Усевшись на приступках, вытянув вперед распухшую ногу. Солнце начинало пригревать. Из продрогшего за ночь тела, стал выходить холод в виде легкого потряхивания. Возможно это сказывались последствия от полученного стресса. На смену озноба, пришла теплая волна, разливающаяся благодатью по всему телу. Он стал успокаиваться и мысленно поблагодарил бога, что все так благополучно завершилось.
Косые лучи солнца слепили глаза. Он прищурился и прикрыв их слегка ладонью, окинул взглядом двор. Недалеко на зеленой лужайке лежал козленок, привязанный Тимофеем к колышку. Козленок видимо тоже наслаждался теплом солнечных лучей, изредка бросая встревоженный взгляд на Василия. Чуть дальше в стороне мирно паслась его пропавшая коза Манька. Манька приподняла голову, посмотрела на хозяина и вновь принялась щипать траву.
- Ах ты ж отродье! – Выругался он в сердцах. – Где же тебя заразу носило? – Но не успев выплеснуть весь свой гнев на козу, он услышал, как кто-то его окликнул.
- Эй, милок! – Услышал он женский голос.
Недалеко от дороги, напротив дома, стояла старушка, опирающаяся на клюку.
- У меня намедни козленок сгинул. Черненький такой. Молвят вы нонче сыскали какого - то. Не мово ли?
- Сыскать то сыскал, а чей он не ведаю. Вон он отдыхает. Поглянь, може и твой.
Старуха сделала пару шагов вперед, позвала:
- Яша, Яша!
Козленок, заслышав знакомый голос вскочил, завертел головой.
- Мой родненький. Слава те господи.
- Ну коль твой, забирай.
Старуха отвязала козленка и поблагодарив хозяина, засеменила прочь.
С трудом поднявшись, Василий заковылял в избу…
После завтрака все домашние разбрелись, каждый занялся своим делом. Тимофей, почистив в хлеву, вышел во двор. И примостившись на чурку, в тени дерева, стал точить косу. На завтра сговорились с младшей сестрой Варькой пойти с утречка на сенокос. Маняша же с дочерью копошились в это время на огороде. Дед, тоже нашел себе занятие. Усевшись на приступках, достал свои ножи, заготовки из липы и принялся вырезать ложки. По этому делу он был большой мастер. И только Василий, оказался без дела. Давеча Маняша приводила деревенского знахаря Михалыча. Тот осмотрев распухшую ногу, наложил на нее повязку с примочкой и рассказал через сколько ее менять.
- Ничего страшного, просто растяжение. Но сейчас ноге нужен покой, – уточнил он и успокоил, – через недельку - другую ужо будешь бегать.
И оставив пузырьки с примочками – удалился восвояси.
В горнице на стене висело небольшое зеркало, обрамленное резной деревянной рамкой и покрытое сверху темным лаком. Василий, опираясь на принесенную для него палку, подошел к нему, стал рассматривать в нем свое отражение. Оттуда на него смотрели серые чуть выцветшие с возрастом и небольшим прищуром глаза. Над которыми нависали густые темные брови. Он погладил шершавой мозолистой ладонью, свою щетинистую щеку. Лишь слегка коснулся коротко стриженной бороды и опустил ладонь на некогда темно русые, а теперь посеребренные сединой волосы. Проведя по ним рукой, тяжело вздохнул. И тут вдруг на него с новой силой нахлынули ночные страхи. Одна за другой из глаз выкатились скупые мужские слезы. Василий, устыдившись своей минутной слабости, торопливо смахнул их рукавом и оглянулся, – не видал ли кто?
Но в горнице кроме него никого не было. Вздохнув с облегчением, заковылял в сторону кровати.
3.Куда пропал покойник?
Время бежит незаметно. С того злополучного дня пролетело чуть больше месяца. Все волнения постепенно улеглись и народ сам по себе успокоился. Перестали судачить о загадочном огненном шаре, и уже никто более не вспоминал историю, произошедшую с Василием. Жизнь в деревне потекла своим чередом. На нивах зазолотились хлеба, значит пришло время уборочной страды. Теперь работы в поле прибавилось, да и дела по хозяйству отнимали немало времени. Так что временя для пересудов практически не оставалось.
