Всякое бывает на свете. Однажды случилось вот что.
Наполняла девушка кувшин из родника. Вдруг на воду тень легла. Оглянулась – стоит рядом всадник в нарядных одеждах, подбоченился, в сторону глядит, только затылок в крутых кудрях видно.
- Дай мне, красавица, воды напиться.
- Как же я тебе дам, если ты отвернулся? – смеется девушка.
- Нельзя тебе сегодня на меня смотреть, - отвечает тот, - сразу влюбишься.
- Ой ли! – смеется девушка пуще прежнего, а потом как взвизгнет – будто босой ногой на змею наступила.
Всадник к ней и повернулся.
Как увидела девушка очи синие в пол-лица – сразу в них утонула, как увидела губы - алый цвет – одного захотелось: целовать. И вправду – влюбилась.
- Ну вот, - расстроился парень, - я же честно предупреждал, а ты меня обманула. Самой себе навредила.
- А почему в тебя нельзя влюбляться? – спрашивает девушка.
- Да оборотень я, - засмущался парень.
- И… в кого же ты превращаешься?
- Сам не знаю. Сегодня я такой, завтра другой. Нет у меня настоящего вида. Прощай, девушка. И прости, что так неладно вышло.
И ускакал. Так воды и не попил.
Но девушка эта не простая была. Вмиг достала она из мешочка на поясе зеркальце и пустила вслед парню солнечный луч. А сама подхватила кувшин и стремглав побежала домой.
Мама ее была ведуньей. И бабушка была ведуньей. А прабабка, как говорится, больше ведовских премудростей забыла, чем ее дочки-внучки помнили. Все трое в избе сидели, когда девушка с кувшином вошла. Так ярко ее лицо сияло, освещая темную комнату, что все три разом поняли: полюбила. Взяла девушка теплую шаль, половину хлебной буханки, поцеловала две дряблых щеки и одну – свежую и отправилась в путь. Никто ее не остановил. Ибо знали родные, что у каждой женщины– своя дорога, и каждая должна пройти ее собственными ногами. Никто здесь не поможет.
Возвратилась девушка к роднику, а дальше поспешила по следам солнечного зайчика, который, по ее наказу, за юношей поскакал. Случайному человеку эти следы показались бы простыми бликами, но девушка легко различала их среди мигающего солнечного узора на дорожке и на каждой развилке в нужную сторону сворачивала
Долго ли, коротко ли шла она, но пришла к избушке в глухом еловом бору. Избушка из могучих бревен сложена - на каждую стену их всего по три ушло. В наше время таких деревьев уже нет.
Стены у избы черные, осклизлые, крыша мхом да поганками поросла. Кругом – вечные сумерки, только следы солнечного зайца светятся, да и те вот-вот померкнут. Жутко стало девушке.
Тут дверь с противным скрипом отворилась, и из избяного нутра выполз ящер: тело, как мешок, ноги, как тумбы, язык туда-сюда мечется.
Солнечный зайчик от его чешуйчатой башки отразился и прыгнул в небо сквозь еловые лапы – дескать, работу сделал, на возлюбленного указал, теперь свободен.
«Если таков мой возлюбленный, - думает девушка, - то сегодня с ним каши не сваришь. Пойду-ка я лучше посплю. Утро вечера мудренее».
Выбрала она полянку посуше, залезла под шатер из еловых лап, на одну половину шали легла, второй укрылась и заснула без сновидений.
Утром хлебца поела и снова к избушке отправилась. Заскрипела дверь, отворилась, и вышел медведь. Башка с пивной котел, сам едва плечами дверные косяки не снес.
«Ой», - только и подумала девушка.
Следом вышла тетка, тощая да вихлявая, с метелкой, задала медведю работу, села в ступу и улетела.
Медведь стал сухостойную лесину валить, кору-ветки когтями драть. За работой вроде даже на человека стал похож. Постояла девушка, поглядела, но подойти так и не решилась. Зверь, он зверь и есть.
Поела она черники – губы стали малиновыми, в черном озере искупалась, под елью переночевала, снова к избе пошла. Видит, опять тетка вышла, в дверь сердито покричала, метлой погрозила, в ступу села и улетела. А на пороге котик показался. Серенький, гладкий, полосатый, хвост трубой – урчит, потягивается, коготки точит.
