- Ну вот, я и рассказала тебе все, что положено знать хозяину замка.
Юноша бережно поднес к губам легкую и сухую, как осенний лист, руку, пятнистую от старости, поцеловал и вернул обратно на одеяло. Старая дама с улыбкой взирала на внука с горы расшитых подушек.
- Я рада, что отныне Ольховым замком владеешь ты.
- Спасибо, бабушка, за твои наставления!
- Если тебе еще не наскучило сидеть в темноте и слушать старушечьи байки, я хотела бы рассказать тебе еще кое-что. Странное, что случилось со мной. Но это совсем не обязательно.
- Мне было бы жалко, бабушка, если бы твои истории закончились.
Глаза старухи блеснули в полумраке.
- Только не подумай, что я выжила из ума и несу ерунду, путая сон и явь.
- Я был бы счастлив иметь такой светлый разум и такую крепкую память, как у тебя, бабушка.
Старая дама опять улыбнулась. Она была рада и комплименту, и обходительности, которую проявлял юный наследник.
Она чуть-чуть подвинула подсвечник, стоявший у края постели – то ли, чтобы протянуть время и собраться с мыслями, то ли, чтобы лучше видеть лицо слушателя.
- Мое детство, в общем, было счастливым, - начала она с чуть заметным вздохом, - что редкость для девочки, выросшей в замке. Отец мой очень любил меня. А мать… Говорили, что она красавица, что я вся в нее. Помню ее очень тихой, очень печальной. А потом она умерла. Я думаю, что она родила, будучи сама еще ребенком, да так и не оправилась после родов. Я не особенно горевала. Я редко ее видела, мне и без нее было кого любить, и все в замке меня баловали.
Однажды отец взял меня посмотреть, как рубят лес. Строевые сосны падали на землю с пушечным громом. Но мне, пятилетке, куда интереснее была земляника, набравшая сладость на открытом месте на вырубке. Пока отец занимался делами, я ела ягоды.
Вдруг кто-то коснулся моего локтя. Я посмотрела. Незнакомая девушка в голубом платье склонилась надо мной. Каштановые волосы ее золотились, а платья такого удивительного цвета я никогда не видала. Девушка так ласково мне улыбалась, что я позволила взять меня за руку и послушно пошла за ней. В этот момент огромная сосновая крона рухнула на то место, где я только что сидела в траве между пнями. «Лаиса! Лаиса!» - закричал мой отец, как сумасшедший, а найдя меня живой и невредимой, на радостях чуть не переломал ребра, обнимая. Сколько я ни крутила головой, девушки в красивом платье нигде не видела. Мы тут же поехали домой.
Другой похожий случай произошел года через три, пожалуй. Я спустилась на кухню – полакомиться обрезками коврижек, которые пекли к какому-то празднику. Вдруг знакомая девушка в голубом платье подхватила меня и, смеясь, посадила на стол, прямо в муку и тесто! Не успела я обрадоваться нашей встрече, как по полу хлынула дымящаяся жидкость! Двое поварят не справились с котлом, полным бараньего бульона, и опрокинули его. Многие тогда ошпарились, но на меня не попало ни капельки.
Я никому не рассказывала про девушку в голубом.
Отец брал меня на охоту. Я не любила смотреть, как убивают зверей, поэтому меня поручали заботам Федера, старого егеря. Мы с ним прекрасно проводили время.
Однажды на нас напала рысь, но Федер легко убил ее. Он сказал, что рысь, скорее всего, защищала выводок, и что рядом должно быть гнездо. Вскоре он нашел его. Там лежал один слепой рысенок и уродец. Как тебе его описать? Словно кто-то неумелый пытался вырезать из дерева человечка, а получился обрубок с короткими руками и ногами, скорее даже, лапками, и головой почти без шеи, но в серой шкуре пятнами и живой. Он тоже был слепой, и лицо его (да, пожалуй, лицо, а не морду) покрывали такие разводы, которые бывают внутри дерева, если его обтесать. Федер сказал, что надо его убить, и уже замахнулся топором. В этот миг с силой воды из банного ведра на меня рухнула масса колючих ветвей, что-то сильно ударило в висок, а ступни запылали жаром и болью. Я закричала, и все пропало. Голова и ступни были невредимы. Вокруг шумел лес. Мы с Федером стояли у разоренного логова. Видимо, он тоже видел что-то особенное, поскольку сильно побледнел, а топор выпал из его руки и валялся на земле.
