Мудрая чашка
Новогодняя история
Ах, какие это были чудесные чашки! С золотыми ободками, все в тонко выписанных цветах, с волнистыми стенками! Как славно они подбоченивались фигурными ручками! Их было двенадцать – ярких блестящих сестриц. Они считали себя фрейлинами Чайного двора. Каждая хотела быть лучшей, хотела быть первой, но проблема состояла в том, что они были совершенно одинаковыми. Правда, чашки, которые стояли на полке с краю, участвовали в чаепитиях чаще. Они свысока поглядывали на сестер. Но ведь их приглашали не за какие-то заслуги – просто им досталось лучшее место, так что, по совести сказать, этим выскочкам не стоило важничать!
Возглавлял Чайный двор король - большой пузатый чайник с крышкой, увенчанной золотой шишечкой, блестевшей над волнистым краем, похожим на корону. Рядом с ним стояла королева-сахарница, в такой же короне, и тоже с шишечкой, только поменьше. Зато она упиралась в бока двумя ручками, а у короля ручка была только одна, и то он ее прятал за спину. Сразу становилось ясно, кто в семье главный!
Царственная чета не изволила присутствовать на чаепитиях часто – они выходили только на балы и полубалы, где блистало не менее шести фрейлин.
А принц-молочник вообще ни разу не покидал шкафа. Стройный и осанистый, с крепкой ручкой на спине, с букетами на боках, он стоял в углу, отвернувшись к стенке, и молча пылился. Что ни говори, он был загадочной особой. Чашки-фрейлины не знали, что и думать. «Может быть, он совершил ужасное преступление? А может, влюблен? Или выпал из времени? А что, и такое бывает! Или просто глуп, хи-хи-хи!» - судачили красавицы.
Больше всего они любили большие балы! Чашечки-фрейлины выстраивались в ряд по краю стола, каждой из них полагалась свита из блюдца и собственной тарелки для торта! Каждую сопровождала серебряная ложка, которым разрешалось покидать коробку только в исключительных случаях. В горсти каждой ложки лежало изогнутое отражение люстры, наполнявшей комнату ярким светом и дарившей чашкам неистовое сверкание! И король с королевой бок о бок стояли посреди стола.
Церемония начиналась. Король милостиво по очереди склонялся над каждой фрейлиной и наполнял ее красным, прозрачным дымящимся чаем с головокружительным ароматом. Впрочем, чашки, которые выходили на малые чаепития, рассказывали о прозрачных зеленых чаях, и о чаях, черных, как ночь, и о чаях, благоухающих нездешними садами. Но многие пробовали только классический чай и, изумленно ахая от рассказов сестер, в небольшой глубине своей почитали иные чаи легкомыслием и безвкусицей.
В этот раз сияла не только люстра. В комнате стояла елка, от верхушки до подставки в шустрых бегучих огоньках, и в пузатых разноцветных шарах, которые передразнивали всех вокруг, отражая, каждый в своем цвете, не только люстру, но и выгнувшийся дугой стол, и чашки на нем, которые выглядели странно – одни большие, другие маленькие и все - кривые! Но никто не обижался – ведь это был карнавал! К каждой чашке был приставлен прозрачный кавалер с тонкой талией и на длинной ножке. Король и королева милостиво позволили стоять рядом с собой длинным зеленым бутылкам, похожим на стеклянные елки.
А уж какой был торт! Разговоров о нем хватило бы чашкам бы до самого дня рождения хозяйки!
Хозяйка расставляла по десертным тарелочкам красиво свернутые салфетки. Вдруг она подняла одну чашку и нащупала длинным лакированным ногтем щербинку.
- Смотри, дочка, одна чашка надколота! Как это могло случиться? Ну, ничего, я поставлю ее себе, и никто не заметит.
- Не расстраивайся, мама, - отвечала молодая хозяйка. – Мы редко пользуемся всей дюжиной сразу.
После веселого бала, все чашки, король с королевой, и звонкие кавалеры-бокалы, как было заведено, отправились в баню, горячую-прегорячую. Это завершало праздничный ритуал.