В семействе Никифоровых после того случая тоже все успокоились. Нога у Василия зажила, и он с детьми с утра до вечера пропадал в поле. Торопились. Надо было вовремя успеть убрать хлеб. Время жатвы не долгое, начнутся затяжные дожди, тогда пиши пропал урожай. Маняшка с дедом хлопотали по хозяйству. Дома работы тоже невпроворот. На Маняшке готовка, стирка, живность и огород. От деда хоть и небольшой прок, но помогал как мог. Намедни проверил овин, все ли там в порядке? Нынче принялся за амбар, теперь оттуда время от времени слышалось постукивание молотка.
Этим утром Маняшка, как всегда, вставши спозаранку, растопила печь и вышла через сени в хлев. По ходу заглянув на сеновал, разбудила сына.
- Поднимайся гулена. Небось до утра с девками на сеновале проваландался. Откуда только силы берутся, – с усмешкой в голосе произнесла она. И уже по строже добавила, – давай, давай поднимайся скорехонько. Скотину пора кормить да в хлеву прибрать. Сегодня в поле не идете, мне по хозяйству будете помогать. Я одна тут не справляюсь, нужна ваша подмога. – Подождав немного добавила, – вот как управишься, так опосля и отоспишься.
Спустившись с сеновала, направилась в хлев. Подоив Буренку и козочек вернулась в избу. У плиты уже хозяйничала дочь Варька, краснощекая, не отошедшая еще ото сна красавица, с густыми темными ресницами и такими же темными, словно нарисованными бровями, точь-в-точь как у матери. Через ее плечо была перекинута тяжелая темно-русая коса. Мать на миг залюбовалась дочерью. Потом горестно вздохнула.
- Ужо совсем заневестилась. Улетит скоро наша птаха из родного гнездышка. Тяжко нам без нее придется. Какая никакая, а помощь. В хозяйстве лишние руки никогда не помеха. Да и Тимоха, не ровен час женится надумает. Останется ли в родительском доме, аль не? – Вздохнула горестно и вновь принялась хлопотать на пару с дочерью у плиты. Дом ожил. Кряхтя, с печи слез дед, прошлепал босыми ногами в сени. Вернулся умытым. Стал чесать свою редкую бороденку кусочком гребня и приведя себя в порядок направился прямехонько к столу. В дверях горницы показался Тимоха. Ухмыляясь чему - то своему он мимоходом глянул в висевшее зеркало, вытащил пару соломинок из копны темных слегка курчавых волос и тряхнув чубом, поинтересовался:
- А батя то где? Аль с утра куда подался по делам?
И только сейчас выяснилось, что его еще с утра никто не видал.
- А ну сынок сбегай во двор, покличь отца, пора за стол садиться. – Попросила она сына и окинула взглядом горницу, все ли на своих местах, везде ли порядок.
Изба у Никифоровых была просторной. Бревенчатая перегородка и печь делили избу на две половины, вход в одну из которых, закрывала занавеска. Справа от входной двери, рядом с печью - широкая лавка для кухонной утвари. С восточной стороны в углу висели иконы, украшенные рушниками. Тут же под иконами стоял массивный дубовый стол, для приема пищи, на котором красовался медный с поблескивающими боками пузатый самовар. По бокам разместились лавки. Та, что пошире со спинкой, у окна, а по другую сторону - узкая. Напротив, деревянная кровать ручной работы и рядом кованый сундук. В другой, комнате была еще одна кровать и широкая лавка вдоль стены, да небольшая этажерка, которую смастерил недавно Тимофей. Видать пошел в деда. Любил в свободную минуту повозиться с деревом.
Маняша отдернула шторку и переступив порог второй половины горницы, увидела мужа, все еще лежащего в постели.
- Отродясь такого не было, чтоб он валялся до сей поры, – пронеслось у нее в голове.
