюлями, вениками, кадушками и корытами. Вот и сбегали от него девицы, а те, что постарше, держались чуть дольше, однако и им не хватало терпения. Мороз не злился, смотрел лукаво вслед и качал головой, а как война грянула, запряг каурую кобылку и отправился на фронт. Посуровел там Морозов, стал ещё больше на деда похож. Будто и в росте не уменьшился, и в плечах размах всё тот же, а борода поседела, брови закосматились, в глазах огонь поселился. Там его Дедом и стали кликать. Любили Мороза друзья фронтовые не только за силу и бесстрашие, но и за то, что поднимал боевой дух даже в те минуты, когда от безысходности выть хотелось. Вроде бы конец, дальше нет пути, все полегли, укрыли костьми землю, нет же, поднимал, вёл за собой, пугая до чёртиков немцев. Пули сквозь него проходили, а он не падал, лишь дёргался, припадал на ногу и шёл вперёд грязный, в разодранной одежде, весь в крови и с дьявольским горящим взглядом. О его выносливости легенды слагали, а Мороз и ухом не вёл. Бог, кроме силы и роста, ещё ума отсыпал при рождении с избытком и внимательности, одарил знаниями. Всю жизнь проведя при лошадях, любую гнойную рану мог вылечить и не только у бойцов, бывало и у себя сам пули доставал из ноги или из руки. С одной только и не смог справиться, так и остался осколок в голове.
– Дед, чего в госпиталь не поехал? Помрёшь ведь, – сокрушались однополчане.
– Коль до сих пор жив, значит, не судьба на тот свет отправиться, – отмахивался Мороз. – Кто ж за вами тут присмотрит?
Так и дошёл до Берлина, опекая всех, кто рядом, по мере сил. Столько всего перевидал, будто сотни жизней прожил. От краха судеб человеческих сердце кровью обливалось. Что ни день, то трагедия. Война никого не жалела: ни старых, ни молодых, ни одиноких, ни семейных. Всех косила одним взмахом. И всё ж таки выживали. Как Бог определял, кому жить, а кому помирать, Мороз не ведал и не старался понять, кто чего достоин. Радовался за тех, кого пуля не сразила, оплакивал убитых. Домой вернулся хмурым, молчаливым и без лошади. Каурка подорвалась на мине в первые дни на фронте. В деревне Деда встретили радостно. Мужиков мало пришло, а колхоз надо было поднимать. Стал Морозов председателем, кругом одни вдовы с просьбами и обидами. Женщины измотали его вконец своими рыданиями.
– Не женюсь, бабы. Не женюсь. Я один, вас много, – вздыхая, отвечал он, а сам всё думал, как быть. И дело не в том, чтобы осчастливить всех, хотя и это было бы неплохо. Колхозу нужны были мотористы, плотники, комбайнёры, трактористы, слесари. – Но я думаю о вас, бабоньки.
Уж чего-чего, а думать Мороз умел, и пусть мысли читать не научился, но понимал людей хорошо. Внутри него жил психолог от Бога, потому и с людскими желаниями не ошибался. В конце концов исполнил он женские наказы. Потянулись в глубинку мужики. Стало легче. Через десять лет Дед руководил уже колхозом-миллионером. Долго все жили в достатке, не знали нужды ни в чём. Мороз желания исполнял до тех пор, пока не рухнула в одночасье привычная жизнь. Молодёжь из деревни в город потянулась за длинным рублём. Колхозные земли под фермерство ушли. Дед к тому времени уже не работал, держал кузницу для своего удовольствия, пасеку, разводил лошадей каурой масти, коз. Запрягал тройку лошадей то в сани, то в повозку и колесил по дорогам на радость малышне, развозил мёд, самоделки кованые, да всё даром. Его уже знали кругом, ждали и особенно на Новый год. Многие верили, что он тот самый Дед Мороз с настоящей бородой, в валенках, овчинном тулупе и с мешком подарков. Счёт своим годам он потерял. По-прежнему был высок, широкоплеч, силён и басист. Он не играл в сказочного старика, он был им, видел людей насквозь, помогал тем, кому мог. В новогоднюю ночь никогда на печи не сидел, а ходил по домам, поздравляя детей с праздником. Однажды в один из таких походов Мороз встретил в городском парке на скамейке молодую женщину. Она зябко ёжилась в тонкой куртке, бесцельно смотрела перед собой и ничего вокруг не замечала.
