— Мон шер, ты прекрасен!
— Вика, не стебись, — поморщился он. — Мне страшно!
— Иди ты! — фальшиво удивилась Вика. — А бросить пить не страшно? Давай, очаровывай их! Тебе три месяца картин наверстать надо.
Матвей судорожно вздохнул и кивнул:
— Поехали...
Журналисты долго насиловали его в обе половинки мозга, задавали каверзные вопросы, пытались вывести на чистую воду, но остались с носом. Где-то в глубине души, очень глубоко, Матвей понимал их и сочувствовал их страданиям, но разбил все надежды на небольшой локальный скандальчик. Спрашивали про похищение — а похищения не было, сам удалился от мира, сам пришел в милицию отменить розыск и заявление "против Х", которое подала прекрасная гламурная Нелли в искусно вызванных слезах. Спрашивали про Нелли — отказался обсуждать отсутствующих и посоветовал почитать сплетни в глянцевых журналах. Спрашивали — ехидно и с издевками — про бывшую работу Ксюши, на что та с милой улыбкой изящно и культурно послала журналистов в познавательный эротический поход.
Когда личные темы иссякли, спросили и о картинах, но уже как-то вяло. Вика вякнула шепотом, что все пропало, что без пороков и странностей Матвей нахрен никому не будет нужен, на что тот отмахнулся и с широкой улыбкой выдал вдохновенную четырехэтажную тираду о световой концепции и игре кистью с цветами. Журналисты быстро заскучали и тараканами разбежались к фуршету, на ходу разбирая шампанское с подносов невозмутимых официантов.
Вот тогда Матвей вздохнул, почти не скрывая облегчения, и повел Ксюшу под руку по аллее галереи. Критики с завороженными лицами скучковались перед серией картин и рисунков, простенько и со вкусом объединенных под названием "Война". Интеллигентного вида дамочек в модных роговых очках и нетрадиционной ориентации мужчин в повязанных на шее цветных шарфиках колбасило от простоты и точности переданных на холстах эмоций. Они однозначно не знали, что сказать и каким умным словом обозвать это "художественное падение Белинского". Питерский бомонд явно скучал по пятнам, квадратным кругам и прочим изыскам вроде тени от жалюзей, и затравленно озирался в поисках какой-нибудь мало-мальской, ни к селу ни к городу поставленной точки.
Матвею было плевать на критиков. Обняв Ксюшу за талию, он смотрел на ту самую, законченную еще в заточении, картину разрушенной бомбами Приштины. В центре лежала убитая девушка, словно куча ненужного тряпья, словно огромная подстреленная птица, такая прекрасная и величественная в полете и такая уродливая в смерти. Из тела девушки, наполовину закрывая белесым туманом разметавшиеся по обожженной траве черные волосы, взлетала ее душа. Оборачиваясь на руины родного города, на сожженные взрывами дома, чуть неправильное, но оттого не менее красивое лицо было полно сожаления и грусти. Глаза девушки смотрели на остающегося в бренном мире войны, упавшего на колени от отчаянья и боли, молодого десантника в запачканной кровью и грязью тельняшке и сбитом на затылок голубом берете. Он был всего лишь маленькой фигуркой на большом холсте, главным образом картины оставалась летящая с неохотой в небеса непорочная душа любимой девушки.
Ксюша вздохнула, прижимаясь к мужу:
— У меня всегда мурашки по коже, когда я смотрю на "Ангела"...
Матвей промолчал. Он знал почему. Ведь Ксюша была рядом с ним все время, пока он мучал себя этим своеобразным мазохистским психанализом, рисовал сквозь слезы, бился с боксерской грушей от бессилия перед смертью и собственного бессилия перед картиной. Ксюша молилась в один голос рядом с ним после задушевной беседы по телефону с отцом Никодимом, гладила Матвея по волосам, пока он беспокойно спал, мучимый кошмарами, отдавала свое тело данью за его страдания, слушала сбивчивые рассказы о Югославии, о Милене и о смерти… Они все прошли вместе. Матвей уже не мог представить свою жизнь без Ксюши. И поэтому, как только железная входная дверь наконец распахнулась перед ним, повел девушку прямиком в ЗАГС, минуя милицию.
