ЖАЛОБНАЯ КНИГА АДА
В аду, знаете ли, порядок. Всё по спискам, по ведомостям, как в хорошем ЖЭКе: вход — через регистрацию, выход — по списку грехов.
А у входа — стойка. За ней — черт с выражением лица, будто он дежурит уже тысячелетие и не ждал ничего хорошего с самого первого грешника.
На стойке — толстая книга. Кожаный переплёт, обожжённые края, золотое тиснение: «ЖАЛОБНАЯ». Ни «книга», ни «труды», просто — «жалобная». Все и так понимают, что за документ.
Подходит новичок, ещё пахнет земной надеждой. Суетится, говорит:
— Тут, наверное, ошибка. Я — случайно. Я же по доброте...
Чёрт даже не поднимает головы:
— Жалобы направо, оправдания налево. Хотя какая разница — всё туда же.
Первый раздел книги — «На условия труда».
«Слишком жарко»,
«Нет выходных»,
«Дьявол слишком громко смеётся».
Второй раздел — «На соседей».
«Поселили рядом бывшую тёщу. Это пытка, а не возмездие».
«Прошу изолировать Сократа. Не даёт греться, всё рассуждает».
«Гитлер опять поёт. Сделайте что-нибудь».
А дальше идёт новый — «Предложения по улучшению Ада».
«Можно ли сделать открытые окна в котлах?»
«Организовать профсоюз душ».
«Проводить тимбилдинг на сковородке, для сплочения коллектива».
Но лучший пункт, говорят, внес Архимед. Он попросил «точку опоры, чтобы перевернуть систему».
Ответ: «Система уже перевернута. Добро пожаловать».
Вечерами туда заглядывает сам Люцифер. В халате, с бокалом серы. Садится, читает. Хмыкает:
— Народ творческий пошёл. Всегда найдут, на что пожаловаться.
И добавляет в книгу собственноручно:
«Жалуюсь на отсутствие благодарности. Всё для людей, а они — опять недовольны».
Иногда приходят ангелы — на проверку. Говорят:
— У вас тут неправильно всё. Вот у нас правильно, стоит книга не у ворот, как в Аду, а в читальном зале. Тишина — будто мир выдохнул и забыл вдохнуть обратно. Всё белое, стерильное, вечное. На столе — книга. Тонкая, пыльная от бездействия. На обложке — позолота: «ЖАЛОБЫ НЕ ПРИНИМАЮТСЯ, НО МОЖНО ПОДЕЛИТЬСЯ МНЕНИЕМ».
Записей мало. Праведники вежливые. Но иногда, из вежливости, и они что-то пишут.
Первая запись:
«Прошу добавить в меню немного перца. Душа тоскует по вкусу».
Вторая:
«Музыка слишком громкая. Почему вечно арфы? Можно хотя бы саксофон?»
Третья — явно от интеллигента:
«Скучно. Никаких дискуссий, конфликтов, страстей. Все улыбаются, как будто прошли корпоратив по эмпатии».
На полях — ответ голубыми чернилами:
«Конфликт — продукт низших сфер. Гармония — высшая форма бытия».
Читаешь — и чувствуешь: им, праведникам, даже жаловаться неловко. В Аду кричат, в Раю извиняются за неудобства.
«Прошу прощения, если мой вопрос некорректен, но почему вечность без перемен?»
Ответ: «Такова концепция».
Там даже очередь есть — к ангелу по вопросам смыслов. Стоит тихо, не ропщет.
Один бывший философ написал:
«Рай — это Ад, где всё хорошо».
Администрация запись зачеркнула, но чернила проступили снова.
И где-то, на последней странице, рядом с печатью «Одобрено», появилась короткая надпись, явно не небесной рукой:
«Снизу привет. У нас веселее».
— Зато честно, — отвечает дежурный чёрт. — Мы никого не обманываем. Все знают, куда попали.
И только на последней странице кто-то мелко приписал, почти невидимо:
«Здесь не хуже, чем там. Там просто врут лучше».
ЖАЛОБНАЯ КНИГА АДА. ОТДЕЛ «ТАРТАР»
Там, где заканчиваются котлы, начинается бухгалтерия. Место без огня, но с порядком. Сюда попадают те, кто жаловался слишком грамотно. Знают пункт, параграф, подают прошение в трёх экземплярах. Администрация таких уважает, в основном потому, что это адвакаты.
В Тартаре всё по регламенту. Души сидят за столами, скрипят перьями — списывают жалобы тех, кто ещё надеется. У каждого — личное дело, номер, архивный штамп. На обложке: «Дело о попытке оспорить вечность».