- Мил друг не захворал ли? Може знахаря кликнуть? – обратилась она к мужу. Подождав чуток добавила: – Еда стынет. Пора завтракать. Поднимайся ужо.
Подошла поближе и тронула супруга за плечо. Тот даже не шелохнулся. Она потрясла его посильнее. Но все ее усилия были напрасны. И тут ее пронзила страшная догадка. Она судорожно отдернула руку.
- Не может такого быть. Господи не может быть, –повторяла Маняша. – Да как же так? – И вдруг заголосила.
Первой на крик прибежала Варька:
- Мамань, ты чего?
- Ой горе то какое! Ой горе! – продолжала голосить Маняшка.
Варька, еще какое-то время молча смотрела на обездвиженное тело отца и наконец до ее сознания дошло, что за беда пришла в их дом.
Шаркая ногами приплелся дед, стоял молча, смотрел - то на голосившую сноху, то на внучку, которая сидела на лавке возле кровати и прикрыв лицо ладонями, тихонько плакала. Вернувшийся со двора Тимофей, тоже не сразу сообразил, что случилось за время его отсутствия. Но вскоре страшная догадка молнией пронеслась в его голове. Его затрясло, как в лихорадке, к горлу подкатил ком и начали душить слезы. Стыдясь показать их при всех, он стремглав выскочил в сени и уже тут дал им волю. Затем, немного успокоившись, вытер глаза, вернулся назад. Дед, стоял все в той же позе, смотрел на тело сына и все никак не хотел поверить в случившееся. Навернувшиеся вскоре слезы, затуманили его взор. Он кой-как доплелся до лавки, и сидя на ней, время от времени тер кулаком подслеповатые влажные глаза. Капли, которые он не успевал смахнуть, скатывались по его морщинистым щекам, и прятались где-то в глубине его жиденькой бороденки.
Печальная весть молнией разлетелась по деревне. Пригласили священника для совершения начальной
заупокойной молитвы. После этого начали завершать приготовления тела усопшего.
Возле избы стали собираться потихоньку соседи. Сочувствовали семье по случаю скоропостижной кончины хозяина. А были и такие, которые пришли просто посудачить, послушать последние сплетни. Старуха с толстым задом, в темной полосатой юбке, и повязанным вокруг головы платком, переходила от одной кучки людей к другой твердя одно и тоже:
- Помните, что я еще тогда говорила, что все это не к добру. И загадочный шар, и случай, что произошел с покойным. Это все были знаки свыше, предвестники беды.
Многие кивали, соглашаясь со старухой. Крестились. А она не унималась:
- Вот попомните мое слово, быть еще беде.
- Тьфу на вас, – не выдержал один из мужиков, – каркаешь тут старая. И впрямь накликаешь беду.
Старуха, обидевшись, замолчала. Кто-то из стоявших мужиков произнес:
- Вот поди ж ты, на вид был таким крепким, ан нет не выдержало - таки сердце.
- Да, такое пережить, – протянул другой. - Страху небось тогда натерпелся. Это нам хиханьки, да хахоньки, а ему небось не до смеха было. Недаром за ночь стал как лунь белый.
- Знамо дело. Отколь мы знаем, что он там увидел на погосте? – Подытожил щупленький старикашка. – Василий и до этого то был не охоч до балачок, а опосля и вовсе замкнулся. – Потом добавил, - жалко Никифоровых, крепкая была семья. Как же они теперича без хозяина то справляться будут?
Все задумавшись, замолчали.
День был на исходе. Зазвенели колокольчики, оповещая хозяев, что возвращается стадо. Бабы засуетились - пора на дойку. Вслед за бабами потянулись и мужики. Двор опустел.
Гроб с покойником вынесли в сени и поставили на широкую лавку. Теперь надо было решить кто будет читать канон по-усопшему, чтобы дать возможность душе очиститься от всех его земных прегрешений. Из родни еще никто не подъехал. Поэтому было решено обратиться за помощью к соседу Петру Ивановичу. Жил тот одиноко лет уже десять, так и не женившись после смерти жены. Имелся у него правда один недостаток, любил лишний раз пропустить стаканчик, другой чего-нибудь хмельного. А так был человеком тихим, смирным, а главное безотказным.
