***
О, плачь неистово, больная дева,
Склоняя голову свою.
Страдая, бойся не покаяться среди церковного нефа
И дрогнувших под ветром свечей.
Склоняя голову свою
Не глядя молись подле распятия, заламывая руки у груди.
И седея под черным платком, опадающим на покатые плечи,
Содрогайся от мистического страха, охватывающего истерзанную душу.
Стенай, как Господь твой на кресте, в насмешку ли кощунственно рыдая;
Не глядя в стан Его из мрамора вознесенный на бледной каменной стене,
А подле ног Его алтарь.
Склоняя голову свою,
Больная и измученная дева, касаясь золота посуды алтаря
Молись, проси, то с жаром, то с страданьем.
Потухнут свечи за спиной, спадет платок, и голова седая
Обвиснет на груди, коротко и тягостно вздыхая.
Молчание повиснет и сгустится в храмовой сумеречной тишине.
Его глаза, закрытые из камня, останутся пустыми;
В неглиже
Стоит перед тобой, больная дева, твой Бог, с венцом казнения на челе.
Где потерялись жалобные стоны и "Отче Наш"?
Услышано?
Помилуй, гляди за спину, черен стан возле колонн наоса
И где благословение теперь?
Святой Марии нет у нефа,пустеет апсида в прощальной солнечной неге,
А ты стоишь, седая и босая, сжимая у груди, дрожа, ладони.
Услышана?Помилуй, он стоит, а на главе его не венец терновый, но мрачная корона из луны.
***
Ты ж моя березонька да курчавая, да белоствольная и дичалая,
Что ж ты девица, что ж ты красная да не ходишь к ней спозоранкою,
Да не баешь с нею о горестях и радостях,
И не милаешся к нею поклонами низкими, речами чистыми.
Ты ж умой свое лице росою зорями ранними, Богу помолись
Да в поле иди, травы собери, поднеси под березу, веночек вяжи И
приговаривай спиною к белоствольной присказкой да сказочкой,
Яко аще помогала бы да бабить обучала бы. Матушка славянская древесная,
Силы дарующая да оберегающая.
Сиди , девица, под деревцем да приговаривай якоже заря стихнет
И Солнце ярко вспыхнет, занеже елико-елико ступать тебе на тяжание.
***
Красно солнышко на заре восходило
Над полем иван-чая озарялось,
Над избами косыми вставало,
В оконца лучами стучало.
Да первых петухов будило
И девиц за росою гнало.
Умываться росами ранними
Молодыми да красными быти.
Добрых духов звати, злых метлою гнати,
Бранить и хулить леших,
Хвалить да миловать десных.
Вставай, красно солнышко, да выкатывайся,
В церковь гони набожных,
А деревенских девок в лесок на пригорку
Нагими, веселыми.
Пусть молитвы тихонько читают языческим,
Обращаются к травкам магическим,
Чтобы румянцем да молоком тело полнилось,
Да глаза сияли серебром и золотом,
Чтобы волосы струились до пояса
И груди стояли рогами козьими.
Зверобой наберут корзинами,
Да сожгут от злых духов под осиною,
Только бесы к ним ходят по утру
И бегут от дымов травушки.
А вот девушки,
Убегут они к хижинам радостны,
Да корзину запрячут, и к церквушки
На покаяние да причастие.
Ходят молоды, красны, юны девицы,
Бесами кормлены, Богом одобрены.
Ты вставай, красно солнышко, как девицы по утру,
Озаряй землю темную, чертями полную,
Петухов буди да девиц вновь в лес веди,
Что б вернулись домой, окаянные, что б к чертям не ушли
За приданное.
***
Уж полюшко белеет ромашкою,
А я, нагая, бреду под сенью крон.
Собираю травушку в лукошко тетушкино
И сею песнями заговоренными по ветру.
"Господи", молвлю, " воздаю покаяние,
Силою веры нареченной и искушенной,
Ведаю я о былинах дьявольских, а ты прегрешения
Отпусти да возлюби меня, неразумное дитя",
Но кончаю и молвлю вновь:
"Черт", обращаюсь," воздай мне хвалу за ведание,
Хули меня за слабость душевную и падкость жадную,
А ты же одаривай волей неведомой, красою нездешнюю",
Солнце мне светит и стан греет, собирая травы приговариваю:
"Огнем черт выкует, водой Господь вымоет. Ключ бросаю, в землю зарываю",
Молча слова магические воспеваю,
И в дом тетушкин прямиком через поле.