«Я возьму их домой, - сказала я, завертывая в полу плаща уродца, а сверху помещая рысенка. – Но мы скажем, что я взяла только рысенка». Федер, все еще бледный, кивнул. Кажется, он обрадовался, что ему не надо принимать решение.
Дома я раздобыла козьего молока и рожок, из которого вскармливают осиротевших детенышей, человеческих или звериных, неважно. Рысенка я положила в корзинку у камина, а корзинку с человечком все время перепрятывала, то под кровать, то между подушек, то за гобелен. Даже Аша, моя служанка и подружка, не знала про него.
Оба найденыша исправно сосали молоко и толстели, и в один прекрасный день я обнаружила, что у рысенка открылись глазки, такие же бессмысленные, как лепестки тех голубых цветков, что растут в поле. Когда я раздвинула подушки, скрывавшие корзинку с уродцем, то вздрогнула. На меня в упор смотрели широко открытые золотые глазищи. Взгляд был приветливым, но это была приветливость вообще, ни к кому не обращенная, опять же как у полевого цветка. И все же я не могла оторвать взгляд от них. Словно другой мир смотрел на меня.
Что ты спрашиваешь? Почему я ухаживала за уродцем, который мог быть опасен? Не знаю. Просто ухаживала. Должно быть, в женской природе заложено растить и оберегать маленькое беспомощное существо. Я боялась, что его могут найти. Тогда бы его неминуемо отняли бы у меня и уничтожили. Как хотел убить Федер. Про то, что чурбанчик как-то связан с моей спасительницей, я даже боялась думать. Это было чересчур для меня. Но я думаю, что в этом-то все и дело. Я понимала это в глубине души. Видишь, сколько я сказала слов, а на самом деле – все очень просто.
Ты знаешь, у нас в замке есть дворы для воинских занятий, хозяйственный двор, конный двор. В старые времена соблюдали обычай оставлять при строительстве замка в одном из дворов часть нетронутого леса. Уже никто не помнит, для чего это делали, но так повелось испокон. Сейчас этот двор зарос ольшанником, так, что не пройти. Но в годы моего детства кусты росли лишь по углам, а в середине возвышался прекрасный величественный дуб, много старше самого замка.
У самых корней наметилось дупло. Сейчас бы я распорядилась обжечь его и залить строительным раствором, чтобы остановить разрушение, но тогда ни мне, ни кому-либо другому и в голову не пришло сделать подобное.
Здесь редко бывали, вот я и пришла к дубу прогулять своих питомцев. Рысенок тут же залез на нижнюю ветку, а странный человечек вдруг вывалился из корзинки, бросился к дуплу и принялся зарываться в оголенную древесину, орудуя лапами, как крот. Точнее, он даже не столько зарывался, сколько уходил в дерево. Не успела я перевести дух от изумления, его уже не было. Теперь он был в дубе!
Куда делся рысенок? Уж и не припомню. Кажется, он стал охотиться на кур, и Федер отвез его подальше в лес. Но сейчас я думаю, что его убили на месте преступления, а мне рассказали добрую сказку.
Мне исполнилось пятнадцать лет, когда отец привез для меня в подарок кусок великолепного голубого шелка, точно такого же цвета, как у той девушки. Я сшила из него платье. Все говорили, что я выросла, что я очень красива. Я смотрела на себя в стоячую воду, и мне казалось, что вижу мою хранительницу.
Отец разрешил мне выбрать мужа по своей склонности. Я спросила, кого бы он желал мне в мужья. Он сказал, что был бы рад видеть меня женой сэра Нерта. Сэр Нерт был ненамного младше моего отца, напоминал его, а мне было приятно порадовать отца, выполнив его волю, и мы поженились.
У нас родились три дочки и сын. У сэра Нерта был еще сын от первого брака, поэтому, когда мой отец и сэр Нерт погибли в сражении у Мелководной, мы оставили его замок старшему сыну, а сами вернулись сюда, в Ольховый.
Я тосковала по мужу и отцу, не хотела никого видеть, а единственное место, где меня оставляли в покое, было во дворе под дубом. Я брала шитье, садилась на выступающий корень и ни о чем не думала.
Дупло заросло тонкой корой – само вылечилось. Я терпеливо ждала, когда затянется рана в моем сердце.
