ГЛАВА 1
Слезы застилали глаза. Беззвучно шмыгнув носом, я утерла их рукавом рубашки, стараясь не смотреть ни вниз, на узкий карниз, где я, едва дыша, стояла, мечтая лишь об одном – не сорваться, ни на залитый кровью двор у распахнутых настежь ворот крепости «Дикое сердце», ни на отцовскую башню, из окон которой сочился дым разгоравшегося пожара. Еще вчера князь Войцек Радович управлял оттуда делами жудеца Караш-Северец и наблюдал за жизнью Решицы, раскинувшейся по другую сторону реки. А сегодня...
Замок захвачен головорезами Картуша Салеса, главаря вольных наемников, давно мечтавшего подчинить наш богатый и процветающий край. Кровь дружинников, до последнего защищавших нашу семью, пропитывает внутренний двор и галереи главного дома. Слуги попрятались кто куда в тщетной надежде спастись от разбойников, не знающих пощады. А мама, отец и маленькая сестренка...
Нет, лучше не думать об этом. А то недолго сорваться в истерику. А потом и вовсе сорваться...
– Где она? Ищите девчонку!
Я сильнее вжалась в наружное ограждение галереи, опоясывавшей второй этаж главного дома. По другую сторону – внутри – прогрохотали шаги разбойников.
– Найдите Алишку! – заглушая стоны людей, грохот сундуков и жадные крики головорезов, дорвавшихся до добычи, раздался приказ Картуша. – Она нужна мне живой!
С губ сорвался тихий смешок.
В этих словах, в их интонации чувствовалось, что убивать меня Картуш и правда не хочет. Не сразу. Сначала поглумится как следует за то, что отец отказался обручить меня с ним, невзирая на то, что я не принадлежала к роду Радовичей по крови и имела куда меньшую брачную ценность, чем в будущем могла получить красавица-Люблянка.
При мыслях о девочке сердце сжалось.
«Любушка, моя ласковая маленькая сестричка... Только упыри и звери могли так поступить с ребенком! Звери!»
Я стиснула в кулаке отцовский перстень, который тот успел отдать мне перед тем, как броситься на защиту жены и дочки.
«Алишка, – прозвенели в голове его последние слова. – Выберись из замка. Найди своего брата Данцега и дядю Мартина. Передай им мою волю. Скажи, чтобы шли отбивать город. Данцег… Данцег теперь будет господарем Караш-Северца. А до того момента – ты. Понимаешь меня? Это твоя земля, Алишка, ты отвечаешь за нее. Не подведи, любе».
«Не подведу», – глотая слезы, пообещала я.
Но сразу уйти не смогла. Сперва с ловкостью куницы взобралась по выступам и парапетам каменного главного дома прямо к сестричкиной спальне. И там сквозь неплотно закрытые ставни увидела все.
Удар. Взмах меча. Удар. Кровь. Стиснутые зубы отца, с трудом зажимавшего рану, слезы матери: «Пощади! Только не Любляну! Она же дитя, совсем дитя!»
Но всхлипы и крики не могли тронуть черное сердце. В память навсегда впечаталась кривая ухмылка на перекошенном кривым шрамом лице Картуша. И взмах клинка, оборвавший сразу две жизни.
К горлу подступила тошнота. Я подавила ее усилием воли и медленно двинулась по внешней стороне галереи, цепляясь носками мягких домашних туфель за выступы глиняной черепицы.
Еще немного. Пройти по покатой крыше, спуститься вниз по резному столбу крыльца, спрятаться за перилами. А там…
Скрючившись в густой тени, я замерла, не сводя взгляда с раскрытых ворот. Свобода была так близко – только руку протяни. Три десятка быстрых шагов, а оттуда в город по мосту – или сразу рыбкой в быструю речку. И пусть головорезы Картуша стаптывают сапоги, ища меня по всему жудецу.
Не найдут. Никогда не найдут.
Я напряглась, готовая к последнему спасительному рывку – и вдруг услышала донесшееся из конюшни отчаянное ржание.
«Гром!»