Маняша постучала к нему в избу. На пороге появился хозяин. На нем были серая холщовая рубаха и такие же, только более темного цвета, портки. Нечесаные с проседью волосы торчали копной на его голове. Увидав соседку, стал приглаживать их своей широкой лопатистой ладонью.
- Доброго здоровьица сосед!
- Привет, соседушка! Ты по делу, аль как?
- По делу, по делу Петр Иванович.
- Ну проходь в избу. – и он посторонился, пропуская ее вперед.
- Благодарствую, но недосуг мне. Просьба у меня к тебе Иваныч. Над покойным надобно ночь заупокойные молитвы почитать. Не согласился бы?
Мужик почесал затылок.
- Да я туточки вроде как занедюжил, – замялся он и потупив взор замолчал. Стал переминаться с ноги на ногу.
- Да ты не боись, штоф казенки тебе выставлю. Выручай Петр Иванович. В одночасье поправишь здоровье.
Мужик оживился.
- Ну коль так, чтоб и не подсобить? По-соседски то нужно уважить. – Он засуетился, – погодь, я щас, – и тотчас же юркнул в избу.
Вскоре появился уже умытым, причесанным, в чистой рубахе.
-Ты Маняша не серчай на меня, коль что. Василия я уважал. Справный был хозяин. Царствие ему небесное, – добавил он, осеняя себя крестом. И зашагал вслед за Маняшкой.
Справившись со всеми делами по хозяйству, стали накрывать стол. Ужинали молча. Гнетущую тишину в доме нарушало лишь глухое постукивание деревянных ложек о край глубокой миски со щами, да Варькино шмыганье красным, распухшим от слез носом. Поужинав стали готовиться ко сну. Завтра предстоял тяжелый день, всем надо было хорошо выспаться. Хозяйка еще какое-то время, молча посидела на лавке, все никак не могла собраться с силами, подняться. Затем все же встала и поправив съехавший на затылок платок, тяжело вздохнула. Уголком фартука смахнула вновь на катившуюся слезу. Ее зеленые глаза уже не сияли как прежде, а выглядели потухшими и печальными. В уголках губ отложились складки горечи и утраты. Она окликнула соседа, тихо беседующего с дедом, и повела Петра Ивановича в сени. Там справа в углу, стоял большой деревянный ларь. На котором коптила старая керосиновая лампа, уже стояла, обещанная бутылка водки и небольшая металлическая кружка. Рядом, миска с солеными грибами в сметане, посыпанные зеленым лучком, несколько картофелин и краюха черного ржаного хлеба. Чуть в стороне лежали псалмы для чтения.
- Ну оставайтесь с богом! – Произнесла Маняшка, и оставив соседа один на один с покойником, тут же вышла прочь. Сосед, придвинув деревянный табурет, сколоченный некогда самим хозяином, поближе к сундуку, принялся за псалмы. Длилось чтение недолго, так как его взгляд то и дело отвлекал, стоявший рядом штоф с водкой. Зеленоватое стекло бутылки, поблескивало в свете керосиновой лампы. А его содержимое искрилось, манило и словно испытывало его терпение. Отложив книгу в сторону, он плеснул в кружку содержимое бутылки и выпил залпом. Крякнул от удовольствия и отломив, корочку черного душистого хлеба, понюхал ее, затем положил рядышком. Приятная горячая волна разлилась по его телу. Ушло напряжение, и он уже без какого - либо волнения посмотрел в сторону усопшего.
Гроб с телом находился у соседней стены. В изголовье стоял подсвечник с одинокой свечой, трепещущее пламя которой, отбрасывало на покойника причудливые тени. Они прыгали по бледному лицу, словно тормошили его. Игра света создавала впечатление, что лицо оживает. То вроде бы дернулись веки, то искривились в зловещей улыбке уголки рта. Мужику стало немного не по себе. Он перекрестился и усевшись на прежнее место, отхлебнул прямо из горлышка. Кинул в рот пару хрустящих грибочков, отломленную ранее корочку хлеба и принялся за чтение.
