В бубен бьет пастух Орландо,
Бьются радостно сердца,
Пляске этой нет конца.
Прияла некогда обитель
Унылой скуки, щедрый дар
Чужой страны, и я, хвалитель,
В плену ее прекрасных чар.
XXXV
Признаюсь, что мой облик вчуже
Манил к себе нередко взоры
Коснейших милых горожан,
Но я не казывал укора,
Я был, как ладан, растворен
В эфире жгучего безделья,
И до того был умилен
Шедевром винодельческого зелья,
Что позабыл свои инстинкты
И редко брался за перо,
Зато, по воле наважденья,
Ходил играть в Трокадеро.
И, как случается в романах,
Однажды, поздно выйдя в ночь
Из казино, при двух реалах,
Не смог я силу превозмочь.
Булатный кортик офицерский
Беспомощно повис во тьме,
С досадой чувствую я зверской
Сеть рыболовную на мне.
Ни сесть, ни встать – прочна веревка,
Меня братва с размаху – «Ать!» -
И в бричку, как ручную кладь.
Там, примостившись меж скамеек,
Я слушал стрекотню цикад,
Смешавшуюся с волн шипеньем
И брехатней шальных собак.
Сколь долго продолжалась скачка,
Судить пристрастно не берусь,
Рысца сменилась слабой качкой,
Похоже на гребной баркас.
Итак, теперь зовусь я пленник.
Почто такая доля мне?
Ведь небогатый соплеменник
Бандитской местной черноте.
Карманы пусты, только гроши,
Памятка краха в казино,
Ну разве только кортик в ножнах,
Обремененный серебром.
Незбывный рыбий запах трюма
Мою догадку подтвердил:
Я - узник рыбарей безумных,
В их сети странно угодил.
Как пела утром босоножка
На добром датском берегу,
И люди могут, как рыбешки,
Попасться в сети, в западню.
И мой пример – тому порука,
Маститым мистикам привет,
Нет, жизнь не проклятая скука,
А лишь попытка дать ответ
На уйму каверзных вопросов
Насущных и минувших лет.
Хоть и не гений я научный,
Евгений я по рождеству,
Но осознал вдруг простодушно,
Сколь мы подвластны естеству.
Увы, нам время не подвластно,
Отсель, в стремнине бытия,
Мы понимаем, сколь отрадна
Земная наша суета.
Мы создаем мечты и царства,
В конфликтах потчуем прогресс,
И сквозь столетия смиренно
Несем к Голгофе тяжкий крест.
XXXVI
Чуть свет забрезжил –
Черт бровастый
Мне подает кувшин с вином,
Тарелку с козьим сыром свежим
И фрукт, с которым незнаком.
Проспал до полдника отменно,
Как сытая ночная птица,
Но пробудился я мгновенно,
Едва раскрылась дверь темницы.
Меня приветствовал учтиво
Субъект, по виду непростой,
Одетый скромно, но прилично,
С короткой шпанской бородой.
При нем толмач, скупой на жесты,
Негромко речь переводил,
На мне знакомый, на французский,
Тем самым он весьма польстил.
«Простите, Ваше Высочейство,
За этот прозаичный стиль,
Прошу прощения за действо,
За причиненный водевиль.
Проследуйте на яхту рядом,
Не узник Вы, а званый гость,
Зовут меня Рубен Роналдо,
Да будет между нами мост».
Как оказалось, славный малый
Был капитаном бунтарей,
Которые с отвагой бранной
Сражались на краю земель.
В американском континенте
Революционная борьба
Уже набрала обороты
И наседала на врага.
Испанцы в праве колонистов
Терзали дерзких бунтарей,
Но те со злобой ненавистной
Им отвечали все смелей.
Прослышав, что король испанский
Скупил военные суда,
Вожди повстанческого дела
Решили бить наверняка.
Прошел вдруг слух,
Что с караваном,
На главном грозном корабле,
Плывет Великий князь российский,
Помочь Испании в борьбе.
И впору мне, с обличьем сходным,
С его Высочеством лицом,
И выправкою, и походкой,
Натекстурированностью усов
Задалась роль вельможи царской,
И нерадивая молва
Пошла гулять в градах и весях
С завидной скоростью свинца.
Войдя в воинствующий раж,
Совет старейшин колумбийцев
Решился на прямой шантаж,
Князька украсть у иберийцев.
