Фиалковый чай Лиэры
В забытом краю, где леса шепчут древние заклинания, а ручьи поют песни звёздам, стояла деревушка Лиэра. Её едва можно было найти на картах, и путники, случайно забредшие туда, редко возвращались обратно — не потому, что с ними случалось несчастье, а потому что они просто… не хотели забывали о ней.
Секрет Лиэры был прост — фиалковый чай.
Он не продавался за пределами деревни. Старейшины говорили, что каждый листочек, каждая фиалка для настоя рождалась под песню, которую пела сама земля. Цветы собирали только на рассвете, в утреннем тумане, когда в воздухе дрожала роса, а птицы ещё не решались нарушить покой.
Приготовлением чая ведала Айлин, последняя из рода Флоривэйн. Она была молчалива, с глазами цвета грозового неба и пальцами, пахнущими лавандой и дымом. Никто не знал, сколько ей лет — кто-то говорил, что двадцать, кто-то — что двести. Она жила в домике, скрытом за зарослями можжевельника и сирени, и каждый, кто входил к ней за чашкой фиалкового настоя, выходил другим.
Говорили, что чай Айлин излечивал не тело, а душу.
Однажды весной, когда горы ещё носили снежные короны, а птицы начали возвращаться с юга, в Лиэру пришёл юноша. Его звали Каэль, и он был странником. Он не помнил, откуда идёт, и не знал, куда направляется. Его память была как выжженное поле — пустая и пепельная. Он пришёл в деревню босиком, в оборванной мантии, с глазами, в которых отражался вечный закат.
— Я ищу... что-то, — сказал он старейшине, который первым его встретил. — Что-то, что сможет вернуть мне меня самого.
— Тогда тебе — к Айлин, — ответил старейшина.
В тот вечер в доме Айлин закипел котёл, в котором заваривался особенный чай. Она молча подала ему чашку, и он выпил. Напиток был тёплым и лёгким, с горчинкой, как прощание, и сладостью, как первая любовь. Аромат цветов, дождя и утраченной весны окутал юношу, и в его памяти начали прорастать образы: девочка с венком из фиалок, голос матери, зовущий его по имени, башни разрушенного города, над которым летали вороны.
— Это... всё было? — спросил он, ошеломлённый.
Айлин кивнула.
— Фиалковый чай не возвращает прошлое, но помогает его вспомнить. Только будь осторожен: не всякая память приносит утешение.
Но Каэль хотел знать. С каждым вечером он возвращался к Айлин, пил чай, и воспоминания возвращались к нему, как волны к берегу. Он узнал, что был учеником мага в разрушенной Академии в Тэриэле, что его родной город сгорел в войне, которую он сам нечаянно вызвал, пробудив древним заклинанием ненависть жителей города друг к другу. Он бежал — от вины, от боли, от себя.
А потом, в одну ночь, когда над Лиэрой закружились белые мотыльки, Айлин налила последний чай.
— Этот настой — фиалки из твоей памяти, — сказала она. — Ты можешь вспомнить всё. Или… забыть всё навсегда. Выбор за тобой.
Каэль смотрел на чашу, где лепестки кружились, словно танцевали в свете луны. Он сделал глоток и с печальным лицом покинул Лиэру.
С той ночи его больше не видели. Некоторые говорили, что он ушёл в горы и построил там дом. Другие — что стал птицей и улетел. А Айлин… продолжала заваривать чай.
Теперь к ней приходят другие. Со своими ранами, вопросами и забытыми именами. И каждый раз в тумане рассвета она выходит собирать фиалки — те, что растут из памяти.
Горечь фиалки
Весна пришла в Лиэру рано. Земля ещё не проснулась полностью, но первые фиалки уже развернули лепестки, как крошечные амулеты от скорби. Лес был полон шорохов, и в их шелесте можно было услышать даже шепот.
Саллин пришла ночью. Без предупреждения, не по дороге, а через чащу, словно её вынес сам ветер. Высокая, в длинном плаще цвета крови, с лицом, которое казалось знакомым для местных. Она вошла в деревню без страха, не остановившись ни у костров, ни у колодцев. Прямо к дому Айлин.
Айлин вышла на крыльцо, будто ждала её.
— Чай ещё не заварен, — сказала она.
— Я подожду, — ответила Саллин. — У меня осталась только ночь.