Время тянулось медленно.
Косые лучи солнца слепили глаза. Он прищурился и прикрыв их слегка ладонью, окинул взглядом двор. Недалеко на зеленой лужайке лежал козленок, привязанный Тимофеем к колышку. Козленок видимо тоже наслаждался теплом солнечных лучей, изредка бросая встревоженный взгляд на Василия. Чуть дальше в стороне мирно паслась его пропавшая коза Манька. Манька приподняла голову, посмотрела на хозяина и вновь принялась щипать траву.
- Ах ты ж отродье! – Выругался он в сердцах. – Где же тебя заразу носило? – Но не успев выплеснуть весь свой гнев на козу, он услышал, как кто-то его окликнул.
- Эй, милок! – Услышал он женский голос.
Недалеко от дороги, напротив дома, стояла старушка, опирающаяся на клюку.
- У меня намедни козленок сгинул. Черненький такой. Молвят вы нонче сыскали какого - то. Не мово ли?
- Сыскать то сыскал, а чей он не ведаю. Вон он отдыхает. Поглянь, може и твой.
Старуха сделала пару шагов вперед, позвала:
- Яша, Яша!
Козленок, заслышав знакомый голос вскочил, завертел головой.
- Мой родненький. Слава те господи.
- Ну коль твой, забирай.
Старуха отвязала козленка и поблагодарив хозяина, засеменила прочь.
С трудом поднявшись, Василий заковылял в избу…
После завтрака все домашние разбрелись, каждый занялся своим делом. Тимофей, почистив в хлеву, вышел во двор. И примостившись на чурку, в тени дерева, стал точить косу. На завтра сговорились с младшей сестрой Варькой пойти с утречка на сенокос. Маняша же с дочерью копошились в это время на огороде. Дед, тоже нашел себе занятие. Усевшись на приступках, достал свои ножи, заготовки из липы и принялся вырезать ложки. По этому делу он был большой мастер. И только Василий, оказался без дела. Давеча Маняша приводила деревенского знахаря Михалыча. Тот осмотрев распухшую ногу, наложил на нее повязку с примочкой и рассказал через сколько ее менять.
- Ничего страшного, просто растяжение. Но сейчас ноге нужен покой, – уточнил он и успокоил, – через недельку - другую ужо будешь бегать.
И оставив пузырьки с примочками – удалился восвояси.
В горнице на стене висело небольшое зеркало, обрамленное резной деревянной рамкой и покрытое сверху темным лаком. Василий, опираясь на принесенную для него палку, подошел к нему, стал рассматривать в нем свое отражение. Оттуда на него смотрели серые чуть выцветшие с возрастом и небольшим прищуром глаза. Над которыми нависали густые темные брови. Он погладил шершавой мозолистой ладонью, свою щетинистую щеку. Лишь слегка коснулся коротко стриженной бороды и опустил ладонь на некогда темно русые, а теперь посеребренные сединой волосы. Проведя по ним рукой, тяжело вздохнул. И тут вдруг на него с новой силой нахлынули ночные страхи. Одна за другой из глаз выкатились скупые мужские слезы. Василий, устыдившись своей минутной слабости, торопливо смахнул их рукавом и оглянулся, – не видал ли кто?
Но в горнице кроме него никого не было. Вздохнув с облегчением, заковылял в сторону кровати.
3.Куда пропал покойник?
Время бежит незаметно. С того злополучного дня пролетело чуть больше месяца. Все волнения постепенно улеглись и народ сам по себе успокоился. Перестали судачить о загадочном огненном шаре, и уже никто более не вспоминал историю, произошедшую с Василием. Жизнь в деревне потекла своим чередом. На нивах зазолотились хлеба, значит пришло время уборочной страды. Теперь работы в поле прибавилось, да и дела по хозяйству отнимали немало времени. Так что временя для пересудов практически не оставалось.
