– Ма, ну ты как маленькая. Пока нет. Но когда-нибудь это случится. Прекращай, пожалуйста.
– Ладно, ты девушка у меня большая. И рано или поздно все мы становимся матерями…
Пока поднимались к гинекологу, снова вспомнила тот момент из детства. Везли меня тогда на скорой после укуса, мама держала за руку, что-то шептала и плакала. А я успокаивала её и говорила, что мне совсем не больно. Перед операцией просила, чтобы она не плакала, так как всё обязательно пройдёт хорошо.
Медсестра взяла моё направление и сказала, что надо пройти в смотровую.
Как только вошла туда, мне что-то аж поплохело. Белые стены. Стол, стул, кушетка. И кресло гинекологическое.
– Раздевайтесь, – сказала мне строгая женщина.
– Хорошо. Что, всё снимать? – Было страшно.
– Только бельё, платье можете оставить, просто поднимите его.
Я неуклюже забралась на гинекологическое кресло и села, доктор подошла ко мне.
– Ну, ложитесь, чего вы как в первый раз.
– А это и так в первый раз... на кресле, – промямлила я. Стало очень страшно, отчего-то напал липкий ужас.
– Так вы девственница? – На мой кивок врач всплеснула руками: – Господи, вот заработалась же, даже не спросила. Не бойся, девочка. Ложись. – Она провела пальпацию. - Ну, всё понятно. По моему профилю тут ничего нет. Сейчас выпишу направление, и иди обратно, к хирургу.
Я оделась, она отдала мне лист, где непонятным почерком было что-то выведено. Не успела я разобрать, что написала доктор, как, открыв дверь кабинета, сразу же попала в руки мамы – ждала меня снаружи, стояла какая-то потерянная.
– Мам, ну ты что? Гинеколог ничего не обнаружил. Теперь вот к хирургу.
Когда спускалась по лестнице, боль усилилась, стало трудно идти, голова закружилась. Я остановилась перевести дыхание. «Надо идти, Уляша», – сказала мама, взяв меня под руку. Я почувствовала, как по спине стекает липкий пот.
Мы добрались до хирурга, он внимательно прочитал, что написала гинеколог. Боль уже сконцентрировалась в правой нижней части живота, отдавая куда-то в область пупка. Меня подташнивало, голова кружилась от неприятной слабости, а кожа стала холодной и влажной.
– Острый аппендицит. Тянуть не стоит. Не бойся, девочка. На какие лекарства есть аллергия?
Я пыталась вспомнить, но никак не получалась.
– Спросите у мамы.
Доктор переговорил с мамой, расспросил её обо всём. А я уже была как в тумане и ничего не слышала. От боли, казалось, вот-вот потеряю сознание.
Из приёмного отделения меня сразу забрали в хирургическое. Анализы и предоперационная подготовка прошли в том же тумане. Помню, как что-то спрашивал анестезиолог, как смотрела в потолок и в какой-то момент закрыла глаза.
Проснулась я резко. Голова кружилась. Открыв глаза, почувствовала сухость во рту и тянущее ощущение в области шва. Горло саднило.
– Пить… – попросила я. Хотелось скрыться от света, режущего глаза.
Ко мне подошла медсестра, смочила губы и сказала:
– Пить пока нельзя.
Через какое-то время пришёл доктор, кажется, тот же, что делал операцию. Он осмотрел меня, сказал, что всё хорошо, и через час три меня перевели в общую палату. Проснулась я уже там. Всё неприятно белоснежное. И бледное лицо мамы. Я улыбнулась.
– Девочка моя, доченька, как себя чувствуешь? – Она беспокойно разглядывала моё лицо, наверное, пыталась уловить признаки боли.
– Всё хорошо, мама. Не переживай.
Родненькая моя принесла фрукты и цветы. И хоть я не любила срезанные, но всё равно было приятно.
– Тебе Иннуся и бабушка привет передавали, обещали позвонить. Папа как будто почувствовал, что с тобой что-то не так. Спрашивал, всё ли у нас хорошо.
– И что ты сказала?
– Так и сказала, что в больницу попала с аппендицитом.
Мама заплакала. А я, как тогда в детстве, её успокаивала.
– Ну ведь всё хорошо, масяня… – Так её обычно Картинка зовёт.