Они сидели на полу, как равные. Айлин молча готовила настой, а Саллин смотрела на языки пламени, будто пыталась их запомнить. Или забыть. В доме пахло мёдом, пеплом и чем-то острым, тяжелым — как тоска.
— Обычно ко мне приходят, чтобы вспомнить, — произнесла Айлин, не глядя. — А ты хочешь… забыть?
Саллин кивнула. Пальцы её дрожали, когда она сняла перчатки. Кожа под ними была изранена, покрыта следами ожогов, порезов, старых клятв на крови.
— Я была проклята, — прошептала она. — Нет, не колдуном. Собой.
Айлин слушала. Она никогда не спрашивала — люди сами рассказывали. Фиалковый чай не любил лжи, а значит, и молчания он не выносил.
— Я сожгла свой дом. Убила… — голос сорвался. — Мужа. Дочь. Но не из злобы. Из страха. Они были заражены.
— Мором? — Айлин остановила руку над котлом.
— Голосом, — шепнула Саллин. — В их головах поселился голос. Он пел им. Пел так, что они забывали себя. Говорили чужими голосами, смотрели сквозь меня. Я… не знала, что делать. И тогда зажгла свечу. Одну. Этого хватило.
Айлин не осуждала. Просто бросила в настой синий лепесток. Потом белый. Потом — фиолетовый.
— Ты хочешь забыть их?
— Я хочу забыть себя в тот момент. Забвение — милость. Ты можешь?
Айлин кивнула.
— Это будет горько. Но ты почувствуешь покой. Если примешь всё. Даже то, что останется — пустоту.
Она подала чашу. Чай был почти чёрным, с фиалковым отливом, как сумерки перед бурей. Саллин сделала глоток.
И вскрикнула.
Её память — не просто уносилась, она сражалась. Пели голоса, звенели обломки колыбельной, кровь и огонь разливались по её разуму. Лицо дочери, улыбка мужа, тишина после... Потом — темнота. Потом — пустота.
Она упала.
Айлин подхватила её и уложила на шкуру у очага. Саллин спала два дня. Без снов. Без слёз.
Когда она проснулась — в её глазах была тишина.
— Кто я? — спросила она.
— Тебя зовут Саллин. Ты пришла сюда за новым именем. И я дам тебе его. Фиалка-Ночная.
Саллин — теперь Фиалка-Ночная — кивнула.
Она осталась в Лиэре. Стала собирать цветы вместе с Айлин. Молчаливая, сосредоточенная, она делала чай для тех, кто приходил после.
Говорили, что в её настоях было чуть больше горечи, чем в других. Но иногда именно это спасало.
Настой будущего
В ту весну, когда река вышла из берегов и унесла старый мост, в Лиэру пришёл Прорицатель.
Он носил простую одежду, но глаза его были как ртуть — ни один взгляд не задерживался на них надолго. Он сел у костра в центре деревни, обвёл всех присутствующих взглядом и произнёс:
— Я видел смерть Лиэры. И она грядёт.
Старейшины не поверили. Они слышали такие слова от торговцев, бродячих бардов и пьяных монахов. Но Айлин вышла из леса сама — без приглашения — и взглянула на него.
— Ты хочешь знать, сбудется ли твой страх?
— Я хочу знать, когда, — ответил он. — Я видел пепел. Я видел, как чайник трескается от жара. Я слышал твой голос в огне. Но не знаю — будет ли это правдой.
Айлин повела его за собой. В доме она долго молчала, перебирая фиалки.
— Чай не показывает будущего, — сказала она наконец. — Он открывает то, что уже случилось… в чьих-то мыслях.
— Этого мне и достаточно.
Айлин налила настой из фиалок цвета грозы и весеннего снега. Прорицатель выпил.
В тот же миг он начал кричать.
Он увидел всё: старуху с посохом, которая шепчет проклятие на дорогу; мальчика с горящей кожей, которого деревенские изгнали; ворона с глазами ребёнка; бурю над лесом, в которой ветер шепчет имя Айлин.
Он увидел Лиэру, сожжённую… руками тех, кто когда-то спасся её чаем.
Он выронил чашу, встал, задыхаясь.
— Это случится… — прошептал он. — Если ты не уйдёшь.
— Я не уйду, — сказала Айлин. — И ты не должен. Будущее не приказ, а предупреждение.