Однажды я задремала, привалившись к теплой коре. Мне приснились глядящие прямо в душу золотые глазищи. А потом я увидела маленькую девочку в вышитой рубашечке, собирающую что-то в траве. И еще детину с могучим телом и лицом малого ребенка. Я даже знала его – это был Якон-дурачок, который выполнял в замке всякую тяжелую работу. Он усердно махал топором, и сосна накренилась, крона ее неминуемо двигалась по дуге к девочке в расшитой рубашечке. Все происходило очень медленно.
Тут я узнала вышитый узор и поняла, что девочка – это я. Тогда я осторожно, чтоб не напугать, взяла себя за руку и отвела в сторонку. Сосна рухнула на пустое место.
А я очутилась в кухне. Как приятно было снова попасть в кухню моего детства! Опять увидеть толстую краснолицую Марту, давно почившую, Сонди с его мясницким ножом, которым он вырезал для меня свистульки. И себя, дурочку, довольную, набравшую полный передник сладких обрезков. И еще я видела, как огромный котел с кипящим варевом накренился, вырвавшись из рук двух перепуганных поварят. Все двигалось медленно, так медленно, словно застыло. Мне показалось смешным подхватить и плюхнуть еще ничего не соображающую себя на стол в тесто!
После этого я проснулась. В душе был мир. Я чувствовала, что могу жить дальше.
Что? Ты спрашиваешь, не была ли я одета в тот день в голубое платье? Очень может быть. За все годы оно порядочно поистрепалось и из праздничного перешло в будничные. Я похудела от горя и вполне могла надеть его. Особенно в те печальные дни. Да…
Ну, жизнь катилась своим чередом. Девочки повыходили замуж и разлетелись из родного гнезда, и маленький Дарис вдруг неожиданно сделался взрослым и взял себе жену из древнего рода, с предгорий, по имени Сандера.
Не могу сказать, чтобы я любила невестку. Она, как и все горянки, была тверда и решительна, а это не те качества, которые помогают жить в мире. Однако, их учат почитать старших… Но я не туда свернула.
Дарис утонул, когда наш король завоевывал Закатные острова. Сандера растила своего сына, а моего внука Альса, как воина и героя. Надо сказать, что характер у него был подходящий – непреклонный, решительный, весь в мать, он совершенно не знал страха. Настолько, что это уже нельзя было счесть достоинством. Его ран, переломов, не говоря уже о простых синяках, хватило бы на десяток мальчишек.
Тогда я подумала, что возможно полезно было бы научить внука спасать себя, как я оба раза уберегла себя от беды с помощью золотых глаз. Я рассказала все Альсу, а поскольку он был еще ребенком, хоть и на голову выше меня, он не усомнился в моем рассказе. Только спросил: «А что, теперь его скелет внутри дуба? Или он разросся во весь дуб?» Мне такие вещи и помыслиться не могли.
Я положила руку на ствол и от всей души попросила неведомого покровителя помогать моему внуку. Мне показалось, что я чувствую ответное движение под корой, а может быть, то был мой пульс. Потом оставила Альса спать под деревом. Но он ничего не увидел.
Через некоторое время родилась твоя сестричка, и я поехала посмотреть на нее. Когда же вернулась, оказалось, что Альс приказал срубить дуб, а всю древесину разбить в поисках скелета. Конечно, там ничего не оказалось. Только одно годичное кольцо было необыкновенно красивого темно-красного цвета. Его можно было видеть на пне, а потом оно выцвело.
Альс вскоре сломал себе шею на охоте. А его мать вернулась к себе на родину.
Что было потом? Потом ты вырос, и как старший сын старшей дочери по праву унаследовал замок, чему я очень рада. А я? Я состарилась, и однажды, в холодное утро, спускаясь в нижний двор по лестнице, блестящей от льда, поскользнулась, упала на ступеньку боком, внутри что-то хрустнуло, и с тех пор я больше не могу ходить.
Ты думаешь, что если бы дуб стоял, то девушка в голубом могла бы поддержать меня или не пустить на лестницу? К чему гадать, мой милый, к чему гадать…
Что? Да не знаю я, как вышло, что сперва я выручила самое себя, и лишь потом выкормила деревянного человечка! Я обещала рассказать тебе странное, вот и рассказала.
