Я буду ждать тебя через три дня, в твое следующее дежурство. А скрипку положи на место — ей тоже нужен отдых.
— Кто здесь? — Сергей пристально вглядывался в темноту, озираясь по сторонам.
— Здесь… здесь… здесь… — затихая в глубине, отозвалось эхо пустых залов.
И снова движение воздуха возле лица, словно его погладили по щеке или… поцеловали…
— Ну, что там? Что там было? — допытывался Николай, когда его напарник вернулся назад после обхода, и они снова включили сигнализацию.
— А ты в мониторы ничего не видел? — поинтересовался Сергей, стараясь спрятать счастливые глаза.
— Ничего особенного. Видел только, как ты входишь и выходишь, — пожал плечами тот в ответ. В сущности, что он мог такого увидеть?
«Ты не видел, как я играл?» — чуть не слетело у Сергея с языка, но спросил он совсем иное: — Давай после смены, когда кассеты будут менять, посмотрим внимательно, что все-таки происходило в зале.
— Давай, — согласился тот и снова пожал плечами, не понимая, что такого хочет рассмотреть Сергей на записи…
— Вот видишь? Ничего не происходит. Ты стоишь и пытаешься что-то рассмотреть, даже не шевелишься, — тыкал пальцем в экран компьютера Николай.
Сергей и без его уточнений и комментариев видел, что он стоит и не шевелится. Сорок минут стоит, не шевелясь. А на самом деле он играл, играл с таким упоением, какого никогда не было. А на записи этого нет. Нет. Она не повреждена и не стерта — в углу мерно отсчитывались секунды, минуты. Целых сорок минут блаженства. Его тело находилось на земле, а душа вместе с музыкой — на небесах.
Сергей не поверил своим глазам, пробежав глазами по листу зачисленных на кафедру скрипки и альта — его определили к профессору Владимиру Петровичу Быстрицкому, лучшему педагогу консы, воспитавшему более двадцати лауреатов различных международных конкурсов. Сергей, закрыв глаза и улыбаясь своим мыслям, пытался вспомнить все звания и титулы своего будущего преподавателя — заслуженный педагог, заслуженный артист России, первый скрипач, первый… первый… первый…
Он тоже хотел бы стать таким же. Слезы счастья потекли по щекам из-под прикрытых ресниц, Сергей не смог совладать с эмоциями. Он никогда не мог с ними справляться. Все, помимо музыки, вызывало у него шквал различных чувств и эмоций. Все, что не касалось музыки. И только музыка оставалась для разума, все остальное — для души.
— Вам плохо? — плеча Сергея коснулась теплая девичья рука.
— Нет, мне хорошо, — он открыл глаза и посмотрел на девушку, остановившуюся с ним рядом. Она была прелестна — невысокая стройная фигурка, каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, открытое лицо, встревоженный взгляд раскосых серых глаз, чуть пухлые губы, тронутые доброжелательной улыбкой. Такую хотелось носить на руках…
Сергей вдруг почувствовал, что влюбился, влюбился с первого взгляда. Если она сейчас уйдет, то он себе никогда этого не простит. Он тут же стал придумывать причину, чтобы задержать ее.
— Меня зачислили в консерваторию, — наконец сказал он первое, что пришло на ум. — А вы уже учитесь здесь?
— Да, — просто ответила она, — на второй курс перешла. Я на вокальном отделении обучаюсь.
— Вы поете? — то ли спросил, то ли уточнил Сергей мечтательно. Он сам пел иногда, затершись в ванной, как Лемешев в известном фильме, но на суд зрителей никогда бы не вынес свое пение. Он много чего не вынес бы на суд зрителей, даже свою игру, считая ее недостаточно совершенной. Но теперь под руководством такого признанного мастера он и сам добьется высочайшего мастерства. По крайней мере, он на это очень сильно надеялся. Он всегда знал, что надо надеяться и верить.
— Я бы хотел ваше пение как-нибудь послушать. Мне кажется оно совершенно, как и вы, — произнес Сергей и улыбнулся девушке.
