ПРОЛОГ
1872 год от Раздора Тёмных богов.
Мёртвое море отливало свинцом. В влажном воздухе висел запах соли, тлена и смерти. Казалось, она прочно впиталась повсюду: в воздухе, земле, воде.
На берегу, спиной к свинцовому морю, стоял Владислав. Тёмные волосы обрамляли бледное до синевы лицо, чёрные глаза отражали тьму, что теперь жила внутри.
Перед ним простиралась армия мёртвых, а среди них, в трёх шагах, покоился тот, кто превратил его в чудовище: Эмиль Артилье.
На лице Эмиля застыл неприкрытый ужас — судорожно расширенные глаза, приоткрытый рот с поблёскивающими клыками. В этой посмертной маске читалось недоверие: он не мог поверить, что обращённый юноша, его «творение» уничтожит и его армию, и его самого.
Влад посмотрел на трупы, затем на свои руки — и не почувствовал ничего. Даже память о ярости казалась чужой. Лицо, бледное, с резкими чертами оставалось спокойным, почти отрешённым. «Так и должно быть», — подумал он. И это было единственным движением мысли в ледяной тишине его души.
А затем пришли воспоминания.
В тот миг, когда сердце перестало биться, а дыхание покинуло тело, Влад не ушёл в небытие.
Он превратился в чудовище.
Не по своей воле, не по зову души — а по прихоти того, кто считал себя вправе решать судьбы.
Эмиль Артилье дал ему бессмертие, но отнял жизнь. Он подарил вечные годы, но украл право на выбор. Он создал вампира — но уничтожил человека. И в этой несправедливости родилась ненависть — не слепая, не истеричная, а холодная, ясная, как лезвие клинка. Ненависть, которая стала опорой там, где больше не билось сердце.
Влад не просил этого. Он не стремился к силе, не жаждал власти, не искал вечной жизни. Он просто жил — пока эту жизнь не отняли. Теперь в венах текла не кровь, а память о боли. В глазах отражался не мир, а искажённая реальность, где каждый звук громче, каждый запах острее, каждое чувство — резче. Это не дар. Это проклятие.
Но в этом проклятии есть и сила.
Сила помнить.
Сила ненавидеть.
Сила бороться.
Влад знал: он больше не человек. Но он и не покорный слуга тьмы. Он — Владислав Данмар. И это то, что связывает с прошлым, родом, матерью… С теми, кого он потерял. Оно напоминает, кто он есть на самом деле — не создание кровожадного монстра, а тот, кто выжил вопреки.
Владислав Данмар не примет эту новую сущность. Не склонится перед тем, кто сделал его монстром. Потому, что монстр — это не он. Монстр — тот, кто отнял у него право на смерть.
И потому Влад дал себе обещание — не в пылу гнева, а тихо, твёрдо, навсегда: он будет бороться. Не только с Эмилем, но и с тьмой внутри себя. Не ради спасения души — её, возможно, уже не спасти. А ради того, чтобы остаться собой. Чтобы не превратиться в то, чем его хотят видеть.
Чудовища не всегда рождаются. Иногда их создают.
А созданные — умеют ненавидеть.
И мстить.
Он отомстит. Не ради мести как таковой, а ради восстановления справедливости. Потому что жизнь — единственное, что нельзя вернуть, а значит, никто не вправе её отнимать.
Он будет жить — даже если его сердце больше не бьётся.
Он будет помнить — даже если мир попытается стереть его прошлое.
Он будет сражаться — даже если тьма внутри него сильнее, чем он сам.
Сейчас Влад выиграл первое сражение. Уничтожил того, кто отнял все, что было дорого. Но, сколько таких еще предстоит, когда он взойдет на трон Востока? И будет править не только государством людей, но и Проклятых Тьмой. Таких же кровожадных тварей, каким был Артилье.
«В шахматах пешка не выбирает, куда идти. Но иногда она становится королевой».