В обмен на русского вельможу
Хотели принудить царя
Флот отозвать и неотложно
Отринуть сделку втихаря.
Таким отчаянным поступком
Американских латинян
Санкт-Петербург буде встревожен
И живо вдарит по рукам.
Мне было от чего смеяться,
Неволя сделалась родной,
Поскольку пьеса продолжалась,
То не стремился я долой.
Заложник мнимый, с упоеньем
Я роль страдальца исполнял,
Мою принужденную праздность
С большой охотой принимал.
Но экзотическая дарность
Не погрузила в косный рай,
Напротив, эдакая данность
Меня искусно навела
На лингвистическую цель,
В которой напрочь я осел.
Толмач со мною занимался
Мне незнакомым языком,
Случалось, даже восхищался
Способным (sic) учеником.
А по ночам, во звездной власти,
Пытался сочинять стихи,
Тогда незыблемые страсти
С пера текли в черновики.
«Испания! Зачем я встретил
На склоне безнадежных лет
Тебя? Зачем я счастие приметил,
Отбросив ханжеский лорнет?»
А, впрочем, скоро надоело
Напрасно возмущать пургу,
В душе идальго-кабальеро,
И перестал я зреть луну.
XXXVII
Сеньор Роналдо молча слушал
Мой уморительный рассказ,
Обескураженный, он думал,
И блеск красивых глаз погас.
Потешный жанр драматургий
Похоже взялся за узды:
Для одного он - хризантема,
Другим достанутся бобы.
Мне жаль доверчивых горюней,
Сердца обманутых надежд,
Их необузданную смелость
И косность лидеров-невежд.
Не всякий метит в Талейраны,
Но каждый принимает мир
Меж ненавистными врагами,
Когда бороться нет уж сил.
Так рассуждала знать повстанцев.
Надеясь положить конец
Диктату пришлых иностранцев,
Влиянью чуждых им идей.
XXXVIII
Сеньор Роналдо не сдавался,
Велел отправиться гонцу
В далекий свет американский
С депешей важною к отцу.
Мой рай лениво продолжался.
В изящной яхте дни текли,
В скалистой бухточке я мялся
От скуки и нехватки книг.
Негоже всуе удивляться
Тому, как прежние друзья
Становятся нам вдруг врагами,
А недруги – под стать братья.
Сеньор Роналдо был романтик.
Он, срисовав с меня портрет,
Велел достать «Журналь де Деба»
Где красовался оппонент –
Близнец мой – князь Великорусский,
И, окончательно прозрев,
Передо мною извинялся
И дал мне дружеский совет,
Сокрыть от русских и испанцев
Наш доверительный секрет.
Вот почему на все вопросы
Ответ заученный звучал –
Пленен по ложному доносу
И выкупа в неволе ждал.
Для убедительности вещей,
В порту глухонемой пастух
Вручил записку флибустьеров
Любезному мосье Анжу.
А друг морской, ничуть немедля,
Перенаправил вместе с ней
Дневник мой очень сокровенный
Посланцу русскому в Мадрид.
Я следом поспешил туда,
Денечков эдак через два
Столица приняла меня.
XXXIX
Тяжелой думой удрученный,
Ступил в Мадрид я прокопченный.
Без средств, без крыши, без идей,
Без соплеменников, друзей.
Не будь Роналдо прозорлив,
На Русь паломником бродил.
Прав был француз, мой гувернер,
Когда в ненастную погоду
Учил, что люди часто мстят
Друзьям, врагам и даже жмотам,
Отнюдь не по причине злобы,
А вследствие плохой погоды.
К таким я отношу посла,
Как жертву зноя, дурака.
Ни скудность умственных потуг,
Ни ограниченность усердий
Не обелят гнилую суть
Его пустого красноречья.
Превосходительство его
Пустилось в долгий монолог,
Достойный пафоса Дидро:
Отчаявшись найти мой след,
Он отменил смурной аврал
И заявил публично всем:
«Онегин без вести пропал».
Команду русских моряков
Взял на борт местный тихоход
И отбыл к русским берегам.
Да! кстати, и Анжу был там.
Все доводы мои, увы,
Плохой эффект произвели.
Граф усомнился пуще всех
В лихой истории моей.
«Извольте, сударь, объясниться,
Что вы за важная есть птица,
Коль из-за ней такой сыр-бор?
Примите смачный каламбур:
Идите вон, и дело баста,
Вы – прыщ на теле государства.