— Скажете тоже, — вдруг смутилась она и потупила взгляд.
А Сергей снова принялся судорожно придумывать, что бы такое сказать, чтобы продолжить знакомство. Он так не хотел, чтобы девушка ушла. Но судя по всему, и она не спешила расстаться просто так с ним.
Молчание затягивалось.
— Ольга, — произнесла девушка и протянула ему руку.
— Сергей, — ответил он. Бережно взял ее маленькую ручку в свои ладони и, поднеся к своим губам, поцеловал ее…
Потом он много раз целовал Ольгу, Олюшку, как он называл ее, но этот первый поцелуй помнил всегда…
— Вот вы какой, Сергей Шереметев, — Владимир Петрович Быстрицкий обошел кругом, своего нового студента, вытянувшегося перед ним по стойке смирно.
Но не только он рассматривал Сергея, но и тот внимательно изучал своего нового педагога.
— Так вот вы какой, Сергей Шереметев, — повторил Владимир Петрович и прикоснулся сначала к растрепанным вихрам своего студента, провел руками по его широким плечам, бицепсам, крепкой груди, немного задержался на узкой талии. — Сколько надо времени проводить в спортзале, тягая тяжести, чтобы иметь такую фигуру? — поинтересовался он не без сарказма.
— Сорок пять минут в день, — ответил совершенно серьезно Сергей. Ему было непонятно и неприятно недовольство педагога. — В бассейне, а не в спортзале.
— Ах, в бассейне, — смилостивился Владимир Петрович.
Конечно, в бассейне, где же еще, ведь дедушка запретил ему заниматься и футболом, и хоккеем, и лыжами, словом, всем, где можно получить травму по неосторожности рук, ног или спины. Для скрипача нужно беречь все, практически весь организм.
Сергей Быстрицкому понравился еще до первых нот, сыгранных им. Таких студентов у него до сих пор не было. «Такие бабам нравятся», — шевельнулась у него ревнивая мысль. Раньше ему студиозы попадались в основном задохлики, отдававшиеся всего себя музыке и только ей. А в этом чувствовался костяк, стержень. И не только из-за немаленького роста или широких плеч — сила ощущалась во всей его фигуре, внутренняя сила.
Быстрицкий тоже понравился Сергею. До этого у него были либо старые несколько неопрятные профессора, ничем кроме музыки не интересовавшиеся, либо немолодые профессорши со стянутыми в узел седыми редкими волосами. А этот сорокалетний мужчина, никак не старше, со стильной стрижкой и чуть посеребренными сединой висками, выглядел настоящим пижоном, следившим не только за новыми музыкальными тенденциями, но и за новинками моды.
Сергею даже стало несколько стыдно за свой мешковатый не совсем новый костюм. Лучше бы он пришел на первое занятие не в нем, а как обычно, в джинсах и рубашке от Армани, что привозили ему родители из-за границы. У него даже концертный костюм был от Карло Пиньятелли, который он надевал ровно один раз. Конечно, костюм очень экстравагантен для обыденной жизни, но, по крайней мере, как выяснилось, он бы не чувствовал себя не в своей тарелке.
— Звонил ваш дедушка, — начал Владимир Петрович, завершив осмотр Сергея.
— Мой дедушка? — опешил тот.
— Ну, если профессор Борис Петрович Шереметев — ваш дедушка, то звонил он и просил заниматься с вами дополнительно.
— А мне нужно заниматься дополнительно? Я не справляюсь? — съехидничал Сергей. Он взрослый, точнее совершеннолетний, вполне самостоятельный, чтобы самому решать, нужны ему дополнительные занятия или нет. Ну, сколько деду можно его контролировать и давать советы его педагогам?
— Пока не знаю, — мягко улыбнулся Владимир Петрович. — Сейчас прослушаю вас и решу, удовлетворить просьбу Бориса Петровича или отклонить.
«Просьбу… Если бы просьбу», — хмыкнул Сергей.
Он щелкнул футляром, чтобы извлечь оттуда инструмент, и прежде чем к нему прикоснуться, потер руки, заставляя включиться мозг — итак, смычок в правую руку, скрипку в левую. И никак не наоборот.