— Моя муза, моя козявка, — шепнул он Ксюше в пряди светлых волос, — я задолжал тебе по-крупному!
— Пожалуй, я возьму долг натурой, — усмехнулась Ксюша. — Все равно никто ничего не купит сегодня, ты наконец-то станешь нормальным, талантливым и бедным художником!
Матвей хотел притвориться разгневанным, но их беседу прервала Вика:
— Хорош лизаться, голубки! Там один сумасшедший хочет купить всю "Войну"!
— Не продается, — лениво качнул головой Матвей. — И не обсуждается.
— Матюшечка! — взмолилась вспотевшая от ужаса Вика. — Такие деньги! Ну помнишь "Зеленую точку"? Прибавь два нуля сзади! Ну?!
Аргумент пропал даром. Матвей лишь удобнее устроил руку на талии Ксюши и поменял угол взгляда на "Ангела". Ксюша сердито глянула на Вику:
— Ты агент или уборщица? Всучи ему "Призрак двери" и все ужастики иже с ним, пусть пугается на здоровье за свои же деньги!
Вика, посопротивлявшись для порядку, прониклась идеей, но отходя буркнула достаточно громко, чтобы девушка услышала:
— Все-таки Нелли была сговорчивей...
— Хочешь, я поменяю агента? — задумчиво спросил Матвей. Ксюша тихо засмеялась:
— Да куда ж ты без Вики! К тому же она права...
Матвей покачал головой, косясь на принявших свой обычный самоуверенный вид критиков:
— Без тебя я никуда… Поехали домой.
Уже на выходе он серьезно бросил оторопевшей Вике и изумившемуся покупателю:
— Продашь войну — сожгу все картины!
* * *
Августовское жаркое солнце томно блестело в блекло-голубом небе, почти над головами, уже не в зените, но еще высоко. Листья березы тихонько шелестели под легким, почти невесомым ветерком, создавая иллюзию прохлады. На старенькой деревянной даче царила тишина, лишь изредка прерываемая далеким лаем потревоженной собаки или вялым жужжанием одинокой пчелы.
Матвей встал с табуретки, отошел на пару шагов от мольберта, пытаясь понять, что ему не нравится в картине. Фиг поймешь… Вроде все прекрасно, но что-то не так. Причем заметное что-то, не маленькая деталька. Глаза отказывались сотрудничать, и Матвей вздохнул, отложив кисть.
— Самый лучший муж в мире, — нежный голосок позвал его с кресла, и Матвей улыбнулся Ксюше. Она сидела в старом потрепанном кресле, которое он перевез сюда из питерской квартиры только из-за его удобства для жены. Ксюша спустила поджатые ноги на пол и неловко выпрямилась. Большой живот мешал ей сидеть, и Матвей сердито спросил:
— Ну? И чего встаешь?
— Йогурта захотелось… — виновато ответила Ксюша.
— Ну так принесу! — буркнул он. — Это не ребенок, это помесь бегемота с крокодилом какая-то...
— Нормальный ребенок, — удивленно заметила Ксюша. — Хорошо развивается...
— С чем принцессе йогурта?
— Как мило! Я принцесса! — усмехнулась Ксюша, но Матвей качнул головой:
— Не ты, а детеныш бегемота у тебя внутри!
— Пфффф! Хам! — притворно обиделась Ксюша. — За это сделаешь мне йогурт с фисташками! С целыми орешками!
— Может тебе еще соленого огурчика туда накрошить? — съязвил Матвей, но жена неожиданно восхитилась:
— Класс идея! Ты гений!!! Фисташки и огурчик!
Матвей обреченно покачал головой, не решившись высказать своё впечатление от данной смеси. Впрочем, было бы бесполезно. Беременная Ксюша лопала самые ужасные сочетания несочетаемого.
До кухни он дойти не успел. От калитки раздался громкий гнусавый гудок, и веселый голос позвал:
— Мисьё художник! Вам посылка!
Матвей озабоченно нахмурился. Что за внеплановые посылки, интересно, и от кого? Подойдя к пазику почтальона Димы, бесшабашного местного донжуана с кудрявой челкой а ля 60-е годы, Матвей принял на руки большой ящик и от неожиданности чуть не уронил его:
— Дима, что это за хрень?
