ГЛАВА 1. МОНТСЕРРАТ ЭДЕЛЬШТАЛЬ (19497)
Два месяца назад
Я сидела на полу, подобрав под себя ноги. Сколько прошло времени с последнего разговора Каина с полицейскими не знаю. Может час, может два? Террорист кричал переговорщикам, плюясь в мобильник грубыми словами, что вроде: сутки миновали, и он готов перейти к серьёзным действиям. Ему надоело высиживать и период, отведённый на выполнение его условий, истёк.
Надо же, прошло семьдесят два часа… Это много? Мало? В самый раз?
Трудно сказать. Теперь каждый из трёх простых вопросов казался непостижимым, судьбоносным, не переоцененным, символичным и таким живым.
Часы медленно текли, струясь по каплям, словно кровь. В какой-то момент мне показалось они вовсе остановились, загустели, как на ране, что на шее того мужчины у окна. А он лежал с остекленевшими глазами возле стены напротив меня, и кровь свернулась, превратившись в густую тошнотворную лужу.
Уже трое суток ничего не происходит… Поправлюсь: не происходило. Смерть – это первое событие, которое разделило жизнь шести заложников на два кардинальных понятия: «до» и «после». Да, шести, я не оговорилась, теперь уже шести. Три часа назад нас было семеро: мужчина и женщины. Мужчину оттащили к окну и расстреляли в упор. Нас заставили отвернуться – пожалели, но потом передумали. Каин передумал – он главарь банды.
Он кричал на нас и обещал всем такой конец. Я верила. Всё, что говорил Каин, происходило, а что произносили полицейские – не делалось. Мы ведь все слушали их переговоры, они происходили по громкой связи. И чем больше старались ребята в погонах, тем меньше я надеялась, что выберусь живой.
За что Каин убил Авеля? Трудный вопрос – Библия и Заветы простыми не задаются. Зависть, ненависть, расчёт, устрашение? Что? Что становится мерилом, отправной точкой для убийства? Может Авель просто нарвался, как тот мужчина со стеклянными глазами, смотрящими внутрь себя, или бездну, или на Авеля?
Я переменила позу, откинулась на колонну, закрыла глаза.
Рядом тихо поскуливала женщина, сетуя на то, что совсем ещё молодая и умирать ей рано. Она говорила об этом уже час. Болтала свой вздор в пустоту, себе под нос, сидя со мной бок о бок. Я не слушала, не могла – нервы, точно канаты. Сорвусь – дров наломаю. И ведь она допросится, станет второй жертвой, как и обещал Каин.
Нас всех рассадили по двое, еще во время первых двух часов после захвата. Мы не могли общаться, даже переглядываться затруднительно – сидели каждая пара у своей колонны, боком к другим. Любое резкое движение казалось Каину подозрительным. Он в буквальном смысле бил тех, кто совершал что-то, прикладом по плечу. Досталось и мне – больше не рисковала.
Трое из четверых преступников, включая главаря, были обвешаны тротилом поверх бронежилетов. Калашниковы у каждого в руках, на поясах – гранаты, точно аксессуары. С самого начала один из захватчиков в маске нервно расхаживал возле нас – женщин, съёжившихся на полу, и целил в головы дулом автомата, пока мы не успокоились и не уяснили на каком мы свете. Жаль поняли не сразу, одна из жертв так и лежала на ступенях банка с внешней стороны уже третьи сутки. Я знаю об этом, Каин кричал полицейским, что убрать труп не позволит. Он – его личное послание властям.
В воздухе витал запах немытых, потных тел, металла и рвоты. Странно, но крови я не чувствовала, но мне хватало того, что могла её созерцать. Каин решил пойти дальше: убить Авеля. Что ж, тут нас шестеро Авелей и Каину без разницы, кто за кем будет умирать. Таков пункт игры, прописанной с начала времён. Не хочешь быть Авелем, стань Каином.
Но всё-таки, нечто незримо изменилось с того первого момента, когда я прониклась мыслью, о неосуществимости иного разрешения дела, как стать звеном в череде умерщвлений, искупалась в ней, утонула, точно в грязных водах всемирного потопа.
