Я осмотрелась и потерла кулаком глаза — бессонная, полная приключений ночь все же давала о себе знать, а дремать, тем более верхом, мне было никак нельзя! Соскользнув с конского бока, я, убедившись, что среди травяной поросли не видно аконита и «конской немочи», стреножила коня и оставила его пастись, а сама подошла к ручью. Вымыла лицо и руки, как могла переплела волосы, отчистила вымазанную травой и землёю одежду… Хотя усталость по-прежнему давала о себе знать, ледяная вода меня немного взбодрила, и я, плеснув, в лицо очередную пригоршню, вернулась на лужайку. При свете солнца еще лучше стало видно, какого красавца я умудрилась увести у амэнцев. Вороная, отливающая шёлком шкура, крепкий корпус, стройные сильные ноги и благородно вылепленная голова с очень выразительными, отливающими в синеву глазами… Стемба любил повторять, что лошади на самом деле — хитрые и малость трусоватые зверюги, которые сами с удовольствием прокатятся на давшем слабину всаднике, но в эти мгновения я готова была приписать вороному жеребцу все существующие в мире добродетели — очень уж он был хорош…
Покончив с любованием, я, ласково заговорив с жеребцом, вновь подошла к нему с левого бока — большего промедления, чем эта краткая передышка, я не могла себе позволить, да и при свете дня можно будет попытаться перейти на рысь. Теперь не было риска загнать жеребца на тропу, полную выступающих корней, или выстегнуть себе веткой глаз.
Жеребец не возражал ни против нашего затянувшегося знакомства, ни против того, чтобы немного размяться — его рысь оказалась такой же плавной и мерной, как и шаг, и я всерьёз призадумалась о том, кому принадлежала моя покража. Конские стати, без сомнения, важны, но еще более ценится такой вот ровный, не утомляющий всадника ход и плавные размеренные движения… Жеребец стоил немалых денег, а потому не мог ходить под обычным ратником… Оставалось только надеяться, что вороной не принадлежал раньше Олдеру. Я кривоплечему и так уже насолила больше, чем надо, а жеребец был бы уже явным перебором. Олдер и без того готов меня живьём в землю закопать и доводить его до очередного, направленного на меня колдовства было бы слишком самонадеянно.…
По мере того, как разгоралось утро, просыпался и лес. В кронах запели птицы, солнечные лучи заиграли в каплях выпавшей на листья росы, превращая ее в сверкающие самоцветы… День обещал быть солнечным и добрым, но вот меня это красота совсем не радовала. Более того, по мере продвижения вперёд я все больше чувствовала зудящее, точно комариный укус, беспокойство. И связано оно было совсем не с кривоплечим. Я вздохнула и огладила лямку перекинутой за спину сумки…
Тяжело было признаться в таком, но на самом деле я искренне опасалась своей встречи со Ставгаром, который почти наверняка был в княжеской рати… Его слов… Его молчания… И того, что я сама могу ему сказать… Судьбе было угодно столкнуть нас лоб в лоб спустя целых пять лет после нашей первой встречи: Ставгар был среди тех, кто затравил моего Ирко… И в тоже время он оказался тем, кто спас меня от возможной расправы полянцев и был единственным — не считая Кветки — кто оказался со мною рядом в первые, самые чёрные дни…
Моя мать скончалась через полгода после памятной мне встречи со снежницами. Несколько месяцев она просто медленно угасала, а я ничем не могла ей помочь. Невозможно вдохнуть жизнь в того, кто уже всем своим существом находится за гранью… Но зато можно сделать так, чтобы его переход стал как можно более тихим и покойным — я гнала от себя черные мысли и заботилась о матери с еще большим рвением, чем прежде, а потом сама закрыла ей глаза. По крайней мере, одну мою мольбу Боги услышали — мать отошла в мир иной тихо, без мучительной агонии…
Тем не менее, ее смерть ударила по мне сильнее, чем этого можно было бы ожидать. После похорон мною овладела какая-то душевная немочь, а потом я и вовсе слегла — из-за необоримой слабости мне не хотелось ни говорить, ни заниматься делами, а встать на заре с кровати стало и вовсе невозможно. Даже просто поднять голову от подушки было невероятно тяжело…
Ирко, разделивший со мною всю боль последних месяцев, не отходил от меня и теперь. Несмотря на то, что на нем одном опять висело все хозяйство, Ирко находил время и посидеть около моей постели. Подсовывал разные вкусности, пытался отпоить травами… Я же от его забот только отмахивалась: ведь теперь мне хотелось лишь одного — спать, спать… Но Ирко не оставлял своих попыток растормошить меня, а спустя неделю неожиданно заметил:
— Ты ведь до последнего верила, что мать очнётся, от того и плохо теперь…
— Что?.. — я, открыв глаза, посмотрела Ирко, а он тут же провёл рукой по моим волосам.