Ну, с котиком кто не поладит! Позвала «кис-кис», тот подошел, боднул шелковым лбом, мягким боком потерся, хвостом задел. Взяла его на руки. Кот увесистый, теплый, мурлычет. Всем хорош котя, да стоило ли из-за него так далеко отправляться?
- Как зовут тебя, котофеич? – спрашивает.
- Мяу! Мяу! – отвечает кот, а другого сказать не может. Поставила девушка его перед собой.
- Надо тебе имя дать. Назову тебя, - сказала, подняв очи и палец кверху, - назову тебя…
Выбор имени – дело серьезное. Сколько не представляла она давешнего синеглазого красавца, имена на ум приходили все какие-то скользкие, змеиные, неприятные. Тогда она вспомнила, как ловко и споро работал вчерашний медведь.
- Бьерн! Я назову тебя Бьерн. Это имя означает «медведь», но оно человеческое.
Опустила глаза, а перед ней не кот уже, а парень стоит. Совсем не тот красавец, какого она у родника встретила, но парень ладный, крепкий, пригожий, лицо открытое. Прежним синеоким красавцем по праздникам хорошо любоваться, а с этим парнем всю жизнь прожить можно.
- А тебя как звать-величать? – спрашивает парень и улыбается. Зубы белые так и блестят.
- Виорика я, что значит «лесная фиалка». Как же так вышло, что ты остался без имени? Потому и превращался в кого попало, что не знал, кто ты на самом деле есть.
- Да было у меня имя, как же. Сейчас вспомню! Эх, далеко затерялось! О! Пузырек! – выпалил он и тут же густо покраснел.
- Это же детское имя!
- Ну да! Мне мама его дала, когда я маленький был.
Только Виорика хотела сказать, что детские имена взрослым уже не годятся, как за елками раздались удар, крик и жалобный стон.
Стон показался Виорике, которая была искушена в женских хитростях, довольно фальшивым. Однако, Бьерн принял все за чистую монету, бросился в лес и вскоре вернулся, неся на руках уже знакомую вертлявую тетеньку.
- Ох, горе мне сыночек, горе! Со ступы упала, ногу сломала! Ох, сил моих нету! Лети, сокол ясный, на дальние луга, найди три веточки живокости, что растут на границе света и тени, и мне принеси. К ноге приложу – кость и срастется.
Парень виновато глянул на Виорику, пожал плечами, мамашу свою на мягкий мох опустил, обернулся ясным соколом и улетел.
Едва он скрылся, та тут же вскочила на ноги, и давай дурным голосом орать:
- А ну убирайся! Не для тебя сына растила!
Превратилась в небольшую тучку и обстреляла Виорику градинами. Быть бы девушке побитой, но растеклась она тихим озером, градины попадали туда и растаяли.
Обернулась ведьма зверем Арысь-поле, стала копытами в дно долбить, муть поднимать, в воду плевать и мусор бросать. Поднялось озеро тихим туманом, окружило ведьму.
Видит та, не справиться ей с Виорикой. Обернулась женщиной.
- Оставь, - просит, - моего сыночка. Ты вон какая, ясноглазая да умелая, всем люба, а у меня на всем белом свете только один мой Пузыречек и есть.
- Полюбили мы друг друга, - отвечает Виорика.
- Ой, да ладно! Девичья любовь, что яблоневый цвет: холодком подуло, и нет ее. Мне же без сына - хоть в гроб ложись.
Видит Виорика: не враг стоит перед ней, а несчастная женщина, только глупости эта женщина говорит. Хочет Виорика ответить, что вырос ее сын, пришла пора теперь ему своей жизнью жить, но молчит, слов подобрать не может. Не опытна она в житейских делах еще.
Колдунья по-своему ее молчание поняла.
- Правильно! Ты хорошенько подумай, - говорит, - непутевым он у меня уродился. Иной раз в такое превратится, что хоть из дому беги. Никому такого мужа не пожелаю.
За разговором они не заметили, как в тени на краю поляны появился Бьерн с синими цветами в руках.
- Рад, матушка, - говорит, - видеть тебя в добром здравии, что нога зажила, и травки не пригодились. А Виорику не обижай! Не сын у тебя ушел, а дочка в семью пришла, да еще внуков ватага прибавится.
Видит ведьма: не сладить ей с молодыми. Губы поджала, и похромала прочь, старательно на ногу припадая, чтоб сыновье сердце побольнее разбередить.