Он кивнул. И остался в Лиэре — первым из тех, кто охранял деревню, не за чай, а за надежду.
Без разрешения
Он был вор. И ещё глупец.
Его звали Руэн. Молодой, самоуверенный, с взглядом человека, который считает, что весь мир — театр для его трюков. Он пробрался в дом Айлин ночью, когда её не было. Решил, что легенды о чае — выдумка, и просто хотел попробовать: "А что, если это действительно магия?"
Он нашёл сушёные фиалки. Сам заварил чай. Сам налил. Сам выпил.
Через минуту он упал.
Через час — кричал.
Через три — его нашли Айлин и Фиалка-Ночная.
Он лежал, обхватив голову руками, и шептал:
— Моя мать… я… я забыл, что она умерла. А она умерла из-за меня… Я запер её, потому что хотел тишины… А потом… потом…
Айлин молча присела рядом.
— Ты выпил без разрешения. Без подготовки. Без защиты.
— Я не… не знал.
— Никто не знает. До первого глотка, а теперь, выпей ещё.
Он прожил ещё много лет в Лиэре. Стал плотником. Говорил мало. В чайной лавке висела табличка: "Не прикасайся. Он тебя запомнит." Никто не спрашивал — кто он. Но все понимали.
Цветок Айлин
Айлин пришла в Лиэру, когда ей было… никто не знает, сколько. Потому что тогда она ещё не была Айлин.
Её звали Лирия. Она была ученицей у ведьмы, что жила в лесу с северной стороны. Ведьма собирала травы, лечила раны, пела с луной. Но однажды Лирия нашла растение, которого никогда не было в книгах: фиалка — чёрная, с белой жилкой в центре.
Она сварила из неё чай. И выпила.
Она увидела… себя. В будущем. В этом доме. С чашкой в руке. Вокруг были незнакомцы, слёзы, улыбки, смерть и жизнь. И голос ведьмы:
— Черная фиалка — это не простой цветок. Это знак. И ты теперь его носишь.
В ту же ночь её наставница умерла. С улыбкой.
Лирия ушла из леса и построила дом в Лиэре.
С тех пор она звала себя Айлин. Что на древнем языке означало "Та, кто слушает". Она больше не пила чай — только заваривала. Потому что однажды увидела всё, что ей нужно.
А может, и больше.
Фиалковый Чай: Путь Лунной Ночи
Шли годы. С тех пор, как Айлин заварила первый фиалковый чай для людей деревни и прочла их судьбы в ароматном пару, многое изменилось.
Теперь её имя произносили с благоговением не только в родной Гладской Долине, но и в дальних краях, омытых туманами и древними лесами. На смену светлым временам пришла Эпоха Серой Луны — время пророчеств, когда ночь стала длиннее дня, а мир разделился между теми, кто верил в магию, и теми, кто искал власть в металле и пламени.
В ту пору, некий старец в лазоревом одеянии, слепой, но видящий больше, чем самые зоркие глаза, — однажды предрёк:
"Придёт та, что несёт аромат фиалки. Под её рукой зацветёт новое солнце, но прежде ей придётся пройти путь через ночь, где сердца куются в ледяном огне."
И вот однажды Айлин снова заварила фиалковый чай, но теперь он стал иным. Пена на его поверхности складывалась в странные знаки: лунные дорожки, терновые венцы, горящие глаза... В тот вечер, под вьюжным небом, она поняла: её зовут.
Она оставила свой тёплый домик на краю долины. Лес, что прежде шептал ей сказки, теперь говорил голосами забытых духов. Они предостерегали: путь будет тяжёлым, многие захотят её остановить.
Первой преградой стал Перевал Чёрных Вод. Там, на скользких камнях, её поджидали охотники Ледяного Дома — люди, что верили лишь в силу оружия. Их предводитель, седой Бран Молчаливый, вынул меч, облитый чёрной ртутью.
— Оставь своё варево, ведьма, — хрипло сказал он. — Здесь правит сталь.
Айлин лишь молча вынула из кармана крошечный мешочек сушёных фиалок, наспех растёрла их в ладонях над парящим омутом горного источника, и ветер подхватил сладкий аромат. Бран шагнул было вперёд подняв меч — но застыл. Его глаза наполнились сном, а потом он упал на колени, и вместе с ним вся его свора, засыпая под шёпот стылой воды.