— Это не твоя вина… И не её… Просто так вышло… Зато теперь, может статься, они с твоим отцом вместе и им хорошо… А ты зря молчишь — заплакала бы в голос, глядишь — и полегчало бы…
— Я не плачу… — тихо возразила я, а Ирко слабо улыбнулся и провел ладонью по моей щеке.
— Плачешь, Эрка — только душой… Я же вижу…
Вместо ответа я уже сама потёрлась щекой о его большую, шершавую ладонь. Ирко безошибочно угадал то, о чем я никогда не говорила вслух. Все эти годы в моей душе рядом с горьким пониманием того, что недуг матери неизлечим, жила и робкая надежда на то, что она очнется вопреки всему. Пусть ненадолго… Пусть на полвзгляда… На полслова…
Но чуда не произошло, и от этого просто было больно…
Благодаря мужу, я справилась с этой болью, но едва встав на ноги, едва не слегла опять. Теперь меня преследовало головокружение, то и дело болела грудь, а потом еще я едва не свалилась в обморок около ульев… Ирко встревожился не на шутку, а я, посчитав дни, с опозданием сообразила, что беременна… Сумятицу, которая произошла после этого события, даже теперь нельзя было припоминать без улыбки.
Ирко, возомнив, что беременная супруга нуждается в неком особом отношении, о котором и сама не знает, отправился за советом к Кветке. А та, вместо отсутствующих под боком зятьев, сполна отыгралась на своем молочном сыне, вывалив на него целую гору примет, суеверий и предупреждений. Мне, разумеется, она ничего об этом не сказала, так что первые недели я не могла взять в толк, какая муха укусила всегда рассудительного и спокойного Ирко. Вначале он отстранил меня от всего домашнего хозяйства, потом перестал отпускать одну в лес и на речку, пытался уложить в постель едва ли не через каждые полчаса и старательно отбирал из рук травнические ножи…
Лишь когда в один из вечеров муж дошёл до того, что, в довершение к ножам, попытался отобрать у меня еще и вышивание, заявив, что беря в руки любые острые предметы, будущая мать вредит себе, я поняла, откуда дует ветер, а припёртый к стене Ирко возражать не стал. Да, ходил и узнавал — старшей то женщины в доме нет, а у Кветки две дочери — должна же она знать, что к чему…
Пожалуй, это был первый случай, когда я вспомнила уже подзабытые словечки и цветистые обороты из речи «Лисов»! Я ругала и Кветку, и Ирко. Доказывала, что большая часть того, что ему наплели — чушь несусветная, что если меня посадить под замок и не давать ничего делать, то я или взвою с тоски или точно от неё же умру… Что, на худой конец, можно было меня спросить, если что непонятно!!!
Разозлившись не на шутку, я даже хряпнула об пол попавшуюся мне под руку глиняную миску… И замерла, увидев беззлобную улыбку мужа.
— Чему смеёшься? — я обиженно вскинула подбородок, но Ирко бесстрашно протопал ко мне и привычно сгреб в охапку.
— Ну, Кветка еще говорила, что беременные горлицы оборачиваются соколицами, а те наоборот — отяжелев, слёзы ручьём льют.
Крыть такое мне было уже нечем, так что я, пробурчав:
— Одна примета — не в счет… — спрятала лицо на груди у мужа, а он поцеловал меня в волосы, тем самым положив конец ссоре…
Впрочем, отказавшись от Кветктных примет, Ирко не отрёкся от своих — еще через три месяца я обнаружила у себя под тюфяком оплетённые коричневым шнуром старые медвежьи клыки и когти… В этот раз я не стала ни ругаться с мужем, ни убирать бэрский оберег. Ирко явно пытался призвать защиту того, кого сами бэры считают своим прародителем, а скрульцы именуют Большим Медведем, а для меня сейчас любая подмога не была лишней. Я уже привязалась к растущему внутри меня ребенку, который стал символом того, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается… Вот только носить наше с Ирко дитя мне было очень тяжело, так что я, моля о заступничестве Малику, ничего не имела против того, что Ирко просил о покровительстве своего Прародителя…
Мой срок подошёл именно тогда, когда приспело самое вьюжное и снежное время. Тем не менее, Ирко смог пробиться сквозь заносы к Поляне и привести мне в помощь Кветку. Вдова же, прямо с порога, все взяла в свои руки. Услав Ирко растапливать баньку, она быстро ощупала мой живот, расспросила о признаках и деловито осведомилась, где и что у меня приготовлено для родов.