Щербатая чашечка то грустила, то увлекалась общим весельем, но в разгар его вдруг вспоминала о своей беде, и чувствовала себя так, словно в нее налили уксус. «Пусть я расколюсь от жара посудомоечной машины», - думала она, и даже душ из горячей воды с моющим средством не доставлял ей наслаждения - наоборот, жег, как слезы.
Утром молодая хозяйка вынула ее из посудомойки и сунула вглубь шкафа, к принцу-молочнику. Принц молчал, а чашечка не смела с ним заговорить – она ведь была с изъяном. «Пожалуй, он все-таки глуповат», - вздохнув, решила чашка несколько дней спустя. Она так нуждалась в утешении, а принц все молчал и молчал. Потом, они как-то незаметно сблизились, прижались друг к другу пыльными бочками и замерли.
Время шло. Дверцы шкафа открывались и закрывались, счастливые чашки парами, тройками и четверками отправлялись на чаепитие, и возвращались чисто отмытыми и полными новых впечатлений. Как-то пригласили аж восемь чашек и Короля с Королевой. Бедная чашечка даже не посмела оглянуться. Для нее веселая жизнь кончились. Она больше не считала себя фрейлиной Чайного двора.
Однажды дверца открылась, хозяйка взяла пару чашек, потом просунула руку поглубже и вынула чашку со щербинкой.
«Сейчас меня выкинут в помойное ведро», - подумала бедняжка. Она смирилась со своей участью, представила, как будет лежать на помойке, и птички станут пить из нее дождевую воду.
Новые руки повертели чашку, безжалостно поковыряли ногтем ее ранку. Гостья и хозяйка затараторили. Люди говорят слишком быстро, и чашки с трудом понимают их. Однако слово «кинцуги» повторялось так часто, что чашка не могла его не запомнить. При этом чужой палец то и дело тыкал в ее больное место. Дальше чашка ничего не слышала и не видела, поскольку ее завернули в салфетку и опустили в мягкую темноту, как в могилу.
Могила моталась и качалась, пока, наконец, не остановилась. Засиял, расширяясь, свет. Чужие руки вынули чашечку из сумки, освободили от салфетки и поставили на стол под простую яркую лампу.
Что это был за ужасный стол! Голый, без скатерти, в разноцветных подтеках! На нем стояли разнокалиберные сосуды, все грубые, из фаянса и стекла, перемазанные в красках, а некоторые - даже глиняные. Здесь пахло ужасно – несъедобным! Такого кошмара чашка не могла представить даже в самых черных своих фантазиях. Воистину, это был посудный ад. Но посудины не выглядели несчастными.
- Какая миленькая! – сказал щербатый белый стакан с карандашами.
- Скоро будет лучше новой! – подхватила ласково пузатая, вся в пятнах краски, вазочка, из которой торчали кисти.
Чашка поняла, что жизнь ее кончена. Какой заманчивой показалась ей судьба валяться на пустыре, среди цветов! (Такие у нее были буколические представления о помойках).
Новая рука крепко ухватила чашку за ручку, твердо и даже грубо протерла рану - ее позор и несчастье – тряпкой в чем-то едком.
Бедняжка настолько пала духом, что потеряла способность чувствовать. А ее ранку между тем прижигали, мазали, заливали раскаленным металлом, обдували огненным ветром, и, наконец, оставили чашку в горячей-прегорячей камере, где, в отличие от посудомойки, не было ни капли воды.
Поутру ее вынули. Чужой ноготь поковырял приставший к ранке тяжелый кусочек металла. Стакан и вазочка говорили что-то бодрое – чашка не слушала. Потом ее снова завернули в салфетку и принялись качать и болтать в мягкой темнице, пока не вынули дома.
Пять сестриц стояли на столе, и Король с Королевой милостиво присутствовали здесь же.
Хозяйка взяла починенную чашку.
- Ах, какая прелесть! – воскликнула она.
- Покажи нам! Как необычно!
- Катюша, это ты сама придумала?
- Это древнее японское искусство «кинцуги», когда трещины на дорогой разбитой посуде не скрывают, а наоборот, подчеркивают золотом.
- Ой, а для меня так сделаешь?
