Вот тебя то спугнуть волчьим лыком, убирайся откуда пришла.
Что мне игры чертей у забора, когда рядом ползет змея. Убирайся, отрады нету, как прогнать лихую прочь?
Как же влиться в хоровод бы этот, в шальной чертовской кутеж, и смотреть сквозь пламя рассвета победно на твою сухую, бессильную, падшую хворь?
Через хмурый день зимы чуть слышится, как робкое, нежнейшее дуновение, скрип не усталый, но златоголосый леса, укрытого трепещущей листвой.
Он укрывает прохладительною тенью холмы, поросшие густой, сочащейся, благоухающей травой.
Цветы кивают гроздьями бутонов в многоголосом хоре пчел, и день стоит погожий, ярчайшим солнцем озарен.
Здесь тихие тропинки, по ним спешит колонна муравьев, и аромат густейшей хвои, и сладкий, пряный, дивный дух смолы.
Там в стороне гуляют лань и птицы, и холм ведет вперед через пестрящие луга.
Откроется тогда долина со сверкающей, размеренной рекой, а за ее плескающимися берегами - селение где живет народ другой.
Там зеленью укрыты крыши и плющ стремится по оградам резных стен, там покрывает солнце теплым светом и отражается в бесчисленном, природном витраже.
И нивы там величественно золотые и лес не отступает ни на шаг. Там жизнь размеренна и время там не властно, цветение созидает свой покров и запустение драгоценный край не трогает своей костлявую рукой.
Одежды их что листья в середине мая, свежи, чисты и зелени полны, томятся на руках цветочные украшения, в ушах сияет капля хрусталя и волосы благоухают звездным светом и как из моря янтаря.
Они шагают еле слышно, но песни громче не найти в лесах. Их голоса, как птичьи трели, а иногда как грозовые облака. Они смеяться рады и веселью найдется время в каждый час, они добры к ученью, еще же более склонны к искусству рукоделия и к танцам в предзакатный час.
Они считают от луны к рассвету, от полнолуния к полною луне, и звезды говорят в их часы рождения, они же слушают и внемлют мудрости глубоких бархатных ночных небес.
Здесь кушанье сплошное развлечение - пестрее стол вам не найти нигде, столь много спелых ягод, сочных фруктов и кореньев, полны орехами пиалы и травными настоями кувшин.
Медовый хлеб вам подадут, а в нем орехи и россыпь ягодных семян, а в теплых водах привкус мяты, тысячелистника и чабреца.
Они ведут беседы не простые, иной раз не поймешь что скажут их зеленые глаза, но от прикосновений их нежнейших сами закрываются в неге глаза.
И здесь остаться хорошо да только в море зовут вздыбленные краснеющие паруса, а там - вновь мир бетонных поселений, асфальт да едким дымом наполненная духота.
От чего повернута во зло душа и не чувствует трепетного зова древа,
Что листьями, сочащимися медом, склоняет ветвь свою
И гроздьями благоухающих цветов овеян воздух.
И сохнет в сердце том душа, что не слышит шепот леса
Да чужд ей гомон пчел и безразлична птичья трель.
Она шагает мимо, словно сон навеян, и видит пред собой мешочек золотой,
В нем скрип и скрежет денег и богатства, а листья обратились в серебро да медяки.
Янтарными слезами плачут сосны, тревожно кронами шумит ольха,
Не ведать им осины благородства, что серебром сверкает в золотых лучах,
И тянет ветви, полная надежды, в мольбе горюющей к глухим сердцам.
И немощь вас берет от сладкого цветения и сковывает страх перед густой листвой,
И мнится вам в туманном наваждении, что к власти вашей вящей все передано.
Что вы вольны вонзаться острыми зубами и разрывать когтями на куски чужую плоть,
И сальными руками, в липкой крови, с вожделением тянуть раскрытую ладонь к Мамоне,
И пересчитывать, ласкать и холить! Безумием сверкают очи, и пламя злата отражается на них,
Под гнетом медяков проходит ваше бремя, и вы вольны уйти да сердце не велит.
Настигнет рок однажды, словно громом, когда полниться будет жадностью душа,
Взывать начнете к жалости и скорби, но будет гулко отзываться тишина.