Ступайте пешим в Петербург,
Да прихватите ваш талмуд,
Вся ваша эта писанина –
Одна сплошная чертовщина.
Элукубрация да толки
О перипетиях судьбы,
Все эти ваши экивоки –
Манифестанты лабуды.
С Фортуной сдружиться –
Искусство искусств,
Она не ваш собственный пенис,
В руках не удержишь по прихоти чувств,
В нее можно разве, что верить».
Швырнул походный мой дневник,
Чихнул – и моментально сник.
Я ж не преминул обвинить
Его в предвзятости больной
И подытожил: «Не этично
Читать чужой дневник и письма».
Чиновник враз побагровел,
В казенный трон поспешно сел,
Не дипломат, не хрыч пригожий,
Но я ответил мирно роже:
«Не смею вас обременять,
Прощайте, ваша честь. Как знать,
Возможно, лобовая пядь
Содержит лишь седьмую часть,
Однако, этого довольно,
Чтоб ощущали вы привольно
Оставшиеся шесть частей
Чуть выше копчика, в хвосте».
Шел идиот по мостовой,
Сжимая камень за спиной.
Искал на Невском чей-то дом,
Вот перед ним Гостиный Двор,
Глядит зверюгой на витрину,
А дальше – ясная картина.
Я был обуреваем схожим
Азартом потаенной злобы,
Влепил бы в харю, но негоже
Мараться из-за этой рожи.
Дуэль, увы, запрещена
С носителями их чина.
XL
Теперь загадка мне открылась –
Все дело в солнце, на меня
Лучи целебные пролились,
Бальзамом потчуя сполна.
Беда для северных народов
В нехватке должного тепла,
Благословенности природной,
Дневного света слабина.
Живя в холодном Петербурге,
Теряем присно жар сердец,
Взамен болезненные вьюги
Нас донимают позарез.
На площадях и в закоулках,
В трактирах шумных и дворцах
Резвятся сумраки рассудка
И непробудная тоска.
Мужик, вельможа, чин военный,
А с ними бабы, детвора
Хранят инстинкт свой вожделенный
Для первозданного тепла.
Попав в цветущий мир из тьмы,
Одни в благом преображенье
Вдруг чуют новизну души,
А кто-то, с явным отвращеньем,
А временами и в смятенье
Воспринимают улучшенье
На климатических весах.
Тут требуется глас науки
И черствых медиков услуги.
XLI
Вернувшись в Кадикс, я тотчас же
Сыскал богатого купца.
Он не сочувствовал повстанцам,
Но продавал им лом свинца.
Его Роналдо спас от турок
В одной из стычек близ Пирей,
С тех пор признательный придурок
Творит ущерб стране своей.
Скупец взялся в оплату долга
Доставить русского в Стамбул
На корабле своем торговом,
Однако вовремя смекнул…
Я должен честно отработать
На благо прихоти его
Подмогой главного матроса,
Ну как не согласится с тем.
Роналдо – добрый знак Фортуны,
Прощаясь, страстно убеждал
Найти какого-то Месропа,
Который солью торговал
Внутри стамбульского базара:
Имел налаженную связь
С сынами верного ислама,
Что жили в Кафе не таясь.
Расчет был прост, вполне реален,
За что сердечно благодарен
Рубену – другу моему.
Желаю счастия ему.
XLII
Поскольку я матрос «бывалый»,
Не слишком на судьбу роптал,
Не тяготился я работой
И мук усталости не знал.
Исправно ветер дул в затылок,
Всласть трепыхали паруса,
И солнце весело и мило
Сияло в чистых небесах.
Бизерта, Сфакс, Александрия
Оставили заметный след…
В преддверье ранней ностальгии
Пишу восторженно сонет:
В букете красок первородных
Мой взор не ищет красоты,
Он покорен иною страстью –
Он встретил детские мечты.
Как распознал мой ум суровый
Онтологическую связь
И вскрыл из недр психологий
Арабистическую вязь?
Опять вопросы в полнолунье.
Мне голос внутренний велит
Не погружаться вглубь раздумий,
Перо о том же мне скрипит.
Доверюсь супротив амбиций
Благонадежной интуиции.
XLIII
Босфор сиял в объятьях славы
И живописных берегов,
Царьграда сказочные храмы
Встречали нищих и купцов.
Султан османов на рассвете
Покинул сладостный гарем,
Чтоб в домовой пустой мечети
Пасть ниц под сенью древних стен.