Я узнала бы его из тысячи прочих. Молодой конь из породы горцев, которого отец привез в крепость четыре года назад, был его любимцем. Грива чернее ночи, холеная шкура, сильные ноги, мощная спина – такое животное достойно было ходить под седлом самого господаря Вельхии, а не простого, пусть и достаточно значимого, удельного князя. Я знала, что отца не раз просили продать Грома. Чуть ли не золотом по весу коня готовы были платить, но неизменно получали от ворот поворот. И не зря! Жеребец был хоть и своенравным, но выносливым и быстрым как ураган. А взгляд – такой умный, что казался почти человеческим. Иногда мне думалось, что конь сам выбирал, куда скакать и кому служить. Хотя, конечно, это было иллюзией – отец никогда не отпускал Грома на вольный выгул и строго следил, чтобы слуги не забывали запирать стойло.
Господарь Караш-Северца был привязан к коню, точно к члену семьи. Да и я тоже. Сколько тайком стащенных с кухни яблок Гром съел с моих протянутых ладоней – не перечесть.
А теперь...
Раздавшийся из конюшни свист хлыста и последовавшее за ним ржание раненого животного были различимы даже сквозь гомон, крики и треск занимающегося пожара.
Звук хлестнул по оголенным нервам. Я поморщилась. Слышать, как лучший друг плачет от боли, было совершенно невыносимо. А бросить его в беде – и того труднее.
Я уже потеряла отца, маму и маленькую сестренку в жестокой атаке. И не могла – просто не могла! – потерять еще и Грома.
Решительно отвернувшись от ворот, я сосредоточила внимание на конюшне. Оттуда как раз выходили трое, держа под уздцы всех отцовских лошадей, кроме Грома. Конь остался внутри.
Дождавшись, пока разбойники заберут скакунов, я метнулась к входу. Вжалась в стену и, улучив момент, заглянула в полумрак. Изнутри привычно пахнуло навозом и сеном. Из дальнего и самого большого стойла донеслось сдавленное ржание Грома. В ответ послышалась грубая брань, и я поспешно отпрянула, нырнув за бочку с водой. Сердце тяжело застучало в груди.
Кто-то все еще был внутри!
Драк!
Гром снова заржал, болезненно и страшно.
И тогда я решила: не сдамся. Ни за что!
Улучив момент, я вспрыгнула на бочку, а оттуда взобралась на козырек конюшни и юркнула в квадратный проем небольшого окошка под самой крышей, где на настиле сушилось сено для лошадей. Быстро, чтобы никто из снующих во дворе врагов не заметил...
А вот дальше пришлось действовать осторожнее.
Стараясь шуршать не громче амбарной мыши, я осторожно прокралась к дальнему стойлу. Между редких досок настила виднелись Гром и его мучитель. Конь был крепко связан, избит и измотан. Но даже три десятка ударов, исполосовавших черное тело, не смогли сломить волю сильного зверя. Темные, почти человеческие глаза с ненавистью смотрели на мужчину с хлыстом, и всякий раз, когда тот пытался дотронуться до шеи коня или накинуть уздечку, Гром дергался и щелкал зубами, агрессивно раздувая ноздри.
Разбойника это злило. Несмотря на преимущество в виде хлыста и веревок, он проигрывал. Остальные кони дали себя увести, но не Гром. Не Гром!
Он был готов бороться до конца. Как воевода Жданич, как служанка Дайна. Как мама. Как отец.
Как я.
Сжав кулаки, я мысленно потянулась к Грому, уговаривая его не сдаваться еще немного.
«Ты только держись. Держись, любич».
Мои мольбы словно придали коню сил. Он громко заржал и встал на дыбы, до скрипа натягивая спеленавшие его веревки. Разбойник отшатнулся.
И это стало последней каплей.
– Так, все! – заорал он, срывая с пояса арбалет. – Раз не хочешь подчиняться новому хозяину, тупая скотина, значит, пойдешь на закуску к завтрашнему пиру! Ни на что больше ты все равно не годен!
Мучитель Грома вскинул оружие, направляя острие болта в шею застывшего перед лицом неизбежной смерти коня.
«Пора!» – пронеслось в голове.
Изо всех сил навалившись на тяжелый тюк сена, я скинула его с настила прямо на голову разбойника за секунду до того, как тот нажал спусковой крючок.
Бум!
Придавленный немаленьким весом, мужчина повалился на пол. Умница-конь не издал ни звука – лишь смотрел расширившимися глазами на болт, вонзившийся в деревянное ограждение стойла. А потом так же удивленно – на меня, спрыгнувшую рядом со сброшенным тюком.