Я же, ответив, вцепилась ей в руку и спросила невпопад:
— Все ведь будет хорошо?..
Кветка улыбнулась и погладила меня по голове, как маленькую.
— Конечно, Эрка… Тебе страшно, это понятно, но хоть ребёнок и крупный, но лежит вроде бы правильно, да и бёдра у тебя не детские, так что справимся…
Последующие часы, казалось, противоречили всем заявлениям Кветки. Ноющие схватки перешли в боль, потуги казались тщетными — ребенок словно бы замер… Я стонала уже не столько от боли, сколько от отчаяния, а Кветка продолжала суетиться вокруг меня все с той же сосредоточенной деловитостью. Она не уставала меня ободрять и утешать, меняла примочки на лбу… А когда к изводящей меня боли прибавилось еще и невыносимое жжение, заметила.
— Теперь совсем немножко осталось. Головка уже видна…
В эти, самые последние мгновения, я, не выдержав, орала во весь голос, а потом боль и тяжесть резко схлынули, и я услышала довольное воркование Кветки… Слабый писк… Вдова же, перерезав и перевязав пуповину, омыла ребенка и положила мне на грудь тёплый комочек, заметив не без гордости.
— Девочка у тебя. Настоящая красавица!
Особой красоты в сморщенном и красном, словно рак, существе, не было, но я прониклась к нему нежностью сразу и бесповоротно…
Кветка, махнув рукой на все домашние дела и некормленую скотину, пробыла с нами еще сутки. Возилась с маленькой и со мной. Пеленала, баюкала, помогала мне вначале размять налившуюся молоком, затвердевшую грудь, советовала, как правильно покормить малышку, как сцеживаться… Заваривала загодя приготовленные мною травы и, попутно, гоняла Ирко, который вел себя так, точно его из-за угла пыльным мешком по макушке стукнули.
Мой муж, умудрившийся просидеть на морозе, у дверей баньки всё то время, пока длились роды, теперь заходил в комнату осторожно и исключительно боком, мялся около меня, а на колыбель с малюткой и вовсе только косился.
Кветка, глядя на него, то и дело прыскала со смеху, а потом отсылала то воды набрать, то что-нибудь принести…
— Совсем ошалел от радости… — шептала она мне, когда дверь за Ирко закрывалась. — Мой, вон, тоже — вначале под баней сидел, а после даже нос в колыбель засунуть боялся… Бывает…
Я лишь молча кивала, даже словом боясь спугнуть греющее меня под сердцем счастье…
Дальше все произошло именно так, как и предсказывала Кветка. Ирко ходил вокруг да около дней десять, но, уверившись, что малышка не сломается и не рассыплется в прах от его прикосновения, стал гораздо чаще подходить к колыбели, а потом осмелел настолько, что взял малышку на руки…
Ну, а еще через несколько дней мы с мужем дружно перебирали имена для малютки. После долгих споров сошлись на Мали, решив, что Милостивая не оставит вниманием ту, что наречена в ее честь…
Колесо времени между тем не на миг не останавливало своего бега — миновала зима, вступила в силу весна. Я, окончательно оправившись от родов, хлопотала над дочерью, которая росла крепенькой и на удивление спокойной. Когда черты малышки немного оформились, стало ясно, что от Ирко она унаследовала только глаза, а лицом и цветом волос пошла в меня, но для девочки так было даже лучше.