В семействе Никифоровых после того случая тоже все успокоились. Нога у Василия зажила, и он с детьми с утра до вечера пропадал в поле. Торопились. Надо было вовремя успеть убрать хлеб. Время жатвы не долгое, начнутся затяжные дожди, тогда пиши пропал урожай. Маняшка с дедом хлопотали по хозяйству. Дома работы тоже невпроворот. На Маняшке готовка, стирка, живность и огород. От деда хоть и небольшой прок, но помогал как мог. Намедни проверил овин, все ли там в порядке? Нынче принялся за амбар, теперь оттуда время от времени слышалось постукивание молотка.
Этим утром Маняшка, как всегда, вставши спозаранку, растопила печь и вышла через сени в хлев. По ходу заглянув на сеновал, разбудила сына.
- Поднимайся гулена. Небось до утра с девками на сеновале проваландался. Откуда только силы берутся, – с усмешкой в голосе произнесла она. И уже по строже добавила, – давай, давай поднимайся скорехонько. Скотину пора кормить да в хлеву прибрать. Сегодня в поле не идете, мне по хозяйству будете помогать. Я одна тут не справляюсь, нужна ваша подмога. – Подождав немного добавила, – вот как управишься, так опосля и отоспишься.
Спустившись с сеновала, направилась в хлев. Подоив Буренку и козочек вернулась в избу. У плиты уже хозяйничала дочь Варька, краснощекая, не отошедшая еще ото сна красавица, с густыми темными ресницами и такими же темными, словно нарисованными бровями, точь-в-точь как у матери. Через ее плечо была перекинута тяжелая темно-русая коса. Мать на миг залюбовалась дочерью. Потом горестно вздохнула.
- Ужо совсем заневестилась. Улетит скоро наша птаха из родного гнездышка. Тяжко нам без нее придется. Какая никакая, а помощь. В хозяйстве лишние руки никогда не помеха. Да и Тимоха, не ровен час женится надумает. Останется ли в родительском доме, аль не? – Вздохнула горестно и вновь принялась хлопотать на пару с дочерью у плиты. Дом ожил. Кряхтя, с печи слез дед, прошлепал босыми ногами в сени. Вернулся умытым. Стал чесать свою редкую бороденку кусочком гребня и приведя себя в порядок направился прямехонько к столу. В дверях горницы показался Тимоха. Ухмыляясь чему - то своему он мимоходом глянул в висевшее зеркало, вытащил пару соломинок из копны темных слегка курчавых волос и тряхнув чубом, поинтересовался:
- А батя то где? Аль с утра куда подался по делам?
И только сейчас выяснилось, что его еще с утра никто не видал.
- А ну сынок сбегай во двор, покличь отца, пора за стол садиться. – Попросила она сына и окинула взглядом горницу, все ли на своих местах, везде ли порядок.
Изба у Никифоровых была просторной. Бревенчатая перегородка и печь делили избу на две половины, вход в одну из которых, закрывала занавеска. Справа от входной двери, рядом с печью - широкая лавка для кухонной утвари. С восточной стороны в углу висели иконы, украшенные рушниками. Тут же под иконами стоял массивный дубовый стол, для приема пищи, на котором красовался медный с поблескивающими боками пузатый самовар. По бокам разместились лавки. Та, что пошире со спинкой, у окна, а по другую сторону - узкая. Напротив, деревянная кровать ручной работы и рядом кованый сундук. В другой, комнате была еще одна кровать и широкая лавка вдоль стены, да небольшая этажерка, которую смастерил недавно Тимофей. Видать пошел в деда. Любил в свободную минуту повозиться с деревом.
Маняша отдернула шторку и переступив порог второй половины горницы, увидела мужа, все еще лежащего в постели.
- Отродясь такого не было, чтоб он валялся до сей поры, – пронеслось у нее в голове.
- Мил друг не захворал ли? Може знахаря кликнуть? – обратилась она к мужу. Подождав чуток добавила: – Еда стынет. Пора завтракать. Поднимайся ужо.