– Потеряла себя? – спросил он, присев рядом. Взгляд внимательно скользил по бледному осунувшемуся лицу, выбившимся из-под шапки тёмным волосам.
– Потеряла, – согласилась женщина. Не испугалась, не шарахнулась в сторону от могучего старика, просто выдохнула одно-единственное слово вместе с облачком пара.
– И что теперь?
– Не знаю… – она пожала плечами, а потом вдруг забормотала о своей пропащей судьбе, о том, как натворила бед и хотела бы начать всё сначала.
– Так начни, – подбодрил Дед, удивляясь тому, как люди беспечны. – Новый год.
– Как? Если бы могла, то щёлкнула бы пальцами да исчезла на полгода, а потом опять оказалась бы тут свободная, как после перезагрузки.
– А ты щёлкни. Вдруг исполнится?
– Кто ты? – нахмурилась женщина и, наконец, повернула голову, чтобы посмотреть на полуночного собеседника.
– Дед Мороз, – ответил он и улыбнулся. Глаза под косматыми бровями сверкнули задорным блеском.
– Настоящий?
– Дед настоящий. Зовут Морозом по паспорту. Значит, Дед Мороз. Пойдём, помогу исчезнуть на полгода…
Никогда он не делал такого необдуманного шага. Нет, не так. Никогда он не вмешивался в чужую судьбу, даже если знал, что может изменить её. В этот раз всё было иначе. Мороз знал, что женское «начать всё сначала» – конец, и он влез в надломленную жизнь с единственным желанием не обрывать. Он уводил безвольную, запутавшуюся женщину с холодной скамейки в свои сани и чувствовал себя вором. Ему не нужно было читать чужие мысли, чтобы понимать их фатальность, но он знал, что вмешивается в дела Всевышнего, решая за него, кому жить. Впервые с войны Мороз был готов подставить себя под пули за другого человека. Закутав незнакомку в старый дырявый тулуп, которым укрывал себе ноги во время езды, Дед сел рядом в сани и погнал коней через притихший город за околицу, а потом по полям и лесам в деревню. В ушах свистел ветер, в груди леденело сердце.
«Не останется. Знаю, что не останется, но жить будет», – думал он.
Как в воду глядел. Полгода пряталась в его доме чужая женщина. Она исправно помогала по хозяйству, будто отрабатывала долг, и молчала. Только перед самыми родами пришла в кузницу и, потупив взгляд, заговорила:
– Не возьму я её.
– Я знаю, – кивнул Дед и опустил на землю молот.
– И не вернусь никогда.
– Знаю.
– Начну всё сначала. С нуля. Это не она родится, а я. Ты прости меня, Дед, – попросила гостья. Против той, что он подобрал в новогоднюю ночь, сейчас женщина похорошела, округлилась, зарумянилась. Однако взгляд остался прежним, пустым. – Не говори никому, кто я. И ей не говори.
– Не скажу. Захочешь, сама вернёшься и скажешь, – чуть помолчав, произнёс Мороз.
