Сказ о Волчьем Хозяине и его крестнице
Давно это было - может триста, а, может, и пятьсот лет тому назад в земле Ольжской. В этих краях и поныне лесных угодий много больше, чем пашни да селений людских, а в те времена непроходимые чащобы да болотные трясины покрывали ее, точно зеленое одеяло. Дичи тогда водилось в них видимо-невидимо, и не срублены были еще тысячелетние дубы, которые помнили, как древние племена поливали им кору молоком с медом да приносили к корням богатые подношения, славя своих богов и покровителей.
После пришли другие люди – сильные и жестокие, и, изведя прежних обитателей Ольжского края сталью и огнем, насадили тут свои порядки, и свою веру. Да только старые боги, хоть и оказались позабытыми да безымянными, так и не утратили власти над этим краем. Разве что в дела человеческие почти не вмешивались, но уж если принимали в чем участие, то такая история запоминалась людьми, а после передавалась из уст в уста, гуляя от сказителя к купцу, от селения к городу.
В те времена по разные края Боржского леса жили два Владетеля – спадар Друджа, и спадар Матеуш. И не то было дивно, что один из них был богат, а у второго никогда не было в достатке ни пахотных земель, ни серебра, и гонору у них двоих хватило бы на весь Ольжский край, а то, что были эти Владетели не только добрыми соседями, но и закадычными товарищами. Никогда не спорили они из-за межи, что разделяла их владения, вместе охотились, приглашали друг друга на праздники со всеми домашними, а в случае нужды без лишних слов всегда были готовы обнажить меч и пролить кровь за товарища.
Последнее приходилось делать им чаще, чем пировать, ведь соседями их были Дзеуки да Санявы - настоящие лиходеи, даром что Владетели. Любили они легкую добычу и в погоне за наживой не гнушались ничем – ни грабежом купцов, ни набегами на земли других спадаров. И если у торговых людей еще была возможность откупиться, и таки выбраться, пусть и с обсмаленными пятками, из их разбойных гнезд, то во время набегов эти Владетели никого не щадили – угоняли людей и скот, жгли селения – словом, вели себя хуже саранчи, и не было возможности с ними сладить. Уж слишком многичсленными и свирепыми в бою были их люди.
Вот потому спадары-приятели покоя не знали – то свои вотчины защищали, то к соседям-татям заходили отплатить той же монетой, и не было тем стычкам ни конца, ни краю. В редкие же минуты мира любили товарищи выпить чарку-другую доброй наливки за разговором душевным. Во время таких бесед дивился Матеуш тому, что Друджа, не имея в достатке пахотной земли, осушая болота, не трогает даже единого деревца в Боржском лесу, хотя пущенная под сев земля, да еще пеплом древесным удобренная, особенно в первые годы будет давать такие урожаи, что просто загляденье?
Но на вопросы эти хмурился Друджа, да бормотал что-то неразборчивое себе в вислые усы, а Матеуш от того еще более распалялся – не раз видел он друга своего в ратном деле, и странны были ему и смущение, и опаска приятеля.
- Дак что же ты молчишь, во имя всех святых? Неужто и вправду боишься баек деревенских? Так ум у селян темен – им в каждом колодце водяник чудится, а за кустом – леший. По полю у них полуденница гуляет, за печкою - домовик прячется, а если квашня в кадке не поднялась, то это подсаженная лихим человеком кикимора виновата!.. Но ты то, Друджа!.. Ты ведь спадар и славный воин, а не сплетник деревенский, - распаляясь, Матеуш стучал кружкой по столу, и вино выплескивалось на гладко выструганные доски, но Владетеля было уже не остановить, - Думаешь, я не знаю, что ты в дни, язычниками почитаемые, запрещаешь селянам даже приближаться к Боржу? А во время свадеб волчьих оставляешь в лесу для жертвы пару овечек?..
- Оставляю, и что с того! Может, мне так на душе спокойнее, - еще более хмурился на такую отповедь Друджа. – Вот твоим стадам волки какой урон наносят?
