— А ещё разные муравейники воюют между собой, поэтому и дозорные у них всегда начеку. — Я искоса взглянула на мужа. В такие моменты Ирко совершенно преображался — не запинался и не искал слова. Глаза мужа ярко блестели, а сам его рассказ обретал необычайную живость и лёгкость… Я перевела взгляд на огромный, действительно похожий на беспокойный город муравейник и уточнила.
— Они за землю воюют? — Ирко тяжело вздохнул.
— Не только. Победители грабят муравейник и забирают себе все личинки побеждённых — так они себе рабов выращивают…
Если бы после такого заявления Ирко добавил, что на муравьиных рабов их хозяева надевают ошейники, я бы ему поверила, ведь он и так уже показал мне, как общаются между собою пчёлы. Пчела, нашедшая медоносные цветы, рассказывет о своей находке товаркам, исполняя на лотке сложный танец… Но пчёлы — прежде всего, именно труженицы, и войною на соседа не идут… Я ещё раз посмотрела на воина-м…
Крепкие ладони мужа сильнее сжали мои плечи.
— Зато напугали… И обидели…
— Нет… Ничего такого не было… — я подняла голову, посмотрела на сгустившуюся за слюдяным окошком мглу и заговорила, медленно подбирая слова… — Они действительно подошли ко мне — хотели познакомиться, а когда поняли, что я невеста, решили поцелуй стребовать. Есть такая воинская примета на удачу… Я же осадила их, а потом, озлившись, еще и посмеялась, показав, как из лука стреляю… Они, когда мишень со стрелою в центре увидели, сперва опешили, но потом один из них, Ставгар, снова ко мне пристал, ну, я и убежала, перед этим запутав его в переулках… Вот и все…
Выслушавший мой короткий рассказ Ирко шумно вздохнул.
— Но если убежала, значит, все-таки обидели?..
— Нет, — я накрыла ладонью, лежащую у меня на плече руку мужа. — Просто мне с ними даже стоять рядом не хотелось…
Пальцы мужа на моем плече внезапно задрожали:
— Это о Ставгаре Кветка сказала, что он хорош, как… Что от таких как он, все девушки без ума? — теперь в голосе мужа звучала вполне понятная ревность, и я вновь успокаивающе огладила его руку. Произнесла, как можно более убедительно:
— И что с того, Ирко? Я ведь не его выбрала…
Муж убрал руки с моих плеч и присел рядом на лавку. Посмотрел на меня исподлобья:
— Тогда почему ты мне его проучить не дала? Я бы пару раз макнул вниз головой этого кобе… — Ирко запнулся на миг, но потом продолжил. — …этого красавца в поилку для скота, чтоб к чужим женам впредь не приставал…
Теперь уже пришла пора хмуриться и вздыхать мне — видно, Кветка была сто раз права, когда заметила, что мужчины кое в чем детьми до самой старости остаются! Вот и мой всегда рассудительный и спокойный Ирко теперь ведет себя словно обиженный десятилетний мальчишка… Но это ничего — главное, что самые острые камни мы уже прошли и изворачиваться, чтобы не сболтнуть лишнего, мне больше не надо…
— Ты бы его в поилку макнул, а тебя за то, что на благородного руку поднял, городская стража в холодную бы отправила! А потом тебя за своеволие либо кнутом на площади отходили бы, либо кисть на руке отрубили… Пойми — я тебя защищала, а не его!..