Это море жжет меня, обжигает, оно жрет меня изнутри.
По кусочку сгрызает, отрывает от плоти куски.
Оно топит меня беспощадно, заливает уста и глаза,
В стылых водах своих качает на колючих волнах.
Буруны опускаются сталью, холодом режут, как меч,
И шумят, завывают, скрежещут, хлещут нещадно как бич.
Они топят сердце в пучине, непроглядной северной тьме,
И безмолвие мое венчают с ревом в черной воде.
Оно меня поглощает, я не вижу свет ледяной луны,
Меркнет луч в бурной пене, в водовороте морской смолы.
Мне не вскрикнуть, не шевельнуться, море вязкое, словно нуга,
Только соль на губах слаще сахара и пьянее густого вина.
Оно бьет меня, а я хмелею, стегает - я полной грудью дышу,
Море легкие заливает - я жадно воду глотаю, я его тоже пожру.
Я несусь на течении в бездну, нет ни верха, ни дна,
Оно проглотило меня, а я в ужасе и со страстью закрываю глаза.
Пылают пламенем, трещат костром, горят углями алыми в пучине
И рыщут они ярости полны на пепелище и среди пожарищ.
Грызущих, лижущих стволы - они чернеют частоколом сажи,
Сосна пищит от всполохов оков, она же стонет от экстаза бури в чаще.
И кажется, что пламя не порок, когда рычит из сердца прорываясь к грязной стали.
Чуждая поступь металлических сапог и когти рвут бетон, они краснее магмы,
Они питаются от крови каменных гайот - они в курганы превращаются и реки
Нескончаемый, бушующий поток, несутся черноземом и брусничным соком в сени.
Лязг у ворот, утробный звук, но пламя слаще!
Оно струится под ногами, превращая каждый звук в благоговейный клич среди стенания,
И с грохотом несет поток, он рушится и бьется о порог, о вздыбленный ледник из камня!
Когтей казался тихий стук, размах и тень крыла - лесная круча к морю, кипит в его глазах седая льдистость вод и вспоротой, надломанной земли необузданно сверкает пламя!
Сереют небеса, рыдают тихим всхлипом в ярость. Вам чужды берега крутых холмов, чужда долина серебра и золотые косы, чужды индиго ленты в изумрудном платье и полноводье слез!
Вы - проклятье!
Пусть горят стада, пусть пылают стога и потонут отрадно - тишина звонка, в ней плещутся волны, сладко журчит вода, в ней зияют пожары и хрустит земля под когтями без стали!
Взмах тяжелый крыла ветра не оставит, тень скользнет едва и растает.
Отвергну крестное знамение, мне храмом отныне будут леса,
Витраж мне из хвои и из серебряных листьев купола.
Вода - искупитель, пески - золотое руно,
И дышит все это храмом, как солнца теплом.
Святыми отныне окажутся цветы да трава,
Священником - дождь и густая гроза.
Крещением стало пламя костра,
Когда в чреве матери тело и душу сплавляла морская вода.
Причастие горькой полынью и ежевикой приму,
А исповедь в песни к рассвету вплету.
Заклятье - мне сила, молитва - к дубам,
Мне сосны вольнее, мне груши поют, яблони же хвалу воздают!
Черемуха - мать, но луна мне отец,
Хор разнотравья мой венец.
Мшистые корни - свадебный круг,
Дикие бури - супруг.
Пуста мне чужая молва и хула,
Кровь моя аконитовым ядом полна.
Сердце же мне что стебель хвоща,
Бурной реки густая вода.
Славить я буду бессмертие лесов, величие дерева, просторы холмов!
Звездное небо алтарный мой круг.
Здесь огнем опьянеет мой дух.
Оно волнуется, вздымается буграми, оно пожирает и хлещет льдом.
Оно пенится и скрежещет, бурлит великим котлом,
И обрамляет мне плечи словно густым, меховым плащом.
Оно солью покрыло кожу, в брюхе его стонет металл
И обнажает зубы в промозглый, свирепый оскал.
Оно щиплет старые раны, вдребезги крошит треснувший сосуд,
Оно нежно, прохладно целует, впивается льдистым холодом в плоть.