Там свой чёрт-канцеляр. В очках, с печатью на цепочке. Говорит:
— Жалобы принимаем круглосуточно, удовлетворяем — по настроению. Настроения нет уже лет шестьсот, но вы пишите, пишите. Бумага терпит.
Пишут. Кто о погоде, кто о совести. Один инженер попросил реконструкцию Ада — "по нормам безопасности". Отвечают: "Безопасность — грех. Вы по адресу."
Философы сидят в углу — обсуждают смысл страдания, как будто им платят за это. Один предлагает создать профсоюз осмысленных мук. Другой вздыхает:
— Мы пытались. Нас признали экстремистской организацией.
Иногда туда приносят жалобную книгу из верхних кругов — на переплёт, на правку. Перелистываешь страницы, а там всё как в жизни: жалобы на соседей, на судьбу, на систему, на Бога — в зависимости от уровня образования.
А в самом конце книги — место для особых записей.
Туда пишут те, кто понял: жалоба — это не протест, а форма существования. Без неё — тишина, а тишина тут страшнее серы.
И потому на последней странице, где уже нет строк, кто-то процарапал ногтем:
«Не прошу пощады. Прошу смысла».
Подпись неразборчива. Может, человек. Может, ангел, спустившийся проверить, осталась ли хоть капля надежды.
Ночь — условно. В Аду нет смены суток, но привычка осталась. В канцелярии Тартара сидит писарь — лысый, сухой, чернила на пальцах застыли навечно. Перед ним — жалобная книга, распухшая от страданий, как вселенская бухгалтерия.
Входит Люцифер. Без помпы, без грома — просто тень, от которой стены темнеют. Ставит бокал серы на стол, смотрит на кипу бумаг.
— Всё пишут? — спрашивает он лениво.
Писарь вздыхает:
— Пишут. Каждый день. Даже те, кто уже не верит, что кто-то читает.
— А мы читаем? —
— Мы — да. Но не вслух. А то поверят.
Люцифер усмехается:
— Зачем вообще держим эту книгу? Ведь толку ноль. Никто не освобождён, никто не исправлен.
Писарь поправляет очки.
— Если перестанут жаловаться — перестанут быть людьми. Тогда у нас не будет работы. Да и у вас — власти. Ад держится не на огне, а на слове. Пока жалуются — значит, ждут ответа.
Люцифер поднимает бровь.
— То есть, по-твоему, Ад — это обратная связь?
— Конечно, — спокойно отвечает писарь. — Рай — где довольны, Ад — где пишут отзывы. Мы же с вами — отдел по обслуживанию человечества. Только без благодарностей.
Люцифер задумчиво листает книгу.
— А есть хоть одна запись, которую стоило бы исполнить?
Писарь медленно переворачивает страницу.
— Одна. Старая. Неизвестный автор. Написано: «Прошу не прекращать быть».
Он закрывает книгу. — И мы выполняем. Исполняем уже вечность.
Люцифер кивает.
— Молодцы. Работайте.
Он уходит. Пламя вспыхивает чуть ярче — как аплодисменты без публики.
А писарь садится обратно, макает перо в чернила и на полях делает пометку:
«Принято к исполнению. Жалоба номер последняя».
Иногда, говорят, кто-то всё-таки возвращается. Не телом — мыслью. Просыпается человек ночью, садится на край кровати и думает: «Ну и жизнь…»
Не зная, что где-то внизу писарь Тартара делает пометку:
«Жалоба поступила. Обработано автоматически».
Мир наверху стал похож на маленький филиал Ада, только с кондиционером. Люди жалуются в комментариях, ставят лайки на страдания, спорят о том, чей котёл горячее.
Каждый пишет что-то вроде: «Всё плохо, но жить надо».
И черти снизу радостно шепчут:
— Работает! Система самоподдерживающаяся!
Люцифер смеётся редко, но искренне:
— Они нас догнали. Осталось немного — и жалобная книга Ада перейдёт в облачное хранение.
А писарь, старый, скрипучий, листает страницы и замечает:
жалобы стали короче, быстрее, без почерка. Только короткие строки, как шифр:
«Больно».
«Никто не слышит».
«Пожалуйста».
Он не стирает их. Он знает — если убрать даже эти слова, мир остановится.
И добавляет от себя, впервые за тысячелетия, на последней странице, мелко-мелко, дрожащей рукой:
«Спасибо, что жалуетесь. Иначе мы бы не знали, что вы ещё живы.»
Тишина. Только шелест страниц.
Ад живёт, пока кто-то пишет.
Рай — пока кто-то читает.
А между ними, как всегда, человек — с ручкой, с надеждой, с вечным правом на жалобу.