Решила она хитростью Виорику извести. Чуть ночь спустилась, сползла ведьма с печи и пошла в лес, за зельем. Заманихи в мешок накидала, да волчьих ягод, да цветок-подъельник, что похож на восковой крючок, туда же положила. Таким крючком кого хочешь удержать можно. Осталось только траву нечуй-ветер найти, чтоб заклятье навеки скрепить.
Бродит она в темноте, шарит в папоротниках и вдруг видит: свет впереди. Что такое? Неужто проклятая девка и тут мутит?
Сжала ведьма метлу покрепче и пошла на врага. Видит: стоит перед ней вовсе не Виорика, а старая женщина. Седые волосы по плечам покрывалом распущены, в лунном свете так и сияют. В руках - две чаши. Признала ведьма старую ведунью, но невдомек, что это прабабушка Виорики.
- Погляди сюда, - говорит ведунья и чаши ей протягивает.
- Чего я там не видела? – огрызается ведьма, а сама глазом косит – интересно же.
- Сегодня ночь выбора пути. Обе твоих судьбы в чашах отразились. Какую выберешь, такая и сбудется.
Ведьму любопытство разобрало. Глянула в правую чашу, оттуда ровно солнышко светит, и сама она такая довольная сидит, справа – сынок, слева – Виорика, а сверху и снизу детские мордашки - все пригожие, как цветы на лугу. Вода в чаше спокойная
Поглядела в левую: лес темный, да глухой и ковыляет во мраке она сама, старая и дряхлая, а за ней – козел. Так сердце и захолонуло: ведь это Пузыречек ее ненаглядный, козлом оборотился, а назад, видно – уж никак! Вода дрожит, колышется, и кажется ей, что козел ее сзади боднуть примеривается. Это ведьме всего обиднее показалось.
Плюнула она, мешок бросила.
- Ваша, - говорит, - взяла. Пускай женятся.
Ну, сыграли свадебку, как положено. Руки молодым расшитым полотенцем связывали, вокруг куста водили, пели песни на счастливую долгую жизнь, да на изобилие, да на славных детушек. Весь лесной народ с жителями окрестных деревень три дня на той свадьбе гулял.
Дом молодые построили в светлой дубраве.
Ну, а дальше – другая сказка началась. Посложнее да похитрее первой. Жизнь называется.
Наполняла девушка кувшин из родника. Вдруг на воду тень легла. Оглянулась – стоит рядом всадник в нарядных одеждах, подбоченился, в сторону глядит, только затылок в крутых кудрях видно.
- Дай мне, красавица, воды напиться.
- Как же я тебе дам, если ты отвернулся? – смеется девушка.
- Нельзя тебе сегодня на меня смотреть, - отвечает тот, - сразу влюбишься.
- Ой ли! – смеется девушка пуще прежнего, а потом как взвизгнет – будто босой ногой на змею наступила.
Всадник к ней и повернулся.
Как увидела девушка очи синие в пол-лица – сразу в них утонула, как увидела губы - алый цвет – одного захотелось: целовать. И вправду – влюбилась.
- Ну вот, - расстроился парень, - я же честно предупреждал, а ты меня обманула. Самой себе навредила.
- А почему в тебя нельзя влюбляться? – спрашивает девушка.
- Да оборотень я, - засмущался парень.
- И… в кого же ты превращаешься?
- Сам не знаю. Сегодня я такой, завтра другой. Нет у меня настоящего вида. Прощай, девушка. И прости, что так неладно вышло.
И ускакал. Так воды и не попил.
Но девушка эта не простая была. Вмиг достала она из мешочка на поясе зеркальце и пустила вслед парню солнечный луч. А сама подхватила кувшин и стремглав побежала домой.
Мама ее была ведуньей. И бабушка была ведуньей. А прабабка, как говорится, больше ведовских премудростей забыла, чем ее дочки-внучки помнили. Все трое в избе сидели, когда девушка с кувшином вошла. Так ярко ее лицо сияло, освещая темную комнату, что все три разом поняли: полюбила. Взяла девушка теплую шаль, половину хлебной буханки, поцеловала две дряблых щеки и одну – свежую и отправилась в путь. Никто ее не остановил. Ибо знали родные, что у каждой женщины– своя дорога, и каждая должна пройти ее собственными ногами. Никто здесь не поможет.