Тут уже приходил черед хмуриться Матеушу:
- Да не скажу, чтоб маленький, да в том не только серые разбойники, но и пастухи виноваты. Трусоваты они, и глупы.
- Вот. А для меня такой урон – погибель. Так что лучше я пару овечек Хозяину Вольчьему отдам, да и спокоен буду, что ни один из его подопечных к моей скотине не подойдет. Да и молва говорит, что был Хозяин Боржа славным воином – перед таким и склониться не грех. Это не мелкий какой божок, которого язычники простоквашей кормили.
- Ушам своим поверить не могу! Спадар Друджа гнет голову перед каким-то лесным страховидлом! – возмущался в ответ Матеуш, и спор разгорался с новой силой. Иногда едва ли не до ссоры доходило, но, сказав друг другу в запале много лишних слов, приятели опосля тут-же мирились, и все шло по-прежнему. Потихоньку вырубал лес Матеуш, но Друджа крепко держался старых правил, ведь еще отец заповедал ему никогда не гневить Хозяина боржской чащобы, если хочет он в своей вотчине без страха перед волчьими клыками жить. Пусть теперь велика сила новой веры, да меркнет ее свет в лесах дремучих, и стоит, укрытое от чужих глаз непролазными буреломами, старое капище, около которого каждое полнолуние собираются серые стаи петь песни своему Владыке.
Друджа же привык иметь врагами людей, спорить же с древней силой почитал самонадеянностью, хоть и помощи от Хозяина Боржа не ждал – не трогает, и ладно. Но той роковой осенью Волчий Повелитель решил вмешаться в людские дела.
Жена спадара Друджа – Ягна, хоть и осчастливила своего мужа крепким наследником на второй год супружества, еще троих детей потеряла в младенчестве – дочки родились на свет много раньше положенного срока и уже мертвыми, а еще один мальчик перестал дышать всего на второй день после того, как увидел белый свет – даже окрестить его не успели. И хотя супруг после неудачных родов не охладел к жене и не упрекнул ее ни словом, ни взглядом, Ягна сильно убивалась из-за смертей своих чад да все гадала – чем прогневила она Матерь Божью, что та столь сурово ее карает.
Когда же через несколько лет слез и молитв, Ягна вновь ощутила под сердцем новую жизнь, то не знала, каким святым свечки ставить, дабы в этот раз защитили они ее еще нерожденное дитя. Сыну Ягны уже исполнилось семь – из-под материнской опеки он вышел, и потому спадарыня всеми силами души своей мечтала о дочери – той, что будет с ней до самого своего замужества, и кому сможет мать передать всю ласку и все нерастраченное тепло сердца.
«Ах, как бы я любила свою дочь! - думала спадарыня Ягна.- Молоком бы умывала для красы, нежила ее и голубила, чесала бы косы ей, чтоб были они мягче шелка, одевала б как королевну». И как только говорила она так в сердце своем, перед мысленным взором Ягны тут же являлся образ нерожденной еще дочери – ясноглазой и светлокосой, с кожей белее сливок, и ласковой, точно весеннее солнце, улыбкой.
Не было для будущей матери ничего дороже этого образа, и дабы не накликать гнев суровых святых, она постилась и молилась как монахиня. Когда же узнала Ягна, что жена спадара Матеуша вымолила свое единственное дитя у Матери Божьей, Черноборской, то решила, что и ей непременно надо побывать в этом монастыре и поклониться чудотворному изображению Заступницы.
Спадар Друджа сперва противился желанию своей супруги - монастырь Черноборский не близко, дорога туда трудна и неспокойна, да и Ягне с таким животом уже поздновато пускаться в путешествия, да только всему миру известно - уж коль женщина чего пожелает, то от своего уже не отступится. Вот и тут вышло так же - после горючих слез и отчаянных мольб спадарыни Друджа счел за лучшее уступить супруге. Сопровождать ее он не мог - урожай был уже собран, а, значит, вскоре и Дзеуки с Санявами в его земли за легкой добычей наведаются. Чтобы не допустить разорения, следовало Друдже быть начеку и держать оружие наготове, тем более, что и Матеуш сейчас не смог бы ему помочь - уехал он по делам в столицу и еще не вернулся. А потому, как бы не было тяжело на сердце у спадара Друджи, выдал он жене в охрану пятнадцать своих самых верных и смелых воинов, да и отпустил Ягну на богомолье.