— Бренчит, — доверительно ответил ему на ухо почтальон. — Бутылей вам прислали!
— Нафига? — удивился Матвей. — И кто?
— Сербия! — выразительно поднял большой палец кверху Дима и протянул ручку с бумагой: — Распишитесь тут! Расскажете потом, а?
Кивнув машинально, Матвей понес посылку к крыльцу, напряженно думая, кто бы мог ему прислать бутылки (?) из Сербии.
Ксюша недоуменно уставилась на ящик:
— Что за посылка?
— Знаю не больше твоего, — Матвей пожал плечами, принес из прихожей молоток и принялся отдирать гвозди крышки. Ксюша тяжело встала, принюхиваясь, подошла:
— Мммм как вкусно пахнет!
— Кто мог мне прислать колбасу из Сербии? — проворчал Матвей, снимая крышку. Источник запаха обнаружился сверху — здоровенный, любовно замотанный в промасленную белую бумагу, кусок копченого мяса. Под ним, укутанные в пузырчатый пластик, лежали бутылки вина с этикетками на сербском, бутылки без этикеток, наполненные прозрачной желтоватой жидкостью, бутылки с вроде водой… И листок линованой бумаги.
— Письмо! — ухватилась за него Ксюша.
— Оно нас не спасет, — усмехнулся Матвей. — На что спорим — оно на сербском?
Под ним, укутанные в пузырчатый пластик, лежали бутылки вина с этикетками на сербском, бутылки без этикеток, наполненные прозрачной желтоватой жидкостью, бутылки с вроде водой, а в середине крамоваламь огромная двухлитровая квадратная бутылка Джека Дэниелса… И листок линованой бумаги.
— Письмо! — ухватилась за него Ксюша.
— Оно нас не спасет, — усмехнулся Матвей. — На что спорим — оно на сербском?
— Гугл твой друг! — Ксюша с трудом перегнулась через стол и включила компьютер.
Через пять минут несколько строчек из письма были введены в рабочую строку Гугл Транзлэйтора, и через шесть минут Матвей и Ксюша переглянулись с твердым убеждением, что Гугл напился вчера вечером. Стало ясно, что без нормального переводчика не обойтись.
— Может, Витька кого найдет? — неуверенно взялся за телефон Матвей. Ксюша покачала головой, оглядывая бутылки:
— Этот мужик — твой горячий поклонник! Знает даже марку твоего любимого виски...
— Толку-то, — пожал плечами Матвей. — Вот уже два года как не пью.
— Сын мой, — отозвался в трубке молодой жизнерадостный голос, — давно ты мне не звонил!
— Отец Никодим, мне нужна твоя помощь. И не говори Бог поможет, — усмехнулся Матвей.
— Бог тебя направил ко мне, значит, в моих силах помочь тебе, — серьезно ответил бывший однополчанин. — Говори, что за дело.
— Есть ли у тебя кто-нибудь, кто фурычит по-сербски?
Отец Никодим замялся, потом ответил, словно и нехотя, но по долгу перед Богом:
— Есть у меня одна прихожанка… Йована, вдова. Она из Косова, по-русски говорит достаточно хорошо… А что требуется от нее?
— Да письмо перевести, из Сербии пришла посылка — а кто, что и зачем, мы не поняли!
— Сын мой, приехал бы сейчас же с Йованой… — церковник снова замялся. — Да, понимаешь… Машина моя уже пятый день в гараже, а на перекладных к вам как-то… Далеко...
— Не мямли, Витька! — строго оборвал друга Матвей. — Сказал же, если что — обращайся ко мне! Че не позвонил сразу? Я бы тебе "Форда" дал, стоит в гараже, пыль собирает...
— Да я сам, сын мой, — спокойно ответил отец Никодим. — Подъедем завтра мы.
— Слушай, я за вами пришлю мою агентшу, ждите ее в церкви, через час устроит?
— Как скажешь, Матвей, — покладисто согласился отец Никодим. — Бог тебе в помощь.