– Ты прости меня... Я на эмоциях тогда сказала, что ты играешь на флейте плохо. Ты играешь очень чувственно. Я так не умела на фортепиано... Если это приносит тебе удовольствие, играй. Пусть твоя жизнь сложится так, как хочешь. Я очень тебя люблю... – И я люблю тебя, мам. И вас всех.
За время, проведённое в больнице, интересовались моим самочувствием только Марта и Веник. И, конечно, семья. С сестрёнкой мы много разговаривали по телефону. Да и папа смог дозвониться. Бабушка говорила, что она меня любит, и просила чаще приходить к ней. И предложила, если так уж важно для меня жить отдельно, переехать в её квартиру. Марта сообщила, что забеременела, и я обязана стать крёстной. Я была очень рада. Катя куда-то пропала, но я сама не находила сил на общение с друзьями. Был в этом всём один огромный плюс – я похудела после реабилитации. В зеркало я, наконец, смотрелась с удовлетворением, чувствовала, что красива. И в глубине души очень надеялась быть теперь желанной для единственного парня…
В начале августа написал Антон, поинтересовался, как я. От Веника узнал, что лежала в больнице. Это было неожиданно и приятно. Диалог не продлился долго, я не очень хотела этого общения – боялась, что всё снова резко оборвётся. Но Антон стал писать по несколько раз в день, желать доброго утра и вечера. И неизменно добавлял: «Моё солнце». Я даже стала привыкать к этому, но подумала, что, наверное, не стоит надеяться на лучшее.
Осень, опять осень… Едва ли не самое противоречивое время года: такое красочное и одновременно печальное – природа готовится к зимнему сну, покрытые яркой листвой деревья и кустарники обнажаются, в беспокойном небе то и дело виднеются ровные клинья направляющихся на юг птиц. С каждым днём становится холоднее. А ранним утром на лужах уже тонкая ледяная корочка, да и солнце появляется всё реже и реже. Бывает так, что погода просто идеальна, тогда тихие, тёплые и ясные денёчки не позволяют унывать в ожидании морозной русской зимы. Но неожиданно всё меняется, и ветер приносит дожди вперемешку со снегом. Грустное время. Скучное. Прошлая осень подарила мне ноющую пустоту в душе, сковала сердце льдом. И как его растопить, я не знала. Хотелось чего-то такого… Невероятного. Да хоть звезду с неба! Но ничего не происходило. Какая там любовь? Нет её, я убедилась.
Чуть ли не каждую ночь мне снилось, что я гуляла по Франции, в городе моей мечты – Париже. После очередного такого сна я решила, что надо бы плотно взяться за разговорный французский. Поспрашивала у знакомых, многие сказали, что проще всего поискать в инсте какого-нибудь отзывчивого носителя языка, и в довесок я нашла программу по обмену языковым опытом с французами и англичанами.
Днём я отвлекалась от мыслей кучей дел, но ночью меня изнутри сжигала тоска, разливаясь по венам противной желчью. Любовь – вот что это такое? Нет любви. Нет её… Она исчезла, издохла на месте, как муха, прибитая газетой. «Надо что-то менять в жизни, Уляшка», – просыпаясь, приговаривала я.
Матвей снова часто звонил, уговаривал вернуться в группу, обещал не приставать больше. И почему он просто не оставит меня в покое? Что ж, вернусь. Но поставлю границы.
Но было и то, что радовало моё исстрадавшееся сердечко – сообщения от Антона. Они дарили зыбкую надежду: может, у нас будет второй шанс, в наших таких непростых отношениях? Я как пресловутая бабочка летела на огонь. И порой даже писала ему первая. Вообще, я всё чаще приходила к мысли, что во мне наконец появился стержень. Крепкий. Стальной. И я почувствовала, что могу преодолеть всё. Да и вообще, разве случилось что-то страшное? Ведь у нас все живы и целы. Только немного бабушка приболела. Здоровье, говорит, уже совсем не то. Но ничего серьёзного.