Сергей долго укладывал скрипку на плече, чтобы собраться с мыслями, затем взмахнул смычком и заиграл технически сложную вещь, которую играл на выпускных экзаменах, — «Блестящий полонез» ля-мажор Г. Венявского .
«На первых фанфарных нотах руки сближаются друг с другом с одной скоростью, как бы стремясь встретиться на уровне носа. Играя этот эпизод в начале и особенно, когда эта фанфара повторяется в двухоктавном изложении, нужно скорректировать работу предплечий сначала на короткий отрезок, а затем на вдвое больший в левой руке. Но это не представляет никакой сложности», — четко отработал мозг.
Сергей ни разу не ошибся, не сфальшивил. Он опустил смычок и скрипку, ожидая вердикта своего педагога.
— Что же, — обошел его кругом Владимир Петрович, — с технической точки зрения, вы безукоризненны. Но никогда вам не будут рукоплескать концертные залы Вены и Парижа — вы стеснительны, словно боитесь ошибиться и получить неодобрение, в данном случае от меня.
Он потрогал напряженные плечи Сергея.
— Посмотрите, как вы стоите. Вы зажаты, а отсюда нет легкости исполнения. В чем заключена легкость? В том, что выберете все более верхние ноты, а слушатели не замирают в ожидании, что исполнитель «даст петуха». В вашем случае такая легкость не ощущается. Вам не удалось убедить меня, что музыка льется с небес, а не из скрипки. Вы должны слиться со скрипкой, стать с ней одним целым.
Владимир Петрович обошел его еще раз.
— Видимо, прав ваш дедушка — вам потребуются дополнительные занятия…
— Серега, — окликнул Николай своего напарника. Они по очереди следили за мониторами дворца, не оставляя их без присмотра ни на минуту.
— Смотри, в зале музыкальной коллекции опять какое-то движение, — произнес он и поежился.
— Я схожу, — тотчас отозвался Сергей. Он все дни, пока не дежурил, и сегодня, вглядываясь в мониторы, ждал этого странного движения.
Уже нигде не задерживаясь, с шага переходя на бег, добрался до нужного зала и взял скрипку в руки.
— Играй, — попросил чуть слышно голос.
Сегодня все инструменты молчали, ожидая необыкновенной игры Сергея.
— Каприз номер пять Николо Паганини, — напомнил голос, словно знал, что хотел сыграть и не решался музыкант.
«Ненавистное произведение», — пронеслось в голове у Сергея, но противиться странному голосу он не мог.
— Смычком старайся двигать правильно, — наставлял мягко голос, когда, приложив скрипку к плечу, Сергей попытался извлечь первые ноты. — Не сверху-вниз, все же не дрова пилишь, а горизонтально — рассмеялся тихо голос. — Разверни предплечье и кисть правой руки. Почувствуй рукой струны.
Сергей ощутил себя пятилетним мальчишкой, впервые взявшим в руки скрипку, а не музыкантом, всего год не доучившимся в консерватории.
Он не стал играть то, что безумно хотел попробовать исполнить, как того от него когда-то требовали, а как первоклассник, водил и водил смычком, наигрывая простенькие упражнения, быстро перебирая пальцами здоровой руки по струнам, стараясь не разрывать контакт со скрипкой.
— Молодец, умница, — похвалил его голос по прошествии некоторого времени. — Урок окончен…
— Что ты там делал сорок пять минут? — спросил напарник, когда тот вернулся в комнату охраны к мониторам.
«Сорок пять минут, как в детстве», — с трудом удалось Сергею сдержать улыбку.
— Проверил, откуда сквозняк и почему тяжелые портьеры колышутся.
— Нашел? — Николай спросил просто так. Он сам после дежурства все проверил — окна плотно заперты и опечатаны, просто неоткуда дуть…
Так и повелось — как только они заступали на дежурство, Сергей сразу отправлялся в зал музыкальных инструментов, не дожидаясь никаких непонятных перемещений там, проводил там около часа. После его возвращения, как правило, ничего не происходило.