***
Я был достоин чести знатной, но прозябаю на лугах,
В руках - тяпки, грабли, а в прошлом — золотом расшитая тесьма
На платье симпатичной девы ,готовой мне отдаться и сполна
Откупиться от назойливых расспросов выйдя замуж за меня.
О, благородство стати, юношеская робость и свежий сок пленяющий сердца,
Что в нежных женских прелестях хранится,
Но мне отрада больше не дана.
Я скуп на счастье, нежность недоступна моему взору, полному отчаяния,
Да непосильный труд...
И за какой же грех! Я искупаю ныне свое раскаяние в челе влачащего свой жалкий век
Старца.
Он сер и худ, седой, как грива у серого коня, бывавшего в моей конюшне
В знатной жизни.
И руки почернели от забот, морщины испещрили лоб ,
Я проклял день, когда решился, хмельной, сосвататься с бесовской женой.
Она пленила рыжиной волос и черными глазами, словно уголь,
И щек пылающее диво, и сквозь рдеющее платье виднеющаяся
Девичья плоть.
О, я желал и , пивши, стал хмельнее, а позже в танце закружил
Ее величие.
Она мне засмеялась в ухо тихо, вскружила голову да в страсть
Играла так искусно , что я поддался.
И в тот момент, когда я , наг и вял, лежал на простынях из шелка
Явился черт ко мне с рогами из-за пышной гривы, а вместо ног копыта.
Вот я сел,ошалевшими глазами глядя прямо, боясь пошевелиться лишний раз.
Он мне сказал:
"Довольно веселился, моя супруга, не иначе, право, была прекрасно в эту ночь луны .
Светило в козероге и Сатурном ты станешь за свое не благородство,
Я наделю тебя судьбою рока и глух останется господь к мольбам твоим.
Все потому что , в хмельном пьянстве и пороке, ты забывался в сумерках с кровосмешением из пасыновьих дьявола,
И бесовская рать теперь прислуживать годна, но ты, старец, глухой к гогочущему легиону.
Иди, бедняк, на поле и работай, твое то наказание и урок."
Я и сидел, покуда не покрылись стены белесой пеленою слепоты,
И вот я тут, на поле, среди нищих косой машу, спина болит и дышит смерть
В мое плечо, то левое, то в право,
А я молю господних ангелов о милости , любви, увы
Глухи к мольбам, а по ночам Сатурн блистает в небе
Полном звездного серебристого зерна.
Ну а Луна,
Луна же в козероге и сегодня.
***
Вечереет. В хате сумрак, за окном склоняется солнце к гребню земли.
Березка кудрявая стоит подле плетня, а за ним каменистая дорога,
Убегающая в даль далекую, а ее края обрастают полем.
То-то темнеет, в хате печь теплеет, а среди угасающего поля силуэт верхом на гнедом.
Гнедом и статном, а всадник мужского полу, не иначе пан какой.
Прям, статен, темен, словно ночка, что дребезжит над лесом подле поля.
В хате пахнет пирогом, душистый чай пыхтит и плавает в нем смородиновый лист.
Всадник оборачивается на хату, его конь понуро смотрит в землю и бьет копытом.
Чертовской гость глядит, следит — боязно в хате,
Божусь, то князь бесовской пожаловал. Крестятся парубки и девки, молятся,
Конь княжий фыркает и уносится.
А с ним и наваждение чертовское.
Затихла хата, только дым идет, да гремят чашки чаевничества.
***
Близился чистый день Ивана-Купала и солнце томило жаром,
Мошкара осела в душистых приречных травах, жуки
Аметистовые, бронзовые, изумрудные, жужжали и обсыпали цветы:
Гирлянды розовые, сиреневые, белые, огненно-рыжие и пленительно красные.
Летнее раздолье под небесным покрывалом синим, словно незабудки в реке, а облака разбитые и разорванные.
