Дылда.
Разсказъ Осипа Дымова.
Офицер генерального штаба Семён Викторович, по - обедав в ресторане, вернулся в свою комнату и, расположившись на кушетке, готовился заснуть на полчасика. В его, теперь вялых мыслях, был один только неразрешимый вопрос:
— Отчего так приятно заснуть после обеда? Гораздо приятнее, чем ночью?
Остальное все было ясно.
Он тяжело вздохнул, словно невыразимо страдал и уже готовился забыться. Тихо поплыла его холостая комната, с дешевыми картинами, шкафом, столом и темнеющим зимним окном. Неожиданно в двери послышались легкие удары, и голос горничной проговорил:
— К вам дама пришла, Семен Викторович.
Офицер едва успел подняться с кушетки и провести рукой по своим мягким светлым волосам. На nopore остановилась совершенно незнакомая девушка, такого высокого роста, что он внутренне ахнул. У неё были ясно-голубые глаза, румянец во всю щеку и густые совершенно светлые волосы. Она запахивалась в шубку, которая ясно была с чужого плеча и едва доходила ей до колен. Могучая эффектная грудь смело и ярко выступала вперед.
— Вот,— сказала девушка, морщась как недовольный ребенок:— конечно, я опять перепутала!
— Экая дылда,— подумал офицер и утонченно-любезно проговорил:— Не будете ли добры присесть?
— Я ошиблась, — продолжала гостья, усаживаясь в кресло:— мне некогда. Это шестьдесят четвертый дом?
— Нет, пятьдесят второй.
— Ну, вот. Легко спутать. Я и спутала. Что это такое?
Она протянула руку и взяла разрезальный нож.
— Японская вещица. Очень интересная. Мне приятель подарил—стал объяснять Семен Викторович — посмотрите: здесь нажимается, и... хотите чаю?
— Спасибо. Я сегодня выпила уже восемь стаканов. Где нажимается?
— Снимите, вашу шубку; вы простудитесь,— предложил офицер, дотрагиваясь до мягкого пушистого воротника.
— Это не моя шуба,— ответила блондинка, раздеваясь: — моя в ломбарде. А эта шуба моей подруги. Я через полчаса должна быть дома, потому что она достала билет в театр.
— А что-же делает ваша шуба в ломбарде?— шутливо спросил офицер.
— Она там вместе с моей медалью. Я окончила гимназию с золотой медалью. Мой отец очень честный человек, и у него твердые правила. Он мне сказал:— ты уезжаешь в Петербург, оставь медаль здесь. Но я сказала:— Почему? Не все ли равно?— он сказал:— Дай мне слово, что ты ее не заложишь. Конечно, я дала честное слово; он был очень рад. Я очень люблю отца. Моя мать тоже хорошая.
— Но вы не сдержали слова:— вставил офицер все более и более вглядываясь в её румянец, и пышную грудь...
— Если я даю честное слово, я всегда его держу, серьезно и наставительно ответила гостья:— я только не уплатила в срок процентов.
— Так что медаль пропала?— сказать, хозяин.— Он говорить механически, без малейшего усилия направляя легкую ладью разговора, потому что гостья была очень разговорчива и говорила, словно птица пела. Это казалось офицеру очень удобным, потому что не отвлекало его от главного занятия - разглядывать незнакомку. Слушала она его словно сквозь сон, не поворачивая к нему головы, чувствовалось что, ответив, на его реплику, она тотчас же забывала ее, выбрасывая её из памяти, как мы выбрасываем вытащенный пустой, билет благотворительной лотереи.
— Медаль?— повторила она:— у меня сказано, что я получила медаль, и за тридцать пять рублей я могу всегда купить новую. Моя подруга говорить, что для меня уже нет спасения. Действительно, я падаю все ниже.
— То есть, как падаете?— встрепенулся офицер и сел ближе. Она рассмеялась, мило скривив хорошенький носик, как .делают дети.