Хотя дни стояли осенние и ненастные, с помощью всех Святых, дорога спадарыни до Черноборского монастыря вышла гладкой - не сломался возок, не охромели кони, да и лихие люди Ягне не встретились. Пробыв же в Черноборье три дня - поклонившись Божьей Матери и оставив подобающее подношение монастырю, спадарыня отправилась обратно - с успокоеными сердцем и душой, да только беда, меж тем, ее впереди поджидала.
Когда до родового замка, за крепкими стенами которого не страшны никакие враги, осталось всего несколько часов, у самого края Боржского леса, на Ягну и приставоенных к ней воинов напали люди Дзеуков. Не прятали лиходеи гербов на плащах, не скрывали лиц - разнесся над землею клич давних врагов спадара Друджи, и скрестилась сталь со сталью. И хотя храбры были охранники Ягны, хоть и встретили они Дзеуков, как подобает, защищая возок и сидящую в нем спадарыню телами своими, было ясно, что исход этой схватки предрешен - лиходеев было в три раза больше, чем воинов Друджи. Дзеуки брали числом и злобой.
Когда резко остановившийся и накренившийся возок тряхнуло изо всех сил, у упавшей с сидения Ягны внутри словно что-то перевернулось и оборвалось. Ну, а когда услышала спадарыня клич извечных недругов своего супруга, то и вовсе обмерла - даже слова накрепко затверженных молитв вылетели у ней из головы. Обхватив руками наливающийся болью живот Ягна словно ослепла и оглохла ко всему – не слышала она торопливого, испуганного шепота сопровождающей ее служанки, не видела, как кровь одного из защитников залила крошечное слюдяное окошечко возка, да и звон стали оставил ее равнодушной. Лишь одно чувствовала спадарыня – желанное, с трудом вымоленное дитя умирает в утробе, так и не родившись!
А потому, когда по ногам Ягны потекло что-то горячее и липкое, она, сама не своя, закричала от ужаса.
Отчаянный, полный боли, женский крик на краткий миг перекрыл, казалось, даже звон оружия и возгласы сражающихся, но тут же потонул в протяжном и тоскливом вое. Меж древесных стволов к увязшим в жестокой рубке ратникам мчались волки, и было их великое множество - серые и рыжеватые, с черными подпалинами и с седою шерстью на загривкаках - звери, завывая, двигались как одно целое, и казались текущей рекою.
Миг, второй - и вот уже живая река достигла сошедшихся в смертельной схватке воинов и разделилась на множество ручейков. Обходя людей Друджи, волки нападали на лиходеев Дзеуков - прыгали в седла, впивались клыками в конские шеи. Рвали людей и лошадей, и бессильна была перед ними сталь: убитого или раненного волка тут же сменял другой - скалящий клыки и норовящий добраться до горла отчаяно отбивающегося от него человека.
Ужас охватил людей - как нападавших, так и защищающихся, но если воины Друджи, намереваясь защищать свою госпожу до последнего, сгрудились вокруг возка, то служащие Дзеукам разбойники, позабыв обо всем, решили спастись бегством.
Немногим из них удалось вырваться из ловушки, ну а те, что избежали волчьих когтей и клыков, гнали своих коней прочь от Боржской чашобы даже не оглядываясь, хотя погони за ними не было. Стая, отогнав разбойников, сбившись в круг, обступила возок и охраняющих его воинов. Несколько мгновений люди и звери, замерев, точно статуи в храме, пристально смотрели друг на друга, а потом серая стена шевельнулась, и вперед выступил крупный, с затянутым бельмом левым глазом и полностью седою шерстью на загривке, волк. Глядя на стоящих перед ним людей, вожак оскалился, перекувыркнулся... И встал на две ноги - уже не зверем, а человеком.