Возвратилась девушка к роднику, а дальше поспешила по следам солнечного зайчика, который, по ее наказу, за юношей поскакал. Случайному человеку эти следы показались бы простыми бликами, но девушка легко различала их среди мигающего солнечного узора на дорожке и на каждой развилке в нужную сторону сворачивала
Долго ли, коротко ли шла она, но пришла к избушке в глухом еловом бору. Избушка из могучих бревен сложена - на каждую стену их всего по три ушло. В наше время таких деревьев уже нет.
Стены у избы черные, осклизлые, крыша мхом да поганками поросла. Кругом – вечные сумерки, только следы солнечного зайца светятся, да и те вот-вот померкнут. Жутко стало девушке.
Тут дверь с противным скрипом отворилась, и из избяного нутра выполз ящер: тело, как мешок, ноги, как тумбы, язык туда-сюда мечется.
Солнечный зайчик от его чешуйчатой башки отразился и прыгнул в небо сквозь еловые лапы – дескать, работу сделал, на возлюбленного указал, теперь свободен.
«Если таков мой возлюбленный, - думает девушка, - то сегодня с ним каши не сваришь. Пойду-ка я лучше посплю. Утро вечера мудренее».
Выбрала она полянку посуше, залезла под шатер из еловых лап, на одну половину шали легла, второй укрылась и заснула без сновидений.
Утром хлебца поела и снова к избушке отправилась. Заскрипела дверь, отворилась, и вышел медведь. Башка с пивной котел, сам едва плечами дверные косяки не снес.
«Ой», - только и подумала девушка.
Следом вышла тетка, тощая да вихлявая, с метелкой, задала медведю работу, села в ступу и улетела.
Медведь стал сухостойную лесину валить, кору-ветки когтями драть. За работой вроде даже на человека стал похож. Постояла девушка, поглядела, но подойти так и не решилась. Зверь, он зверь и есть.
Поела она черники – губы стали малиновыми, в черном озере искупалась, под елью переночевала, снова к избе пошла. Видит, опять тетка вышла, в дверь сердито покричала, метлой погрозила, в ступу села и улетела. А на пороге котик показался. Серенький, гладкий, полосатый, хвост трубой – урчит, потягивается, коготки точит.
Ну, с котиком кто не поладит! Позвала «кис-кис», тот подошел, боднул шелковым лбом, мягким боком потерся, хвостом задел. Взяла его на руки. Кот увесистый, теплый, мурлычет. Всем хорош котя, да стоило ли из-за него так далеко отправляться?
- Как зовут тебя, котофеич? – спрашивает.
- Мяу! Мяу! – отвечает кот, а другого сказать не может. Поставила девушка его перед собой.
- Надо тебе имя дать. Назову тебя, - сказала, подняв очи и палец кверху, - назову тебя…
Выбор имени – дело серьезное. Сколько не представляла она давешнего синеглазого красавца, имена на ум приходили все какие-то скользкие, змеиные, неприятные. Тогда она вспомнила, как ловко и споро работал вчерашний медведь.
- Бьерн! Я назову тебя Бьерн. Это имя означает «медведь», но оно человеческое.
Опустила глаза, а перед ней не кот уже, а парень стоит. Совсем не тот красавец, какого она у родника встретила, но парень ладный, крепкий, пригожий, лицо открытое. Прежним синеоким красавцем по праздникам хорошо любоваться, а с этим парнем всю жизнь прожить можно.
- А тебя как звать-величать? – спрашивает парень и улыбается. Зубы белые так и блестят.
- Виорика я, что значит «лесная фиалка». Как же так вышло, что ты остался без имени? Потому и превращался в кого попало, что не знал, кто ты на самом деле есть.
- Да было у меня имя, как же. Сейчас вспомню! Эх, далеко затерялось! О! Пузырек! – выпалил он и тут же густо покраснел.
- Это же детское имя!
- Ну да! Мне мама его дала, когда я маленький был.
Только Виорика хотела сказать, что детские имена взрослым уже не годятся, как за елками раздались удар, крик и жалобный стон.
Стон показался Виорике, которая была искушена в женских хитростях, довольно фальшивым. Однако, Бьерн принял все за чистую монету, бросился в лес и вскоре вернулся, неся на руках уже знакомую вертлявую тетеньку.
- Ох, горе мне сыночек, горе! Со ступы упала, ногу сломала! Ох, сил моих нету! Лети, сокол ясный, на дальние луга, найди три веточки живокости, что растут на границе света и тени, и мне принеси. К ноге приложу – кость и срастется.