- И у меня есть разбитая бабушкина чашка, которую выбросить рука не поднимается…
- Конечно. Ай, совсем забыла! Вот, принесла маленькую веточку пихты, чтобы украсить стол.
Хозяйка открыла шкаф.
- Куда бы ее поставить? У меня нет подходящей вазочки. Может, в бокал?
И тут блеснул золотом ободок принца-молочника. Хозяйка достала его из шкафа, наскоро помыла, бесцеремонно переворачивая вниз головой, и залезая губкой в интимные впадинки, принесла в комнату, поставила на стол и сунула внутрь душистую веточку, а гостьи хозяйки, смеясь, нацепили на мягкую хвою свои колечки, сережки и бусики.
- Ну, чудо, чудо! Со Старым Новым годом, дорогие мои!
- Какой благородной формы этот молочник, - воскликнула женщина, которая спасла чашку. – Я была в Англии - там все пьют чай с молоком.
- Катенька! Что ж ты молчала? Теперь я всегда буду подавать молоко к чаю!
И у починенной чашки началась новая жизнь. Теперь ни одно чаепитие не обходилось без нее.
Гости хозяйки передавали спасенную из рук в руки, восхищались японской выдумкой и искусством художницы. А потом в чашку наливали чай и подавали самому уважаемому или любимому человеку за столом. Сестрицы-чашки охотно признали ее первенство – ведь им больше не приходилось соперничать! Они считали, что пострадавшая заслужила почет и золотую медаль за стойкость.
Принц-молочник все так же спокойно и независимо, как прежде в шкафу, стоял на столе, заложив руку за спину, полный самого невинного на свете напитка - молока. Чашка разгадала причину его молчаливости: попав в шкаф сразу из магазинной коробки, принц не успел увидеть свет, совсем ничего не узнал и остался, по сути, большим младенцем - но ей все равно нравилось стоять с ним рядышком.
Чашечка радовалась возвращению, но ничуть не важничала – ведь она пережила и испытала столько, сколько не снилось даже королю с королевой, не говоря уже о сестрицах, и стала мудрой.
Новогодняя история
Ах, какие это были чудесные чашки! С золотыми ободками, все в тонко выписанных цветах, с волнистыми стенками! Как славно они подбоченивались фигурными ручками! Их было двенадцать – ярких блестящих сестриц. Они считали себя фрейлинами Чайного двора. Каждая хотела быть лучшей, хотела быть первой, но проблема состояла в том, что они были совершенно одинаковыми. Правда, чашки, которые стояли на полке с краю, участвовали в чаепитиях чаще. Они свысока поглядывали на сестер. Но ведь их приглашали не за какие-то заслуги – просто им досталось лучшее место, так что, по совести сказать, этим выскочкам не стоило важничать!
Возглавлял Чайный двор король - большой пузатый чайник с крышкой, увенчанной золотой шишечкой, блестевшей над волнистым краем, похожим на корону. Рядом с ним стояла королева-сахарница, в такой же короне, и тоже с шишечкой, только поменьше. Зато она упиралась в бока двумя ручками, а у короля ручка была только одна, и то он ее прятал за спину. Сразу становилось ясно, кто в семье главный!
Царственная чета не изволила присутствовать на чаепитиях часто – они выходили только на балы и полубалы, где блистало не менее шести фрейлин.
А принц-молочник вообще ни разу не покидал шкафа. Стройный и осанистый, с крепкой ручкой на спине, с букетами на боках, он стоял в углу, отвернувшись к стенке, и молча пылился. Что ни говори, он был загадочной особой. Чашки-фрейлины не знали, что и думать. «Может быть, он совершил ужасное преступление? А может, влюблен? Или выпал из времени? А что, и такое бывает! Или просто глуп, хи-хи-хи!» - судачили красавицы.
Больше всего они любили большие балы! Чашечки-фрейлины выстраивались в ряд по краю стола, каждой из них полагалась свита из блюдца и собственной тарелки для торта! Каждую сопровождала серебряная ложка, которым разрешалось покидать коробку только в исключительных случаях. В горсти каждой ложки лежало изогнутое отражение люстры, наполнявшей комнату ярким светом и дарившей чашкам неистовое сверкание! И король с королевой бок о бок стояли посреди стола.