Ларечники спешат к амбарам,
К базарным лавкам и рядам,
Ежесекундно заклиная
Желанный праздник барыша.
Базар недаром почитают
Как храм рождения идей,
Здесь сделки века заключают
Араб, осман и иудей.
Здесь христьянин и мусульманин
Вершают важные дела,
А после город вопрошает:
С чего такая кутерьма?
Тут слухи, правда и неправда
Сливаются в единый ком,
Дабы под вечер иль назавтра
Опешить свежей вас молвой.
Костлявый дервиш, в транс впадая,
Пред вами руки разветвляя,
Волчком танцует, намекая,
Что здесь проходит ось земная.
XLIV
В граде славном Константина
Все дороги хороши,
Здесь открыты всем ворота,
Хочешь морем, заходи.
Шел по улице змеиной,
Где цветет жасмин рекой,
Вдруг увидел крест родимый
Над церковной головой.
Храм Святой Екатерины –
Православия очаг,
Во дворе растут маслины,
Миг спустя я сделал шаг,
Веет хвоей византийской
И прохладой изнутри.
Двери настежь, голос близкий
Словно говорит стихи.
Старый поп – седая душка -
Подле амвона шутя
Обучал мальчонку-служку
Обязательным делам:
«Чтоб в молитве православной
Осенять себя крестом,
Со вниманьем неустанным
Зри мой пастырский урок.
Три перста сведи в пучок -
Лоб, пупок, плечо, плечо.
Справа налево, сынок.
Лоб, пупок, плечо, плечо».
Тут, завидя незнакомца,
Направляется ко мне,
Отослав дитя на солнце,
Просит чутко встать с колен.
Получив благословенье,
За чредой елейных слов
Вижу явное стремленье
Продолжать наш диалог.
Он учтиво предлагает
Отобедать в тихий час,
Дверь трапезной отворяет,
Подает прохладный квас.
На столе индейка, зелень,
Сыр и критское вино.
Хлеб руками дружно делим,
И приятно, и вольно.
Я веду рассказ с далече,
С деревенских скучных дней,
Следом будни помраченья
И истории поздней.
Слушал божий одуванчик
Со вниманием большим,
Осушая свой бокальчик
С интервалом небольшим.
В завершении рассказа
Смачно цокал языком,
И в тональности наказа
Так сказал, урча брюшком:
«Только с помощью Господней
Можно одолеть беды
Злонамеренную волю
И коварствие Судьбы.
Та двулика по призванью
И орудье Сатаны,
Беды наши и стенанья -
Суть плоды ея игры.
Воротись в обитель Божью,
Блудный агнец во Христе,
Ангел твой всегда с тобою
И в достатке, и в нужде.
Но чурайся искушений
И беги, как от чумы.
Да хранит тебя Всевышний –
Справедливый Господин».
XLV
Все беды наши от незнанья
Основ и сути бытия,
И, чем глупее, тем мы дальше
От благодатного житья.
Нам главным смыслом процветанья
Светится вечная борьба
С врагами, а ума мечтанья –
Как сказка завтрашнего дня,
Что никогда не наступает,
А только брезжит, нас дразня.
Мы таинственных сил дерзновенье
На себе испытали не раз:
То причудливых снов проявленье,
То пророчества балуют нас.
Кто-то рвет сверхусилием воли
Безграничного страха версты,
Кто-то мысленно входит без боли
Сквозь века в дохристовы пласты.
Сильный бог, или разум, иль кто-то
Кто мудрее, свободнее нас
Носит тайный дозор неустанно
Над судьбой человеческих масс.
XLVI
Опять мои большие стопы
Ведут в необъяснимый дол
Сомнений и загадок новых
Под нежный плеск босфорских вод.
Ведут прямехонько к базару,
Где в первобытной суете
Галдеж на вавилонской башне -
Всего лишь шепот в тишине.
Месроп-ага, торговец знатный,
Алтынничал с лихвой не зря,
Кормил полгорода халвою,
Имел и прочие дела:
Выращивал табак отменный,
Ходил за солью по морям,
И в храм опрятный, иноверный
В седмицу по пасхальным дням.
Меня он встретил добродушно,
Тотчас же пригласил за стол,
Хвастал коврами показушно
И потчевал своим вином.
Узнав, что я не бедный малый,
Весьма засуетился вдруг,
Велел послушному амбалу
Принесть наследственный дудук.