Когда же вступил в силу Травник, зачастившая к нам с рождением Мали Кветка напомнила о том, что пора бы уже, наконец, сходить на поклон в храм Малики — попросить богиню о заступничестве и покровительстве для ребенка. В этом вдова была права, но вот наведываться в Эргль мне не хотелось — слишком памятны были и венчавшая нас с мужем жрица, и кликуша. Кветка решила побороть мое упрямство, возвав к разуму Ирко, но его моя поездка в Эргль тоже как-то не радовала, а потому он помог мне выиграть спор с Кветкой, поддержав во всем. Даже в желании наведаться в Делькону — именно в этом храме я и решила отдать малышку под покровительство. По сути, мне уже давно следовало бы наведаться туда — попытаться найти жриц, знавшихся с прабабкой, помянуть отца и Мику…
Кветка, услышав о моем намерении, сначала возмутилась — мол, зачем в такую даль?! Если так не по нраву Эргль, то можно податься в Брно!.. Но я на все её доводы отвечала одним — или Делькона, или вообще никуда, так что, в конечном итоге, Кветке пришлось смириться. Успокоившись же она, как всегда, стала давать многочисленные советы.
Вот так и вышло, что уже через неделю мы с мужем были в пути. Хозяйство удалось оставить на попечение Роско, с которым после случая со снежницами у нас сложились почти приятельские отношения. Роско же помог нам и на первом этапе пути, сговорившись со старым Корно о том, чтоб провез нас на лодке вверх по течению — до Драгода. А уж в этом шумном торговом городе выискать следующий по Рожскому тракту обоз и найти места на одной из телег труда не составило…
Прабабка мне многое рассказывала о Дельконе, но я все равно была поражена открывшимся мне зрелищем. Стоящая среди священной рощи Делькона походила не на храм, а на крепость. Высокие, зубчатые стены кольцом охватывали изрядный участок, на котором расположились жилища для паломников и многочисленные хозяйственные постройки, ворота между двух квадратных башен могли бы выдержать длительную осаду. Сейчас, правда, они были вполне гостеприимно открыты, но встречающие паломников жрицы были опытными колдуньями. Их силу я ощутила сразу, а из-за пристальных, устремлённых на Ирко взглядов жриц мне стало не по себе… Не совершила ли я очередную ошибку, приведя его сюда? К счастью, все взглядами и закончилось — нас пропустили, призвав благословение Малики.
В предназначавшемся для гостей и паломников большом бревенчатом доме нас встретили уже лишённые магии жрицы. Розовощёкая полнотелая Римелла увидев мою малышку тут же расплылась в улыбке. Она же и проводила нас в выделенную комнату, попутно объясняя внутренний распорядок и где, в случае чего, можно найти всё необходимое…
Комнат, кстати, оказалось две — с одним входом, но смежные между собой, они, несмотря на подчеркнутую простоту обстановки, были очень светлыми и наполненными воздухом. Тут же выяснилось еще одно обстоятельство — кроватей — если не считать колыбели — тоже оказалось две. Узкие, ровно на одного человека, они располагались в разных комнатах. Ирко, привыкшему и к моему соседству, и к колыбели рядом — иногда он умудрялся заслышать писк малышки раньше меня и вставал к ней первым — такой оборот совсем не понравился.
Покончив с любованием, я, ласково заговорив с жеребцом, вновь подошла к нему с левого бока — большего промедления, чем эта краткая передышка, я не могла себе позволить, да и при свете дня можно будет попытаться перейти на рысь. Теперь не было риска загнать жеребца на тропу, полную выступающих корней, или выстегнуть себе веткой глаз.