Божья нега, красотою дышит лето, сладки его деньки, а близится ночь короткая, духами добрыми населенная.
Девушки же ходят в леса по травы и ягоды, а там, под теплым одеялом сумерек,
Встречает их леший.
В тенях неизведанных, в шорохах неожиданных, в совиных уханьях.
Собирают Иван-чай девицы, в корзины плетенные кладут, перевязывая нитками красными, а другая, чернобровая, черноокая, пирог домашний на пенек да приговаривает:
"Возьми гостинцу домашнего, леса хозяин, возьми да отведай кушанью, а нас по травы пусти, да по ягоды"
Муравьи по пенечку забегали, к пирогу, и куски отрывают, на своих тельцах уносят ,а девица в пляс и к поляне бежит, к другим девицам ближе.
Тени чернеют, вытягиваются, а леший смотрит да пускает глубже в лесные буреломы, только черти заигрывают.
То камень бросят, то древко хилое потрясут, то вспугнут птицу с гнезда, а девки не слушают, песни поют и сказки сказывают.
Тут одну за пояс тронет, она и вскрикнет.
"Батюшки, " говорит," тронул кто-то не иначе как бесы беснуются"
"Не имеется им пред праздничком Купала", отвечает светлоокая.
Собрали корзины и с лесу уходят, а черти за ними бегут, пляшут, гогочут, словно стая гиен несется.
Камни кидают, листья срывают, стучат по еловым и сосновым стволам.
"Батюшки", - черноокая вскрикивает, " худо нам здесь, бежим же скорее".
Черти за подолы хватают, за ноги целуют, косы обрывают и щеки бьют,
А девушки кричат и вон из леса несутся.
Выбегают и к хате чрез проселочные тропки. В домах свет горит , тени мелькают,
А девушки кричат и собак домашних будят.
Залаяли охранники хаты и черти в ручей попрятались, да сквозь землю провалились, а девушки в хате закрылись и свечи церковные у окон поставили.
"Божья милость,сгинула нечисть," говорит светлоокая, а в корзине мешочек бархатный.
"Ох, что же это?" вопрошает, открывает пальцами тонкими, а в них камни драгоценные, бесовские подарки девичьи.
Перстни золотые, бусы расписные, серьги изящные.
Стоят девки, взгляд не отводят, и только чернобровая выговаривает:
"Прикопаем их возле дуба в лесу на опушке и огарки церковные оставим, дабы зла не нести в дом и души христианские".
Раздольем и негой пахнет лето славянское, ягодами и травами хмельными, душистыми.
***
Травушка в поле багряным цветом разлилась, пьяная, хмельная качалась во сторонцы,
Только лишь ветер, затейник и повеса, навестит луга вольные.
Зашелестит он в травах и донесет до них песнь игривую, разгульную,
Хорами вознесется она к небесам на закате красном, над лесом разольется
Рекою пышною, эхом звонким, отзвуком мистичным.
Песнь великая, сильная, народом честным и боголюбимым спетая.
Льется водопадом невиданным, к звездам первым стремительно.
Только на кресте церковном отблески солнечны, а в низинах огни костров
Пламенные, рдеющие. Искрами вспыхивают, языками облизываются.
Покамест народ православный праздникам языческим радуется,
Пока христианская догма спит праведно.
То, подле костра с кружкою варенухи, иерей стоит, шепотом запевает,
Народная песня хмельнее крепкого, слаще книша масленого,
Горячее углей раскаленных пламенем.
Пели хором девицы сидя на поленьях дубовых, а хлопцы рядом подтягиваются.
Старики да старухи следом кутят, и священный пан с ними.
Закатилось Солнце далее, а племя божье заливается смехом звонким,
Песнью широкой, пьяно чокаются за милость божью, здравие пригожее, благодать душевную.
Затих лес да поле с травами, гулянье народное черти слушают в буреломах чернеющих, а на небесах слуги господня поглядывают.
Тишина и нега вечерняя, сласть летняя.
***
Над ним восходит Козерог, в камнях и скалах упиваясь статью.
Но, впрочем, скоротечен век людской, а потому переполняет их бесстрашие.