Я замолчала, вновь отвернувшись к окну, а Ирко придвинулся ко мне, обнял:
— Прости, Эрка… Я не подумал… — муж покаянно ткнулся лицом в мое плечо и прошептал. — Ты мне с каждой неделей все милее кажешься, вот я и приревновал теперь… Понимаю ведь, на кого сам похож…
— Не бери в голову. Ты похож на моего мужа, и этим все сказано. — В подтверждение своих слов я поцеловала Ирко в пахнущие хвоей волосы. Муж в ответ на эту нежность глухо проворчал что-то непонятное и потёрся носом о мое плечо. Я поцеловала его еще раз и ласково взъерошила пальцами густые волосы… Все-таки хорошо, что он рядом — такой, какой есть…
Пришедшая зима оказалась не только морозной, но и снежной. В наметенные сугробы можно было провалиться выше пояса, и Ирко каждое утро чистил двор от засыпавшего его за ночь снега. В остальном же работы зимой было немного, и я наконец-то добралась до задуманного мною подарка. Я решила не размениваться на рукавицы, а сшить мужу безрукавку с подкладкой из меха. Там, где я выросла, этой крестьянской одеждой не брезговали и знатные, надевая в промозглую погоду прямо поверх рубахи — она была удобной, теплой и не стесняла движений. Подходящий мех и темно-серое сукно у меня были, а вот над узором я крепко призадумалась. Хотелось сделать так, чтобы было красиво, но при этом, ни в коем случае не разляписто. Поприкидывав и так, и эдак, я в конце концов остановила свой выбор на пущенном по краю узоре из хитро переплетённых рябиновых гроздьев, дубовых листьев и сосновых ветвей. Рябина — издавна обережное дерево, дуб — символ мужской силы, а в сосновом бору всегда удивительно легко дышится… Определившись с узором и подобрав подходящие по оттенкам нитки, я засела за работу и потратила на нее не один вечер, но вышитые гладью листочки с прожилками и алые, подсвеченные бисером ягоды смотрелись как живые, а тёмная хвоя придавала узору необходимую строгость…
Дальше оставалось всего ничего: сшить верх с подкладкой и поздно вечером повесить обновку в сенях. Ирко, как и все мужчины, не особо вникал в женское рукоделие, так что моя затея имела все шансы на успех…
На следующее утро, Ирко, как и все последние дни, собрался чистить двор от завалившего его на ночь снега, и, конечно же, наткнулся в сенях на оставленный там мною подарок. Тихо охнул и вернулся обратно в горницу.
— Эрка? — я как раз возилась возле печи, а потому глянула на удивлённого мужа через плечо.
— Что?
— Это ты для меня оставила? — я оторвалась от своего занятия и подошла к Ирко.
— Конечно для тебя — мне эта безрукавка великовата будет… А теперь не держи её в руках, а примеряй…
Ирко послушно накинул на плечи подарок, провел пальцами по узору.
— Красиво… Я такой вышивки никогда в жизни не видел — ягоды с листьями как живые…
— Ну так носи на здоровье. — Довольная тем, что мой подарок пришелся по вкусу, я улыбнулась, а Ирко обнял меня, прижал к себе и, привычно уткнувшись лицом в мою макушку, еще долго не выпускал из рук. — Кабы не дела, мы так бы и стояли посреди горницы до самого полудня…
По мере того, как крепчали морозы, ко мне все чаще обращались за травами и настоями: от простуды, от жара и кашля, а в середине Вьюгодара Роско из Выселок и вовсе пришел прямо в наш с Ирко дом. Его маленькая дочка вчера угодила в полынью. Ее успели вытащить — растерли и согрели, но ночью малышке резко стало хуже…
Описанные Роско приметы могли означать ни много, ни мало — воспаление лёгких, и я, прихватив необходимые припасы, решила пойти в Выселки вместе с обеспокоенным отцом и самой посмотреть на больную. Извинившись перед зашедшей к нам в гости Кветкой, я быстро собралась, и повязав подаренную Ирко шаль и накинув тёплый кожух, отправилась в село.
Малютка была действительно плоха — почти после каждого вздоха заходилась надрывным кашлем и просто горела в жару. Прошибающий девочку пот тоже свидетельствовал в пользу воспаления лёгких, но было и ещё что-то непонятное и ускользающее. Размышляя, я сильно сжала хрупкие пальчики и малышка открыла свои васильковые глаза.
— Тетенька… Прогони их…
— Кого, милая?.. — я склонилась над едва слышно шепчущим ребенком…
— Девочек… Я думала, они добрые, а они злые… Они меня толкнули… — Тяжело закашлявшись, малышка закрыла глаза, а я призадумалась. Произнесённые слова могли оказаться как вызванным жаром бредом, так и ответом на ускользающую от меня загадку…
Поколебавшись немного, я велела встревоженным родителям отойти от постели и хранить молчание, а потом вытащила из сумки травнический нож с серебряным лезвием и оплетённой заговоренным шнуром рукоятью. Его вместе с железным братом-близнецом, каменными ступками и прочим, необходимым для уважающей себя травницы инвентарем в свое время привезла из Дельконы покойная прабабка.
