Глава 1.
Мы сотканы из ткани наших снов
Уильям Шекспир
Ягодка за ягодкой. Спелая, сочная, ароматная. Земляника. Волшебный запах солнечного лета, прохладного леса и босоногого детства. Так моя бабуля говорит. Уж она-то в этом разбирается. Как-никак уже девятый десяток на днях разменяла.
В моём детстве босиком по травке уже не бегали. Не принято было. Да и опасно стало подобное развлечение: либо на ржавый гвоздь напорешься, либо на бутылочное стекло наступишь. И так, и эдак — приятного мало.
И ладно бы ещё дачники-захватчики природу засоряли. Так нет же. Наши местные в основном и безобразничают. Вон вчера сосед дядя Ваня после баньки пивком подзаправился и пошёл запредельную меткость демонстрировать. Пустыми бутылками в фонарный столб швырялся. Ни разу не попал, а стекла набил кучу. Я сам видел.
По доброте душевной посоветовал ему бутылки не бить, а в пункт приёма стеклотары сдать. Тогда, глядишь, и улица почище станет, и жена его тётя Нюра подобрее. Какая никакая, а копейка в доме появится. А то что зарабатывает, то и пропивает.
Так дядя Ваня меня потом часа полтора с дрыном по околице гонял, обещая жизни научить. А чему он меня научить может? Пиво пить да стёкла бить? Ценные умения. И как я до семнадцати лет без них дожил?
И остальные односельчане ничуть не лучше. Где живут, там и гадят. Или, в крайнем случае, соседям разнообразные сюрпризы устраивают. Битые тарелки с чашками под забор подбрасывают или те же самые бутылки в чужой огород забрасывают. Вот и загадили всё, что можно и нельзя.
Раньше, как мне бабушка рассказывала, из нашей речки-лягушатника пить можно было. Вода в ней прозрачная, как слеза, текла. А сейчас — одна сплошная муть, в которой и купаться-то страшно. Вдруг какую-нибудь заразу подцепишь?
Да, многое изменилось со времён бабушкиного детства. Только земляника какой была, такой и осталась. Словно время и людская глупость над ней не властны.
Аккуратненько, чтобы не дай бог не помять, двумя пальцами беру очередную сочащуюся соком ягоду. И, осмотрев её со всех сторон (достаточно ли она идеальна?), отправляю в рот.
Обожаю землянику! В жизни ничего вкуснее не пробовал. Ягода медленно тает на языке, как мороженое в жаркий полдень. Только послевкусие от неё гораздо богаче. От терпкой сладости до приятной лёгкой горечи. Вкуснотища!
Кладу на язык следующую ягоду, посасываю её, как леденец. От пряного вкуса перехватывает дыхание, и совершенно необъяснимое состояние беспричинного счастья опьяняет меня. Как в детстве, когда ты счастлив уже потому, что небо над головой голубое-голубое, а солнце так ласково светит.
А в корзине ягод ещё много. Как будто и не уплетал я за обе щёки эти удивительные дары леса всё то время, пока по телевизору фильм шёл. Словно корзина бездонная. Или волшебная. И ягода в ней никогда не убывает. Сколько бы не съел — всё равно её много.
Когда Максим пару часов назад мне целую корзину этой ягоды приволок, я приятно удивлён был. Обожаю землянику! Больше всего на свете. Хотя вначале столь желанный, но неожиданный подарок я брать ни в какую не хотел. Знал по собственному опыту, сколько нужно труда и терпения, чтобы столько ягод набрать. Не иначе с утра до вечера по лесным прогалинам горбатился. Это ведь не малина со смородиной, которые с куста горстями рвать можно. Землянику по ягодке собирают.
Но Макс улыбнулся, легко и светло, как только он и умеет, и предложил:
— Считай, что это подарок на день рождения. Он же у тебя через два дня, да?
— Вот тогда бы и дарил! — попытался отговориться я.
— Через два дня меня здесь не будет, потому и дарю заранее, — пояснил Максим. — Машу с Сашей к тётке в райцентр повезу. Она их до конца лета на прокорм берёт. Всё матери проще будет.
— А когда обратно вернёшься? — встрепенулся я.
При желании до райцентра и обратно можно в течении двух дней обернуться. Только вряд ли Макса тётка сразу же на следующий же день обратно отпустит. Наверняка, оставит погостить на денёк-другой.