Оно бросит врагов о стены, вонзится, глотку зальет, станет бурлящей сталью,
Вскипевшей смолой.
Оно ласкает мне плечи, заливая чужие глаза, оно гладит мне косы и затопляет их уста.
Оно шепчет мне мягкие речи, меда слаще вода, оно коленным железом сбивает лихого врага.
Оно качается меня бурунами, мне воля - морская вода, я молитву к нему читаю
Укрытая пеной у самого дна.
Луны оскал и рыжий клык ее скребет небесные просторы,
Она вгрызается в ночные небеса и звездная крупа вихрится подле.
В густых лесах и лихо, и бесов племя. Облизывает тенью сосняк пламя
И поросль клонится ковыля к земле под тяжесть поступи и стелет дымом,
Здесь загустела морось от дождя, покрылись сажей корни - они ступают гордым строем.
Нет слышимого визга, смолкли песни, и пляска в хороводы не ведет.
Луна кусает небо - хрустко дышит и под ногами и копытами скрипит и крошится земля.
Они идут - в них черные знамена, и ножен стройный ряд пылает кровью, алой зорью.
У них броня из оникса и черной стали и шлем венчают гордые рога - на них повешен полумесяц серебра.
Она слюни испускает в небесах и обгладывает кости, чавкая и лая.
Тропинка тлеет под ногами ада, взмывают искры и струится, рдея, пламя.
Бесшумной поступью они выходят в поле - ковыль горит, угарным смогом душит окрест город,
Луна вонзается зубами и рычит утробно, кричит надрывно ворон.
Они поднимут знамена - чернеет горе, и мор бежит с холма и буря на зарнице стонет,
Несется конь - нагар и сажа, и грива сеет семена - белены и веха.
В них праведно гнева буйство янтаря в очах и смерти волчьим лыком затянулось поле.
Копыт неслышный бег и лязг потонут в буре, гремит гроза - с ней войны и пепелища поле.
Ковыль ожил, потухла тропка в боре, рассеял ветер дым - чисто в доле.
Что мне игры чертей у забора, когда рядом ползет змея. Убирайся, отрады нету, как прогнать лихую прочь?
Как же влиться в хоровод бы этот, в шальной чертовской кутеж, и смотреть сквозь пламя рассвета победно на твою сухую, бессильную, падшую хворь?
***
Через хмурый день зимы чуть слышится, как робкое, нежнейшее дуновение, скрип не усталый, но златоголосый леса, укрытого трепещущей листвой.
Он укрывает прохладительною тенью холмы, поросшие густой, сочащейся, благоухающей травой.
Цветы кивают гроздьями бутонов в многоголосом хоре пчел, и день стоит погожий, ярчайшим солнцем озарен.
Здесь тихие тропинки, по ним спешит колонна муравьев, и аромат густейшей хвои, и сладкий, пряный, дивный дух смолы.
Там в стороне гуляют лань и птицы, и холм ведет вперед через пестрящие луга.
Откроется тогда долина со сверкающей, размеренной рекой, а за ее плескающимися берегами - селение где живет народ другой.
Там зеленью укрыты крыши и плющ стремится по оградам резных стен, там покрывает солнце теплым светом и отражается в бесчисленном, природном витраже.
И нивы там величественно золотые и лес не отступает ни на шаг. Там жизнь размеренна и время там не властно, цветение созидает свой покров и запустение драгоценный край не трогает своей костлявую рукой.
Одежды их что листья в середине мая, свежи, чисты и зелени полны, томятся на руках цветочные украшения, в ушах сияет капля хрусталя и волосы благоухают звездным светом и как из моря янтаря.
Они шагают еле слышно, но песни громче не найти в лесах. Их голоса, как птичьи трели, а иногда как грозовые облака. Они смеяться рады и веселью найдется время в каждый час, они добры к ученью, еще же более склонны к искусству рукоделия и к танцам в предзакатный час.
Они считают от луны к рассвету, от полнолуния к полною луне, и звезды говорят в их часы рождения, они же слушают и внемлют мудрости глубоких бархатных ночных небес.