– Не вернусь. Уеду далеко…
Через неделю после разговора на свет родилась горластая Груня с чёрным хохолком на голове и пухлыми щёчками. Соседка Мария Ивановна помогла принять роды. Мать-кукушка написала отказную и ушла, оставив Деда наедине с малышкой. Как-то удивительно просто и обыденно в деревне приняли весть о том, что у Мороза появилась внучка. Никто козней не строил, сплетен не разносил. Растили Груню всем миром. Старые связи сработали – Мороз оформил опекунство, несмотря на преклонный возраст. Для маленькой Снегурочки Дед сделал сказочную комнату в доме: с сундуками, резной кроваткой, уютными занавесочками на окнах. Да только вовсе не принцессой росла Груня. Более дерзкой девчонки во всей округе не сыскать было. Едва ходить научилась, как её пятки и засверкали по палисадникам и заборам, по тропинкам и канавам. То с собакой в будке уснёт, то с козами в сарае, то на печи, лишь бы не в кроватке. Дед не переживал, радовался, что растёт Груня здоровой и счастливой. Чёрный хохолок на голове превратился в роскошную копну волос цвета воронова крыла, на щёчках то и дело появлялись задорные ямочки, а тёмные от рождения глаза посветлели до ясно-голубого цвета. В пять лет девчушка уже на лошади скакала, а в десять свой первый меч выковала. Про маму девочка не спрашивала, словно знала, что внучке Деда Мороза больше никто и не нужен. Ведь в сказках они всегда вдвоём.
– Дед, я с тобой хочу подарки развозить, – однажды заявила Груня, заметив, что Мороз готовит сани в дорогу. – Я тоже кое-что смастерила. Вот, смотри. Марь Ванна научила.
Она приволокла из своей комнаты большой пакет и высыпала из него содержимое на пол. По деревянным доскам раскатились мягкие игрушки из свалянной козьей шерсти. Дед умилился и утёр слезу. Соседка Мария Ивановна частенько с Груней занималась, учила девочку готовить, носки штопать, вязать, шить. Окружала материнским теплом, чтобы девочка окончательно не превратилась в сорванца.
– Знаю я, для кого ты подарки заготовила, – пробасил он. В ста километрах от деревни находился детдом. – Собирайся.
Так Дед Мороз впервые взял внучку с собой. С тех пор они каждый год ездили вместе. У Груни был свой дар. Она вселяла в людей надежду и веру, что им по силам самим исполнить свои желания. В редкие места Дед и Груня заезжали дважды. Исключения составляли больницы, дома ухода, интернаты. Там их ждали всегда и вовсе не из-за подарков. Лишённым семейного тепла людям хотелось ощутить прикосновение чуда, и они его получали. В новогоднюю ночь звон бубенцов тянул стариков к окнам. Все стремились увидеть тот момент, когда тройка каурых лошадей появится вместе с позёмкой и замрёт на стоянке для машин. Время словно делало виток, возвращая старых, больных, немощных людей в детство. В их глазах начинали светиться огоньки, души согревались. Пусть ненадолго, но им становилось легче.
– Дед, нас ждут, – всегда радостно улыбалась Груня, замечая темнеющие лица в окнах. – Они знают, что ты настоящий.
– Разумеется, настоящий. У меня же есть внучка, – отвечал Мороз, взваливая мешок на плечо.
– Не поэтому. Ты знаешь, о чём они мечтают…
Она была права. Ему не требовалось сильно напрягаться, чтобы понять чужие желания. Думая о других, он забывал о себе, а между тем Дед старел. Ему всё сложнее было управлять тройкой, да и в целом работать в кузнице, заботиться о лошадях и козах. Даже его богатырское время истекало. Постепенно Мороз проседал в росте, пусть ещё не так заметно, но всё же сутулился, превращаясь в старика. Он перестал подрезать курчавую седую бороду. Такой бы красоте позавидовал любой аниматор, пытавшийся изображать сказочного Деда. Разве могла настоящая, шелковистая, густая борода сравниться с искусственным безобразием, не желавшим держаться на лице? А голос? Ни одному артисту ещё не удалось произнести заветные слова «С Новым годом» таким раскатистым густым басом, что ему не требовался микрофон для усиления эффекта. Волшебные низкие ноты, сравнимые с эхом в зимнем лесу, проникали под кожу, вибрировали возле сердца, вызывая мурашки и непередаваемое ощущение нереальности. Люди слушали его и верили, что Дед Мороз существует. Груня знала это наверняка, как и все соседи, старевшие вместе с Морозом. Молодёжи в деревне не осталось.