Мысленно попросив у нее помощи, я осторожно провела пальцем по бритвенно отточенному лезвию и поднесла нож к своему лицу. Уперла кончик лезвия себе в переносицу и, шепча заговор, позволяющий видеть скрытое, осторожно надавила на рукоять. Из образовавшегося пореза мгновенно потекла кровь, и я, не убирая ножа с переносицы, сморгнула, а когда вновь открыла глаза, то увидела окутывающую девочку цветную дымку, сочетающую в себе излучения души и тела. Цвета были чистые, но блёклые и виной тому была толстая и пульсирующая пиявка цвета грязного весеннего снега, тянущаяся прямо к солнечному сплетению малышки. Я осторожно коснулась ее левой рукой и ощутила колющий пальцы холод — нечто жадно высасывало из ребенка все соки, и болезнь была лишь внешним признаком происходящего.
Вздумай я, не выявив истинную причину, лечить девочку травами, она бы умерла уже дня через два от истощения жизненных сил… Я со вздохом убрала нож от лица и уже обычным зрением посмотрела на замерших в уголке родителей.
— Хорошенько протопите баню, приготовьте, четыре свечи, берёзовую лучину, молоко и хлеб…
Мать, услышав мои слова, расплакалась, Роско нахмурился:
— Неужто колдовать будешь?..
— Да. Из твоей дочки, какая-то погань жизнь тянет. Я должна разорвать связь. — Пояснив свои намерения, я отошла к столу, и принялась отбирать необходимые мне травы, а мужчина понятливо кивнул.
— Все сделаем, как надо…
Вскоре банька была натоплена, отец сам занес девочку в парилку и уложил на указанную мною полку. Я затворила двери и стала готовиться — раздела малышку до исподней рубашки, после — разделась сама, оставив на себе лишь родовую ладанку, расплела и распустила волосы. Нашёптывая соответствующий наговор, запалила свечи — две поставила в ногах у малютки две — в изголовье, и лишь после этого плеснула на раскаленные камни кипяток, смешанный со свежеприготовленным отваром девясила и алтея. Вода испарилась с сухим хлопком, и по парилке мгновенно разлился острый травяной запах. Я с наслаждением вдохнула лёгкий, ароматный воздух и шагнула к малышке — пора!
— Ледяным севером, холодным ветром и снежной зимой… — Я коснулась кончиком серебряного ножа пламени первой свечи. — Жарким югом, сухим ветром и медвяным летом… — Острие коснулось второй свечи. — Закатным западом, дождливым ветром и хмурой осенью… — Провела ножом над третьим огоньком, уже явственно ощущая потёкшую в лезвие силу. — Пламенеющим Востоком, свежим ветром, щедрой весною и солнечным восходом заклинаю тебя…
Нож в руках точно ожил, а мое сердце уже стучало так, что его удары отдавались в ушах. Будь мой дар раскрытым, мне не понадобился бы скапливающий и направляющий силы обряд, но иного выбора у меня не было, и я, глубоко вздохнув, сосредоточила взгляд на груди малышки. Теперь я не видела, но четко ощущала место, где к ребёнку присосалась невидимая пиявка. Глубоко вздохнув, я произнесла завершающие обряд слова:
— Чужую власть убери, навек отсеки и огнем припали!
Сжатый в руке серебряный нож, словно бы обретя собственную волю, резко пошел вниз — но возле самого солнечного сплетения я развернула его и словно бы срезала невидимую пиявку, почти касаясь ножом кожи малышки. Раздалось тихое шипение, на лезвии на миг появилось несколько грязно белых, но тут же испарившихся пятен… Неужели все? Я вновь сосредоточилась, но за исключением дальнего, и, похоже, просто примерещившегося мне от напряжения всхлипа, не ощутила ничего чужеродного. На всякий случай прочертила над грудью девочки еще не истратившим всю накопленную силу ножом несколько защитных рун...