— Плохо, очень плохо, — Владимир Петрович, постучал по пюпитру смычком, предлагая сыграть Сергею никак не поддающийся пассаж еще раз, но уже вместе с ним.
— Плохо, — продолжил он после того, как тому все же удалось ни разу не ошибиться.
— Почему плохо? — неуверенно улыбнувшись, поинтересовался Сергей. Ему казалось, что наоборот, все просто прекрасно, даже несмотря на то, что учеба движется туго. У него же получается. Он старается.
Индивидуальные дополнительные занятия с педагогом не проходили даром, на курсе его считали лучшим студентом и даже планировали после удачно сданной первой сессии пригласить в студенческий симфонический оркестр. Владимир Петрович, правда, был категорически против этого, считая, что его студент еще не готов играть в коллективе. Сольно, пожалуй, смог бы выступать на сцене, но не в составе оркестра. Он пока так и не смог понять, чего не хватает его прилежному ученику?
— Ты не стремишься к славе, и покорению всего мира своей музыкой. Ты играешь не ради славы, не ради людей и даже не ради себя. Но ты не играешь и ради самой музыки. Почему? — говоривший быстро и пафосно Быстрицкий попытался заглянуть в глаза Сергею, но тот стоял, потупившись, сжимая смычок и скрипку, не зная, что ответить тому. Сказать правду о своей леворукости или по-прежнему пытаться играть разумом, пытаясь максимально сконцентрироваться, а не раствориться в музыке?
— Ты должен играть на струнах человеческих душ, постепенно сменяя мелодию и ритм. Не на скрипке, а на струнах человеческих душ. Пойми это, прочувствуй. Они должны услышать музыку ангелов, небес, а не инструмента, — Владимир Петрович поднял руку вверх, указывая туда, откуда, по его мнению, должна литься музыка. О музыке небес он Сергею говорил практически на каждом занятии.
— Иди, на сегодня достаточно, — махнул рукой Быстрицкий. Он сердился и на себя, и на него одновременно. Ему нужен этот талантливый студент, его сила, его полная противоречивых и настоящих чувств душа, которую он почему-то не раскрывает. Что ему души других студентов, которые не обладают и толикой таланта Сергея? Но он так и останется ремесленником от музыки, если не раскроется. А он, Владимир Петрович, должен ему помочь. Ему нужен лучший из лучших. И он должен из него этого лучшего сделать, сотворить. Педагоги воплощаются в своих учениках.
Владимир Петрович устало опустился на стул, оседлав его и обняв высокую спинку. Кто его ученик? Чистый и нежный, словно нераскрывшийся бутон.
— Да ты поэт, Быстрицкий, — цинично фыркнул Владимир Петрович. — Так покажи ему другую сторону жизни, заставь почувствовать порочность желаний, заставь грешить, заставь захотеть денег, славы, женщин! Заставь его душу страдать и метаться. Заставь выбирать между добром и злом. Это должно отразиться страстью и в музыке! Не может не отразиться…
— Мы с вами пойдем сегодня в ресторан после занятий, — сообщил Быстрицкий Сергею на следующем занятии.
— Я не могу, — растерялся тот, мгновенно прекратив игру. — У меня нет денег и мне нечего надеть.
— Я вас приглашаю. У меня очередной юбилей творческой деятельности… А вот с одеждой помочь не смогу, — Владимир Петрович негромко рассмеялся. — Вы шире меня в плечах, да и ростом повыше будете. Но если в вашем гардеробе найдется концертный костюм и белая рубашка, то они будут весьма уместны в том заведении…
На свидания с Олюшкой Сергей так тщательно не собирался, как в тот вечер. Он перебрал и перемерил почти все рубахи, что у него были, отбраковывая одну за другой. В конце концов, остановился на кремовой, почти белой, с высоким воротником, как у английских аристократов, и небольшими кружевными манжетами, которые весьма игриво высовывались из рукавов стильного блестяще-антрацитового в мелкую, едва заметную полоску, концертного костюма. Сергей критически осмотрел себя в зеркало — несколько вычурно, но в музыкальной среде должно смотреться неплохо.