Да, ещё я переехала в бабушкину квартиру и теперь была ближе к семье – родительский дом стоял, напротив. Обычная двухкомнатная хрущёвка со смежными комнатами и совмещённым санузлом, но куда лучше, чем снимать комнату у чужого человека. И ещё имелся очень весомый плюс – до гаражного кооператива, где репетировали ребята, было недалеко идти. Правда, последние квартиранты, съехав, после себя оставили жуткий бардак. Но ничего, за несколько дней я прибралась и стала обживаться. И решила наконец позвонить Максиму. Как только он поздоровался, я не стала ходить вокруг да около:
– Макс, ты вправе отказать, но могу я вернуться в группу? Мне это нужно, прошу тебя.
– Конечно, Уляшка. Правда, у нас скоро выступление. Его тебе придётся пропустить, давно не играла в команде. Но можешь уже приходить поработать, почувствовать единство, что называется. Не обидишься?
– Нет, что ты, конечно, я всё понимаю.
– Тогда договорились, ребята будут тебе рады.
Пятницу я ждала как никогда. Переживала, правда, что Матвей будет приставать. Но он лишь, подойдя, поцеловал в щёку.
– Малыш, хорошо выглядишь. – Голос чуть хрипловатый, в глазах вселенская грусть.
Стало неловко… Чтобы сгладить ситуацию, решила пошутить:
– Это сарафан меня красит, а может, новые кеды?
Он отвернулся, лишь хмыкнул. Не смешно? Ну и ладно. Мерлиновы панталоны...
Всю репетицию Матвей странно себя вёл. У него была совсем лёгкая партия, но он не попадал в ноты. По выражению лица видела, что психовал. Простая в исполнении вещь, даже я запросто могла сыграть. Такая игра не его уровень. У него всегда получались сложные вещи, но в этот день даже на простых аккордах он постоянно спотыкался. В итоге я не выдержала этого ужаса, режущего слух.
– Что у тебя случилось, Мотя? – Недавно он себя разрешил так называть. Звучит уютно, по-домашнему, и я решила, что его это может успокоить. Но вышло иначе.
– Тебя это не касается! – Он стукнул по струнам так, что одна лопнула, чудом не попав ему ни по лицу, ни по рукам. Я невольно отшатнулась, столько было боли в этих словах и безысходности. Стало жутко. – Ты мне рвёшь душу, ощущение, что жилы лопаются, как струны. Отпусти, Ульяна, отпусти!
Взгляд его становился всё безумней, но окончательно страх накрыл меня, когда Матвей вцепился мёртвой хваткой в рукав моего свитера. От ужаса я на секунду даже впала в ступор, но он тряхнул меня с силой, и я закричала:
– Пусти, мне больно, идиот! Я тебя не держу, вали куда хочешь! – Я пыталась вырваться, глядя прямо ему в глаза. Синие, глубокие, красивые, но такие пугающие сейчас. – Что ты творишь, Матвей?! Что случилось?
Парень никак не успокаивался, уже чуть ли не рычал. В чём моя вина? Я не понимала такой его реакции. Щёки защипало – полились слёзы.
– Ты случилась в моей жизни, девчонка! Ты! Ты мне всю жизнь сломала, чтоб тебя!
Наши крики слышали все, стало так противно... Зачем он это начал? Почему на глазах у всех так себя повёл? На лицах парней было недоумение.
– Ребята, вы чего тут устроили? – Макс взял Матвея за плечо, вопросительно глядя на меня.
– Ничего, не вмешивайся! Разговариваю со своей девушкой.
– Со своей?.. – Я даже опешила, не знала, как реагировать. – А ты ничего не попутал, разве… Аваду твою налево... Что за ерунда, Мотя?!
Матвей резко прижал меня к себе, не обращая внимания на тщетные попытки сопротивляться.
– Ты что творишь, придурок? – прошипел Макс и вырвал меня из объятий Матвея.
И вот я уже стояла и безучастно смотрела, как парни дерутся, снося оборудование. Стас и Артём пытались разнять Матвея и Макса, но им не удавалось. Я не знала, что делать, начала уходить в себя, всё вокруг будто происходило не со мной. В реальность меня вернул жуткий грохот – упал сабвуфер. Они тут все под солью, что ли?! С ума посходили? Последнее, что я увидела, выбегая из гаража, это лицо Макса, измазанное кровью.