Я устала. Ступай, дай мне подремать. И задуй свечу…
Юноша бережно поднес к губам легкую и сухую, как осенний лист, руку, пятнистую от старости, поцеловал и вернул обратно на одеяло. Старая дама с улыбкой взирала на внука с горы расшитых подушек.
- Я рада, что отныне Ольховым замком владеешь ты.
- Спасибо, бабушка, за твои наставления!
- Если тебе еще не наскучило сидеть в темноте и слушать старушечьи байки, я хотела бы рассказать тебе еще кое-что. Странное, что случилось со мной. Но это совсем не обязательно.
- Мне было бы жалко, бабушка, если бы твои истории закончились.
Глаза старухи блеснули в полумраке.
- Только не подумай, что я выжила из ума и несу ерунду, путая сон и явь.
- Я был бы счастлив иметь такой светлый разум и такую крепкую память, как у тебя, бабушка.
Старая дама опять улыбнулась. Она была рада и комплименту, и обходительности, которую проявлял юный наследник.
Она чуть-чуть подвинула подсвечник, стоявший у края постели – то ли, чтобы протянуть время и собраться с мыслями, то ли, чтобы лучше видеть лицо слушателя.
- Мое детство, в общем, было счастливым, - начала она с чуть заметным вздохом, - что редкость для девочки, выросшей в замке. Отец мой очень любил меня. А мать… Говорили, что она красавица, что я вся в нее. Помню ее очень тихой, очень печальной. А потом она умерла. Я думаю, что она родила, будучи сама еще ребенком, да так и не оправилась после родов. Я не особенно горевала. Я редко ее видела, мне и без нее было кого любить, и все в замке меня баловали.
Однажды отец взял меня посмотреть, как рубят лес. Строевые сосны падали на землю с пушечным громом. Но мне, пятилетке, куда интереснее была земляника, набравшая сладость на открытом месте на вырубке. Пока отец занимался делами, я ела ягоды.
Вдруг кто-то коснулся моего локтя. Я посмотрела. Незнакомая девушка в голубом платье склонилась надо мной. Каштановые волосы ее золотились, а платья такого удивительного цвета я никогда не видала. Девушка так ласково мне улыбалась, что я позволила взять меня за руку и послушно пошла за ней. В этот момент огромная сосновая крона рухнула на то место, где я только что сидела в траве между пнями. «Лаиса! Лаиса!» - закричал мой отец, как сумасшедший, а найдя меня живой и невредимой, на радостях чуть не переломал ребра, обнимая. Сколько я ни крутила головой, девушки в красивом платье нигде не видела. Мы тут же поехали домой.
Другой похожий случай произошел года через три, пожалуй. Я спустилась на кухню – полакомиться обрезками коврижек, которые пекли к какому-то празднику. Вдруг знакомая девушка в голубом платье подхватила меня и, смеясь, посадила на стол, прямо в муку и тесто! Не успела я обрадоваться нашей встрече, как по полу хлынула дымящаяся жидкость! Двое поварят не справились с котлом, полным бараньего бульона, и опрокинули его. Многие тогда ошпарились, но на меня не попало ни капельки.
Я никому не рассказывала про девушку в голубом.
Отец брал меня на охоту. Я не любила смотреть, как убивают зверей, поэтому меня поручали заботам Федера, старого егеря. Мы с ним прекрасно проводили время.
Однажды на нас напала рысь, но Федер легко убил ее. Он сказал, что рысь, скорее всего, защищала выводок, и что рядом должно быть гнездо. Вскоре он нашел его. Там лежал один слепой рысенок и уродец. Как тебе его описать? Словно кто-то неумелый пытался вырезать из дерева человечка, а получился обрубок с короткими руками и ногами, скорее даже, лапками, и головой почти без шеи, но в серой шкуре пятнами и живой. Он тоже был слепой, и лицо его (да, пожалуй, лицо, а не морду) покрывали такие разводы, которые бывают внутри дерева, если его обтесать. Федер сказал, что надо его убить, и уже замахнулся топором. В этот миг с силой воды из банного ведра на меня рухнула масса колючих ветвей, что-то сильно ударило в висок, а ступни запылали жаром и болью. Я закричала, и все пропало. Голова и ступни были невредимы. Вокруг шумел лес. Мы с Федером стояли у разоренного логова. Видимо, он тоже видел что-то особенное, поскольку сильно побледнел, а топор выпал из его руки и валялся на земле.