В аду, знаете ли, порядок. Всё по спискам, по ведомостям, как в хорошем ЖЭКе: вход — через регистрацию, выход — по списку грехов.
А у входа — стойка. За ней — черт с выражением лица, будто он дежурит уже тысячелетие и не ждал ничего хорошего с самого первого грешника.
На стойке — толстая книга. Кожаный переплёт, обожжённые края, золотое тиснение: «ЖАЛОБНАЯ». Ни «книга», ни «труды», просто — «жалобная». Все и так понимают, что за документ.
Подходит новичок, ещё пахнет земной надеждой. Суетится, говорит:
— Тут, наверное, ошибка. Я — случайно. Я же по доброте...
Чёрт даже не поднимает головы:
— Жалобы направо, оправдания налево. Хотя какая разница — всё туда же.
Первый раздел книги — «На условия труда».
«Слишком жарко»,
«Нет выходных»,
«Дьявол слишком громко смеётся».
Второй раздел — «На соседей».
«Поселили рядом бывшую тёщу. Это пытка, а не возмездие».
«Прошу изолировать Сократа. Не даёт греться, всё рассуждает».
«Гитлер опять поёт. Сделайте что-нибудь».
А дальше идёт новый — «Предложения по улучшению Ада».
«Можно ли сделать открытые окна в котлах?»
«Организовать профсоюз душ».
«Проводить тимбилдинг на сковородке, для сплочения коллектива».
Но лучший пункт, говорят, внес Архимед. Он попросил «точку опоры, чтобы перевернуть систему».
Ответ: «Система уже перевернута. Добро пожаловать».
Вечерами туда заглядывает сам Люцифер. В халате, с бокалом серы. Садится, читает. Хмыкает:
— Народ творческий пошёл. Всегда найдут, на что пожаловаться.
И добавляет в книгу собственноручно:
«Жалуюсь на отсутствие благодарности. Всё для людей, а они — опять недовольны».
Иногда приходят ангелы — на проверку. Говорят:
— У вас тут неправильно всё. Вот у нас правильно, стоит книга не у ворот, как в Аду, а в читальном зале. Тишина — будто мир выдохнул и забыл вдохнуть обратно. Всё белое, стерильное, вечное. На столе — книга. Тонкая, пыльная от бездействия. На обложке — позолота: «ЖАЛОБЫ НЕ ПРИНИМАЮТСЯ, НО МОЖНО ПОДЕЛИТЬСЯ МНЕНИЕМ».
Записей мало. Праведники вежливые. Но иногда, из вежливости, и они что-то пишут.
Первая запись:
«Прошу добавить в меню немного перца. Душа тоскует по вкусу».
Вторая:
«Музыка слишком громкая. Почему вечно арфы? Можно хотя бы саксофон?»
Третья — явно от интеллигента:
«Скучно. Никаких дискуссий, конфликтов, страстей. Все улыбаются, как будто прошли корпоратив по эмпатии».
На полях — ответ голубыми чернилами:
«Конфликт — продукт низших сфер. Гармония — высшая форма бытия».
Читаешь — и чувствуешь: им, праведникам, даже жаловаться неловко. В Аду кричат, в Раю извиняются за неудобства.
«Прошу прощения, если мой вопрос некорректен, но почему вечность без перемен?»
Ответ: «Такова концепция».
Там даже очередь есть — к ангелу по вопросам смыслов. Стоит тихо, не ропщет.
Один бывший философ написал:
«Рай — это Ад, где всё хорошо».
Администрация запись зачеркнула, но чернила проступили снова.
И где-то, на последней странице, рядом с печатью «Одобрено», появилась короткая надпись, явно не небесной рукой:
«Снизу привет. У нас веселее».
— Зато честно, — отвечает дежурный чёрт. — Мы никого не обманываем. Все знают, куда попали.
И только на последней странице кто-то мелко приписал, почти невидимо:
«Здесь не хуже, чем там. Там просто врут лучше».
ЖАЛОБНАЯ КНИГА АДА. ОТДЕЛ «ТАРТАР»
Там, где заканчиваются котлы, начинается бухгалтерия. Место без огня, но с порядком. Сюда попадают те, кто жаловался слишком грамотно. Знают пункт, параграф, подают прошение в трёх экземплярах. Администрация таких уважает, в основном потому, что это адвакаты.
В Тартаре всё по регламенту. Души сидят за столами, скрипят перьями — списывают жалобы тех, кто ещё надеется. У каждого — личное дело, номер, архивный штамп. На обложке: «Дело о попытке оспорить вечность».