После этого мне на плечи навалилась чудовищная усталость, но обряд был ещё не закончен. Я взяла березовую лучину и, стараясь унять дрожь в пальцах, поднесла ее к пламени свечи, олицетворяющей восток. Образовавшийся уголек стряхнула в молоко и поднесла плошку к губам девочки.
— Пей…
Та послушно глотнула, а я прошептала:
— Малика исцели.
Затем отломила кусочек хлеба и скормила его малютке с наговором «Лучница, защити»…
Осторожно загасила свечи пальцами и коснулась рукою лба девочки — он все ещё был горячим, но совсем не так, как прежде — чудовищный жар начал спадать. От моего прикосновения малютка вновь открыла глаза…
— Тетя…
— Хочешь пить? — уже заранее зная ответ, я потянулась за другой плошкой — с успокаивающим и восстанавливающим силы питьем. Теперь малышка будет очень долго и крепко спать, а проснется почти здоровой — ну, разве что, посопливит да покашляет немного, как при обычной простуде…
А вот мне теперь будет худо, ведь колдовать, имея за плечами спящий дар, хоть и возможно, но невероятно тяжело…
— Может, надо чего покрепче налить?
Вместо ответа я хмуро посмотрела на Роско и отрицательно качнула головой — от медовухи меня лишь окончательно развезет, а мне сейчас даже сидеть, не сутулясь, было тяжело… Я сжала в руках глиняную кружку с уже остывшим отваром — голова болела нестерпимо, да и мутило меня не на шутку.
— На тебе лица нет… — вновь завел свое Роско, и я осторожно встала. Горница тут же поплыла перед глазами, но я, дождавшись когда головокружение хоть немного сойдет на нет, подошла к оставленным на лавке кожуху и шали. Я и так, приходя в себя, засиделась до темноты…
— Когда дочка проснется, поите ее отваром из трав, которые я оставила. Дня через три я вас навещу…
— Подожди немного… — вынырнувшая из боковой горенки жена Роско начала быстро собирать гостинцы, и мои возражения ни к чему не привели. Я не потребовала оплаты, но отпускать меня с пустыми руками женщина не собиралась. А когда я уже была на пороге, вновь попыталась удержать.
— Сейчас уже темно, может, переночуешь?
Но я, уже вдохнув холодный, колючий воздух, возразила:
— Нет… Меня семья дома ждет… — И направилась к окраине Выселок…
Морозный воздух действительно оказался лучшим лекарством — его колючие иголки не только немного утихомирили засевшую в висках боль, но и чуть–чуть взбодрили, так что, уже проделав половину пути, я перестала смотреть лишь себе под ноги и начала поглядывать по сторонам.
Все-таки зимний, освещенный почти прибывшей луною лес — удивительное зрелище. Опушенные инеем ветви деревьев — словно затейливое кружево, под ногами, искрятся речной лёд и снег, а над всей этой красотой — бездонное тёмное небо с луною и россыпью звезд… Ясная, тихая ночь…
И только я об этом подумала, как непонятно откуда появившийся ветер поднял с крутого склона целую тучу снежинок и швырнул их прямо мне в лицо. Спасаясь от колючих, ледяных иголок, я на миг прикрыла лицо и глаза рукой, а когда убрала ладонь, то увидела, что прямо передо мною стоит девочка…
Навскидку ей можно было дать лет десять — двенадцать. Она была точно вылеплена из снега — белокожая, с распущенными льняными косами и большими светло-серыми глазенками. Да и одета во все белое — рубашка, присобранная у пояса пышная юбка, безрукавка мехом наружу…
— Поиграй со мной… — произнес странный ребенок чистым, серебристым голоском, и тут же скорчил умильную гримасу. — Ну, пожалуйста…
— А тебе разве не холодно? — Я продолжала ошеломлённо рассматривать слишком лёгкий наряд девочки.