«1875 год от Раздора Тёмных богов. Запад
Первые лучи солнца показались из-за горных вершин, освещая мрачный величественный замок. Проникая внутрь сквозь высокие витражные окна. В рассеянных лучах виднелся рой пылинок, оседающий на каменные плиты зала, мраморные колонны, поддерживающие высокие своды. Золотые канделябры на выбеленных стенах еще дымились от недавно потухших свеч, наполняя воздух запахом дыма и горячего воска.
Старейший Фаргон застыл перед высоким зеркалом в темной металлической раме, поверхность которого блестела глянцевой чернотой, напоминая давно сломанный портал.
Фаргон медленно провёл пальцем по краю Зеркала Тьмы. Поверхность оставалась темной и безжизненной. Ни отблеска, ни шёпота — Сет молчал. Уже пол века. С того момента, как одна ведьма совершила то, чего не смог сделать никто. Заточила темного бога в астральной тюрьме, лишив Проклятых Тьмой силы, могущества и влияния в мире смертных.
Мысли то и дело возвращались к тому роковому событию: хаос, грохот рушащихся сводов, ослепительный свет заклинания Агаты Данмар. Он все еще помнил, как иссякла благодать их бога, разрушилось святилище, а Проклятые Тьмой превратились в тень былой мощи. И все из-за одной ведьмы.
На массивном столе из чёрного дуба лежали пергаментные донесения. Обернувшись, Фаргон взял верхнее:
«1873 год от Раздора Тёмных богов.
Князь Данмар заключил договор о сотрудничестве с верховным колдуном-наблюдателем Корвинусом. Тем же временем в восточном государстве принята реформа «кровавый переворот». Запрет охоты на человеческих жителей государства. Каждый, кто нарушит данный закон, немедленно подвергается казни…»
Следующий лист:
«1874 год от раздора темных богов. Реформа «кровавая ферма». Отбор крови у смертных, которую вампиры получают в стеклянных флаконах, а люди обязуются сдавать кровь в фермах строго раз в месяц...»
Ещё один:
«Попытка заключить мирный договор с юго-восточным кланом оборотней...»
Фаргон сжал пергамент так, что края затрещали. Сощуренный взгляд снова скользнул по строкам — «кровавый переворот», «кровавая ферма», попытки мира с оборотнями… Он медленно отложил лист, отвернувшись. И устремив взгляд в темноту зеркала. В тишине прозвучал тихий смешок.
- Влад… Бунтарь, - произнёс он, растягивая слова. - О, как изящно ты ломаешь старое. Запреты, реформы, договоры… Ты думаешь, что очищаешь мир от скверны? Но ведь именно бунт — твоя ахиллесова пята.
Фаргон прошёлся по кабинету, заложив руки за спину.
- Бунтарь в своём безумии всегда ищет, что разрушить. Ты уже подточил устои — теперь осталось лишь подтолкнуть тебя к краю. Пусть твои реформы станут цепной реакцией. Пусть каждый новый запрет порождает новый хаос. А когда ты поймёшь, что система, которую ты строил, трещит по швам… то обратишься к единственному средству, что ещё может удержать власть. К тьме.
Фаргон вернулся к зеркалу, поймал своё отражение — холодный блеск алых глаз, плотоядную усмешку, обнажающую кончики клыков. Протянул руку, коснувшись крепкими бледными пальцами холодной поверхности, прошипев слова на Мертвом языке:
- Амерто Шахаесси...
Тьма в зеркале неожиданно всколыхнулась кругами, словно бы кто-то бросил камень в воду. И в тот же миг в отражении проступило изображение молодого князя. Старейший замер, невольно вглядываясь в его черты. Что-то в этом облике цепляло, не отпускало: холодная, почти нечеловеческая красота, смешанная с затаённой, почти осязаемой угрозой.
Длинные черные волосы небрежно падали на лоб, будто их растрепал внезапный порыв ветра. Кожа поражала неестественной гладкостью и благородной бледностью. Скулы резко выступали, а впалые щёки придавали лицу жёсткость.