Здесь кушанье сплошное развлечение - пестрее стол вам не найти нигде, столь много спелых ягод, сочных фруктов и кореньев, полны орехами пиалы и травными настоями кувшин.
Медовый хлеб вам подадут, а в нем орехи и россыпь ягодных семян, а в теплых водах привкус мяты, тысячелистника и чабреца.
Они ведут беседы не простые, иной раз не поймешь что скажут их зеленые глаза, но от прикосновений их нежнейших сами закрываются в неге глаза.
И здесь остаться хорошо да только в море зовут вздыбленные краснеющие паруса, а там - вновь мир бетонных поселений, асфальт да едким дымом наполненная духота.
***
От чего повернута во зло душа и не чувствует трепетного зова древа,
Что листьями, сочащимися медом, склоняет ветвь свою
И гроздьями благоухающих цветов овеян воздух.
И сохнет в сердце том душа, что не слышит шепот леса
Да чужд ей гомон пчел и безразлична птичья трель.
Она шагает мимо, словно сон навеян, и видит пред собой мешочек золотой,
В нем скрип и скрежет денег и богатства, а листья обратились в серебро да медяки.
Янтарными слезами плачут сосны, тревожно кронами шумит ольха,
Не ведать им осины благородства, что серебром сверкает в золотых лучах,
И тянет ветви, полная надежды, в мольбе горюющей к глухим сердцам.
И немощь вас берет от сладкого цветения и сковывает страх перед густой листвой,
И мнится вам в туманном наваждении, что к власти вашей вящей все передано.
Что вы вольны вонзаться острыми зубами и разрывать когтями на куски чужую плоть,
И сальными руками, в липкой крови, с вожделением тянуть раскрытую ладонь к Мамоне,
И пересчитывать, ласкать и холить! Безумием сверкают очи, и пламя злата отражается на них,
Под гнетом медяков проходит ваше бремя, и вы вольны уйти да сердце не велит.
Настигнет рок однажды, словно громом, когда полниться будет жадностью душа,
Взывать начнете к жалости и скорби, но будет гулко отзываться тишина.
***
Это море жжет меня, обжигает, оно жрет меня изнутри.
По кусочку сгрызает, отрывает от плоти куски.
Оно топит меня беспощадно, заливает уста и глаза,
В стылых водах своих качает на колючих волнах.
Буруны опускаются сталью, холодом режут, как меч,
И шумят, завывают, скрежещут, хлещут нещадно как бич.
Они топят сердце в пучине, непроглядной северной тьме,
И безмолвие мое венчают с ревом в черной воде.
Оно меня поглощает, я не вижу свет ледяной луны,
Меркнет луч в бурной пене, в водовороте морской смолы.
Мне не вскрикнуть, не шевельнуться, море вязкое, словно нуга,
Только соль на губах слаще сахара и пьянее густого вина.
Оно бьет меня, а я хмелею, стегает - я полной грудью дышу,
Море легкие заливает - я жадно воду глотаю, я его тоже пожру.
Я несусь на течении в бездну, нет ни верха, ни дна,
Оно проглотило меня, а я в ужасе и со страстью закрываю глаза.
***
Пылают пламенем, трещат костром, горят углями алыми в пучине
И рыщут они ярости полны на пепелище и среди пожарищ.
Грызущих, лижущих стволы - они чернеют частоколом сажи,
Сосна пищит от всполохов оков, она же стонет от экстаза бури в чаще.
И кажется, что пламя не порок, когда рычит из сердца прорываясь к грязной стали.
Чуждая поступь металлических сапог и когти рвут бетон, они краснее магмы,
Они питаются от крови каменных гайот - они в курганы превращаются и реки
Нескончаемый, бушующий поток, несутся черноземом и брусничным соком в сени.
Лязг у ворот, утробный звук, но пламя слаще!
Оно струится под ногами, превращая каждый звук в благоговейный клич среди стенания,
И с грохотом несет поток, он рушится и бьется о порог, о вздыбленный ледник из камня!
Когтей казался тихий стук, размах и тень крыла - лесная круча к морю, кипит в его глазах седая льдистость вод и вспоротой, надломанной земли необузданно сверкает пламя!