— Нет… Ты тоже скоро не будешь мерзнуть… Пойдём… — улыбнувшись, девочка взяла меня за левую руку и потянула в сторону, и я в каком-то странном оцепенении, сделала за нею несколько шагов, но потом остановилась.
— Постой… Чья ты? Как тебя зовут?
— Они за землю воюют? — Ирко тяжело вздохнул.
— Не только. Победители грабят муравейник и забирают себе все личинки побеждённых — так они себе рабов выращивают…
Если бы после такого заявления Ирко добавил, что на муравьиных рабов их хозяева надевают ошейники, я бы ему поверила, ведь он и так уже показал мне, как общаются между собою пчёлы. Пчела, нашедшая медоносные цветы, рассказывет о своей находке товаркам, исполняя на лотке сложный танец… Но пчёлы — прежде всего, именно труженицы, и войною на соседа не идут… Я ещё раз посмотрела на воина-м…
Крепкие ладони мужа сильнее сжали мои плечи.
— Зато напугали… И обидели…
— Нет… Ничего такого не было… — я подняла голову, посмотрела на сгустившуюся за слюдяным окошком мглу и заговорила, медленно подбирая слова… — Они действительно подошли ко мне — хотели познакомиться, а когда поняли, что я невеста, решили поцелуй стребовать. Есть такая воинская примета на удачу… Я же осадила их, а потом, озлившись, еще и посмеялась, показав, как из лука стреляю… Они, когда мишень со стрелою в центре увидели, сперва опешили, но потом один из них, Ставгар, снова ко мне пристал, ну, я и убежала, перед этим запутав его в переулках… Вот и все…
Выслушавший мой короткий рассказ Ирко шумно вздохнул.
— Но если убежала, значит, все-таки обидели?..
— Нет, — я накрыла ладонью, лежащую у меня на плече руку мужа. — Просто мне с ними даже стоять рядом не хотелось…
Пальцы мужа на моем плече внезапно задрожали:
— Это о Ставгаре Кветка сказала, что он хорош, как… Что от таких как он, все девушки без ума? — теперь в голосе мужа звучала вполне понятная ревность, и я вновь успокаивающе огладила его руку. Произнесла, как можно более убедительно:
— И что с того, Ирко? Я ведь не его выбрала…
Муж убрал руки с моих плеч и присел рядом на лавку. Посмотрел на меня исподлобья:
— Тогда почему ты мне его проучить не дала? Я бы пару раз макнул вниз головой этого кобе… — Ирко запнулся на миг, но потом продолжил. — …этого красавца в поилку для скота, чтоб к чужим женам впредь не приставал…
Теперь уже пришла пора хмуриться и вздыхать мне — видно, Кветка была сто раз права, когда заметила, что мужчины кое в чем детьми до самой старости остаются! Вот и мой всегда рассудительный и спокойный Ирко теперь ведет себя словно обиженный десятилетний мальчишка… Но это ничего — главное, что самые острые камни мы уже прошли и изворачиваться, чтобы не сболтнуть лишнего, мне больше не надо…
— Ты бы его в поилку макнул, а тебя за то, что на благородного руку поднял, городская стража в холодную бы отправила! А потом тебя за своеволие либо кнутом на площади отходили бы, либо кисть на руке отрубили… Пойми — я тебя защищала, а не его!..