Фиалковый чай не убивал. Он открывал душу, охотники плакали как дети в ногах Айлин.
Дальше её путь вёл в земли Бледных Озёр, где вода так прозрачна, что отражает мысли. Там её ожидала Великая Ведьма Иллана — та, что когда-то сама пила фиалковый чай, и затем пожелала власти над судьбами.
Иллана встретила Айлин не в гневе, но в печали.
— Почему ты пришла? — спросила она, сидя на троне из заиндевевших роз.
— Чтобы напомнить, — ответила Айлин. — Что твоё сердце сильнее твоей гордости.
И тогда они заварили фиалковый чай вместе — древним обрядом, при котором каждая добавляла лепесток в общий котёл. Пар над зельем поднимался высоко, касаясь самого неба. Из него возникли образы: Айлин в детстве, босая на траве, с венком из фиалок на голове. И Иллана заплакала как те охотники.
В эту ночь тёмная ведьма решила вновь помогать людям, как многие годы назад.
Впереди оставалась последняя дорога — к Кровавой Башне на склоне Лунных Гор, где томился Сердцевидный Камень — источник серых чар, затмевающих мир. Айлин знала: чтобы пробудить Солнце, ей нужно будет заварить последний чай — такой, который никто прежде не пробовал и в этом ей поможет Иллана, подарившая лепестки сушеной розы со своего трона.
На вершине, среди звёздного безмолвия, Айлин поставила котёл. Достала фиалки, срезанные на перекрёстках времён, добавила к ним лепестки роз и каплю собственной крови, слёзы и шёпот ветров. Когда пар поднялся, небо дрогнуло. Сердцевидный Камень треснул.
И из его недр взошёл свет — неяркий, сперва робкий, но с каждым ударом сердца становящийся всё ярче, теплее, золотистее. Новый рассвет.
Эпоха Серой Луны кончилась.
И люди снова вспомнили: в самом простом цветке, в чашке чая, в добром сердце — сокрыта великая магия.
Прошли столетия.
Имя Айлин стало песней, что матери пели детям у колыбелей, шёпотом среди высоких трав, в нежных трелях утренних птиц. Люди рассказывали друг другу сказания о той, кто спасла свет, не мечом, а чашей чая.
Но сама Айлин исчезла, она не вернулась в Лиэру.
Одни говорили, что она стала духом леса и теперь в образе ветра ходит между деревьями и сажает черенки фиалок. Другие верили, что она ушла за грань мира, туда, где небо встречает реку вечности.
Но те, кто по-настоящему слушал шорох листвы и шёпот фиалок под ногами, знали правду.
Где-то в сердце мира, среди необозримых лугов, был дом. Небольшой, тёплый, с окнами, в которых вечно горел мягкий свет. Там жила женщина с седыми волосами и глазами цвета утренней росы.
Каждое утро она выходила на крыльцо, собирала в подол цветы и заваривала чай — не для пророчеств, не для чудес, а для путников, чтобы мир оставался миром.
К ней приходили странники — потерявшие дорогу, забывшие своё имя, уставшие от боли. И каждый раз она наливала им чашку фиалкового чая с неповторимым ароматом, добавляя в него то клевер, то сухие веточки вишни, в зависимости от того, с чем пришел гость.
Иногда в парах чая странник видел свою мать, улыбающуюся в полевых цветах. Иногда — дом, который ждал его за горизонтом. Иногда — свою детскую мечту, забытую, но живую.
И, поднявшись из-за стола, он уходил другим человеком.
Никто не спрашивал её имени. Оно было в аромате фиалок, в тёплом свете окна, в ветре, который нежно трепал шторы.
И когда наступали особенно тяжёлые времена — когда в городах бушевали войны, когда люди забывали, как любить, — фиалки снова цвели гуще обычного. И где-то на краю слуха можно было уловить их тихий голос, благодаря которому, путники и находили путь к дому Айлин:
«Я всё ещё здесь. Я заварю чай. А ты послушай своё сердце».
Примечание скитальца, сделавшего запись:
«Эту повесть я услышал от слепой старушки в Эль-Милле. Она говорила, что её рассказала ей мать, а той — бабушка, а та слышала от самой Саллин, она же Фиалка-Ночная. Иногда, когда цветут фиалки, мне кажется, что я слышу их голос- зов.»