Но больше всего поражали глаза. Янтарные, с тёмным, почти черным отливом, они смотрели так, будто видели насквозь. В их глубине плескалась то-ли настороженность, то-ли тоска. Густые брови с резкими изгибами придавали взгляду особую выразительность. Создавалось впечатление, что князь никогда не расслабляется, всегда настороже, всегда на грани.
Прямой нос выдавал твёрдый, непреклонный характер. Чувственные губы плотно сжаты, и от этого казались тонкими и суровыми. Ни тени улыбки, ни намёка на слабость — только холодная, почти пугающая собранность. Словно эмоции для него — непозволительная роскошь. Сила в нём была не показная — она исходила изнутри, пульсировала в глубине янтарно-темных глаз.
Фаргон лениво усмехнулся, проведя пальцем по изображению. Золото во тьме глаз князя выдавало родственную связь с Агатой Данмар. В нем заключалась сила ведьмовского рода. Но теперь - помноженная на вампирскую сущность. Сила, уничтожившая сотни вампиров, включая прежнего правителя Востока. И эта сила должна подчиниться Фаргону. Освободить заточенного бога. И тогда вампирам больше не нужно будет прятаться от смертных. Тогда весь мир падет на колени, преклоняясь перед могуществом Проклятых Тьмой.
Но Влад избрал собственный путь. Путь война.
- Воин… - тихо, почти ласково прошептал Фаргон, убирая руку от поверхности зеркала: - Но ты сражаешься не с врагами — ты воюешь с собственной природой. И в этой войне, увы, уже проигрываешь. Ищешь врагов снаружи, чтобы не смотреть внутрь. Мятежники среди подданных - всё это лишь декорации.
Губы растянулись в плотоядной усмешке, обнажающей кончики клыков:
- Тёмная сторона воина — в его одержимости победой. Ты не можешь отступить, Влад. Не можешь признать слабость. И потому будешь идти до конца. А я лишь направлю тебя. Подкину тебе нового врага — такого, с которым ты не справишься без силы, которую так боишься принять. И когда ты возьмёшь эту силу… ты уже не сможешь её отпустить.
Старейший выпрямился, а взгляд стал жёстче.
- Правитель… О, ты уже четыре года правишь. Но твоя империя — это тюрьма для тебя самого. Ты веришь, что контроль — это сила. Но что, если это ловушка? Что, если твоя власть над собой — лишь иллюзия, которую легко разбить?
Он снова взял пергамент, медленно сжал его в кулаке.
- Ты думаешь, что строишь порядок. Но на самом деле ты возводишь пирамиду из песка. И стоит мне толкнуть её — ты полетишь вниз. А внизу тебя ждёт только одно: тьма. Та самая тьма, с которой ты так отчаянно борешься.
Фаргон с хрустом смял пергамент в ладони.
- Ты сам откроешь врата. Сам впустишь её. Потому что иного выхода ты уже не увидишь. И тогда… тогда ты станешь тем, кем я хочу тебя видеть. Подвластным. Покорным. Освободившим Сэта.
Он улыбнулся — холодно, почти торжествующе:
- Ведь именно так и рождаются истинные слуги тьмы: не через соблазн, а через отчаяние.
Наступившую тишину нарушил негромкий стук в дверь.
Фаргон обернулся прежде, чем та осторожно открылась, являя на пороге одного из стражников.
Высокий широкоплечий мужчина в черном камзоле, на груди которого сиял медный легкий доспех с гравировкой, несмело поклонился.
- Прошу простить, Темнейший, - зычно произнес он глубоким низким голосом: - Вас желает видеть мистер Дарклин.
- Прошу простить, Темнейший, - зычно произнес он глубоким низким голосом: - Вас желает видеть мистер Дарклин.
- Пусть войдет! - повелительно ответил Фаргон, махнув рукой. Стражник отступил за порог, и в зал медленно вошёл седовласый мужчина лет пятидесяти.
Темный сюртук из дорогой ткани подчеркивал его статность, седые, коротко остриженные волосы обрамляли широкое бледное лицо со следами глубоких морщин. Густая, короткая борода с проседью и усы скрывали тонкие губы, которые едва дрогнули в улыбке.