— Не то, что вы думаете, не так. Но я кругом в долгах. Мне очень плохо и я не знаю, как выберусь из долгов. Брошусь в воду,— докончила она равнодушно.
— В воду? Вам рано бросаться в воду, милая барышня, сказал офицер и совсем, осторожно, почти нечаянно, почти незаметно, почти против воли взял её за руку и очень тихо, очень нежно, очень невинно погладил.
И действительно, блондинка ничего не заметила.
— Сколько вам лет, барышня? Ведь вы барышня? — в тон пожатию осведомился хозяин.
— Мне девятнадцать лет, двадцатый—ответила она: — правда, я кажусь старше?
— Эк её вынесло!— подумал офицер и с улыбкой, как старый добрый товарищ, которому уже кое что разрешается, заметил:
— Какие прекрасные зубы.
Барышня ничуть не смутилась, она тоже улыбнулась и показала из-за свежих ярких, вероятно, упругих губ ровные, белые, здоровые, действительно, очень красивые зубы.
— У меня тридцать восемь зубов, двух недостает — сказала она:— вот здесь один и...
— И здесь наверху—докончил Семен Викторович, дотрагиваясь до её румяной теплой щеки приблизительно над тем местом, где не хватало тридцать девятого зуба.
— Да здесь,— согласилась она и опять вложила свою руку в его, совершенно не отдавал себе отчета в этом движении, как будто, так и следовало. Непонятно в какой связи, но именно от того, что барышня ошиблась, на восемь зубов, офицер неожиданно почувствовал себя очень непринужденно и свободно. Он заложил, ногу на ногу, определенно жал и мял руку и, вслушиваясь в свои мысли, а не в то что она отвечала, спрашивал:
— Какие же у вас долги? В вашем возрасте? Любопытно проникнуть в вашу тайну...
— Во-первых, я должна моей подруге, но это ерунда. Эта подруга — моя совесть. Потом, если я не уплачу пятнадцатого за квартиру, то меня выселят. Потом, также один долг в пятнадцать рублей.
— Кто—невпопад спросил офицер.
Незнакомка тут очнулась, заметив, что он не слушает ее и, что его усы щекочут ей щеку и ухо. Она сделала нервную гримасу и заявила:
— Я не люблю, когда меня обнимают.
— Кто же вас обнимает,— очень удивленно спросил офицер, не отнимая руки от её талии.
— Ну да,— продолжала она, словно опять впадая в транс:— я должна одному студенту тридцать шесть рублей. Но только он сказал...
Офицер, который смотрел ей прямо в рот, не удержался и поцеловал ее в теплую сочную щеку. Блондинка на секунду задержала разговор и проговорила. — Странно; куда я, не приду, меня целуют.
Она встала...
— Где у вас зеркало?
— Вот!.. Что же сказал этот... как его, студент — поговорил офицер.
— Студент? Он сказал, чтобы я сама пришла за этими деньгами. И при этом поставил такие условия, что я ее могу притти.
— Какие же условия?— спросил хозяин и улыбка заиграла вокруг его рта.
— Такие, что я не могу,— с гримасой ответила блондинка и невинно, по девичьи, покраснела:— Как же? Лучше в воду.
— Он вам не нравится?
— Условия?
— Нет, он, студент?
— Не все ли равно? Что вы делаете? Оставьте...
— Так вы говорите, что вся в долгах. Может быть, затушить лампу?
— Для чего тушить лампу. Моя подруга говорит— единственное что меня может спасти—это выйти за бога- ваго. Мой дядя хочет... Вы действительно потушили лампу. Зачем?
— Так поэтичнее, уютнее. Хотите? Я велю затопить печку, какие густые волосы!
— Я хотела продать свои волосы, за них много дадут. Мой дядя хочет выдать меня за... Я не люблю так... нет, я действительно не люблю... не люб...