В забытом краю, где леса шепчут древние заклинания, а ручьи поют песни звёздам, стояла деревушка Лиэра. Её едва можно было найти на картах, и путники, случайно забредшие туда, редко возвращались обратно — не потому, что с ними случалось несчастье, а потому что они просто… не хотели забывали о ней.
Секрет Лиэры был прост — фиалковый чай.
Он не продавался за пределами деревни. Старейшины говорили, что каждый листочек, каждая фиалка для настоя рождалась под песню, которую пела сама земля. Цветы собирали только на рассвете, в утреннем тумане, когда в воздухе дрожала роса, а птицы ещё не решались нарушить покой.
Приготовлением чая ведала Айлин, последняя из рода Флоривэйн. Она была молчалива, с глазами цвета грозового неба и пальцами, пахнущими лавандой и дымом. Никто не знал, сколько ей лет — кто-то говорил, что двадцать, кто-то — что двести. Она жила в домике, скрытом за зарослями можжевельника и сирени, и каждый, кто входил к ней за чашкой фиалкового настоя, выходил другим.
Говорили, что чай Айлин излечивал не тело, а душу.
Однажды весной, когда горы ещё носили снежные короны, а птицы начали возвращаться с юга, в Лиэру пришёл юноша. Его звали Каэль, и он был странником. Он не помнил, откуда идёт, и не знал, куда направляется. Его память была как выжженное поле — пустая и пепельная. Он пришёл в деревню босиком, в оборванной мантии, с глазами, в которых отражался вечный закат.
— Я ищу... что-то, — сказал он старейшине, который первым его встретил. — Что-то, что сможет вернуть мне меня самого.
— Тогда тебе — к Айлин, — ответил старейшина.
В тот вечер в доме Айлин закипел котёл, в котором заваривался особенный чай. Она молча подала ему чашку, и он выпил. Напиток был тёплым и лёгким, с горчинкой, как прощание, и сладостью, как первая любовь. Аромат цветов, дождя и утраченной весны окутал юношу, и в его памяти начали прорастать образы: девочка с венком из фиалок, голос матери, зовущий его по имени, башни разрушенного города, над которым летали вороны.
— Это... всё было? — спросил он, ошеломлённый.
Айлин кивнула.
— Фиалковый чай не возвращает прошлое, но помогает его вспомнить. Только будь осторожен: не всякая память приносит утешение.
Но Каэль хотел знать. С каждым вечером он возвращался к Айлин, пил чай, и воспоминания возвращались к нему, как волны к берегу. Он узнал, что был учеником мага в разрушенной Академии в Тэриэле, что его родной город сгорел в войне, которую он сам нечаянно вызвал, пробудив древним заклинанием ненависть жителей города друг к другу. Он бежал — от вины, от боли, от себя.
А потом, в одну ночь, когда над Лиэрой закружились белые мотыльки, Айлин налила последний чай.
— Этот настой — фиалки из твоей памяти, — сказала она. — Ты можешь вспомнить всё. Или… забыть всё навсегда. Выбор за тобой.
Каэль смотрел на чашу, где лепестки кружились, словно танцевали в свете луны. Он сделал глоток и с печальным лицом покинул Лиэру.
С той ночи его больше не видели. Некоторые говорили, что он ушёл в горы и построил там дом. Другие — что стал птицей и улетел. А Айлин… продолжала заваривать чай.
Теперь к ней приходят другие. Со своими ранами, вопросами и забытыми именами. И каждый раз в тумане рассвета она выходит собирать фиалки — те, что растут из памяти.
Горечь фиалки
Весна пришла в Лиэру рано. Земля ещё не проснулась полностью, но первые фиалки уже развернули лепестки, как крошечные амулеты от скорби. Лес был полон шорохов, и в их шелесте можно было услышать даже шепот.
Саллин пришла ночью. Без предупреждения, не по дороге, а через чащу, словно её вынес сам ветер. Высокая, в длинном плаще цвета крови, с лицом, которое казалось знакомым для местных. Она вошла в деревню без страха, не остановившись ни у костров, ни у колодцев. Прямо к дому Айлин.
Айлин вышла на крыльцо, будто ждала её.
— Чай ещё не заварен, — сказала она.
— Я подожду, — ответила Саллин. — У меня осталась только ночь.