Жеребец не возражал ни против нашего затянувшегося знакомства, ни против того, чтобы немного размяться — его рысь оказалась такой же плавной и мерной, как и шаг, и я всерьёз призадумалась о том, кому принадлежала моя покража. Конские стати, без сомнения, важны, но еще более ценится такой вот ровный, не утомляющий всадника ход и плавные размеренные движения… Жеребец стоил немалых денег, а потому не мог ходить под обычным ратником… Оставалось только надеяться, что вороной не принадлежал раньше Олдеру. Я кривоплечему и так уже насолила больше, чем надо, а жеребец был бы уже явным перебором. Олдер и без того готов меня живьём в землю закопать и доводить его до очередного, направленного на меня колдовства было бы слишком самонадеянно.…
По мере того, как разгоралось утро, просыпался и лес. В кронах запели птицы, солнечные лучи заиграли в каплях выпавшей на листья росы, превращая ее в сверкающие самоцветы… День обещал быть солнечным и добрым, но вот меня это красота совсем не радовала. Более того, по мере продвижения вперёд я все больше чувствовала зудящее, точно комариный укус, беспокойство. И связано оно было совсем не с кривоплечим. Я вздохнула и огладила лямку перекинутой за спину сумки…
Тяжело было признаться в таком, но на самом деле я искренне опасалась своей встречи со Ставгаром, который почти наверняка был в княжеской рати… Его слов… Его молчания… И того, что я сама могу ему сказать… Судьбе было угодно столкнуть нас лоб в лоб спустя целых пять лет после нашей первой встречи: Ставгар был среди тех, кто затравил моего Ирко… И в тоже время он оказался тем, кто спас меня от возможной расправы полянцев и был единственным — не считая Кветки — кто оказался со мною рядом в первые, самые чёрные дни…
Моя мать скончалась через полгода после памятной мне встречи со снежницами. Несколько месяцев она просто медленно угасала, а я ничем не могла ей помочь. Невозможно вдохнуть жизнь в того, кто уже всем своим существом находится за гранью… Но зато можно сделать так, чтобы его переход стал как можно более тихим и покойным — я гнала от себя черные мысли и заботилась о матери с еще большим рвением, чем прежде, а потом сама закрыла ей глаза. По крайней мере, одну мою мольбу Боги услышали — мать отошла в мир иной тихо, без мучительной агонии…
Тем не менее, ее смерть ударила по мне сильнее, чем этого можно было бы ожидать. После похорон мною овладела какая-то душевная немочь, а потом я и вовсе слегла — из-за необоримой слабости мне не хотелось ни говорить, ни заниматься делами, а встать на заре с кровати стало и вовсе невозможно. Даже просто поднять голову от подушки было невероятно тяжело…
Ирко, разделивший со мною всю боль последних месяцев, не отходил от меня и теперь. Несмотря на то, что на нем одном опять висело все хозяйство, Ирко находил время и посидеть около моей постели. Подсовывал разные вкусности, пытался отпоить травами… Я же от его забот только отмахивалась: ведь теперь мне хотелось лишь одного — спать, спать… Но Ирко не оставлял своих попыток растормошить меня, а спустя неделю неожиданно заметил:
— Ты ведь до последнего верила, что мать очнётся, от того и плохо теперь…
— Что?.. — я, открыв глаза, посмотрела Ирко, а он тут же провёл рукой по моим волосам.
— Это не твоя вина… И не её… Просто так вышло… Зато теперь, может статься, они с твоим отцом вместе и им хорошо… А ты зря молчишь — заплакала бы в голос, глядишь — и полегчало бы…
— Я не плачу… — тихо возразила я, а Ирко слабо улыбнулся и провел ладонью по моей щеке.
— Плачешь, Эрка — только душой… Я же вижу…
Вместо ответа я уже сама потёрлась щекой о его большую, шершавую ладонь. Ирко безошибочно угадал то, о чем я никогда не говорила вслух. Все эти годы в моей душе рядом с горьким пониманием того, что недуг матери неизлечим, жила и робкая надежда на то, что она очнется вопреки всему. Пусть ненадолго… Пусть на полвзгляда… На полслова…
Но чуда не произошло, и от этого просто было больно…
Благодаря мужу, я справилась с этой болью, но едва встав на ноги, едва не слегла опять. Теперь меня преследовало головокружение, то и дело болела грудь, а потом еще я едва не свалилась в обморок около ульев… Ирко встревожился не на шутку, а я, посчитав дни, с опозданием сообразила, что беременна… Сумятицу, которая произошла после этого события, даже теперь нельзя было припоминать без улыбки.
Ирко, возомнив, что беременная супруга нуждается в неком особом отношении, о котором и сама не знает, отправился за советом к Кветке. А та, вместо отсутствующих под боком зятьев, сполна отыгралась на своем молочном сыне, вывалив на него целую гору примет, суеверий и предупреждений. Мне, разумеется, она ничего об этом не сказала, так что первые недели я не могла взять в толк, какая муха укусила всегда рассудительного и спокойного Ирко. Вначале он отстранил меня от всего домашнего хозяйства, потом перестал отпускать одну в лес и на речку, пытался уложить в постель едва ли не через каждые полчаса и старательно отбирал из рук травнические ножи…
Лишь когда в один из вечеров муж дошёл до того, что, в довершение к ножам, попытался отобрать у меня еще и вышивание, заявив, что беря в руки любые острые предметы, будущая мать вредит себе, я поняла, откуда дует ветер, а припёртый к стене Ирко возражать не стал. Да, ходил и узнавал — старшей то женщины в доме нет, а у Кветки две дочери — должна же она знать, что к чему…
Пожалуй, это был первый случай, когда я вспомнила уже подзабытые словечки и цветистые обороты из речи «Лисов»! Я ругала и Кветку, и Ирко. Доказывала, что большая часть того, что ему наплели — чушь несусветная, что если меня посадить под замок и не давать ничего делать, то я или взвою с тоски или точно от неё же умру… Что, на худой конец, можно было меня спросить, если что непонятно!!!