- Кровавого утра, Темнейший, - с почтением поклонившись, глубоким баритоном произнес Дарклин. И замер в паре метров от Фаргона. Бросив взгляд алых глаз в сторону, он заметил, как медленно тает изображение князя Данмара в зеркале.
- Я надеюсь, у тебя хорошие новости, Томас? - деловито осведомился Фаргон, наблюдая за ним.
- Прошу прощения, но...не совсем, - с едва заметным волнением ответил Томас.
- Не тяни! - с раздражением бросил Фаргон, а затем жестом указал в сторону стола за своей спиной: - О реформах мне уже известно!
Томас с едва заметным облегчением вздохнул прежде, чем начать:
- Тогда вам стоит знать, что Владислав Данмар собирается подписать мирный договор с оборотнями юго-востока.
Волевое лицо Старейшего передернулось, взгляд стал тяжёлым и проникновенным. Дарклин сцепил руки за спиной, продолжив:
- Предводитель оборотней не спешит соглашаться, помня о длительных и жестоких набегах Артилье. Данмар не давит, а ждет.
- Какая в этом выгода? - жестко бросил Фаргон, нахмурившись: - Для Данмара?
Томас осторожно ответил:
- Ему нужна гарантия безопасности. Владислав пытается показать, что не намерен захватывать земли оборотней и продолжать вековую вражду.
Повисло напряженное молчание. Томас с опаской наблюдал за тем, как напряжение на лице Старейшего сменяется задумчивостью.
- Владислав вышел за рамки допустимого, - неожиданно тихо произнёс Томас: - Это - не просто распад всех наших традиций, которые строились веками. Это - дерзкий плевок вам в лицо.
Губы Фаргона дрогнули, растянувшись в холодной усмешке. Да, все именно так. Все идет по плану.
Смерив Дарклина пристальным, тяжелым взглядом, Старейший резко отвернулся. И длинные серебристые волосы, собранные в хвост, легли на плечо.
Сделав несколько размеренных шагов к окну, за которым разгорался рассвет, Старейший холодно и решительно отозвался:
- Что ж. Пусть будет так.
Губы тронула зловещая улыбка, а голос прозвучал почти торжествующе:
- Вот только, мы насыпем немного пороха в трубку этого мира.
Дарклин замер, с опаской глядя в спину Фаргону. Старейший коротко постучал пальцами по подоконнику, в голосе появилась задумчивость:
- Я побеседую с Арсением. Помнится, его клан понес большие потери, после последнего нападения Артилье.
Медленно повернув голову, Фаргон поймал озадаченный взгляд Томаса, продолжив:
- Оборотни не умеют прощать. Но идеально умеют мстить. Как и вампиры. Те, кто не принимает законов Владислава и идёт наперекор.
Дарклин нервно сглотнул, осознав вдруг, что Старейший готов накалить ситуацию.
- Но... Если оборотни откажутся? - с волнением спросил Томас: - Если согласятся на этот мир?
Фаргон резко обернулся:
- Не откажутся, Дарклин! Арсений слишком хорошо помнит набеги Эмиля. Он не станет рисковать кланом, ради иллюзии мира с Данмаром. В то время, как над ним нависнет угроза, в лицах других кланов Проклятых Тьмой. Тех, кто готов побороться за юго-восточные земли. И пока перемирие не установлено - Данмар ему не поможет.
Томас обмер, округляя глаза. Старейший был готов не просто накалить ситуацию...
- Это же... Война? - ошеломленно выдохнул Дарклин.
- Именно, - с удовольствием протянул Старейший, зловеще улыбнувшись.
И это было именно то, чего он хотел.
Чтобы Владислав Данмар пал.
И стал тем, кем должен быть.
Сосудом.
Орудием.
Ключом к освобождению Сета.
И если для этого нужно разжечь войну между людьми, оборотнями и вампирами — пусть будет война.
Потому что только в огне хаоса рождается новый порядок.
1872 год от Раздора Тёмных богов.