Они взбираются наверх, к утесам каменным над городом
Манящим.
А после восседают на горе, лишь словно царствия небесного хватали
В холодные ладони голых рук.
И простирается долина городская, сверкая, словно елка, под ногами.
Они стоят, не двигаясь и глядя на раскрывающийся вольностью простор,
Над головой Козел, а под ногами бремя, волнующее сладострастный ум.
Душа трепещет, познавая власть, а Козерог смеется,
Он то знает — за все сполна оплатишь свой урок. Жесток Сатурн, но более жестоко не видеть собственных душевных мук.
Блестит во тьме созвездиями небо, над головой Козел, Сатурн же над горой восходит, белеющий чуть видно...
Они живут, не зная ни укора, ни бессердечия божественных, благословенных рук.
Вино рекой, чувствительные ласки тела под строгостью очей небесных стынут,
Под сенью мрачной и густой нависнет Рок, Сатурном насылаем.
И глохнут песни да молебен звук. Молчит и храм, и царь в покоях,
Да крестьянин подле сыреющего очага.
Молва прошла, осталось то безмолвие, прокрадываясь замогильною тоской.
Козел спокоен, рок настигнут и то расплата. Беспечностью покинута страна.
***
То пляска дьявольская на лужайке, пред домашней утварью
Что на земле лежит, разбита и пустая, а над нею факелов огонь горит.
И ведьм шабаш, и дьявола явление, и легионы духов нечисти вокруг.
Полей очарование и нега осенней ночи , и фруктов яд для умерших без знамени креста.
Ехидны, проклятые твари, под березами устраивая пляски
Молитв своих к зловредным божествам,
И скачут, пляшут, крики, визг и писки, и сатаны то бал.
Людей же ряженых они пугают смертью, гогочут прямо в лик святой
Собачей мордой сей.
Ну, где же утро, так ожидаемо и звано, и где же Бог с его вершин небесных?
То показался свет, рассветный может иль колесница мчит очередных чертей?
Бал маскарад для дьявольской прислуги, чертям раздолье, ведьмам нагота.
Ай, скачет праздно дуростью гонима чертовня.
***
"Свеча трещит, а в ней видение", сказал мне дьяк однажды по утру.
"А в ней,", он молвит, "Мать Христова стоит с прижатою рукой.
Ее она мне протянула, улыбкой дрогнули уста, а пламя к Богу потянулось
И опалило мне вуса."
Я в смех, а он мне продолжает: " Ты, чу, не веришь ни черта! Батрак, иди на поле,
Что мне то толку от тебя. В тебе нет Бога, скудно проведение, в тебе, помилую небо, бесноватая душа.
У-у, дурень!", махал мне дьяк пред ликом, а я да в гнев, да в ярость, шепчу ему сквозь зубы:
"Уж ты замолкни, дьяк. Тебя не трону, не благородно для казачей то души святых отцов месить как баба тесто, но только, зуб даю, тебя со сана снимут — приду и праведно поколочу. Никто не смеет казаку в лицо смеяться и обвинять в преступных против Бога мыслях. Знай то!"
И я ушел, скупой на радость да щедр на нервность, краснеющий и с блеском во очах.
А по утру услышал, как кто кричит и носится вокруг двора.
"Что надо, дьяк?", кричу ему в оконце, а он мне в след:
"В церкви! Да черти, бесы ходят! Пожар занялся!"
И точно: пламя крест на крыше лижет, а подле ног ее чернеет дым. "Чудно и жутко", думалось мне в хате, я вышел в поле и жена со мной. У ней в руках дитё, за забором плачет дворняга наша.
Народ собрался, молвит что-то, беснуется сам дьяк у врат церковных, кричит и плачет, руки сам себе ломает, в молитвах стонет ликом обращаясь к небесам.
Водою тушат люди, я песком по ведрам сыплю, уж вечереет. Но только село Солнце за пригорком, и луч не тронет купола: дьяк встал с колен и в крик, а с церкви сходит черна ,темна: иль тень, или вдова.
Она парит и к дьяку подлетает, проходит сквозь, покуда бледен он и нем. Прошла и сгинула, как будто небыль, а дьяк упал и бездыханен стал.