Бьются радостно сердца,
Пляске этой нет конца.
Прияла некогда обитель
Унылой скуки, щедрый дар
Чужой страны, и я, хвалитель,
В плену ее прекрасных чар.
XXXV
Признаюсь, что мой облик вчуже
Манил к себе нередко взоры
Коснейших милых горожан,
Но я не казывал укора,
Я был, как ладан, растворен
В эфире жгучего безделья,
И до того был умилен
Шедевром винодельческого зелья,
Что позабыл свои инстинкты
И редко брался за перо,
Зато, по воле наважденья,
Ходил играть в Трокадеро.
И, как случается в романах,
Однажды, поздно выйдя в ночь
Из казино, при двух реалах,
Не смог я силу превозмочь.
Булатный кортик офицерский
Беспомощно повис во тьме,
С досадой чувствую я зверской
Сеть рыболовную на мне.
Ни сесть, ни встать – прочна веревка,
Меня братва с размаху – «Ать!» -
И в бричку, как ручную кладь.
Там, примостившись меж скамеек,
Я слушал стрекотню цикад,
Смешавшуюся с волн шипеньем
И брехатней шальных собак.
Сколь долго продолжалась скачка,
Судить пристрастно не берусь,
Рысца сменилась слабой качкой,
Похоже на гребной баркас.
Итак, теперь зовусь я пленник.
Почто такая доля мне?
Ведь небогатый соплеменник
Бандитской местной черноте.
Карманы пусты, только гроши,
Памятка краха в казино,
Ну разве только кортик в ножнах,
Обремененный серебром.
Незбывный рыбий запах трюма
Мою догадку подтвердил:
Я - узник рыбарей безумных,
В их сети странно угодил.
Как пела утром босоножка
На добром датском берегу,
И люди могут, как рыбешки,
Попасться в сети, в западню.
И мой пример – тому порука,
Маститым мистикам привет,
Нет, жизнь не проклятая скука,
А лишь попытка дать ответ
На уйму каверзных вопросов
Насущных и минувших лет.
Хоть и не гений я научный,
Евгений я по рождеству,
Но осознал вдруг простодушно,
Сколь мы подвластны естеству.
Увы, нам время не подвластно,
Отсель, в стремнине бытия,
Мы понимаем, сколь отрадна
Земная наша суета.
Мы создаем мечты и царства,
В конфликтах потчуем прогресс,
И сквозь столетия смиренно
Несем к Голгофе тяжкий крест.
XXXVI
Чуть свет забрезжил –
Черт бровастый
Мне подает кувшин с вином,
Тарелку с козьим сыром свежим
И фрукт, с которым незнаком.
Проспал до полдника отменно,
Как сытая ночная птица,
Но пробудился я мгновенно,
Едва раскрылась дверь темницы.
Меня приветствовал учтиво
Субъект, по виду непростой,
Одетый скромно, но прилично,
С короткой шпанской бородой.
При нем толмач, скупой на жесты,
Негромко речь переводил,
На мне знакомый, на французский,
Тем самым он весьма польстил.
«Простите, Ваше Высочейство,
За этот прозаичный стиль,
Прошу прощения за действо,
За причиненный водевиль.
Проследуйте на яхту рядом,
Не узник Вы, а званый гость,
Зовут меня Рубен Роналдо,
Да будет между нами мост».
Как оказалось, славный малый
Был капитаном бунтарей,
Которые с отвагой бранной
Сражались на краю земель.
В американском континенте
Революционная борьба
Уже набрала обороты
И наседала на врага.
Испанцы в праве колонистов
Терзали дерзких бунтарей,
Но те со злобой ненавистной
Им отвечали все смелей.
Прослышав, что король испанский
Скупил военные суда,
Вожди повстанческого дела
Решили бить наверняка.
Прошел вдруг слух,
Что с караваном,
На главном грозном корабле,
Плывет Великий князь российский,
Помочь Испании в борьбе.
И впору мне, с обличьем сходным,
С его Высочеством лицом,
И выправкою, и походкой,
Натекстурированностью усов
Задалась роль вельможи царской,
И нерадивая молва
Пошла гулять в градах и весях
С завидной скоростью свинца.
Войдя в воинствующий раж,
Совет старейшин колумбийцев
Решился на прямой шантаж,
Князька украсть у иберийцев.
В обмен на русского вельможу
Хотели принудить царя
Флот отозвать и неотложно
Отринуть сделку втихаря.