Подошла поближе и тронула супруга за плечо. Тот даже не шелохнулся. Она потрясла его посильнее. Но все ее усилия были напрасны. И тут ее пронзила страшная догадка. Она судорожно отдернула руку.
- Не может такого быть. Господи не может быть, –повторяла Маняша. – Да как же так? – И вдруг заголосила.
Первой на крик прибежала Варька:
- Мамань, ты чего?
- Ой горе то какое! Ой горе! – продолжала голосить Маняшка.
Варька, еще какое-то время молча смотрела на обездвиженное тело отца и наконец до ее сознания дошло, что за беда пришла в их дом.
Шаркая ногами приплелся дед, стоял молча, смотрел - то на голосившую сноху, то на внучку, которая сидела на лавке возле кровати и прикрыв лицо ладонями, тихонько плакала. Вернувшийся со двора Тимофей, тоже не сразу сообразил, что случилось за время его отсутствия. Но вскоре страшная догадка молнией пронеслась в его голове. Его затрясло, как в лихорадке, к горлу подкатил ком и начали душить слезы. Стыдясь показать их при всех, он стремглав выскочил в сени и уже тут дал им волю. Затем, немного успокоившись, вытер глаза, вернулся назад. Дед, стоял все в той же позе, смотрел на тело сына и все никак не хотел поверить в случившееся. Навернувшиеся вскоре слезы, затуманили его взор. Он кой-как доплелся до лавки, и сидя на ней, время от времени тер кулаком подслеповатые влажные глаза. Капли, которые он не успевал смахнуть, скатывались по его морщинистым щекам, и прятались где-то в глубине его жиденькой бороденки.
Печальная весть молнией разлетелась по деревне. Пригласили священника для совершения начальной
заупокойной молитвы. После этого начали завершать приготовления тела усопшего.
Возле избы стали собираться потихоньку соседи. Сочувствовали семье по случаю скоропостижной кончины хозяина. А были и такие, которые пришли просто посудачить, послушать последние сплетни. Старуха с толстым задом, в темной полосатой юбке, и повязанным вокруг головы платком, переходила от одной кучки людей к другой твердя одно и тоже:
- Помните, что я еще тогда говорила, что все это не к добру. И загадочный шар, и случай, что произошел с покойным. Это все были знаки свыше, предвестники беды.
Многие кивали, соглашаясь со старухой. Крестились. А она не унималась:
- Вот попомните мое слово, быть еще беде.
- Тьфу на вас, – не выдержал один из мужиков, – каркаешь тут старая. И впрямь накликаешь беду.
Старуха, обидевшись, замолчала. Кто-то из стоявших мужиков произнес:
- Вот поди ж ты, на вид был таким крепким, ан нет не выдержало - таки сердце.
- Да, такое пережить, – протянул другой. - Страху небось тогда натерпелся. Это нам хиханьки, да хахоньки, а ему небось не до смеха было. Недаром за ночь стал как лунь белый.
- Знамо дело. Отколь мы знаем, что он там увидел на погосте? – Подытожил щупленький старикашка. – Василий и до этого то был не охоч до балачок, а опосля и вовсе замкнулся. – Потом добавил, - жалко Никифоровых, крепкая была семья. Как же они теперича без хозяина то справляться будут?
Все задумавшись, замолчали.
День был на исходе. Зазвенели колокольчики, оповещая хозяев, что возвращается стадо. Бабы засуетились - пора на дойку. Вслед за бабами потянулись и мужики. Двор опустел.
Гроб с покойником вынесли в сени и поставили на широкую лавку. Теперь надо было решить кто будет читать канон по-усопшему, чтобы дать возможность душе очиститься от всех его земных прегрешений. Из родни еще никто не подъехал. Поэтому было решено обратиться за помощью к соседу Петру Ивановичу. Жил тот одиноко лет уже десять, так и не женившись после смерти жены. Имелся у него правда один недостаток, любил лишний раз пропустить стаканчик, другой чего-нибудь хмельного. А так был человеком тихим, смирным, а главное безотказным.