Разозлившись не на шутку, я даже хряпнула об пол попавшуюся мне под руку глиняную миску… И замерла, увидев беззлобную улыбку мужа.
— Чему смеёшься? — я обиженно вскинула подбородок, но Ирко бесстрашно протопал ко мне и привычно сгреб в охапку.
— Ну, Кветка еще говорила, что беременные горлицы оборачиваются соколицами, а те наоборот — отяжелев, слёзы ручьём льют.
Крыть такое мне было уже нечем, так что я, пробурчав:
— Одна примета — не в счет… — спрятала лицо на груди у мужа, а он поцеловал меня в волосы, тем самым положив конец ссоре…
Впрочем, отказавшись от Кветктных примет, Ирко не отрёкся от своих — еще через три месяца я обнаружила у себя под тюфяком оплетённые коричневым шнуром старые медвежьи клыки и когти… В этот раз я не стала ни ругаться с мужем, ни убирать бэрский оберег. Ирко явно пытался призвать защиту того, кого сами бэры считают своим прародителем, а скрульцы именуют Большим Медведем, а для меня сейчас любая подмога не была лишней. Я уже привязалась к растущему внутри меня ребенку, который стал символом того, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается… Вот только носить наше с Ирко дитя мне было очень тяжело, так что я, моля о заступничестве Малику, ничего не имела против того, что Ирко просил о покровительстве своего Прародителя…
Мой срок подошёл именно тогда, когда приспело самое вьюжное и снежное время. Тем не менее, Ирко смог пробиться сквозь заносы к Поляне и привести мне в помощь Кветку. Вдова же, прямо с порога, все взяла в свои руки. Услав Ирко растапливать баньку, она быстро ощупала мой живот, расспросила о признаках и деловито осведомилась, где и что у меня приготовлено для родов.
Я же, ответив, вцепилась ей в руку и спросила невпопад:
— Все ведь будет хорошо?..
Кветка улыбнулась и погладила меня по голове, как маленькую.
— Конечно, Эрка… Тебе страшно, это понятно, но хоть ребёнок и крупный, но лежит вроде бы правильно, да и бёдра у тебя не детские, так что справимся…
Последующие часы, казалось, противоречили всем заявлениям Кветки. Ноющие схватки перешли в боль, потуги казались тщетными — ребенок словно бы замер… Я стонала уже не столько от боли, сколько от отчаяния, а Кветка продолжала суетиться вокруг меня все с той же сосредоточенной деловитостью. Она не уставала меня ободрять и утешать, меняла примочки на лбу… А когда к изводящей меня боли прибавилось еще и невыносимое жжение, заметила.
— Теперь совсем немножко осталось. Головка уже видна…
В эти, самые последние мгновения, я, не выдержав, орала во весь голос, а потом боль и тяжесть резко схлынули, и я услышала довольное воркование Кветки… Слабый писк… Вдова же, перерезав и перевязав пуповину, омыла ребенка и положила мне на грудь тёплый комочек, заметив не без гордости.
— Девочка у тебя. Настоящая красавица!
Особой красоты в сморщенном и красном, словно рак, существе, не было, но я прониклась к нему нежностью сразу и бесповоротно…
Кветка, махнув рукой на все домашние дела и некормленую скотину, пробыла с нами еще сутки. Возилась с маленькой и со мной. Пеленала, баюкала, помогала мне вначале размять налившуюся молоком, затвердевшую грудь, советовала, как правильно покормить малышку, как сцеживаться… Заваривала загодя приготовленные мною травы и, попутно, гоняла Ирко, который вел себя так, точно его из-за угла пыльным мешком по макушке стукнули.
Мой муж, умудрившийся просидеть на морозе, у дверей баньки всё то время, пока длились роды, теперь заходил в комнату осторожно и исключительно боком, мялся около меня, а на колыбель с малюткой и вовсе только косился.