Бежала я, не разбирая дороги. Воздух сипло вырывался из груди, но я боялась остановиться и передохнуть – слышала тяжёлое дыхание за спиной. Одна лишь мысль билась в мозгу: «Нужно успеть, нужно успеть открыть дверь».
Но возле подъезда меня догнал Матвей, резко развернул к себе и крепко прижал к груди. Я вдохнула его запах и чуть не закашлялась. Воздуха перестало хватать. Я закрыла глаза и пыталась отодвинуться от парня, но он не позволял, лишь крепче прижимал и гладил по спине.
– Сладкая моя, малышка, ну, прости, глупости наговорил. Простишь? – Отстраниться не получалось. – Люблю тебя очень. Мне больно, что ты так игноришь меня. Пожалуйста, прости, Уляшечка. Ты для меня всё, понимаешь? Вселенная. Мир. Любовь. Подыхаю без тебя. – Обняв крепче, чуть ли, не вжимая в себя, он стал спешно покрывать моё лицо поцелуями. Жёсткими, жадными, пугающими. – Ненавижу и люблю. Сердце рвёшь. Безумие ты моё. Сладкая. Желанная. Моя.
– Нет. Отпусти. Матвей. Пожалуйста. Ты меня пугаешь! У нас ничего не выйдет. Прости.
Я продолжала вырываться из рук Матвея, но он не хотел отпускать, прижимая к своему телу ещё крепче. Я чувствовала его желание. Я не хотела, не хотела так... Это насилие. Крик застрял в горле, не родившись. Я лишь тихо шептала:
– Нет, не хочу так. Не хочу! – других слов не было.
Я стояла с опущенными руками, морально опустошённая, сил плакать больше не было. Щёки лихорадочно горели, а пальцы подрагивали от нервного напряжения. Матвей вдруг остановился, отпустив подол сарафана. Его руки до этого момента безжалостно сжимали мои бедра. «Наверняка останутся следы от его пальцев», – мимоходом подумала я. Сквозь ткань джинсов чувствовала его возбуждение. Он хотел меня, жаждал мною обладать. Дай ему волю, и он выпустит своего голодного зверя на свободу. От таких мыслей я вся съёжилась.
Матвей резко отпустил меня, я, покачнувшись, чуть не упала. Но он вовремя поддержал. Разум к нему возвратился и временное помешательство схлынуло.
– Прости меня, моя девочка. Сам довёл себя до сумасшествия. Прости меня, малышка. – Он прижал меня к себе, гладил по спине и шептал: – Я не обижу тебя, обещаю. Прости, любимая, прости. Дай мне шанс всё исправить. Прошу, моя девочка, только один шанс.
– Не могу, ты причинил мне боль. Не сейчас. Отпусти, я хочу домой.
– Хорошо. Успокойся, малышка моя. Я подожду. Конечно, иди, прости идиота. Я всё испортил. Прости, – прошептал он и выпустил меня из объятий.
Дрожащими руками я вытащила ключи, открыла дверь и проскользнула в подъезд. Поднялась по лестнице. В голове шумело, а тело било мелкой дрожью. Войдя в квартиру, я сразу же прошла на кухню и залпом выпила стакан холодной воды, остужая саднящее от рыданий горло. На негнущихся ногах я подошла к окну. Под деревом стоял Матвей и смотрел в сторону соседнего дома. Какие мысли сейчас его тревожили? О чём он думал? Странно, но я не испытывала к нему ни ненависти, ни гнева. Наверное, мы могли бы дружить. Но парой своей я его не видела. И как же раздражает это вечное «малышка».
Матвей… Вот что за чертовщина творится с парнем? Ну дружили бы мы с ним, так нет же… Что его не устраивает? Ну не могу я даже с ним целоваться. Противно. А теперь что мне делать?..
Он ушёл, а я ещё долго стояла у окна и смотрела. Уже наступил вечер, на улице зажглись фонари… Размышления не покидали меня. Почему-то вспомнилось продолжение диалога, подслушанного возле раздевалки, когда Антон сбежал, даже не заметив меня. А я осталась и дослушала до конца. Матвей тогда сказал… Как же его звали, того парня? Точно, вспомнила, он его называл не по имени, а по кличке. Борода, кажется.
– Вы бы ещё с ним пенисами померились. – А потом произнёс: – А меня ты спросил, нужна ли мне твоя защита?