А ведь всё могло быть иначе, и я оказалась бы по ту сторону стены, на которую направлены снайперские винтовки. Или вообще сидела бы возле телевизора и смотрела за прямым включением с места событий. А я не послушала отца и…
Я решила утрясти всё с банком немедленно – возможность была. Почему я не покорилась отцу? Если бы я сделала так, как он просил, то сейчас не оказалась бы в дикой, страшной и нелепой ситуации! Чего мне стоило, хотя бы раз прислушаться к его мнению?
Впрочем, когда я его слушала? Всегда противостояла ему, что-то пыталась доказать. Знал бы он, как я сейчас об этом сожалела!
Теперь он никогда не узнает об этом.
Дура. Нет – самоубийца!
Сейчас снова чувствовала себя, как тогда – будто продиралась сквозь ночной кошмар, через резкое и холодное понимание вечного смысла короткого слова – «до».
– Минуточку подождите, пожалуйста, – попросила девушка-оператор. – Сейчас к вам выйдет менеджер.
Работница банка удалилась за стойку, продолжая приторно улыбаться мне. Едва сдержала раздражение, когда почувствовала, что помимо улыбки девица оставила ещё и запах дешёвых духов.
Сидя в кресле возле операторского стола, рассматривала яркие буклеты банка, на которых скалили зубы мужчины и женщины, демонстрируя практичный подход к жизни, уверенность в своих силах и розовые дёсны. На некоторых рекламных листках были фотографии семей с детьми, на других – обнявшиеся пожилые пары.
– Здравствуйте, – обратились ко мне, и я подняла голову, натолкнувшись на доброжелательный взгляд и картинную улыбку девушки-менеджера.
Кто бы мог подумать, что через десять минут мы с ней окажемся на полу и будем молить о пощаде, просить не убивать нас.
Отмотать бы всё назад, никогда бы не подумала, что это произойдёт со мной. Респектабельность банка будет разрушена, появится первая жертва и я стану слушать ересь менеджера, сидя на полу.
Четверо молодых людей вошли в здание, рассредоточились. Я не заметила, как всё произошло, среагировала только, когда мне в лицо посмотрело чёрное дуло «Калашникова».
– На пол, цаца! – выплюнул слова мужчина в балаклаве.
Я и сейчас помню этот взгляд пронзительных, необыкновенно голубых глаз на фоне чёрной маски. Их и акцент, которым были сказаны слова. Я тогда решила, что немецкий язык для преступника неродной. Позже, когда разрешили нам сесть, заметила, что он обвешан взрывчаткой. Звали его Салем. Может это кличка? И Каин вовсе не Каин, и у него другое имя, едва ли похожее на библейское.
Зачем Каин убил Авеля?
Первым Авелем стала молодая девушка за стойкой. Вместо того чтобы подчиниться, она рванула к входной прозрачной двери и чья-то пуля, настигла её. Мне хорошо запомнился тот момент, ведь я отвела взор от загипнотизировавшего меня дула автомата и взглянула на дверь.
Чёрт! А ведь я тоже в тот момент хотела рвануть к двери, девушка сделала это быстрее. Поплатилась… На прозрачном стекле остался кровавый след, а труп всё еще на улице. Я понимаю Каина: красноречивое послание. Была бы воля, сама бы что-то послала бы им. Семьдесят два часа – ни одного требования не выполнено.
Зачем Авель спровоцировал Каина?
Всего лишь стоит перефразировать вопрос, и преступник перестаёт таковым быть. Вся вина ложится на плечи Авеля.
– Пить хочешь?
Я открыла глаза. Резкая боль пронзила висок и застыла острым колом в затылке.
– Пить хочешь? – повторил один из бандитов.
Штефан. Он протягивал мне маленькую пластиковую бутылку с водой, которую доставили после первой волны требований со стороны бандитов.
Я кивнула, протянула руку. Всё вокруг казалось расплывающимся, нечётким. Яркий свет потолочных ламп давил и хотелось снова прикрыть веки, отрешиться от всего происходящего.