— Кто здесь? — Сергей пристально вглядывался в темноту, озираясь по сторонам.
— Здесь… здесь… здесь… — затихая в глубине, отозвалось эхо пустых залов.
И снова движение воздуха возле лица, словно его погладили по щеке или… поцеловали…
— Ну, что там? Что там было? — допытывался Николай, когда его напарник вернулся назад после обхода, и они снова включили сигнализацию.
— А ты в мониторы ничего не видел? — поинтересовался Сергей, стараясь спрятать счастливые глаза.
— Ничего особенного. Видел только, как ты входишь и выходишь, — пожал плечами тот в ответ. В сущности, что он мог такого увидеть?
«Ты не видел, как я играл?» — чуть не слетело у Сергея с языка, но спросил он совсем иное: — Давай после смены, когда кассеты будут менять, посмотрим внимательно, что все-таки происходило в зале.
— Давай, — согласился тот и снова пожал плечами, не понимая, что такого хочет рассмотреть Сергей на записи…
— Вот видишь? Ничего не происходит. Ты стоишь и пытаешься что-то рассмотреть, даже не шевелишься, — тыкал пальцем в экран компьютера Николай.
Сергей и без его уточнений и комментариев видел, что он стоит и не шевелится. Сорок минут стоит, не шевелясь. А на самом деле он играл, играл с таким упоением, какого никогда не было. А на записи этого нет. Нет. Она не повреждена и не стерта — в углу мерно отсчитывались секунды, минуты. Целых сорок минут блаженства. Его тело находилось на земле, а душа вместе с музыкой — на небесах.
ГЛАВА 3
Сергей не поверил своим глазам, пробежав глазами по листу зачисленных на кафедру скрипки и альта — его определили к профессору Владимиру Петровичу Быстрицкому, лучшему педагогу консы, воспитавшему более двадцати лауреатов различных международных конкурсов. Сергей, закрыв глаза и улыбаясь своим мыслям, пытался вспомнить все звания и титулы своего будущего преподавателя — заслуженный педагог, заслуженный артист России, первый скрипач, первый… первый… первый…
Он тоже хотел бы стать таким же. Слезы счастья потекли по щекам из-под прикрытых ресниц, Сергей не смог совладать с эмоциями. Он никогда не мог с ними справляться. Все, помимо музыки, вызывало у него шквал различных чувств и эмоций. Все, что не касалось музыки. И только музыка оставалась для разума, все остальное — для души.
— Вам плохо? — плеча Сергея коснулась теплая девичья рука.
— Нет, мне хорошо, — он открыл глаза и посмотрел на девушку, остановившуюся с ним рядом. Она была прелестна — невысокая стройная фигурка, каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, открытое лицо, встревоженный взгляд раскосых серых глаз, чуть пухлые губы, тронутые доброжелательной улыбкой. Такую хотелось носить на руках…
Сергей вдруг почувствовал, что влюбился, влюбился с первого взгляда. Если она сейчас уйдет, то он себе никогда этого не простит. Он тут же стал придумывать причину, чтобы задержать ее.
— Меня зачислили в консерваторию, — наконец сказал он первое, что пришло на ум. — А вы уже учитесь здесь?
— Да, — просто ответила она, — на второй курс перешла. Я на вокальном отделении обучаюсь.
— Вы поете? — то ли спросил, то ли уточнил Сергей мечтательно. Он сам пел иногда, затершись в ванной, как Лемешев в известном фильме, но на суд зрителей никогда бы не вынес свое пение. Он много чего не вынес бы на суд зрителей, даже свою игру, считая ее недостаточно совершенной. Но теперь под руководством такого признанного мастера он и сам добьется высочайшего мастерства. По крайней мере, он на это очень сильно надеялся. Он всегда знал, что надо надеяться и верить.
— Я бы хотел ваше пение как-нибудь послушать. Мне кажется оно совершенно, как и вы, — произнес Сергей и улыбнулся девушке.
— Скажете тоже, — вдруг смутилась она и потупила взгляд.