Мёртвое море отливало свинцом. В влажном воздухе висел запах соли, тлена и смерти. Казалось, она прочно впиталась повсюду: в воздухе, земле, воде.
На берегу, спиной к свинцовому морю, стоял Владислав. Тёмные волосы обрамляли бледное до синевы лицо, чёрные глаза отражали тьму, что теперь жила внутри.
Перед ним простиралась армия мёртвых, а среди них, в трёх шагах, покоился тот, кто превратил его в чудовище: Эмиль Артилье.
На лице Эмиля застыл неприкрытый ужас — судорожно расширенные глаза, приоткрытый рот с поблёскивающими клыками. В этой посмертной маске читалось недоверие: он не мог поверить, что обращённый юноша, его «творение» уничтожит и его армию, и его самого.
Влад посмотрел на трупы, затем на свои руки — и не почувствовал ничего. Даже память о ярости казалась чужой. Лицо, бледное, с резкими чертами оставалось спокойным, почти отрешённым. «Так и должно быть», — подумал он. И это было единственным движением мысли в ледяной тишине его души.
А затем пришли воспоминания.
В тот миг, когда сердце перестало биться, а дыхание покинуло тело, Влад не ушёл в небытие.
Он превратился в чудовище.
Не по своей воле, не по зову души — а по прихоти того, кто считал себя вправе решать судьбы.
Эмиль Артилье дал ему бессмертие, но отнял жизнь. Он подарил вечные годы, но украл право на выбор. Он создал вампира — но уничтожил человека. И в этой несправедливости родилась ненависть — не слепая, не истеричная, а холодная, ясная, как лезвие клинка. Ненависть, которая стала опорой там, где больше не билось сердце.
Влад не просил этого. Он не стремился к силе, не жаждал власти, не искал вечной жизни. Он просто жил — пока эту жизнь не отняли. Теперь в венах текла не кровь, а память о боли. В глазах отражался не мир, а искажённая реальность, где каждый звук громче, каждый запах острее, каждое чувство — резче. Это не дар. Это проклятие.
Но в этом проклятии есть и сила.
Сила помнить.
Сила ненавидеть.
Сила бороться.
Влад знал: он больше не человек. Но он и не покорный слуга тьмы. Он — Владислав Данмар. И это то, что связывает с прошлым, родом, матерью… С теми, кого он потерял. Оно напоминает, кто он есть на самом деле — не создание кровожадного монстра, а тот, кто выжил вопреки.
Владислав Данмар не примет эту новую сущность. Не склонится перед тем, кто сделал его монстром. Потому, что монстр — это не он. Монстр — тот, кто отнял у него право на смерть.
И потому Влад дал себе обещание — не в пылу гнева, а тихо, твёрдо, навсегда: он будет бороться. Не только с Эмилем, но и с тьмой внутри себя. Не ради спасения души — её, возможно, уже не спасти. А ради того, чтобы остаться собой. Чтобы не превратиться в то, чем его хотят видеть.
Чудовища не всегда рождаются. Иногда их создают.
А созданные — умеют ненавидеть.
И мстить.
Он отомстит. Не ради мести как таковой, а ради восстановления справедливости. Потому что жизнь — единственное, что нельзя вернуть, а значит, никто не вправе её отнимать.
Он будет жить — даже если его сердце больше не бьётся.
Он будет помнить — даже если мир попытается стереть его прошлое.
Он будет сражаться — даже если тьма внутри него сильнее, чем он сам.
Сейчас Влад выиграл первое сражение. Уничтожил того, кто отнял все, что было дорого. Но, сколько таких еще предстоит, когда он взойдет на трон Востока? И будет править не только государством людей, но и Проклятых Тьмой. Таких же кровожадных тварей, каким был Артилье.
Глава 1 - Первый ход в Темной игре
«В шахматах пешка не выбирает, куда идти. Но иногда она становится королевой».