Сереют небеса, рыдают тихим всхлипом в ярость. Вам чужды берега крутых холмов, чужда долина серебра и золотые косы, чужды индиго ленты в изумрудном платье и полноводье слез!
Вы - проклятье!
Пусть горят стада, пусть пылают стога и потонут отрадно - тишина звонка, в ней плещутся волны, сладко журчит вода, в ней зияют пожары и хрустит земля под когтями без стали!
Взмах тяжелый крыла ветра не оставит, тень скользнет едва и растает.
***
Отвергну крестное знамение, мне храмом отныне будут леса,
Витраж мне из хвои и из серебряных листьев купола.
Вода - искупитель, пески - золотое руно,
И дышит все это храмом, как солнца теплом.
Святыми отныне окажутся цветы да трава,
Священником - дождь и густая гроза.
Крещением стало пламя костра,
Когда в чреве матери тело и душу сплавляла морская вода.
Причастие горькой полынью и ежевикой приму,
А исповедь в песни к рассвету вплету.
Заклятье - мне сила, молитва - к дубам,
Мне сосны вольнее, мне груши поют, яблони же хвалу воздают!
Черемуха - мать, но луна мне отец,
Хор разнотравья мой венец.
Мшистые корни - свадебный круг,
Дикие бури - супруг.
Пуста мне чужая молва и хула,
Кровь моя аконитовым ядом полна.
Сердце же мне что стебель хвоща,
Бурной реки густая вода.
Славить я буду бессмертие лесов, величие дерева, просторы холмов!
Звездное небо алтарный мой круг.
Здесь огнем опьянеет мой дух.
***
Оно волнуется, вздымается буграми, оно пожирает и хлещет льдом.
Оно пенится и скрежещет, бурлит великим котлом,
И обрамляет мне плечи словно густым, меховым плащом.
Оно солью покрыло кожу, в брюхе его стонет металл
И обнажает зубы в промозглый, свирепый оскал.
Оно щиплет старые раны, вдребезги крошит треснувший сосуд,
Оно нежно, прохладно целует, впивается льдистым холодом в плоть.
Оно бросит врагов о стены, вонзится, глотку зальет, станет бурлящей сталью,
Вскипевшей смолой.
Оно ласкает мне плечи, заливая чужие глаза, оно гладит мне косы и затопляет их уста.
Оно шепчет мне мягкие речи, меда слаще вода, оно коленным железом сбивает лихого врага.
Оно качается меня бурунами, мне воля - морская вода, я молитву к нему читаю
Укрытая пеной у самого дна.
***
Луны оскал и рыжий клык ее скребет небесные просторы,
Она вгрызается в ночные небеса и звездная крупа вихрится подле.
В густых лесах и лихо, и бесов племя. Облизывает тенью сосняк пламя
И поросль клонится ковыля к земле под тяжесть поступи и стелет дымом,
Здесь загустела морось от дождя, покрылись сажей корни - они ступают гордым строем.
Нет слышимого визга, смолкли песни, и пляска в хороводы не ведет.
Луна кусает небо - хрустко дышит и под ногами и копытами скрипит и крошится земля.
Они идут - в них черные знамена, и ножен стройный ряд пылает кровью, алой зорью.
У них броня из оникса и черной стали и шлем венчают гордые рога - на них повешен полумесяц серебра.
Она слюни испускает в небесах и обгладывает кости, чавкая и лая.
Тропинка тлеет под ногами ада, взмывают искры и струится, рдея, пламя.
Бесшумной поступью они выходят в поле - ковыль горит, угарным смогом душит окрест город,
Луна вонзается зубами и рычит утробно, кричит надрывно ворон.
Они поднимут знамена - чернеет горе, и мор бежит с холма и буря на зарнице стонет,
Несется конь - нагар и сажа, и грива сеет семена - белены и веха.
В них праведно гнева буйство янтаря в очах и смерти волчьим лыком затянулось поле.
Копыт неслышный бег и лязг потонут в буре, гремит гроза - с ней войны и пепелища поле.
Ковыль ожил, потухла тропка в боре, рассеял ветер дым - чисто в доле.