Отовсюду слышны пошмыгивания и постанывания. Громко кричать и говорить они нам запретили. Они – это группа террористов, ворвавшихся в банк, в тот момент, когда я обсуждала с менеджером условия обслуживания моих счетов. Банда Каинов, которых спровоцировали Авели, сидящие в правительстве.
Глотнула из горлышка раз, другой. Тёплая жидкость потекла по гортани, смывая привкус желчи. Меня вырвало, прямо здесь за колонной, возле которой сижу, когда мужчину пристрелили. Желудок извергал воду и желчь, ведь уже трое суток маковой росинки во рту не было. И ведь я держалась все семьдесят два часа, а тут…
Каин не разрешил перейти в другое место. Гоготал, склонившись надо мной, орал что-то, быстро и невнятно. А я сжалась и желала одного: не сдохнуть с прострелянной башкой в луже собственной блевоты. Мне помог Штефан, оттащил орущего Каина, сказав всего пару слов: «Побереги заложников». Каин побегал, ещё разоряясь точно пёс, и вступил в переговоры с полицией – хоть делом занялся.
Протянула Штефану бутылку, а он покачал головой, присел и произнёс:
– Оставь себе.
Снова кивнула, откинула голову и прикрыла глаза. Менеджер рядом со мной вдруг зашептала:
– Он сам виноват, сам.
Я не стала уточнять кто такой «он» и в чём виноват – сил было не так много. Предпочла отключиться, но снова вспомнила первые сутки, когда только произошёл захват.
Почему Каин не нашёл другого выхода, как сделать это с Авелем?
Переживания – последнее, что испытывает человек в этот момент. Он живёт на инстинктах, на страхе, на чувстве самосохранения. Я не переживала, когда девушка упала на крыльце, оставив отпечаток на стекле. Я не переживала, когда закричавшей женщине, которую вытащили в зал, врезали по голове прикладом, и она затихла, растянувшись на полу. Я не переживала, когда нас заставили отбросить свои сумки в центр зала и вывернуть карманы и бросить их содержимое в кучу.
Что испытывал Авель, когда понял, что Каин не остановится и убьёт его?
Я боялась, дрожала всем нутром, и по ногам побежала моча. Унижение – ничто по сравнению с ужасом лишиться жизни. Тот мужчина у окна, лежащий со стеклянными глазами тоже обмочился перед смертью. Он молил о пощаде, взывал к разуму, готов был подставить любую из наших голов, чтобы спасти свою.
Что делал бы Авель, если бы перед смертью Каин держал его в плену?
Сутки я тряслась, а потом разом всё прошло – как рукой сняло. Всё сделал Штефан, он помог мне. Отвёл в туалет, хоть и находился рядом, пока я делала свои дела. С бельём пришлось расстаться, но я не жалела, мне хотелось избавиться от своего унижения, как можно быстрее, забыть о нём, растоптать.
Штефан. У него глаза, как у Николя: холодные, кристальные, красивые.
Я идиотка. Вот и Николя так всегда говорил… Николя. Как бездарно пронеслась моя жизнь. Ну, зачем я отказалась от него? До сих пор они снятся мне каждую ночь – его губы, пухлые, напоминавшие по цвету спелую малину, а на вкус были мятными и тёплыми. Ничего на свете вкуснее я не пробовала. Мягкие и бархатистые они захватывали мои губки в плен, а пленили сердце.
Я прикрыла глаза, чтобы не видеть вооружённого бандита, и вспоминала свою первую и сокрушительную любовь, разрушившую до основания меня и мою жизнь, и превратившую её в руины.
Николя… Аполлон разрыдался бы от зависти, узнав, насколько потрясающе красив и прекрасен мой парень.
Бывший парень.
Светлые волнистые волосы, длиннее, чем обычно носят мужчины. Они обрамляли его лицо, с правильными и пропорциональными чертами. И как два глубоких озерца на нём пронзительные голубые глаза, затягивающие в свои омуты и лишающие воли. Широкие плечи, накачанные мускулы бицепсов и трицепсов, узкая талия. Крепкие ягодицы, вызывавшие вздох восхищения при одном только взгляде на них. Длинные ноги, с мощными бедренными мышцами.