Церемония начиналась. Король милостиво по очереди склонялся над каждой фрейлиной и наполнял ее красным, прозрачным дымящимся чаем с головокружительным ароматом. Впрочем, чашки, которые выходили на малые чаепития, рассказывали о прозрачных зеленых чаях, и о чаях, черных, как ночь, и о чаях, благоухающих нездешними садами. Но многие пробовали только классический чай и, изумленно ахая от рассказов сестер, в небольшой глубине своей почитали иные чаи легкомыслием и безвкусицей.
В этот раз сияла не только люстра. В комнате стояла елка, от верхушки до подставки в шустрых бегучих огоньках, и в пузатых разноцветных шарах, которые передразнивали всех вокруг, отражая, каждый в своем цвете, не только люстру, но и выгнувшийся дугой стол, и чашки на нем, которые выглядели странно – одни большие, другие маленькие и все - кривые! Но никто не обижался – ведь это был карнавал! К каждой чашке был приставлен прозрачный кавалер с тонкой талией и на длинной ножке. Король и королева милостиво позволили стоять рядом с собой длинным зеленым бутылкам, похожим на стеклянные елки.
А уж какой был торт! Разговоров о нем хватило бы чашкам бы до самого дня рождения хозяйки!
Хозяйка расставляла по десертным тарелочкам красиво свернутые салфетки. Вдруг она подняла одну чашку и нащупала длинным лакированным ногтем щербинку.
- Смотри, дочка, одна чашка надколота! Как это могло случиться? Ну, ничего, я поставлю ее себе, и никто не заметит.
- Не расстраивайся, мама, - отвечала молодая хозяйка. – Мы редко пользуемся всей дюжиной сразу.
После веселого бала, все чашки, король с королевой, и звонкие кавалеры-бокалы, как было заведено, отправились в баню, горячую-прегорячую. Это завершало праздничный ритуал.
Щербатая чашечка то грустила, то увлекалась общим весельем, но в разгар его вдруг вспоминала о своей беде, и чувствовала себя так, словно в нее налили уксус. «Пусть я расколюсь от жара посудомоечной машины», - думала она, и даже душ из горячей воды с моющим средством не доставлял ей наслаждения - наоборот, жег, как слезы.
Утром молодая хозяйка вынула ее из посудомойки и сунула вглубь шкафа, к принцу-молочнику. Принц молчал, а чашечка не смела с ним заговорить – она ведь была с изъяном. «Пожалуй, он все-таки глуповат», - вздохнув, решила чашка несколько дней спустя. Она так нуждалась в утешении, а принц все молчал и молчал. Потом, они как-то незаметно сблизились, прижались друг к другу пыльными бочками и замерли.
Время шло. Дверцы шкафа открывались и закрывались, счастливые чашки парами, тройками и четверками отправлялись на чаепитие, и возвращались чисто отмытыми и полными новых впечатлений. Как-то пригласили аж восемь чашек и Короля с Королевой. Бедная чашечка даже не посмела оглянуться. Для нее веселая жизнь кончились. Она больше не считала себя фрейлиной Чайного двора.
Однажды дверца открылась, хозяйка взяла пару чашек, потом просунула руку поглубже и вынула чашку со щербинкой.
«Сейчас меня выкинут в помойное ведро», - подумала бедняжка. Она смирилась со своей участью, представила, как будет лежать на помойке, и птички станут пить из нее дождевую воду.
Новые руки повертели чашку, безжалостно поковыряли ногтем ее ранку. Гостья и хозяйка затараторили. Люди говорят слишком быстро, и чашки с трудом понимают их. Однако слово «кинцуги» повторялось так часто, что чашка не могла его не запомнить. При этом чужой палец то и дело тыкал в ее больное место. Дальше чашка ничего не слышала и не видела, поскольку ее завернули в салфетку и опустили в мягкую темноту, как в могилу.
Могила моталась и качалась, пока, наконец, не остановилась. Засиял, расширяясь, свет. Чужие руки вынули чашечку из сумки, освободили от салфетки и поставили на стол под простую яркую лампу.