Не тратя времени, я бросилась к коню.
– Тише, тише, любич, – зашептала я, глядя в глаза коню, пока руки порхали, развязывая узлы и путы. – Я тебя вытащу, Гром, вытащу. Ты только потерпи. Одни мы с тобой остались. Отца, мамочку, Люблянку-крошку – всех зарубили, звери. Но тебя я им не отдам.
Не удержавшись, я тихо всхлипнула, сжимая отцовский перстень и грязным рукавом утирая подступившие слезы. Гром посмотрел на меня в ответ. В темных глазах плескалась боль.
«Бедный. Сильно ему досталось».
Следы от хлыста покрывали спину, бока и шею коня. Красные полосы на черной шкуре набухали кровью. Я старалась не задевать их, но иногда распутать веревки иначе было просто невозможно. Гром стоически терпел – лишь уши дергались да пробегала по телу дрожь.
Я почти закончила, когда дверь конюшни распахнулась, впуская внутрь двух разбойников.
– Эй! – подслеповато щурясь, крикнул один из них в темноту. – Лукаш? Чего возишься? Тащи черного!
Я понимала, что у меня оставались считаные секунды, прежде чем мужчины заметят тюк и придавленного Лукаша. У нас с Громом оставались лишь несколько секунд.
Пальцы крепко сжали черную гриву.
– Надо бежать, – одними губами шепнула я коню. – Или сейчас, или никогда.
Гром понятливо кивнул. И мотнул головой – запрыгивай, мол, уходить, так вместе.
Дважды уговаривать меня не пришлось.
Мысленно попросив у Грома прощения за растревоженные раны, я оттолкнулась от поилки и одним прыжком вскочила на спину коня. Коленями сжала бока, руками обхватила шею.
«Я готова».
С громким торжествующим ржанием Гром взвился на дыбы, разрывая последние веревки. Стоявшие у входа разбойники отпрянули – для них, не привыкших к полумраку, конь, должно быть, соткался из самой тьмы и со свирепым огнем в черных глазах понесся навстречу. Один успел отпрыгнуть. Второго, замешкавшегося в проходе, Гром вытолкнул на улицу.
Свобода, свобода!
– Не дайте им уйти! – заорал с крыльца выбежавший Картуш. – Задержите коня и девчонку! Любой ценой!
Куда там! Проще поймать сачком ветер.
– Вперед, любич! – Я хлопнула коня по шее, указывая на закрывавшиеся ворота. – Вперед, вперед!
Естественно, разбойники не успели. Тяжелые деревянные створки с грохотом распахнулись от удара копыт, выпуская нас из захваченной крепости. Гром заржал, ударив копытами по брусчатке в опасной близости от упавшего головореза, и помчался прочь, быстрый и сильный, словно ураган.
Захватчикам оставалось лишь бессильно смотреть, как растворяется в городских проулках силуэт необыкновенного коня, уносящего на спине хрупкую княжескую дочку.
***
Вперед!
Быстрее ветра!
Подчиняясь запрету отца, я никогда прежде не отказывалась на спине Грома. И теперь, несмотря на терзавшие душу мысли о захватчиках, жгучий жар перстня Радовичей на груди и страх возможной погони, я искренне восхищалась тем, насколько могуч и неукротим оказался чудесный конь. Я полностью доверилась ему, и Гром не подвел, все дальше и дальше унося нас от опасности.
Мы скакали так быстро, что это казалось невозможным. Кусты, деревья, придорожные домики проносились перед глазами мимолетными яркими вспышками. Изредка навстречу попадались путники и повозки, едва успевавшие отпрянуть, чтобы избежать столкновения с лихим смерчем, в который превратились мы с Громом. Вслед неслись проклятия, но я их почти не слышала.
Свобода! Свобода!
Решица давно осталась позади. Широкий тракт сменился ровной дорогой, разделявшей квадраты засеянных зеленых полей, а та после очередного поворота превратилась в извилистую тропинку, запетлявшую между деревьев. Все выше, выше и выше...