Они сидели на полу, как равные. Айлин молча готовила настой, а Саллин смотрела на языки пламени, будто пыталась их запомнить. Или забыть. В доме пахло мёдом, пеплом и чем-то острым, тяжелым — как тоска.
— Обычно ко мне приходят, чтобы вспомнить, — произнесла Айлин, не глядя. — А ты хочешь… забыть?
Саллин кивнула. Пальцы её дрожали, когда она сняла перчатки. Кожа под ними была изранена, покрыта следами ожогов, порезов, старых клятв на крови.
— Я была проклята, — прошептала она. — Нет, не колдуном. Собой.
Айлин слушала. Она никогда не спрашивала — люди сами рассказывали. Фиалковый чай не любил лжи, а значит, и молчания он не выносил.
— Я сожгла свой дом. Убила… — голос сорвался. — Мужа. Дочь. Но не из злобы. Из страха. Они были заражены.
— Мором? — Айлин остановила руку над котлом.
— Голосом, — шепнула Саллин. — В их головах поселился голос. Он пел им. Пел так, что они забывали себя. Говорили чужими голосами, смотрели сквозь меня. Я… не знала, что делать. И тогда зажгла свечу. Одну. Этого хватило.
Айлин не осуждала. Просто бросила в настой синий лепесток. Потом белый. Потом — фиолетовый.
— Ты хочешь забыть их?
— Я хочу забыть себя в тот момент. Забвение — милость. Ты можешь?
Айлин кивнула.
— Это будет горько. Но ты почувствуешь покой. Если примешь всё. Даже то, что останется — пустоту.
Она подала чашу. Чай был почти чёрным, с фиалковым отливом, как сумерки перед бурей. Саллин сделала глоток.
И вскрикнула.
Её память — не просто уносилась, она сражалась. Пели голоса, звенели обломки колыбельной, кровь и огонь разливались по её разуму. Лицо дочери, улыбка мужа, тишина после... Потом — темнота. Потом — пустота.
Она упала.
Айлин подхватила её и уложила на шкуру у очага. Саллин спала два дня. Без снов. Без слёз.
Когда она проснулась — в её глазах была тишина.
— Кто я? — спросила она.
— Тебя зовут Саллин. Ты пришла сюда за новым именем. И я дам тебе его. Фиалка-Ночная.
Саллин — теперь Фиалка-Ночная — кивнула.
Она осталась в Лиэре. Стала собирать цветы вместе с Айлин. Молчаливая, сосредоточенная, она делала чай для тех, кто приходил после.
Говорили, что в её настоях было чуть больше горечи, чем в других. Но иногда именно это спасало.
Настой будущего
В ту весну, когда река вышла из берегов и унесла старый мост, в Лиэру пришёл Прорицатель.
Он носил простую одежду, но глаза его были как ртуть — ни один взгляд не задерживался на них надолго. Он сел у костра в центре деревни, обвёл всех присутствующих взглядом и произнёс:
— Я видел смерть Лиэры. И она грядёт.
Старейшины не поверили. Они слышали такие слова от торговцев, бродячих бардов и пьяных монахов. Но Айлин вышла из леса сама — без приглашения — и взглянула на него.
— Ты хочешь знать, сбудется ли твой страх?
— Я хочу знать, когда, — ответил он. — Я видел пепел. Я видел, как чайник трескается от жара. Я слышал твой голос в огне. Но не знаю — будет ли это правдой.
Айлин повела его за собой. В доме она долго молчала, перебирая фиалки.
— Чай не показывает будущего, — сказала она наконец. — Он открывает то, что уже случилось… в чьих-то мыслях.
— Этого мне и достаточно.
Айлин налила настой из фиалок цвета грозы и весеннего снега. Прорицатель выпил.
В тот же миг он начал кричать.
Он увидел всё: старуху с посохом, которая шепчет проклятие на дорогу; мальчика с горящей кожей, которого деревенские изгнали; ворона с глазами ребёнка; бурю над лесом, в которой ветер шепчет имя Айлин.
Он увидел Лиэру, сожжённую… руками тех, кто когда-то спасся её чаем.
Он выронил чашу, встал, задыхаясь.
— Это случится… — прошептал он. — Если ты не уйдёшь.
— Я не уйду, — сказала Айлин. — И ты не должен. Будущее не приказ, а предупреждение.