Десятник Войцех первым смекнул, кого видит, и, опустив оружие, преклонил колено перед высоким и сухопарым, одетым в волчьи шкуры воином. Худое и властное лицо оборотня ото лба до подбородка пересекал старый шрам – и если левый глаз, который зацепило железо, был мертв, то правый, янтарный, горел недобрым огнем.
- Не гневись на нас, Хозяин Боржа. Не по своей воле пролили мы кровь в твоих владениях. - Молвив эти слова, еще ниже опустил голову Войцех, и усмехнулся Волчий Повелитель, блеснул белыми и острыми, точно лезвия, клыками.
-Те, что прогневили меня - уже наказаны. А теперь пусти меня к возку - хочу убедиться, что с хозяйкой вашей ничего дурного не стряслось.
Не раз видел смерть старый Войцех, но от этих слов побелел, словно полотно. Разом вспомнил десятник, что шептали люди о Хозяине Боржа, и недобрыми были эти слухи. Старики говорили, что левым, затянутым бельмом глазом Повелитель Волков видит прошлое и будущее людей, и нет такого греха или сердечной тайны, которые можно было бы утаить от него. А еще баяли, что Хозяину Боржа достаточно одного прикосновения, чтобы оборотить человека в волка - даже ладанка и крест не всегда могли помочь против его чародейства.
Одним словом – не стоило спадарыне Ягне, будучи в тягости, даже взглядом пересекаться с Волчьим Повелителем, не то что говорить!.. Да только как Хозяина Боржа не допустить к той, чью жизнь он спас своим вмешательством в людские дела?
И потому не решился Войцех перечить, когда лесной воин, легко, по-волчьи ступая подошел к возку и одним рывком открыл дверцу.
- Не погуби! – воскликнула, увидев незнакомца, служанка Ягны, но Волчий Хозяин, обозревая открывшееся, жестом приказал ей молчать. Не до женских слез ему было, ведь сама спадарыня лежала в возке без сознания и глухо, страшно стонала – ее голова покоилась на коленях верной служанки, а на платье проступили пятна свежей крови. Втянув носом воздух, оборотень, ступив в возок, без лишних слов коснулся живота беспамятной спадарыни, после же, приподнял край платья и, обозрев измаранные кровью ноги и нижнюю рубашку покачал головой.
-Плохо дело. Но если я решил вмешаться, то на половине дороги не остановлюсь.
- До замка близко – может, успеем довести спадарыню, - попытался отказаться от колдовской помощи десятник, но Хозяин Боржа лишь отрицательно качнул головой:
- Не успеете. И даже если эта женщина останется живой, то ребенка потеряет наверняка, - и тут на губах оборотня вновь зазмеилась недобрая, хищная улыбка, - Чего ты так боишься, воин? Мне нет дела до чужих жен, да и спадарыня твоя старовата для того, чтоб одевшись в серую шкуру, начинать новую, лесную жизнь… Или ты решил, глупец, что я подменю новорожденное дитя волчонком?
От таких слов опустил голову Войцех, ибо понял, что не врут старые легенды – все его тайные помыслы и страхи в один миг стали известны Хозяину Боржа!.. Первым желанием десятника было солгать о мыслях своих, но переселив себя, глянул он в страшные очи оборотню и сказал так:
- Ты, прав, Хозяин Лесной. Боюсь я – и за спадарыню, и за дитя ее. А более всего опасаюсь твоей помощи. Ничего в мире этом не делается за так, а я не знаю, какую цену ты запросишь за жизни госпожи моей и ее ребенка.
Взгляд янтарного ока оборотня по-прежнему пронизывал Войцеха насквозь, но лицо его несколько смягчилось, а улыбка уже не была такой хищной:
- Не страшись, верный пес, цена уже оплачена. Благодаря спадару твоему, волчицы Боржского леса спокойно растят детенышей в своих логовах, и за жизни их потомства я теперь и расплачиваюсь. А чтоб не было ни у кого глупых слухов и сомнений, оставайся рядом и прими в свой плащ дитя, которое появится на свет.