Таким отчаянным поступком
Американских латинян
Санкт-Петербург буде встревожен
И живо вдарит по рукам.
Мне было от чего смеяться,
Неволя сделалась родной,
Поскольку пьеса продолжалась,
То не стремился я долой.
Заложник мнимый, с упоеньем
Я роль страдальца исполнял,
Мою принужденную праздность
С большой охотой принимал.
Но экзотическая дарность
Не погрузила в косный рай,
Напротив, эдакая данность
Меня искусно навела
На лингвистическую цель,
В которой напрочь я осел.
Толмач со мною занимался
Мне незнакомым языком,
Случалось, даже восхищался
Способным (sic) учеником.
А по ночам, во звездной власти,
Пытался сочинять стихи,
Тогда незыблемые страсти
С пера текли в черновики.
«Испания! Зачем я встретил
На склоне безнадежных лет
Тебя? Зачем я счастие приметил,
Отбросив ханжеский лорнет?»
А, впрочем, скоро надоело
Напрасно возмущать пургу,
В душе идальго-кабальеро,
И перестал я зреть луну.
XXXVII
Сеньор Роналдо молча слушал
Мой уморительный рассказ,
Обескураженный, он думал,
И блеск красивых глаз погас.
Потешный жанр драматургий
Похоже взялся за узды:
Для одного он - хризантема,
Другим достанутся бобы.
Мне жаль доверчивых горюней,
Сердца обманутых надежд,
Их необузданную смелость
И косность лидеров-невежд.
Не всякий метит в Талейраны,
Но каждый принимает мир
Меж ненавистными врагами,
Когда бороться нет уж сил.
Так рассуждала знать повстанцев.
Надеясь положить конец
Диктату пришлых иностранцев,
Влиянью чуждых им идей.
XXXVIII
Сеньор Роналдо не сдавался,
Велел отправиться гонцу
В далекий свет американский
С депешей важною к отцу.
Мой рай лениво продолжался.
В изящной яхте дни текли,
В скалистой бухточке я мялся
От скуки и нехватки книг.
Негоже всуе удивляться
Тому, как прежние друзья
Становятся нам вдруг врагами,
А недруги – под стать братья.
Сеньор Роналдо был романтик.
Он, срисовав с меня портрет,
Велел достать «Журналь де Деба»
Где красовался оппонент –
Близнец мой – князь Великорусский,
И, окончательно прозрев,
Передо мною извинялся
И дал мне дружеский совет,
Сокрыть от русских и испанцев
Наш доверительный секрет.
Вот почему на все вопросы
Ответ заученный звучал –
Пленен по ложному доносу
И выкупа в неволе ждал.
Для убедительности вещей,
В порту глухонемой пастух
Вручил записку флибустьеров
Любезному мосье Анжу.
А друг морской, ничуть немедля,
Перенаправил вместе с ней
Дневник мой очень сокровенный
Посланцу русскому в Мадрид.
Я следом поспешил туда,
Денечков эдак через два
Столица приняла меня.
XXXIX
Тяжелой думой удрученный,
Ступил в Мадрид я прокопченный.
Без средств, без крыши, без идей,
Без соплеменников, друзей.
Не будь Роналдо прозорлив,
На Русь паломником бродил.
Прав был француз, мой гувернер,
Когда в ненастную погоду
Учил, что люди часто мстят
Друзьям, врагам и даже жмотам,
Отнюдь не по причине злобы,
А вследствие плохой погоды.
К таким я отношу посла,
Как жертву зноя, дурака.
Ни скудность умственных потуг,
Ни ограниченность усердий
Не обелят гнилую суть
Его пустого красноречья.
Превосходительство его
Пустилось в долгий монолог,
Достойный пафоса Дидро:
Отчаявшись найти мой след,
Он отменил смурной аврал
И заявил публично всем:
«Онегин без вести пропал».
Команду русских моряков
Взял на борт местный тихоход
И отбыл к русским берегам.
Да! кстати, и Анжу был там.
Все доводы мои, увы,
Плохой эффект произвели.
Граф усомнился пуще всех
В лихой истории моей.
«Извольте, сударь, объясниться,
Что вы за важная есть птица,
Коль из-за ней такой сыр-бор?
Примите смачный каламбур:
Идите вон, и дело баста,
Вы – прыщ на теле государства.