Парень виновато глянул на Виорику, пожал плечами, мамашу свою на мягкий мох опустил, обернулся ясным соколом и улетел.
Едва он скрылся, та тут же вскочила на ноги, и давай дурным голосом орать:
- А ну убирайся! Не для тебя сына растила!
Превратилась в небольшую тучку и обстреляла Виорику градинами. Быть бы девушке побитой, но растеклась она тихим озером, градины попадали туда и растаяли.
Обернулась ведьма зверем Арысь-поле, стала копытами в дно долбить, муть поднимать, в воду плевать и мусор бросать. Поднялось озеро тихим туманом, окружило ведьму.
Видит та, не справиться ей с Виорикой. Обернулась женщиной.
- Оставь, - просит, - моего сыночка. Ты вон какая, ясноглазая да умелая, всем люба, а у меня на всем белом свете только один мой Пузыречек и есть.
- Полюбили мы друг друга, - отвечает Виорика.
- Ой, да ладно! Девичья любовь, что яблоневый цвет: холодком подуло, и нет ее. Мне же без сына - хоть в гроб ложись.
Видит Виорика: не враг стоит перед ней, а несчастная женщина, только глупости эта женщина говорит. Хочет Виорика ответить, что вырос ее сын, пришла пора теперь ему своей жизнью жить, но молчит, слов подобрать не может. Не опытна она в житейских делах еще.
Колдунья по-своему ее молчание поняла.
- Правильно! Ты хорошенько подумай, - говорит, - непутевым он у меня уродился. Иной раз в такое превратится, что хоть из дому беги. Никому такого мужа не пожелаю.
За разговором они не заметили, как в тени на краю поляны появился Бьерн с синими цветами в руках.
- Рад, матушка, - говорит, - видеть тебя в добром здравии, что нога зажила, и травки не пригодились. А Виорику не обижай! Не сын у тебя ушел, а дочка в семью пришла, да еще внуков ватага прибавится.
Видит ведьма: не сладить ей с молодыми. Губы поджала, и похромала прочь, старательно на ногу припадая, чтоб сыновье сердце побольнее разбередить.
Решила она хитростью Виорику извести. Чуть ночь спустилась, сползла ведьма с печи и пошла в лес, за зельем. Заманихи в мешок накидала, да волчьих ягод, да цветок-подъельник, что похож на восковой крючок, туда же положила. Таким крючком кого хочешь удержать можно. Осталось только траву нечуй-ветер найти, чтоб заклятье навеки скрепить.
Бродит она в темноте, шарит в папоротниках и вдруг видит: свет впереди. Что такое? Неужто проклятая девка и тут мутит?
Сжала ведьма метлу покрепче и пошла на врага. Видит: стоит перед ней вовсе не Виорика, а старая женщина. Седые волосы по плечам покрывалом распущены, в лунном свете так и сияют. В руках - две чаши. Признала ведьма старую ведунью, но невдомек, что это прабабушка Виорики.
- Погляди сюда, - говорит ведунья и чаши ей протягивает.
- Чего я там не видела? – огрызается ведьма, а сама глазом косит – интересно же.
- Сегодня ночь выбора пути. Обе твоих судьбы в чашах отразились. Какую выберешь, такая и сбудется.
Ведьму любопытство разобрало. Глянула в правую чашу, оттуда ровно солнышко светит, и сама она такая довольная сидит, справа – сынок, слева – Виорика, а сверху и снизу детские мордашки - все пригожие, как цветы на лугу. Вода в чаше спокойная
Поглядела в левую: лес темный, да глухой и ковыляет во мраке она сама, старая и дряхлая, а за ней – козел. Так сердце и захолонуло: ведь это Пузыречек ее ненаглядный, козлом оборотился, а назад, видно – уж никак! Вода дрожит, колышется, и кажется ей, что козел ее сзади боднуть примеривается. Это ведьме всего обиднее показалось.
Плюнула она, мешок бросила.
- Ваша, - говорит, - взяла. Пускай женятся.
Ну, сыграли свадебку, как положено. Руки молодым расшитым полотенцем связывали, вокруг куста водили, пели песни на счастливую долгую жизнь, да на изобилие, да на славных детушек. Весь лесной народ с жителями окрестных деревень три дня на той свадьбе гулял.
Дом молодые построили в светлой дубраве.
Ну, а дальше – другая сказка началась. Посложнее да похитрее первой. Жизнь называется.