Давно это было - может триста, а, может, и пятьсот лет тому назад в земле Ольжской. В этих краях и поныне лесных угодий много больше, чем пашни да селений людских, а в те времена непроходимые чащобы да болотные трясины покрывали ее, точно зеленое одеяло. Дичи тогда водилось в них видимо-невидимо, и не срублены были еще тысячелетние дубы, которые помнили, как древние племена поливали им кору молоком с медом да приносили к корням богатые подношения, славя своих богов и покровителей.
После пришли другие люди – сильные и жестокие, и, изведя прежних обитателей Ольжского края сталью и огнем, насадили тут свои порядки, и свою веру. Да только старые боги, хоть и оказались позабытыми да безымянными, так и не утратили власти над этим краем. Разве что в дела человеческие почти не вмешивались, но уж если принимали в чем участие, то такая история запоминалась людьми, а после передавалась из уст в уста, гуляя от сказителя к купцу, от селения к городу.
В те времена по разные края Боржского леса жили два Владетеля – спадар Друджа, и спадар Матеуш. И не то было дивно, что один из них был богат, а у второго никогда не было в достатке ни пахотных земель, ни серебра, и гонору у них двоих хватило бы на весь Ольжский край, а то, что были эти Владетели не только добрыми соседями, но и закадычными товарищами. Никогда не спорили они из-за межи, что разделяла их владения, вместе охотились, приглашали друг друга на праздники со всеми домашними, а в случае нужды без лишних слов всегда были готовы обнажить меч и пролить кровь за товарища.
Последнее приходилось делать им чаще, чем пировать, ведь соседями их были Дзеуки да Санявы - настоящие лиходеи, даром что Владетели. Любили они легкую добычу и в погоне за наживой не гнушались ничем – ни грабежом купцов, ни набегами на земли других спадаров. И если у торговых людей еще была возможность откупиться, и таки выбраться, пусть и с обсмаленными пятками, из их разбойных гнезд, то во время набегов эти Владетели никого не щадили – угоняли людей и скот, жгли селения – словом, вели себя хуже саранчи, и не было возможности с ними сладить. Уж слишком многичсленными и свирепыми в бою были их люди.
Вот потому спадары-приятели покоя не знали – то свои вотчины защищали, то к соседям-татям заходили отплатить той же монетой, и не было тем стычкам ни конца, ни краю. В редкие же минуты мира любили товарищи выпить чарку-другую доброй наливки за разговором душевным. Во время таких бесед дивился Матеуш тому, что Друджа, не имея в достатке пахотной земли, осушая болота, не трогает даже единого деревца в Боржском лесу, хотя пущенная под сев земля, да еще пеплом древесным удобренная, особенно в первые годы будет давать такие урожаи, что просто загляденье?
Но на вопросы эти хмурился Друджа, да бормотал что-то неразборчивое себе в вислые усы, а Матеуш от того еще более распалялся – не раз видел он друга своего в ратном деле, и странны были ему и смущение, и опаска приятеля.
- Дак что же ты молчишь, во имя всех святых? Неужто и вправду боишься баек деревенских? Так ум у селян темен – им в каждом колодце водяник чудится, а за кустом – леший. По полю у них полуденница гуляет, за печкою - домовик прячется, а если квашня в кадке не поднялась, то это подсаженная лихим человеком кикимора виновата!.. Но ты то, Друджа!.. Ты ведь спадар и славный воин, а не сплетник деревенский, - распаляясь, Матеуш стучал кружкой по столу, и вино выплескивалось на гладко выструганные доски, но Владетеля было уже не остановить, - Думаешь, я не знаю, что ты в дни, язычниками почитаемые, запрещаешь селянам даже приближаться к Боржу? А во время свадеб волчьих оставляешь в лесу для жертвы пару овечек?..
- Оставляю, и что с того! Может, мне так на душе спокойнее, - еще более хмурился на такую отповедь Друджа. – Вот твоим стадам волки какой урон наносят?