Через полчаса офицер спросил её:
— Может, зажечь лампу? А то в комнате темно, не уютно. — Зажечь лампу?— переспросил хозяин, не получивши ответа и наклонился над нею.
Она смотрела не на него, в вниз, в стену и тихо ответила:
— Я не знаю, как это случилось... Я никогда...
Потом сморщила лицо и спросила немного громче:
— Как вас зовут?
— Стоеросовая — подумал хозяин натолкнувшись, на торчавшие ноги:— Виктор — сказал он.
— У вас есть пудра. Отвернитесь — проговорила блондинка.
Она поднялась, зашуршав платьем. Офицеру сразу стало неуютно, тесно и неудобно от её огромного роста и выпученной молодой груди. Он стал желать, чтобы она скорее ушла, но из вежливости проговорил:
— Так, как этот студент? Вот здесь пудра. и оде-колон...
— Какой студент? У меня тоже такая пудра. Да, а вот студент.— говорила гостья охорашиваясь у зеркала: — Он сказал, что даст шестьдесят рублей. Но разве я могу согласиться на его условия? Я этого не могу.
— Если бы он вам нравился, то...— провел он мелом черту.
— Нет, это все равно. При чём здесь нравится? я не понимаю таких отношений. Действительно, мне нет выхода. Одно только: выйти замуж мой дядя…
— Ваша подруга хотела пойти в театр—напомнил ей офицер.
— Да, в театр. По контрамарке. Который час? Она никогда больше не одолжит мне своей шубки. Десятый час! Где моя муфта? Это который дом?
— Сорок третий — ответил Семён Викторович.
— Да, легко спутать. Неужели уже десятый? Она ещё успеет ко второму действию. Ну, прощайте. Извините, eсли я вам помешала. Вы разве офицер?
И дылда ушла, запахнувшись в чужую шубку, которая едва доходила ей до колен. Офицер тоскливо осмотрелся. Вечер был испорчен. Никуда, не тянуло пойти. Хандра овладела им. Он позвонил и велел заварить сушеной малины.
Разсказъ Осипа Дымова.
Офицер генерального штаба Семён Викторович, по - обедав в ресторане, вернулся в свою комнату и, расположившись на кушетке, готовился заснуть на полчасика. В его, теперь вялых мыслях, был один только неразрешимый вопрос:
— Отчего так приятно заснуть после обеда? Гораздо приятнее, чем ночью?
Остальное все было ясно.
Он тяжело вздохнул, словно невыразимо страдал и уже готовился забыться. Тихо поплыла его холостая комната, с дешевыми картинами, шкафом, столом и темнеющим зимним окном. Неожиданно в двери послышались легкие удары, и голос горничной проговорил:
— К вам дама пришла, Семен Викторович.
Офицер едва успел подняться с кушетки и провести рукой по своим мягким светлым волосам. На nopore остановилась совершенно незнакомая девушка, такого высокого роста, что он внутренне ахнул. У неё были ясно-голубые глаза, румянец во всю щеку и густые совершенно светлые волосы. Она запахивалась в шубку, которая ясно была с чужого плеча и едва доходила ей до колен. Могучая эффектная грудь смело и ярко выступала вперед.
— Вот,— сказала девушка, морщась как недовольный ребенок:— конечно, я опять перепутала!
— Экая дылда,— подумал офицер и утонченно-любезно проговорил:— Не будете ли добры присесть?
— Я ошиблась, — продолжала гостья, усаживаясь в кресло:— мне некогда. Это шестьдесят четвертый дом?
— Нет, пятьдесят второй.
— Ну, вот. Легко спутать. Я и спутала. Что это такое?
Она протянула руку и взяла разрезальный нож.
— Японская вещица. Очень интересная. Мне приятель подарил—стал объяснять Семен Викторович — посмотрите: здесь нажимается, и... хотите чаю?
— Спасибо. Я сегодня выпила уже восемь стаканов. Где нажимается?