«1875 год от Раздора Тёмных богов. Запад
Первые лучи солнца показались из-за горных вершин, освещая мрачный величественный замок. Проникая внутрь сквозь высокие витражные окна. В рассеянных лучах виднелся рой пылинок, оседающий на каменные плиты зала, мраморные колонны, поддерживающие высокие своды. Золотые канделябры на выбеленных стенах еще дымились от недавно потухших свеч, наполняя воздух запахом дыма и горячего воска.
Старейший Фаргон застыл перед высоким зеркалом в темной металлической раме, поверхность которого блестела глянцевой чернотой, напоминая давно сломанный портал.
Фаргон медленно провёл пальцем по краю Зеркала Тьмы. Поверхность оставалась темной и безжизненной. Ни отблеска, ни шёпота — Сет молчал. Уже пол века. С того момента, как одна ведьма совершила то, чего не смог сделать никто. Заточила темного бога в астральной тюрьме, лишив Проклятых Тьмой силы, могущества и влияния в мире смертных.
Мысли то и дело возвращались к тому роковому событию: хаос, грохот рушащихся сводов, ослепительный свет заклинания Агаты Данмар. Он все еще помнил, как иссякла благодать их бога, разрушилось святилище, а Проклятые Тьмой превратились в тень былой мощи. И все из-за одной ведьмы.
На массивном столе из чёрного дуба лежали пергаментные донесения. Обернувшись, Фаргон взял верхнее:
«1873 год от Раздора Тёмных богов.
Князь Данмар заключил договор о сотрудничестве с верховным колдуном-наблюдателем Корвинусом. Тем же временем в восточном государстве принята реформа «кровавый переворот». Запрет охоты на человеческих жителей государства. Каждый, кто нарушит данный закон, немедленно подвергается казни…»
Следующий лист:
«1874 год от раздора темных богов. Реформа «кровавая ферма». Отбор крови у смертных, которую вампиры получают в стеклянных флаконах, а люди обязуются сдавать кровь в фермах строго раз в месяц...»
Ещё один:
«Попытка заключить мирный договор с юго-восточным кланом оборотней...»
Фаргон сжал пергамент так, что края затрещали. Сощуренный взгляд снова скользнул по строкам — «кровавый переворот», «кровавая ферма», попытки мира с оборотнями… Он медленно отложил лист, отвернувшись. И устремив взгляд в темноту зеркала. В тишине прозвучал тихий смешок.
- Влад… Бунтарь, - произнёс он, растягивая слова. - О, как изящно ты ломаешь старое. Запреты, реформы, договоры… Ты думаешь, что очищаешь мир от скверны? Но ведь именно бунт — твоя ахиллесова пята.
Фаргон прошёлся по кабинету, заложив руки за спину.
- Бунтарь в своём безумии всегда ищет, что разрушить. Ты уже подточил устои — теперь осталось лишь подтолкнуть тебя к краю. Пусть твои реформы станут цепной реакцией. Пусть каждый новый запрет порождает новый хаос. А когда ты поймёшь, что система, которую ты строил, трещит по швам… то обратишься к единственному средству, что ещё может удержать власть. К тьме.
Фаргон вернулся к зеркалу, поймал своё отражение — холодный блеск алых глаз, плотоядную усмешку, обнажающую кончики клыков. Протянул руку, коснувшись крепкими бледными пальцами холодной поверхности, прошипев слова на Мертвом языке:
- Амерто Шахаесси...
Тьма в зеркале неожиданно всколыхнулась кругами, словно бы кто-то бросил камень в воду. И в тот же миг в отражении проступило изображение молодого князя. Старейший замер, невольно вглядываясь в его черты. Что-то в этом облике цепляло, не отпускало: холодная, почти нечеловеческая красота, смешанная с затаённой, почти осязаемой угрозой.
Длинные черные волосы небрежно падали на лоб, будто их растрепал внезапный порыв ветра. Кожа поражала неестественной гладкостью и благородной бледностью. Скулы резко выступали, а впалые щёки придавали лицу жёсткость.