Ступайте пешим в Петербург,
Да прихватите ваш талмуд,
Вся ваша эта писанина –
Одна сплошная чертовщина.
Элукубрация да толки
О перипетиях судьбы,
Все эти ваши экивоки –
Манифестанты лабуды.
С Фортуной сдружиться –
Искусство искусств,
Она не ваш собственный пенис,
В руках не удержишь по прихоти чувств,
В нее можно разве, что верить».
Швырнул походный мой дневник,
Чихнул – и моментально сник.
Я ж не преминул обвинить
Его в предвзятости больной
И подытожил: «Не этично
Читать чужой дневник и письма».
Чиновник враз побагровел,
В казенный трон поспешно сел,
Не дипломат, не хрыч пригожий,
Но я ответил мирно роже:
«Не смею вас обременять,
Прощайте, ваша честь. Как знать,
Возможно, лобовая пядь
Содержит лишь седьмую часть,
Однако, этого довольно,
Чтоб ощущали вы привольно
Оставшиеся шесть частей
Чуть выше копчика, в хвосте».
Шел идиот по мостовой,
Сжимая камень за спиной.
Искал на Невском чей-то дом,
Вот перед ним Гостиный Двор,
Глядит зверюгой на витрину,
А дальше – ясная картина.
Я был обуреваем схожим
Азартом потаенной злобы,
Влепил бы в харю, но негоже
Мараться из-за этой рожи.
Дуэль, увы, запрещена
С носителями их чина.
XL
Теперь загадка мне открылась –
Все дело в солнце, на меня
Лучи целебные пролились,
Бальзамом потчуя сполна.
Беда для северных народов
В нехватке должного тепла,
Благословенности природной,
Дневного света слабина.
Живя в холодном Петербурге,
Теряем присно жар сердец,
Взамен болезненные вьюги
Нас донимают позарез.
На площадях и в закоулках,
В трактирах шумных и дворцах
Резвятся сумраки рассудка
И непробудная тоска.
Мужик, вельможа, чин военный,
А с ними бабы, детвора
Хранят инстинкт свой вожделенный
Для первозданного тепла.
Попав в цветущий мир из тьмы,
Одни в благом преображенье
Вдруг чуют новизну души,
А кто-то, с явным отвращеньем,
А временами и в смятенье
Воспринимают улучшенье
На климатических весах.
Тут требуется глас науки
И черствых медиков услуги.
XLI
Вернувшись в Кадикс, я тотчас же
Сыскал богатого купца.
Он не сочувствовал повстанцам,
Но продавал им лом свинца.
Его Роналдо спас от турок
В одной из стычек близ Пирей,
С тех пор признательный придурок
Творит ущерб стране своей.
Скупец взялся в оплату долга
Доставить русского в Стамбул
На корабле своем торговом,
Однако вовремя смекнул…
Я должен честно отработать
На благо прихоти его
Подмогой главного матроса,
Ну как не согласится с тем.
Роналдо – добрый знак Фортуны,
Прощаясь, страстно убеждал
Найти какого-то Месропа,
Который солью торговал
Внутри стамбульского базара:
Имел налаженную связь
С сынами верного ислама,
Что жили в Кафе не таясь.
Расчет был прост, вполне реален,
За что сердечно благодарен
Рубену – другу моему.
Желаю счастия ему.
XLII
Поскольку я матрос «бывалый»,
Не слишком на судьбу роптал,
Не тяготился я работой
И мук усталости не знал.
Исправно ветер дул в затылок,
Всласть трепыхали паруса,
И солнце весело и мило
Сияло в чистых небесах.
Бизерта, Сфакс, Александрия
Оставили заметный след…
В преддверье ранней ностальгии
Пишу восторженно сонет:
В букете красок первородных
Мой взор не ищет красоты,
Он покорен иною страстью –
Он встретил детские мечты.
Как распознал мой ум суровый
Онтологическую связь
И вскрыл из недр психологий
Арабистическую вязь?
Опять вопросы в полнолунье.
Мне голос внутренний велит
Не погружаться вглубь раздумий,
Перо о том же мне скрипит.
Доверюсь супротив амбиций
Благонадежной интуиции.
XLIII
Босфор сиял в объятьях славы
И живописных берегов,
Царьграда сказочные храмы
Встречали нищих и купцов.
Султан османов на рассвете
Покинул сладостный гарем,
Чтоб в домовой пустой мечети
Пасть ниц под сенью древних стен.