Сердце острыми коготками царапнула тревога. Я никогда не покидала пределов Решицы и ее окрестностей без сопровождения отца и охраны. Но помнила, что господарь Войцек предостерегал своих людей об опасностях, что таил высившийся над городом и крепостью Жадецкий холм. Поговаривали, что там свила гнездо настоящая нечисть – пострашнее наемников Картуша. Упыри, ведьмы, великаны, перевертыши... Бр-р-р-р!
Испугавшись, я крепко сжала бока коня.
– Гром! Мы сбились с дороги, любич! Нам не сюда! Поворачивай!
Но куда там! Достучаться до впавшего в раж жеребца было все равно что пытаться словами развернуть ветер.
Тропинка совсем пропала. То там, то тут начали попадаться преграждавшие путь поваленные вязы, но Грома это даже не замедлило. Он скакал и скакал, забираясь все дальше, все выше.
– Стой! Сюда нельзя! Не сюда!
Гром будто не слышал. Он тяжело дышал, но упрямо продолжал ломиться в самую чащу.
«Обезумел! – внезапно осознала я. – Гром обезумел. У него помутилось в голове от боли, вот он и скачет не разбирая дороги прямо навстречу смерти!»
Надо было что-то делать, и срочно!
– Ноги переломаешь! – закричала я что было мочи, ударяя пятками по покрытым пеной бокам. – Убьешься! Стой!
Пальцы вцепились в гриву, потянули.
– Стой! Сто-о-ой!
Последнее слово подействовало как заклятие. В небе грохотнуло. На тропинке, будто из ниоткуда, выросли кусты, а земля, казалось, сама бросилась под лошадиные копыта. Ноги Грома подогнулись, и он рухнул как подкошенный, едва не раздавив меня мощным телом. Я кубарем скатилась со спины коня и закувыркалась по траве, пока не влетела спиной в дерево.
– Ой!
Взвились в воздух вспугнутые нашим вторжением птицы. Затрещали ветки, тяжело заржал поверженный Гром – и все затихло. Лишь слышно было, как шумит в вышине листва да журчит неподалеку горная речка.
Собравшись с силами, я поднялась на ноги и подползла к лежавшему коню. Он тяжело и рвано дышал, бока раздувались и опускались, на губах и ноздрях пузырилась пена. По шкуре волнами бежала дрожь. Из воспалившихся от пыли и пота отметин хлыста сочилась кровь. Глаза тоскливо, невидяще смотрели в недосягаемую чащу.
Заметив меня, Гром тяжело повернул голову и тихо заржал, словно... прощаясь. В уголке черного глаза сверкнула слезинка.
Я почувствовала, как у меня самой наворачиваются горькие слезы. Но вместо того, чтобы впасть в истерику, я вдруг разозлилась.
– Ну уж нет! – крикнула я, обращаясь то ли к коню, то ли к самой природе. – Ты у меня не умрешь, даже не надейся! Слышишь? Слышишь? Жизнью и родом клянусь!
Он только слабо фыркнул.
«Упрямая девчонка».
– Да, – шмыгнула носом в ответ. – Да, я такая.
Голова Грома опустилась на землю. Глаза закатились.
А я, засучив рукава грязного платья, взялась за работу.
ГЛАВА 2
Следующие три дня и три ночи я самозабвенно выхаживала Грома. Благо, условия для этого оказались самые подходящие. Теплое, в меру сухое лето дало всходы целебным травам, горная речка стала незаменимым источником воды, а густая лесная зелень надежно укрыла нас от зноя и чужих глаз.
Лучше и не придумаешь.
Убедившись, что рядом нет ни намека на человеческое жилье, я расслабилась и всецело отдалась процессу лечения. Начала с того, что промыла все раны коня и, как смогла, выстлала землю под Громом широкими листьями лопуха, чтобы избежать дополнительного загрязнения. А потом принялась за изготовление снадобий.
Врачевать я умела и любила. Мама говорила, что у меня особая связь с природой, позволявшая в любом месте находить съедобные плоды и целебные листья. Как только я достаточно подросла, она распорядилась, чтобы меня отдали в обучение лекарю, и не прошло и пяти лет, как я, ученица, превзошла своего учителя. Моими притирками и сборами пользовались семьи дружинников и слуги. Кое-что отец даже отдавал на продажу, а на вырученные серебрушки разрешал покупать цветные отрезы, нитки для вышивки и леденцы сестренке и брату.