Но больше всего поражали глаза. Янтарные, с тёмным, почти черным отливом, они смотрели так, будто видели насквозь. В их глубине плескалась то-ли настороженность, то-ли тоска. Густые брови с резкими изгибами придавали взгляду особую выразительность. Создавалось впечатление, что князь никогда не расслабляется, всегда настороже, всегда на грани.
Прямой нос выдавал твёрдый, непреклонный характер. Чувственные губы плотно сжаты, и от этого казались тонкими и суровыми. Ни тени улыбки, ни намёка на слабость — только холодная, почти пугающая собранность. Словно эмоции для него — непозволительная роскошь. Сила в нём была не показная — она исходила изнутри, пульсировала в глубине янтарно-темных глаз.
Фаргон лениво усмехнулся, проведя пальцем по изображению. Золото во тьме глаз князя выдавало родственную связь с Агатой Данмар. В нем заключалась сила ведьмовского рода. Но теперь - помноженная на вампирскую сущность. Сила, уничтожившая сотни вампиров, включая прежнего правителя Востока. И эта сила должна подчиниться Фаргону. Освободить заточенного бога. И тогда вампирам больше не нужно будет прятаться от смертных. Тогда весь мир падет на колени, преклоняясь перед могуществом Проклятых Тьмой.
Но Влад избрал собственный путь. Путь война.
- Воин… - тихо, почти ласково прошептал Фаргон, убирая руку от поверхности зеркала: - Но ты сражаешься не с врагами — ты воюешь с собственной природой. И в этой войне, увы, уже проигрываешь. Ищешь врагов снаружи, чтобы не смотреть внутрь. Мятежники среди подданных - всё это лишь декорации.
Губы растянулись в плотоядной усмешке, обнажающей кончики клыков:
- Тёмная сторона воина — в его одержимости победой. Ты не можешь отступить, Влад. Не можешь признать слабость. И потому будешь идти до конца. А я лишь направлю тебя. Подкину тебе нового врага — такого, с которым ты не справишься без силы, которую так боишься принять. И когда ты возьмёшь эту силу… ты уже не сможешь её отпустить.
Старейший выпрямился, а взгляд стал жёстче.
- Правитель… О, ты уже четыре года правишь. Но твоя империя — это тюрьма для тебя самого. Ты веришь, что контроль — это сила. Но что, если это ловушка? Что, если твоя власть над собой — лишь иллюзия, которую легко разбить?
Он снова взял пергамент, медленно сжал его в кулаке.
- Ты думаешь, что строишь порядок. Но на самом деле ты возводишь пирамиду из песка. И стоит мне толкнуть её — ты полетишь вниз. А внизу тебя ждёт только одно: тьма. Та самая тьма, с которой ты так отчаянно борешься.
Фаргон с хрустом смял пергамент в ладони.
- Ты сам откроешь врата. Сам впустишь её. Потому что иного выхода ты уже не увидишь. И тогда… тогда ты станешь тем, кем я хочу тебя видеть. Подвластным. Покорным. Освободившим Сэта.
Он улыбнулся — холодно, почти торжествующе:
- Ведь именно так и рождаются истинные слуги тьмы: не через соблазн, а через отчаяние.
Наступившую тишину нарушил негромкий стук в дверь.
Фаргон обернулся прежде, чем та осторожно открылась, являя на пороге одного из стражников.
Высокий широкоплечий мужчина в черном камзоле, на груди которого сиял медный легкий доспех с гравировкой, несмело поклонился.
- Прошу простить, Темнейший, - зычно произнес он глубоким низким голосом: - Вас желает видеть мистер Дарклин.
Прода от 10 декабря
- Прошу простить, Темнейший, - зычно произнес он глубоким низким голосом: - Вас желает видеть мистер Дарклин.
- Пусть войдет! - повелительно ответил Фаргон, махнув рукой. Стражник отступил за порог, и в зал медленно вошёл седовласый мужчина лет пятидесяти.
Темный сюртук из дорогой ткани подчеркивал его статность, седые, коротко остриженные волосы обрамляли широкое бледное лицо со следами глубоких морщин. Густая, короткая борода с проседью и усы скрывали тонкие губы, которые едва дрогнули в улыбке.