Тут уже приходил черед хмуриться Матеушу:
- Да не скажу, чтоб маленький, да в том не только серые разбойники, но и пастухи виноваты. Трусоваты они, и глупы.
- Вот. А для меня такой урон – погибель. Так что лучше я пару овечек Хозяину Вольчьему отдам, да и спокоен буду, что ни один из его подопечных к моей скотине не подойдет. Да и молва говорит, что был Хозяин Боржа славным воином – перед таким и склониться не грех. Это не мелкий какой божок, которого язычники простоквашей кормили.
- Ушам своим поверить не могу! Спадар Друджа гнет голову перед каким-то лесным страховидлом! – возмущался в ответ Матеуш, и спор разгорался с новой силой. Иногда едва ли не до ссоры доходило, но, сказав друг другу в запале много лишних слов, приятели опосля тут-же мирились, и все шло по-прежнему. Потихоньку вырубал лес Матеуш, но Друджа крепко держался старых правил, ведь еще отец заповедал ему никогда не гневить Хозяина боржской чащобы, если хочет он в своей вотчине без страха перед волчьими клыками жить. Пусть теперь велика сила новой веры, да меркнет ее свет в лесах дремучих, и стоит, укрытое от чужих глаз непролазными буреломами, старое капище, около которого каждое полнолуние собираются серые стаи петь песни своему Владыке.
Друджа же привык иметь врагами людей, спорить же с древней силой почитал самонадеянностью, хоть и помощи от Хозяина Боржа не ждал – не трогает, и ладно. Но той роковой осенью Волчий Повелитель решил вмешаться в людские дела.
Жена спадара Друджа – Ягна, хоть и осчастливила своего мужа крепким наследником на второй год супружества, еще троих детей потеряла в младенчестве – дочки родились на свет много раньше положенного срока и уже мертвыми, а еще один мальчик перестал дышать всего на второй день после того, как увидел белый свет – даже окрестить его не успели. И хотя супруг после неудачных родов не охладел к жене и не упрекнул ее ни словом, ни взглядом, Ягна сильно убивалась из-за смертей своих чад да все гадала – чем прогневила она Матерь Божью, что та столь сурово ее карает.
Когда же через несколько лет слез и молитв, Ягна вновь ощутила под сердцем новую жизнь, то не знала, каким святым свечки ставить, дабы в этот раз защитили они ее еще нерожденное дитя. Сыну Ягны уже исполнилось семь – из-под материнской опеки он вышел, и потому спадарыня всеми силами души своей мечтала о дочери – той, что будет с ней до самого своего замужества, и кому сможет мать передать всю ласку и все нерастраченное тепло сердца.
«Ах, как бы я любила свою дочь! - думала спадарыня Ягна.- Молоком бы умывала для красы, нежила ее и голубила, чесала бы косы ей, чтоб были они мягче шелка, одевала б как королевну». И как только говорила она так в сердце своем, перед мысленным взором Ягны тут же являлся образ нерожденной еще дочери – ясноглазой и светлокосой, с кожей белее сливок, и ласковой, точно весеннее солнце, улыбкой.
Не было для будущей матери ничего дороже этого образа, и дабы не накликать гнев суровых святых, она постилась и молилась как монахиня. Когда же узнала Ягна, что жена спадара Матеуша вымолила свое единственное дитя у Матери Божьей, Черноборской, то решила, что и ей непременно надо побывать в этом монастыре и поклониться чудотворному изображению Заступницы.
Спадар Друджа сперва противился желанию своей супруги - монастырь Черноборский не близко, дорога туда трудна и неспокойна, да и Ягне с таким животом уже поздновато пускаться в путешествия, да только всему миру известно - уж коль женщина чего пожелает, то от своего уже не отступится. Вот и тут вышло так же - после горючих слез и отчаянных мольб спадарыни Друджа счел за лучшее уступить супруге. Сопровождать ее он не мог - урожай был уже собран, а, значит, вскоре и Дзеуки с Санявами в его земли за легкой добычей наведаются. Чтобы не допустить разорения, следовало Друдже быть начеку и держать оружие наготове, тем более, что и Матеуш сейчас не смог бы ему помочь - уехал он по делам в столицу и еще не вернулся. А потому, как бы не было тяжело на сердце у спадара Друджи, выдал он жене в охрану пятнадцать своих самых верных и смелых воинов, да и отпустил Ягну на богомолье.