А Сергей снова принялся судорожно придумывать, что бы такое сказать, чтобы продолжить знакомство. Он так не хотел, чтобы девушка ушла. Но судя по всему, и она не спешила расстаться просто так с ним.
Молчание затягивалось.
— Ольга, — произнесла девушка и протянула ему руку.
— Сергей, — ответил он. Бережно взял ее маленькую ручку в свои ладони и, поднеся к своим губам, поцеловал ее…
Потом он много раз целовал Ольгу, Олюшку, как он называл ее, но этот первый поцелуй помнил всегда…
— Вот вы какой, Сергей Шереметев, — Владимир Петрович Быстрицкий обошел кругом, своего нового студента, вытянувшегося перед ним по стойке смирно.
Но не только он рассматривал Сергея, но и тот внимательно изучал своего нового педагога.
— Так вот вы какой, Сергей Шереметев, — повторил Владимир Петрович и прикоснулся сначала к растрепанным вихрам своего студента, провел руками по его широким плечам, бицепсам, крепкой груди, немного задержался на узкой талии. — Сколько надо времени проводить в спортзале, тягая тяжести, чтобы иметь такую фигуру? — поинтересовался он не без сарказма.
— Сорок пять минут в день, — ответил совершенно серьезно Сергей. Ему было непонятно и неприятно недовольство педагога. — В бассейне, а не в спортзале.
— Ах, в бассейне, — смилостивился Владимир Петрович.
Конечно, в бассейне, где же еще, ведь дедушка запретил ему заниматься и футболом, и хоккеем, и лыжами, словом, всем, где можно получить травму по неосторожности рук, ног или спины. Для скрипача нужно беречь все, практически весь организм.
Сергей Быстрицкому понравился еще до первых нот, сыгранных им. Таких студентов у него до сих пор не было. «Такие бабам нравятся», — шевельнулась у него ревнивая мысль. Раньше ему студиозы попадались в основном задохлики, отдававшиеся всего себя музыке и только ей. А в этом чувствовался костяк, стержень. И не только из-за немаленького роста или широких плеч — сила ощущалась во всей его фигуре, внутренняя сила.
Быстрицкий тоже понравился Сергею. До этого у него были либо старые несколько неопрятные профессора, ничем кроме музыки не интересовавшиеся, либо немолодые профессорши со стянутыми в узел седыми редкими волосами. А этот сорокалетний мужчина, никак не старше, со стильной стрижкой и чуть посеребренными сединой висками, выглядел настоящим пижоном, следившим не только за новыми музыкальными тенденциями, но и за новинками моды.
Сергею даже стало несколько стыдно за свой мешковатый не совсем новый костюм. Лучше бы он пришел на первое занятие не в нем, а как обычно, в джинсах и рубашке от Армани, что привозили ему родители из-за границы. У него даже концертный костюм был от Карло Пиньятелли, который он надевал ровно один раз. Конечно, костюм очень экстравагантен для обыденной жизни, но, по крайней мере, как выяснилось, он бы не чувствовал себя не в своей тарелке.
— Звонил ваш дедушка, — начал Владимир Петрович, завершив осмотр Сергея.
— Мой дедушка? — опешил тот.
— Ну, если профессор Борис Петрович Шереметев — ваш дедушка, то звонил он и просил заниматься с вами дополнительно.
— А мне нужно заниматься дополнительно? Я не справляюсь? — съехидничал Сергей. Он взрослый, точнее совершеннолетний, вполне самостоятельный, чтобы самому решать, нужны ему дополнительные занятия или нет. Ну, сколько деду можно его контролировать и давать советы его педагогам?
— Пока не знаю, — мягко улыбнулся Владимир Петрович. — Сейчас прослушаю вас и решу, удовлетворить просьбу Бориса Петровича или отклонить.
«Просьбу… Если бы просьбу», — хмыкнул Сергей.
Он щелкнул футляром, чтобы извлечь оттуда инструмент, и прежде чем к нему прикоснуться, потер руки, заставляя включиться мозг — итак, смычок в правую руку, скрипку в левую. И никак не наоборот.