Я замолчала, вновь отвернувшись к окну, а Ирко придвинулся ко мне, обнял:
— Прости, Эрка… Я не подумал… — муж покаянно ткнулся лицом в мое плечо и прошептал. — Ты мне с каждой неделей все милее кажешься, вот я и приревновал теперь… Понимаю ведь, на кого сам похож…
— Не бери в голову. Ты похож на моего мужа, и этим все сказано. — В подтверждение своих слов я поцеловала Ирко в пахнущие хвоей волосы. Муж в ответ на эту нежность глухо проворчал что-то непонятное и потёрся носом о мое плечо. Я поцеловала его еще раз и ласково взъерошила пальцами густые волосы… Все-таки хорошо, что он рядом — такой, какой есть…
Пришедшая зима оказалась не только морозной, но и снежной. В наметенные сугробы можно было провалиться выше пояса, и Ирко каждое утро чистил двор от засыпавшего его за ночь снега. В остальном же работы зимой было немного, и я наконец-то добралась до задуманного мною подарка. Я решила не размениваться на рукавицы, а сшить мужу безрукавку с подкладкой из меха. Там, где я выросла, этой крестьянской одеждой не брезговали и знатные, надевая в промозглую погоду прямо поверх рубахи — она была удобной, теплой и не стесняла движений. Подходящий мех и темно-серое сукно у меня были, а вот над узором я крепко призадумалась. Хотелось сделать так, чтобы было красиво, но при этом, ни в коем случае не разляписто. Поприкидывав и так, и эдак, я в конце концов остановила свой выбор на пущенном по краю узоре из хитро переплетённых рябиновых гроздьев, дубовых листьев и сосновых ветвей. Рябина — издавна обережное дерево, дуб — символ мужской силы, а в сосновом бору всегда удивительно легко дышится… Определившись с узором и подобрав подходящие по оттенкам нитки, я засела за работу и потратила на нее не один вечер, но вышитые гладью листочки с прожилками и алые, подсвеченные бисером ягоды смотрелись как живые, а тёмная хвоя придавала узору необходимую строгость…
Дальше оставалось всего ничего: сшить верх с подкладкой и поздно вечером повесить обновку в сенях. Ирко, как и все мужчины, не особо вникал в женское рукоделие, так что моя затея имела все шансы на успех…
На следующее утро, Ирко, как и все последние дни, собрался чистить двор от завалившего его на ночь снега, и, конечно же, наткнулся в сенях на оставленный там мною подарок. Тихо охнул и вернулся обратно в горницу.
— Эрка? — я как раз возилась возле печи, а потому глянула на удивлённого мужа через плечо.
— Что?
— Это ты для меня оставила? — я оторвалась от своего занятия и подошла к Ирко.
— Конечно для тебя — мне эта безрукавка великовата будет… А теперь не держи её в руках, а примеряй…
Ирко послушно накинул на плечи подарок, провел пальцами по узору.
— Красиво… Я такой вышивки никогда в жизни не видел — ягоды с листьями как живые…
— Ну так носи на здоровье. — Довольная тем, что мой подарок пришелся по вкусу, я улыбнулась, а Ирко обнял меня, прижал к себе и, привычно уткнувшись лицом в мою макушку, еще долго не выпускал из рук. — Кабы не дела, мы так бы и стояли посреди горницы до самого полудня…
По мере того, как крепчали морозы, ко мне все чаще обращались за травами и настоями: от простуды, от жара и кашля, а в середине Вьюгодара Роско из Выселок и вовсе пришел прямо в наш с Ирко дом. Его маленькая дочка вчера угодила в полынью. Ее успели вытащить — растерли и согрели, но ночью малышке резко стало хуже…
Описанные Роско приметы могли означать ни много, ни мало — воспаление лёгких, и я, прихватив необходимые припасы, решила пойти в Выселки вместе с обеспокоенным отцом и самой посмотреть на больную. Извинившись перед зашедшей к нам в гости Кветкой, я быстро собралась, и повязав подаренную Ирко шаль и накинув тёплый кожух, отправилась в село.
Малютка была действительно плоха — почти после каждого вздоха заходилась надрывным кашлем и просто горела в жару. Прошибающий девочку пот тоже свидетельствовал в пользу воспаления лёгких, но было и ещё что-то непонятное и ускользающее. Размышляя, я сильно сжала хрупкие пальчики и малышка открыла свои васильковые глаза.
— Тетенька… Прогони их…
— Кого, милая?.. — я склонилась над едва слышно шепчущим ребенком…
— Девочек… Я думала, они добрые, а они злые… Они меня толкнули… — Тяжело закашлявшись, малышка закрыла глаза, а я призадумалась. Произнесённые слова могли оказаться как вызванным жаром бредом, так и ответом на ускользающую от меня загадку…
Поколебавшись немного, я велела встревоженным родителям отойти от постели и хранить молчание, а потом вытащила из сумки травнический нож с серебряным лезвием и оплетённой заговоренным шнуром рукоятью. Его вместе с железным братом-близнецом, каменными ступками и прочим, необходимым для уважающей себя травницы инвентарем в свое время привезла из Дельконы покойная прабабка.