- Кровавого утра, Темнейший, - с почтением поклонившись, глубоким баритоном произнес Дарклин. И замер в паре метров от Фаргона. Бросив взгляд алых глаз в сторону, он заметил, как медленно тает изображение князя Данмара в зеркале.
- Я надеюсь, у тебя хорошие новости, Томас? - деловито осведомился Фаргон, наблюдая за ним.
- Прошу прощения, но...не совсем, - с едва заметным волнением ответил Томас.
- Не тяни! - с раздражением бросил Фаргон, а затем жестом указал в сторону стола за своей спиной: - О реформах мне уже известно!
Томас с едва заметным облегчением вздохнул прежде, чем начать:
- Тогда вам стоит знать, что Владислав Данмар собирается подписать мирный договор с оборотнями юго-востока.
Волевое лицо Старейшего передернулось, взгляд стал тяжёлым и проникновенным. Дарклин сцепил руки за спиной, продолжив:
- Предводитель оборотней не спешит соглашаться, помня о длительных и жестоких набегах Артилье. Данмар не давит, а ждет.
- Какая в этом выгода? - жестко бросил Фаргон, нахмурившись: - Для Данмара?
Томас осторожно ответил:
- Ему нужна гарантия безопасности. Владислав пытается показать, что не намерен захватывать земли оборотней и продолжать вековую вражду.
Повисло напряженное молчание. Томас с опаской наблюдал за тем, как напряжение на лице Старейшего сменяется задумчивостью.
- Владислав вышел за рамки допустимого, - неожиданно тихо произнёс Томас: - Это - не просто распад всех наших традиций, которые строились веками. Это - дерзкий плевок вам в лицо.
Губы Фаргона дрогнули, растянувшись в холодной усмешке. Да, все именно так. Все идет по плану.
Смерив Дарклина пристальным, тяжелым взглядом, Старейший резко отвернулся. И длинные серебристые волосы, собранные в хвост, легли на плечо.
Сделав несколько размеренных шагов к окну, за которым разгорался рассвет, Старейший холодно и решительно отозвался:
- Что ж. Пусть будет так.
Губы тронула зловещая улыбка, а голос прозвучал почти торжествующе:
- Вот только, мы насыпем немного пороха в трубку этого мира.
Дарклин замер, с опаской глядя в спину Фаргону. Старейший коротко постучал пальцами по подоконнику, в голосе появилась задумчивость:
- Я побеседую с Арсением. Помнится, его клан понес большие потери, после последнего нападения Артилье.
Медленно повернув голову, Фаргон поймал озадаченный взгляд Томаса, продолжив:
- Оборотни не умеют прощать. Но идеально умеют мстить. Как и вампиры. Те, кто не принимает законов Владислава и идёт наперекор.
Дарклин нервно сглотнул, осознав вдруг, что Старейший готов накалить ситуацию.
- Но... Если оборотни откажутся? - с волнением спросил Томас: - Если согласятся на этот мир?
Фаргон резко обернулся:
- Не откажутся, Дарклин! Арсений слишком хорошо помнит набеги Эмиля. Он не станет рисковать кланом, ради иллюзии мира с Данмаром. В то время, как над ним нависнет угроза, в лицах других кланов Проклятых Тьмой. Тех, кто готов побороться за юго-восточные земли. И пока перемирие не установлено - Данмар ему не поможет.
Томас обмер, округляя глаза. Старейший был готов не просто накалить ситуацию...
- Это же... Война? - ошеломленно выдохнул Дарклин.
- Именно, - с удовольствием протянул Старейший, зловеще улыбнувшись.
И это было именно то, чего он хотел.
Чтобы Владислав Данмар пал.
И стал тем, кем должен быть.
Сосудом.
Орудием.
Ключом к освобождению Сета.
И если для этого нужно разжечь войну между людьми, оборотнями и вампирами — пусть будет война.
Потому что только в огне хаоса рождается новый порядок.