– Ладно, ты девушка у меня большая. И рано или поздно все мы становимся матерями…
Пока поднимались к гинекологу, снова вспомнила тот момент из детства. Везли меня тогда на скорой после укуса, мама держала за руку, что-то шептала и плакала. А я успокаивала её и говорила, что мне совсем не больно. Перед операцией просила, чтобы она не плакала, так как всё обязательно пройдёт хорошо.
Медсестра взяла моё направление и сказала, что надо пройти в смотровую.
Как только вошла туда, мне что-то аж поплохело. Белые стены. Стол, стул, кушетка. И кресло гинекологическое.
– Раздевайтесь, – сказала мне строгая женщина.
– Хорошо. Что, всё снимать? – Было страшно.
– Только бельё, платье можете оставить, просто поднимите его.
Я неуклюже забралась на гинекологическое кресло и села, доктор подошла ко мне.
– Ну, ложитесь, чего вы как в первый раз.
– А это и так в первый раз... на кресле, – промямлила я. Стало очень страшно, отчего-то напал липкий ужас.
– Так вы девственница? – На мой кивок врач всплеснула руками: – Господи, вот заработалась же, даже не спросила. Не бойся, девочка. Ложись. – Она провела пальпацию. - Ну, всё понятно. По моему профилю тут ничего нет. Сейчас выпишу направление, и иди обратно, к хирургу.
Я оделась, она отдала мне лист, где непонятным почерком было что-то выведено. Не успела я разобрать, что написала доктор, как, открыв дверь кабинета, сразу же попала в руки мамы – ждала меня снаружи, стояла какая-то потерянная.
– Мам, ну ты что? Гинеколог ничего не обнаружил. Теперь вот к хирургу.
Когда спускалась по лестнице, боль усилилась, стало трудно идти, голова закружилась. Я остановилась перевести дыхание. «Надо идти, Уляша», – сказала мама, взяв меня под руку. Я почувствовала, как по спине стекает липкий пот.
Мы добрались до хирурга, он внимательно прочитал, что написала гинеколог. Боль уже сконцентрировалась в правой нижней части живота, отдавая куда-то в область пупка. Меня подташнивало, голова кружилась от неприятной слабости, а кожа стала холодной и влажной.
– Острый аппендицит. Тянуть не стоит. Не бойся, девочка. На какие лекарства есть аллергия?
Я пыталась вспомнить, но никак не получалась.
– Спросите у мамы.
Доктор переговорил с мамой, расспросил её обо всём. А я уже была как в тумане и ничего не слышала. От боли, казалось, вот-вот потеряю сознание.
Из приёмного отделения меня сразу забрали в хирургическое. Анализы и предоперационная подготовка прошли в том же тумане. Помню, как что-то спрашивал анестезиолог, как смотрела в потолок и в какой-то момент закрыла глаза.
Проснулась я резко. Голова кружилась. Открыв глаза, почувствовала сухость во рту и тянущее ощущение в области шва. Горло саднило.
– Пить… – попросила я. Хотелось скрыться от света, режущего глаза.
Ко мне подошла медсестра, смочила губы и сказала:
– Пить пока нельзя.
Через какое-то время пришёл доктор, кажется, тот же, что делал операцию. Он осмотрел меня, сказал, что всё хорошо, и через час три меня перевели в общую палату. Проснулась я уже там. Всё неприятно белоснежное. И бледное лицо мамы. Я улыбнулась.
– Девочка моя, доченька, как себя чувствуешь? – Она беспокойно разглядывала моё лицо, наверное, пыталась уловить признаки боли.
– Всё хорошо, мама. Не переживай.
Родненькая моя принесла фрукты и цветы. И хоть я не любила срезанные, но всё равно было приятно.
– Тебе Иннуся и бабушка привет передавали, обещали позвонить. Папа как будто почувствовал, что с тобой что-то не так. Спрашивал, всё ли у нас хорошо.
– И что ты сказала?
– Так и сказала, что в больницу попала с аппендицитом.
Мама заплакала. А я, как тогда в детстве, её успокаивала.
– Ну ведь всё хорошо, масяня… – Так её обычно Картинка зовёт.