Хотя дни стояли осенние и ненастные, с помощью всех Святых, дорога спадарыни до Черноборского монастыря вышла гладкой - не сломался возок, не охромели кони, да и лихие люди Ягне не встретились. Пробыв же в Черноборье три дня - поклонившись Божьей Матери и оставив подобающее подношение монастырю, спадарыня отправилась обратно - с успокоеными сердцем и душой, да только беда, меж тем, ее впереди поджидала.
Когда до родового замка, за крепкими стенами которого не страшны никакие враги, осталось всего несколько часов, у самого края Боржского леса, на Ягну и приставоенных к ней воинов напали люди Дзеуков. Не прятали лиходеи гербов на плащах, не скрывали лиц - разнесся над землею клич давних врагов спадара Друджи, и скрестилась сталь со сталью. И хотя храбры были охранники Ягны, хоть и встретили они Дзеуков, как подобает, защищая возок и сидящую в нем спадарыню телами своими, было ясно, что исход этой схватки предрешен - лиходеев было в три раза больше, чем воинов Друджи. Дзеуки брали числом и злобой.
Когда резко остановившийся и накренившийся возок тряхнуло изо всех сил, у упавшей с сидения Ягны внутри словно что-то перевернулось и оборвалось. Ну, а когда услышала спадарыня клич извечных недругов своего супруга, то и вовсе обмерла - даже слова накрепко затверженных молитв вылетели у ней из головы. Обхватив руками наливающийся болью живот Ягна словно ослепла и оглохла ко всему – не слышала она торопливого, испуганного шепота сопровождающей ее служанки, не видела, как кровь одного из защитников залила крошечное слюдяное окошечко возка, да и звон стали оставил ее равнодушной. Лишь одно чувствовала спадарыня – желанное, с трудом вымоленное дитя умирает в утробе, так и не родившись!
А потому, когда по ногам Ягны потекло что-то горячее и липкое, она, сама не своя, закричала от ужаса.
Отчаянный, полный боли, женский крик на краткий миг перекрыл, казалось, даже звон оружия и возгласы сражающихся, но тут же потонул в протяжном и тоскливом вое. Меж древесных стволов к увязшим в жестокой рубке ратникам мчались волки, и было их великое множество - серые и рыжеватые, с черными подпалинами и с седою шерстью на загривкаках - звери, завывая, двигались как одно целое, и казались текущей рекою.
Миг, второй - и вот уже живая река достигла сошедшихся в смертельной схватке воинов и разделилась на множество ручейков. Обходя людей Друджи, волки нападали на лиходеев Дзеуков - прыгали в седла, впивались клыками в конские шеи. Рвали людей и лошадей, и бессильна была перед ними сталь: убитого или раненного волка тут же сменял другой - скалящий клыки и норовящий добраться до горла отчаяно отбивающегося от него человека.
Ужас охватил людей - как нападавших, так и защищающихся, но если воины Друджи, намереваясь защищать свою госпожу до последнего, сгрудились вокруг возка, то служащие Дзеукам разбойники, позабыв обо всем, решили спастись бегством.
Немногим из них удалось вырваться из ловушки, ну а те, что избежали волчьих когтей и клыков, гнали своих коней прочь от Боржской чашобы даже не оглядываясь, хотя погони за ними не было. Стая, отогнав разбойников, сбившись в круг, обступила возок и охраняющих его воинов. Несколько мгновений люди и звери, замерев, точно статуи в храме, пристально смотрели друг на друга, а потом серая стена шевельнулась, и вперед выступил крупный, с затянутым бельмом левым глазом и полностью седою шерстью на загривке, волк. Глядя на стоящих перед ним людей, вожак оскалился, перекувыркнулся... И встал на две ноги - уже не зверем, а человеком.