Античные скульптуры – пародия и бездарность, в сравнении с ним. Широкие ладони с длинными пальцами, доставлявшими море чувственных удовольствий при прикосновении к моему телу. По сравнению с его идеальными пропорциями, я чувствовала себя пампушкой. Впрочем, он меня так и называл, время от времени. Иногда, когда сердился, то «гадким пончиком». Но меня это не обижало, а возбуждало.
Словно наяву, я ощутила уверенное и лёгкое скольжение его руки по изгибам моего тела.
Раздался свист и что-то упало. Я распахнула глаза и уставилась на боевика, валяющегося на полу. Это был тот самый, кто обходился без пояса шахида.
– Встань! – рявкнул Штефан.
Он оказался рядом, дернул за руку и я, словно увалень, распласталась на полу.
– Встань! – орал Штефан. – Встань!
Я встала на корячки, и он рванул мне на себя, развернул спиной, обхватил рукой за горло. Его кисть в тонких струйках крови. Они смешивались и закрашивали его пальцы в единый цвет.
Раздался выстрел, затем шлепок, кто-то вскрикнул.
– Избавляйся! Штурм! Давай!
Раздался ещё выстрел, и я почувствовала, как к моим ногам что-то упало. Скосила глаза и увидела менеджера, ту самую, что постоянно причитала, надоев мне своим шёпотом.
Переведя взгляд, поняла, откуда произошёл выстрел – это сделал Салем, держа у девушки в униформе банковской служащей нож у горла.
Я сглотнула. Напряженные мышцы пронзала боль. Шею и поясницу ломило от того, что я сильно выгибалась. Дым в помещении, возня за пределами – давили на мозг. Я почувствовала, что глаза заливает потом. Ушную раковину опаляло дыхание Штефана.
«И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьёт Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его».
Я должна спасти Штефана.
– Выходи вместе со мной, – просипела я, ухватив его за руку. – Толкни дверь и уходи.
Бандит резко дёрнул меня на себя, а мои плечи больно ударили осколки кирпича и отделки колонны. От осознания, что по мне стреляли Авели, такие же, как и я, и едва не ранили, взорвало мозг, придало силы.
Стрельба на поражение! А как же осмысление и поучение жить с осознанием смертоубийства?
А что было бы, если Авель победил Каина?
– Салем! Прикрой! Шумовая!
Крик Каина и стрельба. Автоматная очередь, одиночные выстрелы, возня.
– Томас! Отходи! – надрывался Каин. – Мочи её! Стреляй!
Один из бандитов у окна, держащий у виска женщины средних лет пистолет, ухватился за шнур взрывного устройства и отрешённо смотрел на нас. Под его ногами простиралось тело убитого ранее мужчины.
– Штефан, иди к двери! – просипела я. – Прикройся мною, иди!
Женщина средних лет сильно зажмурилась, а по её щекам скатывались две крупные слезы.
– Томас, отходим! – закричал на ухо Штефан.
– А-а-а-а-а, – слышались крики мужчины, вперемешку с короткими очередями.
И вдруг всё стихло.
– Сдавайтесь! – раздался холодный, резкий голос.
Штефан продолжал опалять горячим дыханием мою ушную раковину. Бандит напротив нас продолжал держать руку на шнуре. Неожиданно он дёрнулся и свалился прямиком на труп «Авеля». Женщина продолжала стоять. Её плечи подрагивали, а глаза были зажмурены.
– На пол! – скомандовал резкий голос, и женщина распласталась на полу, накрыв голову руками.
– Выходи!
– У меня заложник!
– Уцелели я и Томас, – прошептал Штефан.
– Крикни тоже самое, – отозвалась я. – Снаружи труп, ты далеко не уйдёшь.
– У меня заложник! – бросил Штефан. – Я выхожу.
Обнаружила себя в машине «Скорой помощи». Мужчина в форменной одежде, что-то ласково спрашивал у меня, но я не могла разобрать ни единого слова. Кожа на лице болела, тело сотрясалось от мелкой дрожи. Ощущение, что у меня поднялась высокая температура и лихорадило.
Мужчина в форменной одежде отложил папку с прикреплёнными к ней листами, взял меня за трясущиеся руки.