Что это был за ужасный стол! Голый, без скатерти, в разноцветных подтеках! На нем стояли разнокалиберные сосуды, все грубые, из фаянса и стекла, перемазанные в красках, а некоторые - даже глиняные. Здесь пахло ужасно – несъедобным! Такого кошмара чашка не могла представить даже в самых черных своих фантазиях. Воистину, это был посудный ад. Но посудины не выглядели несчастными.
- Какая миленькая! – сказал щербатый белый стакан с карандашами.
- Скоро будет лучше новой! – подхватила ласково пузатая, вся в пятнах краски, вазочка, из которой торчали кисти.
Чашка поняла, что жизнь ее кончена. Какой заманчивой показалась ей судьба валяться на пустыре, среди цветов! (Такие у нее были буколические представления о помойках).
Новая рука крепко ухватила чашку за ручку, твердо и даже грубо протерла рану - ее позор и несчастье – тряпкой в чем-то едком.
Бедняжка настолько пала духом, что потеряла способность чувствовать. А ее ранку между тем прижигали, мазали, заливали раскаленным металлом, обдували огненным ветром, и, наконец, оставили чашку в горячей-прегорячей камере, где, в отличие от посудомойки, не было ни капли воды.
Поутру ее вынули. Чужой ноготь поковырял приставший к ранке тяжелый кусочек металла. Стакан и вазочка говорили что-то бодрое – чашка не слушала. Потом ее снова завернули в салфетку и принялись качать и болтать в мягкой темнице, пока не вынули дома.
Пять сестриц стояли на столе, и Король с Королевой милостиво присутствовали здесь же.
Хозяйка взяла починенную чашку.
- Ах, какая прелесть! – воскликнула она.
- Покажи нам! Как необычно!
- Катюша, это ты сама придумала?
- Это древнее японское искусство «кинцуги», когда трещины на дорогой разбитой посуде не скрывают, а наоборот, подчеркивают золотом.
- Ой, а для меня так сделаешь?
- И у меня есть разбитая бабушкина чашка, которую выбросить рука не поднимается…
- Конечно. Ай, совсем забыла! Вот, принесла маленькую веточку пихты, чтобы украсить стол.
Хозяйка открыла шкаф.
- Куда бы ее поставить? У меня нет подходящей вазочки. Может, в бокал?
И тут блеснул золотом ободок принца-молочника. Хозяйка достала его из шкафа, наскоро помыла, бесцеремонно переворачивая вниз головой, и залезая губкой в интимные впадинки, принесла в комнату, поставила на стол и сунула внутрь душистую веточку, а гостьи хозяйки, смеясь, нацепили на мягкую хвою свои колечки, сережки и бусики.
- Ну, чудо, чудо! Со Старым Новым годом, дорогие мои!
- Какой благородной формы этот молочник, - воскликнула женщина, которая спасла чашку. – Я была в Англии - там все пьют чай с молоком.
- Катенька! Что ж ты молчала? Теперь я всегда буду подавать молоко к чаю!
И у починенной чашки началась новая жизнь. Теперь ни одно чаепитие не обходилось без нее.
Гости хозяйки передавали спасенную из рук в руки, восхищались японской выдумкой и искусством художницы. А потом в чашку наливали чай и подавали самому уважаемому или любимому человеку за столом. Сестрицы-чашки охотно признали ее первенство – ведь им больше не приходилось соперничать! Они считали, что пострадавшая заслужила почет и золотую медаль за стойкость.
Принц-молочник все так же спокойно и независимо, как прежде в шкафу, стоял на столе, заложив руку за спину, полный самого невинного на свете напитка - молока. Чашка разгадала причину его молчаливости: попав в шкаф сразу из магазинной коробки, принц не успел увидеть свет, совсем ничего не узнал и остался, по сути, большим младенцем - но ей все равно нравилось стоять с ним рядышком.
Чашечка радовалась возвращению, но ничуть не важничала – ведь она пережила и испытала столько, сколько не снилось даже королю с королевой, не говоря уже о сестрицах, и стала мудрой.