Там свой чёрт-канцеляр. В очках, с печатью на цепочке. Говорит:
— Жалобы принимаем круглосуточно, удовлетворяем — по настроению. Настроения нет уже лет шестьсот, но вы пишите, пишите. Бумага терпит.
Пишут. Кто о погоде, кто о совести. Один инженер попросил реконструкцию Ада — "по нормам безопасности". Отвечают: "Безопасность — грех. Вы по адресу."
Философы сидят в углу — обсуждают смысл страдания, как будто им платят за это. Один предлагает создать профсоюз осмысленных мук. Другой вздыхает:
— Мы пытались. Нас признали экстремистской организацией.
Иногда туда приносят жалобную книгу из верхних кругов — на переплёт, на правку. Перелистываешь страницы, а там всё как в жизни: жалобы на соседей, на судьбу, на систему, на Бога — в зависимости от уровня образования.
А в самом конце книги — место для особых записей.
Туда пишут те, кто понял: жалоба — это не протест, а форма существования. Без неё — тишина, а тишина тут страшнее серы.
И потому на последней странице, где уже нет строк, кто-то процарапал ногтем:
«Не прошу пощады. Прошу смысла».
Подпись неразборчива. Может, человек. Может, ангел, спустившийся проверить, осталась ли хоть капля надежды.
Ночь — условно. В Аду нет смены суток, но привычка осталась. В канцелярии Тартара сидит писарь — лысый, сухой, чернила на пальцах застыли навечно. Перед ним — жалобная книга, распухшая от страданий, как вселенская бухгалтерия.
Входит Люцифер. Без помпы, без грома — просто тень, от которой стены темнеют. Ставит бокал серы на стол, смотрит на кипу бумаг.
— Всё пишут? — спрашивает он лениво.
Писарь вздыхает:
— Пишут. Каждый день. Даже те, кто уже не верит, что кто-то читает.
— А мы читаем? —
— Мы — да. Но не вслух. А то поверят.
Люцифер усмехается:
— Зачем вообще держим эту книгу? Ведь толку ноль. Никто не освобождён, никто не исправлен.
Писарь поправляет очки.
— Если перестанут жаловаться — перестанут быть людьми. Тогда у нас не будет работы. Да и у вас — власти. Ад держится не на огне, а на слове. Пока жалуются — значит, ждут ответа.
Люцифер поднимает бровь.
— То есть, по-твоему, Ад — это обратная связь?
— Конечно, — спокойно отвечает писарь. — Рай — где довольны, Ад — где пишут отзывы. Мы же с вами — отдел по обслуживанию человечества. Только без благодарностей.
Люцифер задумчиво листает книгу.
— А есть хоть одна запись, которую стоило бы исполнить?
Писарь медленно переворачивает страницу.
— Одна. Старая. Неизвестный автор. Написано: «Прошу не прекращать быть».
Он закрывает книгу. — И мы выполняем. Исполняем уже вечность.
Люцифер кивает.
— Молодцы. Работайте.
Он уходит. Пламя вспыхивает чуть ярче — как аплодисменты без публики.
А писарь садится обратно, макает перо в чернила и на полях делает пометку:
«Принято к исполнению. Жалоба номер последняя».
Иногда, говорят, кто-то всё-таки возвращается. Не телом — мыслью. Просыпается человек ночью, садится на край кровати и думает: «Ну и жизнь…»
Не зная, что где-то внизу писарь Тартара делает пометку:
«Жалоба поступила. Обработано автоматически».
Мир наверху стал похож на маленький филиал Ада, только с кондиционером. Люди жалуются в комментариях, ставят лайки на страдания, спорят о том, чей котёл горячее.
Каждый пишет что-то вроде: «Всё плохо, но жить надо».
И черти снизу радостно шепчут:
— Работает! Система самоподдерживающаяся!
Люцифер смеётся редко, но искренне:
— Они нас догнали. Осталось немного — и жалобная книга Ада перейдёт в облачное хранение.
А писарь, старый, скрипучий, листает страницы и замечает:
жалобы стали короче, быстрее, без почерка. Только короткие строки, как шифр:
«Больно».
«Никто не слышит».
«Пожалуйста».
Он не стирает их. Он знает — если убрать даже эти слова, мир остановится.
И добавляет от себя, впервые за тысячелетия, на последней странице, мелко-мелко, дрожащей рукой:
«Спасибо, что жалуетесь. Иначе мы бы не знали, что вы ещё живы.»
Тишина. Только шелест страниц.
Ад живёт, пока кто-то пишет.
Рай — пока кто-то читает.
А между ними, как всегда, человек — с ручкой, с надеждой, с вечным правом на жалобу.