Маняша постучала к нему в избу. На пороге появился хозяин. На нем были серая холщовая рубаха и такие же, только более темного цвета, портки. Нечесаные с проседью волосы торчали копной на его голове. Увидав соседку, стал приглаживать их своей широкой лопатистой ладонью.
- Доброго здоровьица сосед!
- Привет, соседушка! Ты по делу, аль как?
- По делу, по делу Петр Иванович.
- Ну проходь в избу. – и он посторонился, пропуская ее вперед.
- Благодарствую, но недосуг мне. Просьба у меня к тебе Иваныч. Над покойным надобно ночь заупокойные молитвы почитать. Не согласился бы?
Мужик почесал затылок.
- Да я туточки вроде как занедюжил, – замялся он и потупив взор замолчал. Стал переминаться с ноги на ногу.
- Да ты не боись, штоф казенки тебе выставлю. Выручай Петр Иванович. В одночасье поправишь здоровье.
Мужик оживился.
- Ну коль так, чтоб и не подсобить? По-соседски то нужно уважить. – Он засуетился, – погодь, я щас, – и тотчас же юркнул в избу.
Вскоре появился уже умытым, причесанным, в чистой рубахе.
-Ты Маняша не серчай на меня, коль что. Василия я уважал. Справный был хозяин. Царствие ему небесное, – добавил он, осеняя себя крестом. И зашагал вслед за Маняшкой.
Справившись со всеми делами по хозяйству, стали накрывать стол. Ужинали молча. Гнетущую тишину в доме нарушало лишь глухое постукивание деревянных ложек о край глубокой миски со щами, да Варькино шмыганье красным, распухшим от слез носом. Поужинав стали готовиться ко сну. Завтра предстоял тяжелый день, всем надо было хорошо выспаться. Хозяйка еще какое-то время, молча посидела на лавке, все никак не могла собраться с силами, подняться. Затем все же встала и поправив съехавший на затылок платок, тяжело вздохнула. Уголком фартука смахнула вновь на катившуюся слезу. Ее зеленые глаза уже не сияли как прежде, а выглядели потухшими и печальными. В уголках губ отложились складки горечи и утраты. Она окликнула соседа, тихо беседующего с дедом, и повела Петра Ивановича в сени. Там справа в углу, стоял большой деревянный ларь. На котором коптила старая керосиновая лампа, уже стояла, обещанная бутылка водки и небольшая металлическая кружка. Рядом, миска с солеными грибами в сметане, посыпанные зеленым лучком, несколько картофелин и краюха черного ржаного хлеба. Чуть в стороне лежали псалмы для чтения.
- Ну оставайтесь с богом! – Произнесла Маняшка, и оставив соседа один на один с покойником, тут же вышла прочь. Сосед, придвинув деревянный табурет, сколоченный некогда самим хозяином, поближе к сундуку, принялся за псалмы. Длилось чтение недолго, так как его взгляд то и дело отвлекал, стоявший рядом штоф с водкой. Зеленоватое стекло бутылки, поблескивало в свете керосиновой лампы. А его содержимое искрилось, манило и словно испытывало его терпение. Отложив книгу в сторону, он плеснул в кружку содержимое бутылки и выпил залпом. Крякнул от удовольствия и отломив, корочку черного душистого хлеба, понюхал ее, затем положил рядышком. Приятная горячая волна разлилась по его телу. Ушло напряжение, и он уже без какого - либо волнения посмотрел в сторону усопшего.
Гроб с телом находился у соседней стены. В изголовье стоял подсвечник с одинокой свечой, трепещущее пламя которой, отбрасывало на покойника причудливые тени. Они прыгали по бледному лицу, словно тормошили его. Игра света создавала впечатление, что лицо оживает. То вроде бы дернулись веки, то искривились в зловещей улыбке уголки рта. Мужику стало немного не по себе. Он перекрестился и усевшись на прежнее место, отхлебнул прямо из горлышка. Кинул в рот пару хрустящих грибочков, отломленную ранее корочку хлеба и принялся за чтение.
Время тянулось медленно.