— Снимите, вашу шубку; вы простудитесь,— предложил офицер, дотрагиваясь до мягкого пушистого воротника.
— Это не моя шуба,— ответила блондинка, раздеваясь: — моя в ломбарде. А эта шуба моей подруги. Я через полчаса должна быть дома, потому что она достала билет в театр.
— А что-же делает ваша шуба в ломбарде?— шутливо спросил офицер.
— Она там вместе с моей медалью. Я окончила гимназию с золотой медалью. Мой отец очень честный человек, и у него твердые правила. Он мне сказал:— ты уезжаешь в Петербург, оставь медаль здесь. Но я сказала:— Почему? Не все ли равно?— он сказал:— Дай мне слово, что ты ее не заложишь. Конечно, я дала честное слово; он был очень рад. Я очень люблю отца. Моя мать тоже хорошая.
— Но вы не сдержали слова:— вставил офицер все более и более вглядываясь в её румянец, и пышную грудь...
— Если я даю честное слово, я всегда его держу, серьезно и наставительно ответила гостья:— я только не уплатила в срок процентов.
— Так что медаль пропала?— сказать, хозяин.— Он говорить механически, без малейшего усилия направляя легкую ладью разговора, потому что гостья была очень разговорчива и говорила, словно птица пела. Это казалось офицеру очень удобным, потому что не отвлекало его от главного занятия - разглядывать незнакомку. Слушала она его словно сквозь сон, не поворачивая к нему головы, чувствовалось что, ответив, на его реплику, она тотчас же забывала ее, выбрасывая её из памяти, как мы выбрасываем вытащенный пустой, билет благотворительной лотереи.
— Медаль?— повторила она:— у меня сказано, что я получила медаль, и за тридцать пять рублей я могу всегда купить новую. Моя подруга говорить, что для меня уже нет спасения. Действительно, я падаю все ниже.
— То есть, как падаете?— встрепенулся офицер и сел ближе. Она рассмеялась, мило скривив хорошенький носик, как .делают дети.
— Не то, что вы думаете, не так. Но я кругом в долгах. Мне очень плохо и я не знаю, как выберусь из долгов. Брошусь в воду,— докончила она равнодушно.
— В воду? Вам рано бросаться в воду, милая барышня, сказал офицер и совсем, осторожно, почти нечаянно, почти незаметно, почти против воли взял её за руку и очень тихо, очень нежно, очень невинно погладил.
И действительно, блондинка ничего не заметила.
— Сколько вам лет, барышня? Ведь вы барышня? — в тон пожатию осведомился хозяин.
— Мне девятнадцать лет, двадцатый—ответила она: — правда, я кажусь старше?
— Эк её вынесло!— подумал офицер и с улыбкой, как старый добрый товарищ, которому уже кое что разрешается, заметил:
— Какие прекрасные зубы.
Барышня ничуть не смутилась, она тоже улыбнулась и показала из-за свежих ярких, вероятно, упругих губ ровные, белые, здоровые, действительно, очень красивые зубы.
— У меня тридцать восемь зубов, двух недостает — сказала она:— вот здесь один и...
— И здесь наверху—докончил Семен Викторович, дотрагиваясь до её румяной теплой щеки приблизительно над тем местом, где не хватало тридцать девятого зуба.
— Да здесь,— согласилась она и опять вложила свою руку в его, совершенно не отдавал себе отчета в этом движении, как будто, так и следовало. Непонятно в какой связи, но именно от того, что барышня ошиблась, на восемь зубов, офицер неожиданно почувствовал себя очень непринужденно и свободно. Он заложил, ногу на ногу, определенно жал и мял руку и, вслушиваясь в свои мысли, а не в то что она отвечала, спрашивал:
— Какие же у вас долги? В вашем возрасте? Любопытно проникнуть в вашу тайну...
— Во-первых, я должна моей подруге, но это ерунда. Эта подруга — моя совесть. Потом, если я не уплачу пятнадцатого за квартиру, то меня выселят. Потом, также один долг в пятнадцать рублей.