Он кивнул. И остался в Лиэре — первым из тех, кто охранял деревню, не за чай, а за надежду.
Без разрешения
Он был вор. И ещё глупец.
Его звали Руэн. Молодой, самоуверенный, с взглядом человека, который считает, что весь мир — театр для его трюков. Он пробрался в дом Айлин ночью, когда её не было. Решил, что легенды о чае — выдумка, и просто хотел попробовать: "А что, если это действительно магия?"
Он нашёл сушёные фиалки. Сам заварил чай. Сам налил. Сам выпил.
Через минуту он упал.
Через час — кричал.
Через три — его нашли Айлин и Фиалка-Ночная.
Он лежал, обхватив голову руками, и шептал:
— Моя мать… я… я забыл, что она умерла. А она умерла из-за меня… Я запер её, потому что хотел тишины… А потом… потом…
Айлин молча присела рядом.
— Ты выпил без разрешения. Без подготовки. Без защиты.
— Я не… не знал.
— Никто не знает. До первого глотка, а теперь, выпей ещё.
Он прожил ещё много лет в Лиэре. Стал плотником. Говорил мало. В чайной лавке висела табличка: "Не прикасайся. Он тебя запомнит." Никто не спрашивал — кто он. Но все понимали.
Цветок Айлин
Айлин пришла в Лиэру, когда ей было… никто не знает, сколько. Потому что тогда она ещё не была Айлин.
Её звали Лирия. Она была ученицей у ведьмы, что жила в лесу с северной стороны. Ведьма собирала травы, лечила раны, пела с луной. Но однажды Лирия нашла растение, которого никогда не было в книгах: фиалка — чёрная, с белой жилкой в центре.
Она сварила из неё чай. И выпила.
Она увидела… себя. В будущем. В этом доме. С чашкой в руке. Вокруг были незнакомцы, слёзы, улыбки, смерть и жизнь. И голос ведьмы:
— Черная фиалка — это не простой цветок. Это знак. И ты теперь его носишь.
В ту же ночь её наставница умерла. С улыбкой.
Лирия ушла из леса и построила дом в Лиэре.
С тех пор она звала себя Айлин. Что на древнем языке означало "Та, кто слушает". Она больше не пила чай — только заваривала. Потому что однажды увидела всё, что ей нужно.
А может, и больше.
Фиалковый Чай: Путь Лунной Ночи
Шли годы. С тех пор, как Айлин заварила первый фиалковый чай для людей деревни и прочла их судьбы в ароматном пару, многое изменилось.
Теперь её имя произносили с благоговением не только в родной Гладской Долине, но и в дальних краях, омытых туманами и древними лесами. На смену светлым временам пришла Эпоха Серой Луны — время пророчеств, когда ночь стала длиннее дня, а мир разделился между теми, кто верил в магию, и теми, кто искал власть в металле и пламени.
В ту пору, некий старец в лазоревом одеянии, слепой, но видящий больше, чем самые зоркие глаза, — однажды предрёк:
"Придёт та, что несёт аромат фиалки. Под её рукой зацветёт новое солнце, но прежде ей придётся пройти путь через ночь, где сердца куются в ледяном огне."
И вот однажды Айлин снова заварила фиалковый чай, но теперь он стал иным. Пена на его поверхности складывалась в странные знаки: лунные дорожки, терновые венцы, горящие глаза... В тот вечер, под вьюжным небом, она поняла: её зовут.
Она оставила свой тёплый домик на краю долины. Лес, что прежде шептал ей сказки, теперь говорил голосами забытых духов. Они предостерегали: путь будет тяжёлым, многие захотят её остановить.
Первой преградой стал Перевал Чёрных Вод. Там, на скользких камнях, её поджидали охотники Ледяного Дома — люди, что верили лишь в силу оружия. Их предводитель, седой Бран Молчаливый, вынул меч, облитый чёрной ртутью.
— Оставь своё варево, ведьма, — хрипло сказал он. — Здесь правит сталь.
Айлин лишь молча вынула из кармана крошечный мешочек сушёных фиалок, наспех растёрла их в ладонях над парящим омутом горного источника, и ветер подхватил сладкий аромат. Бран шагнул было вперёд подняв меч — но застыл. Его глаза наполнились сном, а потом он упал на колени, и вместе с ним вся его свора, засыпая под шёпот стылой воды.