Сергей долго укладывал скрипку на плече, чтобы собраться с мыслями, затем взмахнул смычком и заиграл технически сложную вещь, которую играл на выпускных экзаменах, — «Блестящий полонез» ля-мажор Г. Венявского .
«На первых фанфарных нотах руки сближаются друг с другом с одной скоростью, как бы стремясь встретиться на уровне носа. Играя этот эпизод в начале и особенно, когда эта фанфара повторяется в двухоктавном изложении, нужно скорректировать работу предплечий сначала на короткий отрезок, а затем на вдвое больший в левой руке. Но это не представляет никакой сложности», — четко отработал мозг.
Сергей ни разу не ошибся, не сфальшивил. Он опустил смычок и скрипку, ожидая вердикта своего педагога.
— Что же, — обошел его кругом Владимир Петрович, — с технической точки зрения, вы безукоризненны. Но никогда вам не будут рукоплескать концертные залы Вены и Парижа — вы стеснительны, словно боитесь ошибиться и получить неодобрение, в данном случае от меня.
Он потрогал напряженные плечи Сергея.
— Посмотрите, как вы стоите. Вы зажаты, а отсюда нет легкости исполнения. В чем заключена легкость? В том, что выберете все более верхние ноты, а слушатели не замирают в ожидании, что исполнитель «даст петуха». В вашем случае такая легкость не ощущается. Вам не удалось убедить меня, что музыка льется с небес, а не из скрипки. Вы должны слиться со скрипкой, стать с ней одним целым.
Владимир Петрович обошел его еще раз.
— Видимо, прав ваш дедушка — вам потребуются дополнительные занятия…
— Серега, — окликнул Николай своего напарника. Они по очереди следили за мониторами дворца, не оставляя их без присмотра ни на минуту.
— Смотри, в зале музыкальной коллекции опять какое-то движение, — произнес он и поежился.
— Я схожу, — тотчас отозвался Сергей. Он все дни, пока не дежурил, и сегодня, вглядываясь в мониторы, ждал этого странного движения.
Уже нигде не задерживаясь, с шага переходя на бег, добрался до нужного зала и взял скрипку в руки.
— Играй, — попросил чуть слышно голос.
Сегодня все инструменты молчали, ожидая необыкновенной игры Сергея.
— Каприз номер пять Николо Паганини, — напомнил голос, словно знал, что хотел сыграть и не решался музыкант.
«Ненавистное произведение», — пронеслось в голове у Сергея, но противиться странному голосу он не мог.
— Смычком старайся двигать правильно, — наставлял мягко голос, когда, приложив скрипку к плечу, Сергей попытался извлечь первые ноты. — Не сверху-вниз, все же не дрова пилишь, а горизонтально — рассмеялся тихо голос. — Разверни предплечье и кисть правой руки. Почувствуй рукой струны.
Сергей ощутил себя пятилетним мальчишкой, впервые взявшим в руки скрипку, а не музыкантом, всего год не доучившимся в консерватории.
Он не стал играть то, что безумно хотел попробовать исполнить, как того от него когда-то требовали, а как первоклассник, водил и водил смычком, наигрывая простенькие упражнения, быстро перебирая пальцами здоровой руки по струнам, стараясь не разрывать контакт со скрипкой.
— Молодец, умница, — похвалил его голос по прошествии некоторого времени. — Урок окончен…
— Что ты там делал сорок пять минут? — спросил напарник, когда тот вернулся в комнату охраны к мониторам.
«Сорок пять минут, как в детстве», — с трудом удалось Сергею сдержать улыбку.
— Проверил, откуда сквозняк и почему тяжелые портьеры колышутся.
— Нашел? — Николай спросил просто так. Он сам после дежурства все проверил — окна плотно заперты и опечатаны, просто неоткуда дуть…
Так и повелось — как только они заступали на дежурство, Сергей сразу отправлялся в зал музыкальных инструментов, не дожидаясь никаких непонятных перемещений там, проводил там около часа. После его возвращения, как правило, ничего не происходило.