– Ты прости меня... Я на эмоциях тогда сказала, что ты играешь на флейте плохо. Ты играешь очень чувственно. Я так не умела на фортепиано... Если это приносит тебе удовольствие, играй. Пусть твоя жизнь сложится так, как хочешь. Я очень тебя люблю... – И я люблю тебя, мам. И вас всех.
За время, проведённое в больнице, интересовались моим самочувствием только Марта и Веник. И, конечно, семья. С сестрёнкой мы много разговаривали по телефону. Да и папа смог дозвониться. Бабушка говорила, что она меня любит, и просила чаще приходить к ней. И предложила, если так уж важно для меня жить отдельно, переехать в её квартиру. Марта сообщила, что забеременела, и я обязана стать крёстной. Я была очень рада. Катя куда-то пропала, но я сама не находила сил на общение с друзьями. Был в этом всём один огромный плюс – я похудела после реабилитации. В зеркало я, наконец, смотрелась с удовлетворением, чувствовала, что красива. И в глубине души очень надеялась быть теперь желанной для единственного парня…
В начале августа написал Антон, поинтересовался, как я. От Веника узнал, что лежала в больнице. Это было неожиданно и приятно. Диалог не продлился долго, я не очень хотела этого общения – боялась, что всё снова резко оборвётся. Но Антон стал писать по несколько раз в день, желать доброго утра и вечера. И неизменно добавлял: «Моё солнце». Я даже стала привыкать к этому, но подумала, что, наверное, не стоит надеяться на лучшее.
Глава 9. Театр абсурда.
Осень, опять осень… Едва ли не самое противоречивое время года: такое красочное и одновременно печальное – природа готовится к зимнему сну, покрытые яркой листвой деревья и кустарники обнажаются, в беспокойном небе то и дело виднеются ровные клинья направляющихся на юг птиц. С каждым днём становится холоднее. А ранним утром на лужах уже тонкая ледяная корочка, да и солнце появляется всё реже и реже. Бывает так, что погода просто идеальна, тогда тихие, тёплые и ясные денёчки не позволяют унывать в ожидании морозной русской зимы. Но неожиданно всё меняется, и ветер приносит дожди вперемешку со снегом. Грустное время. Скучное. Прошлая осень подарила мне ноющую пустоту в душе, сковала сердце льдом. И как его растопить, я не знала. Хотелось чего-то такого… Невероятного. Да хоть звезду с неба! Но ничего не происходило. Какая там любовь? Нет её, я убедилась.
Чуть ли не каждую ночь мне снилось, что я гуляла по Франции, в городе моей мечты – Париже. После очередного такого сна я решила, что надо бы плотно взяться за разговорный французский. Поспрашивала у знакомых, многие сказали, что проще всего поискать в инсте какого-нибудь отзывчивого носителя языка, и в довесок я нашла программу по обмену языковым опытом с французами и англичанами.
Днём я отвлекалась от мыслей кучей дел, но ночью меня изнутри сжигала тоска, разливаясь по венам противной желчью. Любовь – вот что это такое? Нет любви. Нет её… Она исчезла, издохла на месте, как муха, прибитая газетой. «Надо что-то менять в жизни, Уляшка», – просыпаясь, приговаривала я.
Матвей снова часто звонил, уговаривал вернуться в группу, обещал не приставать больше. И почему он просто не оставит меня в покое? Что ж, вернусь. Но поставлю границы.
Но было и то, что радовало моё исстрадавшееся сердечко – сообщения от Антона. Они дарили зыбкую надежду: может, у нас будет второй шанс, в наших таких непростых отношениях? Я как пресловутая бабочка летела на огонь. И порой даже писала ему первая. Вообще, я всё чаще приходила к мысли, что во мне наконец появился стержень. Крепкий. Стальной. И я почувствовала, что могу преодолеть всё. Да и вообще, разве случилось что-то страшное? Ведь у нас все живы и целы. Только немного бабушка приболела. Здоровье, говорит, уже совсем не то. Но ничего серьёзного.