Десятник Войцех первым смекнул, кого видит, и, опустив оружие, преклонил колено перед высоким и сухопарым, одетым в волчьи шкуры воином. Худое и властное лицо оборотня ото лба до подбородка пересекал старый шрам – и если левый глаз, который зацепило железо, был мертв, то правый, янтарный, горел недобрым огнем.
- Не гневись на нас, Хозяин Боржа. Не по своей воле пролили мы кровь в твоих владениях. - Молвив эти слова, еще ниже опустил голову Войцех, и усмехнулся Волчий Повелитель, блеснул белыми и острыми, точно лезвия, клыками.
-Те, что прогневили меня - уже наказаны. А теперь пусти меня к возку - хочу убедиться, что с хозяйкой вашей ничего дурного не стряслось.
Не раз видел смерть старый Войцех, но от этих слов побелел, словно полотно. Разом вспомнил десятник, что шептали люди о Хозяине Боржа, и недобрыми были эти слухи. Старики говорили, что левым, затянутым бельмом глазом Повелитель Волков видит прошлое и будущее людей, и нет такого греха или сердечной тайны, которые можно было бы утаить от него. А еще баяли, что Хозяину Боржа достаточно одного прикосновения, чтобы оборотить человека в волка - даже ладанка и крест не всегда могли помочь против его чародейства.
Одним словом – не стоило спадарыне Ягне, будучи в тягости, даже взглядом пересекаться с Волчьим Повелителем, не то что говорить!.. Да только как Хозяина Боржа не допустить к той, чью жизнь он спас своим вмешательством в людские дела?
И потому не решился Войцех перечить, когда лесной воин, легко, по-волчьи ступая подошел к возку и одним рывком открыл дверцу.
- Не погуби! – воскликнула, увидев незнакомца, служанка Ягны, но Волчий Хозяин, обозревая открывшееся, жестом приказал ей молчать. Не до женских слез ему было, ведь сама спадарыня лежала в возке без сознания и глухо, страшно стонала – ее голова покоилась на коленях верной служанки, а на платье проступили пятна свежей крови. Втянув носом воздух, оборотень, ступив в возок, без лишних слов коснулся живота беспамятной спадарыни, после же, приподнял край платья и, обозрев измаранные кровью ноги и нижнюю рубашку покачал головой.
-Плохо дело. Но если я решил вмешаться, то на половине дороги не остановлюсь.
- До замка близко – может, успеем довести спадарыню, - попытался отказаться от колдовской помощи десятник, но Хозяин Боржа лишь отрицательно качнул головой:
- Не успеете. И даже если эта женщина останется живой, то ребенка потеряет наверняка, - и тут на губах оборотня вновь зазмеилась недобрая, хищная улыбка, - Чего ты так боишься, воин? Мне нет дела до чужих жен, да и спадарыня твоя старовата для того, чтоб одевшись в серую шкуру, начинать новую, лесную жизнь… Или ты решил, глупец, что я подменю новорожденное дитя волчонком?
От таких слов опустил голову Войцех, ибо понял, что не врут старые легенды – все его тайные помыслы и страхи в один миг стали известны Хозяину Боржа!.. Первым желанием десятника было солгать о мыслях своих, но переселив себя, глянул он в страшные очи оборотню и сказал так:
- Ты, прав, Хозяин Лесной. Боюсь я – и за спадарыню, и за дитя ее. А более всего опасаюсь твоей помощи. Ничего в мире этом не делается за так, а я не знаю, какую цену ты запросишь за жизни госпожи моей и ее ребенка.
Взгляд янтарного ока оборотня по-прежнему пронизывал Войцеха насквозь, но лицо его несколько смягчилось, а улыбка уже не была такой хищной:
- Не страшись, верный пес, цена уже оплачена. Благодаря спадару твоему, волчицы Боржского леса спокойно растят детенышей в своих логовах, и за жизни их потомства я теперь и расплачиваюсь. А чтоб не было ни у кого глупых слухов и сомнений, оставайся рядом и прими в свой плащ дитя, которое появится на свет.