ГЛАВА 4
— Плохо, очень плохо, — Владимир Петрович, постучал по пюпитру смычком, предлагая сыграть Сергею никак не поддающийся пассаж еще раз, но уже вместе с ним.
— Плохо, — продолжил он после того, как тому все же удалось ни разу не ошибиться.
— Почему плохо? — неуверенно улыбнувшись, поинтересовался Сергей. Ему казалось, что наоборот, все просто прекрасно, даже несмотря на то, что учеба движется туго. У него же получается. Он старается.
Индивидуальные дополнительные занятия с педагогом не проходили даром, на курсе его считали лучшим студентом и даже планировали после удачно сданной первой сессии пригласить в студенческий симфонический оркестр. Владимир Петрович, правда, был категорически против этого, считая, что его студент еще не готов играть в коллективе. Сольно, пожалуй, смог бы выступать на сцене, но не в составе оркестра. Он пока так и не смог понять, чего не хватает его прилежному ученику?
— Ты не стремишься к славе, и покорению всего мира своей музыкой. Ты играешь не ради славы, не ради людей и даже не ради себя. Но ты не играешь и ради самой музыки. Почему? — говоривший быстро и пафосно Быстрицкий попытался заглянуть в глаза Сергею, но тот стоял, потупившись, сжимая смычок и скрипку, не зная, что ответить тому. Сказать правду о своей леворукости или по-прежнему пытаться играть разумом, пытаясь максимально сконцентрироваться, а не раствориться в музыке?
— Ты должен играть на струнах человеческих душ, постепенно сменяя мелодию и ритм. Не на скрипке, а на струнах человеческих душ. Пойми это, прочувствуй. Они должны услышать музыку ангелов, небес, а не инструмента, — Владимир Петрович поднял руку вверх, указывая туда, откуда, по его мнению, должна литься музыка. О музыке небес он Сергею говорил практически на каждом занятии.
— Иди, на сегодня достаточно, — махнул рукой Быстрицкий. Он сердился и на себя, и на него одновременно. Ему нужен этот талантливый студент, его сила, его полная противоречивых и настоящих чувств душа, которую он почему-то не раскрывает. Что ему души других студентов, которые не обладают и толикой таланта Сергея? Но он так и останется ремесленником от музыки, если не раскроется. А он, Владимир Петрович, должен ему помочь. Ему нужен лучший из лучших. И он должен из него этого лучшего сделать, сотворить. Педагоги воплощаются в своих учениках.
Владимир Петрович устало опустился на стул, оседлав его и обняв высокую спинку. Кто его ученик? Чистый и нежный, словно нераскрывшийся бутон.
— Да ты поэт, Быстрицкий, — цинично фыркнул Владимир Петрович. — Так покажи ему другую сторону жизни, заставь почувствовать порочность желаний, заставь грешить, заставь захотеть денег, славы, женщин! Заставь его душу страдать и метаться. Заставь выбирать между добром и злом. Это должно отразиться страстью и в музыке! Не может не отразиться…
— Мы с вами пойдем сегодня в ресторан после занятий, — сообщил Быстрицкий Сергею на следующем занятии.
— Я не могу, — растерялся тот, мгновенно прекратив игру. — У меня нет денег и мне нечего надеть.
— Я вас приглашаю. У меня очередной юбилей творческой деятельности… А вот с одеждой помочь не смогу, — Владимир Петрович негромко рассмеялся. — Вы шире меня в плечах, да и ростом повыше будете. Но если в вашем гардеробе найдется концертный костюм и белая рубашка, то они будут весьма уместны в том заведении…
На свидания с Олюшкой Сергей так тщательно не собирался, как в тот вечер. Он перебрал и перемерил почти все рубахи, что у него были, отбраковывая одну за другой. В конце концов, остановился на кремовой, почти белой, с высоким воротником, как у английских аристократов, и небольшими кружевными манжетами, которые весьма игриво высовывались из рукавов стильного блестяще-антрацитового в мелкую, едва заметную полоску, концертного костюма. Сергей критически осмотрел себя в зеркало — несколько вычурно, но в музыкальной среде должно смотреться неплохо.