Кветка, глядя на него, то и дело прыскала со смеху, а потом отсылала то воды набрать, то что-нибудь принести…
— Совсем ошалел от радости… — шептала она мне, когда дверь за Ирко закрывалась. — Мой, вон, тоже — вначале под баней сидел, а после даже нос в колыбель засунуть боялся… Бывает…
Я лишь молча кивала, даже словом боясь спугнуть греющее меня под сердцем счастье…
Дальше все произошло именно так, как и предсказывала Кветка. Ирко ходил вокруг да около дней десять, но, уверившись, что малышка не сломается и не рассыплется в прах от его прикосновения, стал гораздо чаще подходить к колыбели, а потом осмелел настолько, что взял малышку на руки…
Ну, а еще через несколько дней мы с мужем дружно перебирали имена для малютки. После долгих споров сошлись на Мали, решив, что Милостивая не оставит вниманием ту, что наречена в ее честь…
Колесо времени между тем не на миг не останавливало своего бега — миновала зима, вступила в силу весна. Я, окончательно оправившись от родов, хлопотала над дочерью, которая росла крепенькой и на удивление спокойной. Когда черты малышки немного оформились, стало ясно, что от Ирко она унаследовала только глаза, а лицом и цветом волос пошла в меня, но для девочки так было даже лучше.
Когда же вступил в силу Травник, зачастившая к нам с рождением Мали Кветка напомнила о том, что пора бы уже, наконец, сходить на поклон в храм Малики — попросить богиню о заступничестве и покровительстве для ребенка. В этом вдова была права, но вот наведываться в Эргль мне не хотелось — слишком памятны были и венчавшая нас с мужем жрица, и кликуша. Кветка решила побороть мое упрямство, возвав к разуму Ирко, но его моя поездка в Эргль тоже как-то не радовала, а потому он помог мне выиграть спор с Кветкой, поддержав во всем. Даже в желании наведаться в Делькону — именно в этом храме я и решила отдать малышку под покровительство. По сути, мне уже давно следовало бы наведаться туда — попытаться найти жриц, знавшихся с прабабкой, помянуть отца и Мику…
Кветка, услышав о моем намерении, сначала возмутилась — мол, зачем в такую даль?! Если так не по нраву Эргль, то можно податься в Брно!.. Но я на все её доводы отвечала одним — или Делькона, или вообще никуда, так что, в конечном итоге, Кветке пришлось смириться. Успокоившись же она, как всегда, стала давать многочисленные советы.
Вот так и вышло, что уже через неделю мы с мужем были в пути. Хозяйство удалось оставить на попечение Роско, с которым после случая со снежницами у нас сложились почти приятельские отношения. Роско же помог нам и на первом этапе пути, сговорившись со старым Корно о том, чтоб провез нас на лодке вверх по течению — до Драгода. А уж в этом шумном торговом городе выискать следующий по Рожскому тракту обоз и найти места на одной из телег труда не составило…
Прабабка мне многое рассказывала о Дельконе, но я все равно была поражена открывшимся мне зрелищем. Стоящая среди священной рощи Делькона походила не на храм, а на крепость. Высокие, зубчатые стены кольцом охватывали изрядный участок, на котором расположились жилища для паломников и многочисленные хозяйственные постройки, ворота между двух квадратных башен могли бы выдержать длительную осаду. Сейчас, правда, они были вполне гостеприимно открыты, но встречающие паломников жрицы были опытными колдуньями. Их силу я ощутила сразу, а из-за пристальных, устремлённых на Ирко взглядов жриц мне стало не по себе… Не совершила ли я очередную ошибку, приведя его сюда? К счастью, все взглядами и закончилось — нас пропустили, призвав благословение Малики.
В предназначавшемся для гостей и паломников большом бревенчатом доме нас встретили уже лишённые магии жрицы. Розовощёкая полнотелая Римелла увидев мою малышку тут же расплылась в улыбке. Она же и проводила нас в выделенную комнату, попутно объясняя внутренний распорядок и где, в случае чего, можно найти всё необходимое…
Комнат, кстати, оказалось две — с одним входом, но смежные между собой, они, несмотря на подчеркнутую простоту обстановки, были очень светлыми и наполненными воздухом. Тут же выяснилось еще одно обстоятельство — кроватей — если не считать колыбели — тоже оказалось две. Узкие, ровно на одного человека, они располагались в разных комнатах. Ирко, привыкшему и к моему соседству, и к колыбели рядом — иногда он умудрялся заслышать писк малышки раньше меня и вставал к ней первым — такой оборот совсем не понравился.