«Я возьму их домой, - сказала я, завертывая в полу плаща уродца, а сверху помещая рысенка. – Но мы скажем, что я взяла только рысенка». Федер, все еще бледный, кивнул. Кажется, он обрадовался, что ему не надо принимать решение.
Дома я раздобыла козьего молока и рожок, из которого вскармливают осиротевших детенышей, человеческих или звериных, неважно. Рысенка я положила в корзинку у камина, а корзинку с человечком все время перепрятывала, то под кровать, то между подушек, то за гобелен. Даже Аша, моя служанка и подружка, не знала про него.
Оба найденыша исправно сосали молоко и толстели, и в один прекрасный день я обнаружила, что у рысенка открылись глазки, такие же бессмысленные, как лепестки тех голубых цветков, что растут в поле. Когда я раздвинула подушки, скрывавшие корзинку с уродцем, то вздрогнула. На меня в упор смотрели широко открытые золотые глазищи. Взгляд был приветливым, но это была приветливость вообще, ни к кому не обращенная, опять же как у полевого цветка. И все же я не могла оторвать взгляд от них. Словно другой мир смотрел на меня.
Что ты спрашиваешь? Почему я ухаживала за уродцем, который мог быть опасен? Не знаю. Просто ухаживала. Должно быть, в женской природе заложено растить и оберегать маленькое беспомощное существо. Я боялась, что его могут найти. Тогда бы его неминуемо отняли бы у меня и уничтожили. Как хотел убить Федер. Про то, что чурбанчик как-то связан с моей спасительницей, я даже боялась думать. Это было чересчур для меня. Но я думаю, что в этом-то все и дело. Я понимала это в глубине души. Видишь, сколько я сказала слов, а на самом деле – все очень просто.
Ты знаешь, у нас в замке есть дворы для воинских занятий, хозяйственный двор, конный двор. В старые времена соблюдали обычай оставлять при строительстве замка в одном из дворов часть нетронутого леса. Уже никто не помнит, для чего это делали, но так повелось испокон. Сейчас этот двор зарос ольшанником, так, что не пройти. Но в годы моего детства кусты росли лишь по углам, а в середине возвышался прекрасный величественный дуб, много старше самого замка.
У самых корней наметилось дупло. Сейчас бы я распорядилась обжечь его и залить строительным раствором, чтобы остановить разрушение, но тогда ни мне, ни кому-либо другому и в голову не пришло сделать подобное.
Здесь редко бывали, вот я и пришла к дубу прогулять своих питомцев. Рысенок тут же залез на нижнюю ветку, а странный человечек вдруг вывалился из корзинки, бросился к дуплу и принялся зарываться в оголенную древесину, орудуя лапами, как крот. Точнее, он даже не столько зарывался, сколько уходил в дерево. Не успела я перевести дух от изумления, его уже не было. Теперь он был в дубе!
Куда делся рысенок? Уж и не припомню. Кажется, он стал охотиться на кур, и Федер отвез его подальше в лес. Но сейчас я думаю, что его убили на месте преступления, а мне рассказали добрую сказку.
Мне исполнилось пятнадцать лет, когда отец привез для меня в подарок кусок великолепного голубого шелка, точно такого же цвета, как у той девушки. Я сшила из него платье. Все говорили, что я выросла, что я очень красива. Я смотрела на себя в стоячую воду, и мне казалось, что вижу мою хранительницу.
Отец разрешил мне выбрать мужа по своей склонности. Я спросила, кого бы он желал мне в мужья. Он сказал, что был бы рад видеть меня женой сэра Нерта. Сэр Нерт был ненамного младше моего отца, напоминал его, а мне было приятно порадовать отца, выполнив его волю, и мы поженились.
У нас родились три дочки и сын. У сэра Нерта был еще сын от первого брака, поэтому, когда мой отец и сэр Нерт погибли в сражении у Мелководной, мы оставили его замок старшему сыну, а сами вернулись сюда, в Ольховый.
Я тосковала по мужу и отцу, не хотела никого видеть, а единственное место, где меня оставляли в покое, было во дворе под дубом. Я брала шитье, садилась на выступающий корень и ни о чем не думала.
Дупло заросло тонкой корой – само вылечилось. Я терпеливо ждала, когда затянется рана в моем сердце.