— Кто—невпопад спросил офицер.
Незнакомка тут очнулась, заметив, что он не слушает ее и, что его усы щекочут ей щеку и ухо. Она сделала нервную гримасу и заявила:
— Я не люблю, когда меня обнимают.
— Кто же вас обнимает,— очень удивленно спросил офицер, не отнимая руки от её талии.
— Ну да,— продолжала она, словно опять впадая в транс:— я должна одному студенту тридцать шесть рублей. Но только он сказал...
Офицер, который смотрел ей прямо в рот, не удержался и поцеловал ее в теплую сочную щеку. Блондинка на секунду задержала разговор и проговорила. — Странно; куда я, не приду, меня целуют.
Она встала...
— Где у вас зеркало?
— Вот!.. Что же сказал этот... как его, студент — поговорил офицер.
— Студент? Он сказал, чтобы я сама пришла за этими деньгами. И при этом поставил такие условия, что я ее могу притти.
— Какие же условия?— спросил хозяин и улыбка заиграла вокруг его рта.
— Такие, что я не могу,— с гримасой ответила блондинка и невинно, по девичьи, покраснела:— Как же? Лучше в воду.
— Он вам не нравится?
— Условия?
— Нет, он, студент?
— Не все ли равно? Что вы делаете? Оставьте...
— Так вы говорите, что вся в долгах. Может быть, затушить лампу?
— Для чего тушить лампу. Моя подруга говорит— единственное что меня может спасти—это выйти за бога- ваго. Мой дядя хочет... Вы действительно потушили лампу. Зачем?
— Так поэтичнее, уютнее. Хотите? Я велю затопить печку, какие густые волосы!
— Я хотела продать свои волосы, за них много дадут. Мой дядя хочет выдать меня за... Я не люблю так... нет, я действительно не люблю... не люб...
Через полчаса офицер спросил её:
— Может, зажечь лампу? А то в комнате темно, не уютно. — Зажечь лампу?— переспросил хозяин, не получивши ответа и наклонился над нею.
Она смотрела не на него, в вниз, в стену и тихо ответила:
— Я не знаю, как это случилось... Я никогда...
Потом сморщила лицо и спросила немного громче:
— Как вас зовут?
— Стоеросовая — подумал хозяин натолкнувшись, на торчавшие ноги:— Виктор — сказал он.
— У вас есть пудра. Отвернитесь — проговорила блондинка.
Она поднялась, зашуршав платьем. Офицеру сразу стало неуютно, тесно и неудобно от её огромного роста и выпученной молодой груди. Он стал желать, чтобы она скорее ушла, но из вежливости проговорил:
— Так, как этот студент? Вот здесь пудра. и оде-колон...
— Какой студент? У меня тоже такая пудра. Да, а вот студент.— говорила гостья охорашиваясь у зеркала: — Он сказал, что даст шестьдесят рублей. Но разве я могу согласиться на его условия? Я этого не могу.
— Если бы он вам нравился, то...— провел он мелом черту.
— Нет, это все равно. При чём здесь нравится? я не понимаю таких отношений. Действительно, мне нет выхода. Одно только: выйти замуж мой дядя…
— Ваша подруга хотела пойти в театр—напомнил ей офицер.
— Да, в театр. По контрамарке. Который час? Она никогда больше не одолжит мне своей шубки. Десятый час! Где моя муфта? Это который дом?
— Сорок третий — ответил Семён Викторович.
— Да, легко спутать. Неужели уже десятый? Она ещё успеет ко второму действию. Ну, прощайте. Извините, eсли я вам помешала. Вы разве офицер?
И дылда ушла, запахнувшись в чужую шубку, которая едва доходила ей до колен. Офицер тоскливо осмотрелся. Вечер был испорчен. Никуда, не тянуло пойти. Хандра овладела им. Он позвонил и велел заварить сушеной малины.