Ларечники спешат к амбарам,
К базарным лавкам и рядам,
Ежесекундно заклиная
Желанный праздник барыша.
Базар недаром почитают
Как храм рождения идей,
Здесь сделки века заключают
Араб, осман и иудей.
Здесь христьянин и мусульманин
Вершают важные дела,
А после город вопрошает:
С чего такая кутерьма?
Тут слухи, правда и неправда
Сливаются в единый ком,
Дабы под вечер иль назавтра
Опешить свежей вас молвой.
Костлявый дервиш, в транс впадая,
Пред вами руки разветвляя,
Волчком танцует, намекая,
Что здесь проходит ось земная.
XLIV
В граде славном Константина
Все дороги хороши,
Здесь открыты всем ворота,
Хочешь морем, заходи.
Шел по улице змеиной,
Где цветет жасмин рекой,
Вдруг увидел крест родимый
Над церковной головой.
Храм Святой Екатерины –
Православия очаг,
Во дворе растут маслины,
Миг спустя я сделал шаг,
Веет хвоей византийской
И прохладой изнутри.
Двери настежь, голос близкий
Словно говорит стихи.
Старый поп – седая душка -
Подле амвона шутя
Обучал мальчонку-служку
Обязательным делам:
«Чтоб в молитве православной
Осенять себя крестом,
Со вниманьем неустанным
Зри мой пастырский урок.
Три перста сведи в пучок -
Лоб, пупок, плечо, плечо.
Справа налево, сынок.
Лоб, пупок, плечо, плечо».
Тут, завидя незнакомца,
Направляется ко мне,
Отослав дитя на солнце,
Просит чутко встать с колен.
Получив благословенье,
За чредой елейных слов
Вижу явное стремленье
Продолжать наш диалог.
Он учтиво предлагает
Отобедать в тихий час,
Дверь трапезной отворяет,
Подает прохладный квас.
На столе индейка, зелень,
Сыр и критское вино.
Хлеб руками дружно делим,
И приятно, и вольно.
Я веду рассказ с далече,
С деревенских скучных дней,
Следом будни помраченья
И истории поздней.
Слушал божий одуванчик
Со вниманием большим,
Осушая свой бокальчик
С интервалом небольшим.
В завершении рассказа
Смачно цокал языком,
И в тональности наказа
Так сказал, урча брюшком:
«Только с помощью Господней
Можно одолеть беды
Злонамеренную волю
И коварствие Судьбы.
Та двулика по призванью
И орудье Сатаны,
Беды наши и стенанья -
Суть плоды ея игры.
Воротись в обитель Божью,
Блудный агнец во Христе,
Ангел твой всегда с тобою
И в достатке, и в нужде.
Но чурайся искушений
И беги, как от чумы.
Да хранит тебя Всевышний –
Справедливый Господин».
XLV
Все беды наши от незнанья
Основ и сути бытия,
И, чем глупее, тем мы дальше
От благодатного житья.
Нам главным смыслом процветанья
Светится вечная борьба
С врагами, а ума мечтанья –
Как сказка завтрашнего дня,
Что никогда не наступает,
А только брезжит, нас дразня.
Мы таинственных сил дерзновенье
На себе испытали не раз:
То причудливых снов проявленье,
То пророчества балуют нас.
Кто-то рвет сверхусилием воли
Безграничного страха версты,
Кто-то мысленно входит без боли
Сквозь века в дохристовы пласты.
Сильный бог, или разум, иль кто-то
Кто мудрее, свободнее нас
Носит тайный дозор неустанно
Над судьбой человеческих масс.
XLVI
Опять мои большие стопы
Ведут в необъяснимый дол
Сомнений и загадок новых
Под нежный плеск босфорских вод.
Ведут прямехонько к базару,
Где в первобытной суете
Галдеж на вавилонской башне -
Всего лишь шепот в тишине.
Месроп-ага, торговец знатный,
Алтынничал с лихвой не зря,
Кормил полгорода халвою,
Имел и прочие дела:
Выращивал табак отменный,
Ходил за солью по морям,
И в храм опрятный, иноверный
В седмицу по пасхальным дням.
Меня он встретил добродушно,
Тотчас же пригласил за стол,
Хвастал коврами показушно
И потчевал своим вином.
Узнав, что я не бедный малый,
Весьма засуетился вдруг,
Велел послушному амбалу
Принесть наследственный дудук.