Да, ещё я переехала в бабушкину квартиру и теперь была ближе к семье – родительский дом стоял, напротив. Обычная двухкомнатная хрущёвка со смежными комнатами и совмещённым санузлом, но куда лучше, чем снимать комнату у чужого человека. И ещё имелся очень весомый плюс – до гаражного кооператива, где репетировали ребята, было недалеко идти. Правда, последние квартиранты, съехав, после себя оставили жуткий бардак. Но ничего, за несколько дней я прибралась и стала обживаться. И решила наконец позвонить Максиму. Как только он поздоровался, я не стала ходить вокруг да около:
– Макс, ты вправе отказать, но могу я вернуться в группу? Мне это нужно, прошу тебя.
– Конечно, Уляшка. Правда, у нас скоро выступление. Его тебе придётся пропустить, давно не играла в команде. Но можешь уже приходить поработать, почувствовать единство, что называется. Не обидишься?
– Нет, что ты, конечно, я всё понимаю.
– Тогда договорились, ребята будут тебе рады.
Пятницу я ждала как никогда. Переживала, правда, что Матвей будет приставать. Но он лишь, подойдя, поцеловал в щёку.
– Малыш, хорошо выглядишь. – Голос чуть хрипловатый, в глазах вселенская грусть.
Стало неловко… Чтобы сгладить ситуацию, решила пошутить:
– Это сарафан меня красит, а может, новые кеды?
Он отвернулся, лишь хмыкнул. Не смешно? Ну и ладно. Мерлиновы панталоны...
Всю репетицию Матвей странно себя вёл. У него была совсем лёгкая партия, но он не попадал в ноты. По выражению лица видела, что психовал. Простая в исполнении вещь, даже я запросто могла сыграть. Такая игра не его уровень. У него всегда получались сложные вещи, но в этот день даже на простых аккордах он постоянно спотыкался. В итоге я не выдержала этого ужаса, режущего слух.
– Что у тебя случилось, Мотя? – Недавно он себя разрешил так называть. Звучит уютно, по-домашнему, и я решила, что его это может успокоить. Но вышло иначе.
– Тебя это не касается! – Он стукнул по струнам так, что одна лопнула, чудом не попав ему ни по лицу, ни по рукам. Я невольно отшатнулась, столько было боли в этих словах и безысходности. Стало жутко. – Ты мне рвёшь душу, ощущение, что жилы лопаются, как струны. Отпусти, Ульяна, отпусти!
Взгляд его становился всё безумней, но окончательно страх накрыл меня, когда Матвей вцепился мёртвой хваткой в рукав моего свитера. От ужаса я на секунду даже впала в ступор, но он тряхнул меня с силой, и я закричала:
– Пусти, мне больно, идиот! Я тебя не держу, вали куда хочешь! – Я пыталась вырваться, глядя прямо ему в глаза. Синие, глубокие, красивые, но такие пугающие сейчас. – Что ты творишь, Матвей?! Что случилось?
Парень никак не успокаивался, уже чуть ли не рычал. В чём моя вина? Я не понимала такой его реакции. Щёки защипало – полились слёзы.
– Ты случилась в моей жизни, девчонка! Ты! Ты мне всю жизнь сломала, чтоб тебя!
Наши крики слышали все, стало так противно... Зачем он это начал? Почему на глазах у всех так себя повёл? На лицах парней было недоумение.
– Ребята, вы чего тут устроили? – Макс взял Матвея за плечо, вопросительно глядя на меня.
– Ничего, не вмешивайся! Разговариваю со своей девушкой.
– Со своей?.. – Я даже опешила, не знала, как реагировать. – А ты ничего не попутал, разве… Аваду твою налево... Что за ерунда, Мотя?!
Матвей резко прижал меня к себе, не обращая внимания на тщетные попытки сопротивляться.
– Ты что творишь, придурок? – прошипел Макс и вырвал меня из объятий Матвея.
И вот я уже стояла и безучастно смотрела, как парни дерутся, снося оборудование. Стас и Артём пытались разнять Матвея и Макса, но им не удавалось. Я не знала, что делать, начала уходить в себя, всё вокруг будто происходило не со мной. В реальность меня вернул жуткий грохот – упал сабвуфер. Они тут все под солью, что ли?! С ума посходили? Последнее, что я увидела, выбегая из гаража, это лицо Макса, измазанное кровью.
Бежала я, не разбирая дороги. Воздух сипло вырывался из груди, но я боялась остановиться и передохнуть – слышала тяжёлое дыхание за спиной. Одна лишь мысль билась в мозгу: «Нужно успеть, нужно успеть открыть дверь».