Однажды я задремала, привалившись к теплой коре. Мне приснились глядящие прямо в душу золотые глазищи. А потом я увидела маленькую девочку в вышитой рубашечке, собирающую что-то в траве. И еще детину с могучим телом и лицом малого ребенка. Я даже знала его – это был Якон-дурачок, который выполнял в замке всякую тяжелую работу. Он усердно махал топором, и сосна накренилась, крона ее неминуемо двигалась по дуге к девочке в расшитой рубашечке. Все происходило очень медленно.
Тут я узнала вышитый узор и поняла, что девочка – это я. Тогда я осторожно, чтоб не напугать, взяла себя за руку и отвела в сторонку. Сосна рухнула на пустое место.
А я очутилась в кухне. Как приятно было снова попасть в кухню моего детства! Опять увидеть толстую краснолицую Марту, давно почившую, Сонди с его мясницким ножом, которым он вырезал для меня свистульки. И себя, дурочку, довольную, набравшую полный передник сладких обрезков. И еще я видела, как огромный котел с кипящим варевом накренился, вырвавшись из рук двух перепуганных поварят. Все двигалось медленно, так медленно, словно застыло. Мне показалось смешным подхватить и плюхнуть еще ничего не соображающую себя на стол в тесто!
После этого я проснулась. В душе был мир. Я чувствовала, что могу жить дальше.
Что? Ты спрашиваешь, не была ли я одета в тот день в голубое платье? Очень может быть. За все годы оно порядочно поистрепалось и из праздничного перешло в будничные. Я похудела от горя и вполне могла надеть его. Особенно в те печальные дни. Да…
Ну, жизнь катилась своим чередом. Девочки повыходили замуж и разлетелись из родного гнезда, и маленький Дарис вдруг неожиданно сделался взрослым и взял себе жену из древнего рода, с предгорий, по имени Сандера.
Не могу сказать, чтобы я любила невестку. Она, как и все горянки, была тверда и решительна, а это не те качества, которые помогают жить в мире. Однако, их учат почитать старших… Но я не туда свернула.
Дарис утонул, когда наш король завоевывал Закатные острова. Сандера растила своего сына, а моего внука Альса, как воина и героя. Надо сказать, что характер у него был подходящий – непреклонный, решительный, весь в мать, он совершенно не знал страха. Настолько, что это уже нельзя было счесть достоинством. Его ран, переломов, не говоря уже о простых синяках, хватило бы на десяток мальчишек.
Тогда я подумала, что возможно полезно было бы научить внука спасать себя, как я оба раза уберегла себя от беды с помощью золотых глаз. Я рассказала все Альсу, а поскольку он был еще ребенком, хоть и на голову выше меня, он не усомнился в моем рассказе. Только спросил: «А что, теперь его скелет внутри дуба? Или он разросся во весь дуб?» Мне такие вещи и помыслиться не могли.
Я положила руку на ствол и от всей души попросила неведомого покровителя помогать моему внуку. Мне показалось, что я чувствую ответное движение под корой, а может быть, то был мой пульс. Потом оставила Альса спать под деревом. Но он ничего не увидел.
Через некоторое время родилась твоя сестричка, и я поехала посмотреть на нее. Когда же вернулась, оказалось, что Альс приказал срубить дуб, а всю древесину разбить в поисках скелета. Конечно, там ничего не оказалось. Только одно годичное кольцо было необыкновенно красивого темно-красного цвета. Его можно было видеть на пне, а потом оно выцвело.
Альс вскоре сломал себе шею на охоте. А его мать вернулась к себе на родину.
Что было потом? Потом ты вырос, и как старший сын старшей дочери по праву унаследовал замок, чему я очень рада. А я? Я состарилась, и однажды, в холодное утро, спускаясь в нижний двор по лестнице, блестящей от льда, поскользнулась, упала на ступеньку боком, внутри что-то хрустнуло, и с тех пор я больше не могу ходить.
Ты думаешь, что если бы дуб стоял, то девушка в голубом могла бы поддержать меня или не пустить на лестницу? К чему гадать, мой милый, к чему гадать…
Что? Да не знаю я, как вышло, что сперва я выручила самое себя, и лишь потом выкормила деревянного человечка! Я обещала рассказать тебе странное, вот и рассказала.
Я устала. Ступай, дай мне подремать. И задуй свечу…