Мысленно попросив у нее помощи, я осторожно провела пальцем по бритвенно отточенному лезвию и поднесла нож к своему лицу. Уперла кончик лезвия себе в переносицу и, шепча заговор, позволяющий видеть скрытое, осторожно надавила на рукоять. Из образовавшегося пореза мгновенно потекла кровь, и я, не убирая ножа с переносицы, сморгнула, а когда вновь открыла глаза, то увидела окутывающую девочку цветную дымку, сочетающую в себе излучения души и тела. Цвета были чистые, но блёклые и виной тому была толстая и пульсирующая пиявка цвета грязного весеннего снега, тянущаяся прямо к солнечному сплетению малышки. Я осторожно коснулась ее левой рукой и ощутила колющий пальцы холод — нечто жадно высасывало из ребенка все соки, и болезнь была лишь внешним признаком происходящего.
Вздумай я, не выявив истинную причину, лечить девочку травами, она бы умерла уже дня через два от истощения жизненных сил… Я со вздохом убрала нож от лица и уже обычным зрением посмотрела на замерших в уголке родителей.
— Хорошенько протопите баню, приготовьте, четыре свечи, берёзовую лучину, молоко и хлеб…
Мать, услышав мои слова, расплакалась, Роско нахмурился:
— Неужто колдовать будешь?..
— Да. Из твоей дочки, какая-то погань жизнь тянет. Я должна разорвать связь. — Пояснив свои намерения, я отошла к столу, и принялась отбирать необходимые мне травы, а мужчина понятливо кивнул.
— Все сделаем, как надо…
Вскоре банька была натоплена, отец сам занес девочку в парилку и уложил на указанную мною полку. Я затворила двери и стала готовиться — раздела малышку до исподней рубашки, после — разделась сама, оставив на себе лишь родовую ладанку, расплела и распустила волосы. Нашёптывая соответствующий наговор, запалила свечи — две поставила в ногах у малютки две — в изголовье, и лишь после этого плеснула на раскаленные камни кипяток, смешанный со свежеприготовленным отваром девясила и алтея. Вода испарилась с сухим хлопком, и по парилке мгновенно разлился острый травяной запах. Я с наслаждением вдохнула лёгкий, ароматный воздух и шагнула к малышке — пора!
— Ледяным севером, холодным ветром и снежной зимой… — Я коснулась кончиком серебряного ножа пламени первой свечи. — Жарким югом, сухим ветром и медвяным летом… — Острие коснулось второй свечи. — Закатным западом, дождливым ветром и хмурой осенью… — Провела ножом над третьим огоньком, уже явственно ощущая потёкшую в лезвие силу. — Пламенеющим Востоком, свежим ветром, щедрой весною и солнечным восходом заклинаю тебя…
Нож в руках точно ожил, а мое сердце уже стучало так, что его удары отдавались в ушах. Будь мой дар раскрытым, мне не понадобился бы скапливающий и направляющий силы обряд, но иного выбора у меня не было, и я, глубоко вздохнув, сосредоточила взгляд на груди малышки. Теперь я не видела, но четко ощущала место, где к ребёнку присосалась невидимая пиявка. Глубоко вздохнув, я произнесла завершающие обряд слова:
— Чужую власть убери, навек отсеки и огнем припали!
Сжатый в руке серебряный нож, словно бы обретя собственную волю, резко пошел вниз — но возле самого солнечного сплетения я развернула его и словно бы срезала невидимую пиявку, почти касаясь ножом кожи малышки. Раздалось тихое шипение, на лезвии на миг появилось несколько грязно белых, но тут же испарившихся пятен… Неужели все? Я вновь сосредоточилась, но за исключением дальнего, и, похоже, просто примерещившегося мне от напряжения всхлипа, не ощутила ничего чужеродного. На всякий случай прочертила над грудью девочки еще не истратившим всю накопленную силу ножом несколько защитных рун...