Разговор с Викой получился, как всегда, короткий и полный точек. Через час подъехать к Троицкому собору, забрать ожидающих там мужчину в рясе и женщину в мирском и привезти на дачу, спасибо, до скорого. Вика не сопротивлялась, хотя в самом конце разговора Матвей уловил невнятное бормотание склочного характера.
Полтора часа прошли в домашней суете. Ксюша получила-таки свой йогурт с фисташками и соленым огурчиком, а Матвей постарался накрыть какой-никакой стол из припасов, привезенных из города. В Косове его всегда принимали за скатертью-самобранкой, и ударить в грязь лицом перед сербкой не хотелось. Заключительным аккордом стала открытая бутылка желтоватого алкоголя, обычной жгучей сербской ракии.
Гости появились точно вовремя. Отец Никодим, высокий, широкоплечий и улыбающийся, словно сошедший с русского лубка, добрый молодец, за последние годы отрастил аккуратную бородку и слегка поправился. Глаза его, прозрачно-голубые, к которым так шла когда-то бесшабашная десантская тельняшка, светились теперь особым благостным светом, а ладонь то и дело касалась большого витиеватого серебяного креста на груди.
Спутница его, молоденькая и просто одетая женщина, робко жалась к дверям, держа объемистый сверток у груди. Скромный темный платок, обнимающий тонкое изящное лицо, завязанный концами на шее, придавал ей вид монашки. Когда Ксюша подошла чмокнуть ее в щеку, женщина смущенно протянула ей пакет:
— Вот… Примите маленькое угощение...
— Спасибо, — откликнулась Ксюша, принимая пакет. — Как вкусно пахнет!
— Пита! — подмигнул отец Никодим Матвею. — Йована делает лучшую в мире питу!
Его спутница густо покраснела, глядя на священника преданными глазами. Матвей усмехнулся, ничего не сказав, и жестом пригласил всех на террасу.
Когда они сели за стол, Матвей протянул другу письмо:
— Вот из-за чего я вас позвал.
Отец Никодим, мельком глянув на крупные буквы, передал бумагу Йоване. Та внимательно прочитала первые строчки:
— Это ваш брат?
— Нет у меня брата! — открестился Матвей. — Тем более в Сербии!
— Ну не знаю… — Йована снова покраснела. — Начинается так: здравствуй, мой брат! Пишу тебе, потому что хочу рассказать, что со мной случилось...
Незнакомый косовар Станко был в армии в девяносто девятом году, оставив дома младшую сестру и беременную жену. Во время бомбежки его контузило, и он потерял ссознание. Очнулся много дней спустя и понял, что не помнит ничегошеньки из своей жизни. По странному стечению обстоятельств никто его не узнал, не опознал и не искал. После окончания войны он был вынужден уехать в Сербию и устроиться на работу. Строил дома, копил деньги, был женат, но жена бросила его — не выдержала частые кризисы головной боли, из-за которых он напивался и буянил. Станко не стал алкоголиком, более того — вылечил голову и поставил собственный дом, завел хозяйство. Однажды вечером он увидел по телевизору репортаж с русской выставки, где показывали серию картин посвященных войне в Косово. При виде одной из картин его мозг словно пронзило электрическим разрядом, и он вспомнил все — войну, жену, сестру… "Ангел" вернул ему память. Станко долго искал, но все же нашел свою семью, оказалось, что жена так и не устроила свою жизнь и одна воспитывала сына-подростка, а сестра погибла в одной из последних бомбардировок Приштины.
Восстановленная семья теперь жила в мире и согласии и желала отблагодарить художника, излечившего амнезию бывшего солдата. Смышленный парнишка нашел все данные на Матвея в интернете, в том числе и адрес в Питере. А почему картина произвела такое впечатление на потерявшего память косовара? Потому что душа убитой девушки имела черты его сестры Милены...
Когда Йована дочитала до этого места, Матвей издал сдавленный стон и схватился за голову:
— Станко! Миленин брат… Как я мог его забыть!
— Неисповедимы пути Господни! — провозгласил молчавший до этого отец Никодим и опрокинул в себя рюмку ракии. — Эх, братишка, хороша сербская самогонка!
— Как это прекрасно! — сложив руки на груди, мечтательным тоном протянула Йована. — Благодаря погибшей сестре вы нашли брата!