Фиалковый чай не убивал. Он открывал душу, охотники плакали как дети в ногах Айлин.
Дальше её путь вёл в земли Бледных Озёр, где вода так прозрачна, что отражает мысли. Там её ожидала Великая Ведьма Иллана — та, что когда-то сама пила фиалковый чай, и затем пожелала власти над судьбами.
Иллана встретила Айлин не в гневе, но в печали.
— Почему ты пришла? — спросила она, сидя на троне из заиндевевших роз.
— Чтобы напомнить, — ответила Айлин. — Что твоё сердце сильнее твоей гордости.
И тогда они заварили фиалковый чай вместе — древним обрядом, при котором каждая добавляла лепесток в общий котёл. Пар над зельем поднимался высоко, касаясь самого неба. Из него возникли образы: Айлин в детстве, босая на траве, с венком из фиалок на голове. И Иллана заплакала как те охотники.
В эту ночь тёмная ведьма решила вновь помогать людям, как многие годы назад.
Впереди оставалась последняя дорога — к Кровавой Башне на склоне Лунных Гор, где томился Сердцевидный Камень — источник серых чар, затмевающих мир. Айлин знала: чтобы пробудить Солнце, ей нужно будет заварить последний чай — такой, который никто прежде не пробовал и в этом ей поможет Иллана, подарившая лепестки сушеной розы со своего трона.
На вершине, среди звёздного безмолвия, Айлин поставила котёл. Достала фиалки, срезанные на перекрёстках времён, добавила к ним лепестки роз и каплю собственной крови, слёзы и шёпот ветров. Когда пар поднялся, небо дрогнуло. Сердцевидный Камень треснул.
И из его недр взошёл свет — неяркий, сперва робкий, но с каждым ударом сердца становящийся всё ярче, теплее, золотистее. Новый рассвет.
Эпоха Серой Луны кончилась.
И люди снова вспомнили: в самом простом цветке, в чашке чая, в добром сердце — сокрыта великая магия.
Эпилог: Дом среди фиалок
Прошли столетия.
Имя Айлин стало песней, что матери пели детям у колыбелей, шёпотом среди высоких трав, в нежных трелях утренних птиц. Люди рассказывали друг другу сказания о той, кто спасла свет, не мечом, а чашей чая.
Но сама Айлин исчезла, она не вернулась в Лиэру.
Одни говорили, что она стала духом леса и теперь в образе ветра ходит между деревьями и сажает черенки фиалок. Другие верили, что она ушла за грань мира, туда, где небо встречает реку вечности.
Но те, кто по-настоящему слушал шорох листвы и шёпот фиалок под ногами, знали правду.
Где-то в сердце мира, среди необозримых лугов, был дом. Небольшой, тёплый, с окнами, в которых вечно горел мягкий свет. Там жила женщина с седыми волосами и глазами цвета утренней росы.
Каждое утро она выходила на крыльцо, собирала в подол цветы и заваривала чай — не для пророчеств, не для чудес, а для путников, чтобы мир оставался миром.
К ней приходили странники — потерявшие дорогу, забывшие своё имя, уставшие от боли. И каждый раз она наливала им чашку фиалкового чая с неповторимым ароматом, добавляя в него то клевер, то сухие веточки вишни, в зависимости от того, с чем пришел гость.
Иногда в парах чая странник видел свою мать, улыбающуюся в полевых цветах. Иногда — дом, который ждал его за горизонтом. Иногда — свою детскую мечту, забытую, но живую.
И, поднявшись из-за стола, он уходил другим человеком.
Никто не спрашивал её имени. Оно было в аромате фиалок, в тёплом свете окна, в ветре, который нежно трепал шторы.
И когда наступали особенно тяжёлые времена — когда в городах бушевали войны, когда люди забывали, как любить, — фиалки снова цвели гуще обычного. И где-то на краю слуха можно было уловить их тихий голос, благодаря которому, путники и находили путь к дому Айлин:
«Я всё ещё здесь. Я заварю чай. А ты послушай своё сердце».
Примечание скитальца, сделавшего запись:
«Эту повесть я услышал от слепой старушки в Эль-Милле. Она говорила, что её рассказала ей мать, а той — бабушка, а та слышала от самой Саллин, она же Фиалка-Ночная. Иногда, когда цветут фиалки, мне кажется, что я слышу их голос- зов.»