Но возле подъезда меня догнал Матвей, резко развернул к себе и крепко прижал к груди. Я вдохнула его запах и чуть не закашлялась. Воздуха перестало хватать. Я закрыла глаза и пыталась отодвинуться от парня, но он не позволял, лишь крепче прижимал и гладил по спине.
– Сладкая моя, малышка, ну, прости, глупости наговорил. Простишь? – Отстраниться не получалось. – Люблю тебя очень. Мне больно, что ты так игноришь меня. Пожалуйста, прости, Уляшечка. Ты для меня всё, понимаешь? Вселенная. Мир. Любовь. Подыхаю без тебя. – Обняв крепче, чуть ли, не вжимая в себя, он стал спешно покрывать моё лицо поцелуями. Жёсткими, жадными, пугающими. – Ненавижу и люблю. Сердце рвёшь. Безумие ты моё. Сладкая. Желанная. Моя.
– Нет. Отпусти. Матвей. Пожалуйста. Ты меня пугаешь! У нас ничего не выйдет. Прости.
Я продолжала вырываться из рук Матвея, но он не хотел отпускать, прижимая к своему телу ещё крепче. Я чувствовала его желание. Я не хотела, не хотела так... Это насилие. Крик застрял в горле, не родившись. Я лишь тихо шептала:
– Нет, не хочу так. Не хочу! – других слов не было.
Я стояла с опущенными руками, морально опустошённая, сил плакать больше не было. Щёки лихорадочно горели, а пальцы подрагивали от нервного напряжения. Матвей вдруг остановился, отпустив подол сарафана. Его руки до этого момента безжалостно сжимали мои бедра. «Наверняка останутся следы от его пальцев», – мимоходом подумала я. Сквозь ткань джинсов чувствовала его возбуждение. Он хотел меня, жаждал мною обладать. Дай ему волю, и он выпустит своего голодного зверя на свободу. От таких мыслей я вся съёжилась.
Матвей резко отпустил меня, я, покачнувшись, чуть не упала. Но он вовремя поддержал. Разум к нему возвратился и временное помешательство схлынуло.
– Прости меня, моя девочка. Сам довёл себя до сумасшествия. Прости меня, малышка. – Он прижал меня к себе, гладил по спине и шептал: – Я не обижу тебя, обещаю. Прости, любимая, прости. Дай мне шанс всё исправить. Прошу, моя девочка, только один шанс.
– Не могу, ты причинил мне боль. Не сейчас. Отпусти, я хочу домой.
– Хорошо. Успокойся, малышка моя. Я подожду. Конечно, иди, прости идиота. Я всё испортил. Прости, – прошептал он и выпустил меня из объятий.
Дрожащими руками я вытащила ключи, открыла дверь и проскользнула в подъезд. Поднялась по лестнице. В голове шумело, а тело било мелкой дрожью. Войдя в квартиру, я сразу же прошла на кухню и залпом выпила стакан холодной воды, остужая саднящее от рыданий горло. На негнущихся ногах я подошла к окну. Под деревом стоял Матвей и смотрел в сторону соседнего дома. Какие мысли сейчас его тревожили? О чём он думал? Странно, но я не испытывала к нему ни ненависти, ни гнева. Наверное, мы могли бы дружить. Но парой своей я его не видела. И как же раздражает это вечное «малышка».
Матвей… Вот что за чертовщина творится с парнем? Ну дружили бы мы с ним, так нет же… Что его не устраивает? Ну не могу я даже с ним целоваться. Противно. А теперь что мне делать?..
Он ушёл, а я ещё долго стояла у окна и смотрела. Уже наступил вечер, на улице зажглись фонари… Размышления не покидали меня. Почему-то вспомнилось продолжение диалога, подслушанного возле раздевалки, когда Антон сбежал, даже не заметив меня. А я осталась и дослушала до конца. Матвей тогда сказал… Как же его звали, того парня? Точно, вспомнила, он его называл не по имени, а по кличке. Борода, кажется.
– Вы бы ещё с ним пенисами померились. – А потом произнёс: – А меня ты спросил, нужна ли мне твоя защита?