После этого мне на плечи навалилась чудовищная усталость, но обряд был ещё не закончен. Я взяла березовую лучину и, стараясь унять дрожь в пальцах, поднесла ее к пламени свечи, олицетворяющей восток. Образовавшийся уголек стряхнула в молоко и поднесла плошку к губам девочки.
— Пей…
Та послушно глотнула, а я прошептала:
— Малика исцели.
Затем отломила кусочек хлеба и скормила его малютке с наговором «Лучница, защити»…
Осторожно загасила свечи пальцами и коснулась рукою лба девочки — он все ещё был горячим, но совсем не так, как прежде — чудовищный жар начал спадать. От моего прикосновения малютка вновь открыла глаза…
— Тетя…
— Хочешь пить? — уже заранее зная ответ, я потянулась за другой плошкой — с успокаивающим и восстанавливающим силы питьем. Теперь малышка будет очень долго и крепко спать, а проснется почти здоровой — ну, разве что, посопливит да покашляет немного, как при обычной простуде…
А вот мне теперь будет худо, ведь колдовать, имея за плечами спящий дар, хоть и возможно, но невероятно тяжело…
— Может, надо чего покрепче налить?
Вместо ответа я хмуро посмотрела на Роско и отрицательно качнула головой — от медовухи меня лишь окончательно развезет, а мне сейчас даже сидеть, не сутулясь, было тяжело… Я сжала в руках глиняную кружку с уже остывшим отваром — голова болела нестерпимо, да и мутило меня не на шутку.
— На тебе лица нет… — вновь завел свое Роско, и я осторожно встала. Горница тут же поплыла перед глазами, но я, дождавшись когда головокружение хоть немного сойдет на нет, подошла к оставленным на лавке кожуху и шали. Я и так, приходя в себя, засиделась до темноты…
— Когда дочка проснется, поите ее отваром из трав, которые я оставила. Дня через три я вас навещу…
— Подожди немного… — вынырнувшая из боковой горенки жена Роско начала быстро собирать гостинцы, и мои возражения ни к чему не привели. Я не потребовала оплаты, но отпускать меня с пустыми руками женщина не собиралась. А когда я уже была на пороге, вновь попыталась удержать.
— Сейчас уже темно, может, переночуешь?
Но я, уже вдохнув холодный, колючий воздух, возразила:
— Нет… Меня семья дома ждет… — И направилась к окраине Выселок…
Морозный воздух действительно оказался лучшим лекарством — его колючие иголки не только немного утихомирили засевшую в висках боль, но и чуть–чуть взбодрили, так что, уже проделав половину пути, я перестала смотреть лишь себе под ноги и начала поглядывать по сторонам.
Все-таки зимний, освещенный почти прибывшей луною лес — удивительное зрелище. Опушенные инеем ветви деревьев — словно затейливое кружево, под ногами, искрятся речной лёд и снег, а над всей этой красотой — бездонное тёмное небо с луною и россыпью звезд… Ясная, тихая ночь…
И только я об этом подумала, как непонятно откуда появившийся ветер поднял с крутого склона целую тучу снежинок и швырнул их прямо мне в лицо. Спасаясь от колючих, ледяных иголок, я на миг прикрыла лицо и глаза рукой, а когда убрала ладонь, то увидела, что прямо передо мною стоит девочка…
Навскидку ей можно было дать лет десять — двенадцать. Она была точно вылеплена из снега — белокожая, с распущенными льняными косами и большими светло-серыми глазенками. Да и одета во все белое — рубашка, присобранная у пояса пышная юбка, безрукавка мехом наружу…
— Поиграй со мной… — произнес странный ребенок чистым, серебристым голоском, и тут же скорчил умильную гримасу. — Ну, пожалуйста…
— А тебе разве не холодно? — Я продолжала ошеломлённо рассматривать слишком лёгкий наряд девочки.
— Нет… Ты тоже скоро не будешь мерзнуть… Пойдём… — улыбнувшись, девочка взяла меня за левую руку и потянула в сторону, и я в каком-то странном оцепенении, сделала за нею несколько шагов, но потом остановилась.
— Постой… Чья ты? Как тебя зовут?