— Через неделю. Может чуть позже, — неуверенно пожал плечами Максим.
Вот приспичило же ему именно завтра ехать. Ни раньше, ни позже будто бы не мог. Я, конечно, понимаю, что никто не обязан под мои желания подстраиваться. Только какой же день рождения без Макса?
Да и в остальное время без него скучно будет. Ни поболтать, ни на озеро сходить не с кем. Не то чтобы я с другими сверстниками не общался. Просто какие-то они не такие. Скучные, зашоренные, без капли фантазии. С ними с тоски помрёшь.
Все эти соображения я Максу незамедлительно и озвучил.
— Да не ворчи ты. Лучше попробуй, — лукаво улыбается Макс и, зачерпнув из корзины горсть земляники, мне к губам подносит.
Вот зачем меня так провоцировать? Я ж теперь не о ягоде думаю, а о всяких глупостях. О том, что у Макса пальцы длинные и изящные. Кажется, сожми их сильнее, они и сломаются. И не скажешь ведь, что такими нежными руками можно чурки колоть или огород копать. О том, что губы у Максима такие же мягкие и сочные, как земляника. Так и хочется их поцеловать. Но нельзя. Бабушка дома. Вдруг она решит ко мне в комнату зайти, на чай с пирогами позвать. Бабуля же всегда Максима жалеет и подкормить старается. А тут мы такие. Целуемся.
Как она на подобное отреагирует? Кто знает. Хорошо, если скалку схватит да дурь из нас выбивать кинется. А если вдруг у бабушки от такого зрелища сердце прихватит или ещё что? Зачем её здоровье риску подвергать? Она же у меня одна осталась, мать с отцом двенадцать лет уже как на местном кладбище лежат. В автокатастрофе погибли. Не хватало ещё и бабулю угробить. В таком возрасте излишние волнения противопоказаны. Так что нет, никаких поцелуев. Такими вещами лучше в безлюдных местах заниматься. Чтобы ни одна живая душа не знала. Зачем нам с Максом лишние проблемы? Их и так хватает.
Резко трясу головой, стараясь отвлечься от несвоевременных мыслей, а Макс, этот змей искуситель, продолжает подсовывать мне ягоду. Сочная земляника слегка подмялась и начала истекать соком, который медленно стекает по его пальцам. Так и тянет слизнуть эту ярко-алую дорожку прямо с ладони. А потом провести языком по синенькой жилке пульса на тонком запястье…
Чтобы избавиться от повторного наваждения, я позволил себя уговорить и попробовал землянику. Съел одну, вторую, третью. На четвёртой ягодке с трудом остановился. Решил, что съеденного вполне достаточно для дегустации. Но во мне продолжали бороться желание насладиться любимым лакомством и остатки совести. Максу деньги куда нужнее, чем мне ягода. Его отец ещё по осени сбежал к молодой любовнице, продавщице Клавке из соседнего села. Мать постоянно болеет. А кроме Максима у неё ещё две девочки-погодки пяти и шести лет. Те самые Маша с Сашей. Их одеть-обуть надо. А земляника — живые деньги. Стоит только на трассу с ней выйти — проезжающие с руками оторвут.
Но Макс продолжал настаивать, и я не устоял. Обнял корзину с ягодой, глубоко вдохнул ни с чем не сравнимый аромат земляники. И полностью выпал из реальности. Ягодка за ягодкой. Как бабушкины бусы, как бесконечность летних дней, как сама жизнь, которая ещё вся впереди.
Ну как тут можно удержаться? И не съесть ещё одну, а потом ещё и ещё? Так увлёкся, что и не заметил ни как Макс домой ушёл, ни как фильм закончился. Как будто и не было этих полутора часов. Они выпали из памяти, словно кто-то всемогущий и неведомый у меня в голове пошарился и ненужное удалил. Как файлы на компьютере.
Я даже что за фильм шёл теперь вспомнить не могу. Таращусь непонимающе на заключительные титры на экране и, хоть убей, ничего не понимаю. Странно всё это. Очень. И что за глупые подозрения у меня ни с того, ни с сего возникают? Зачем кому-то у меня в мозгах копаться? Что настолько важного могло произойти в столь короткий промежуток времени, что удалять воспоминания потребовалось? Скорее, всё куда проще и прозаичнее. Задумался, размечтался, так что счёт времени потерял. А теперь вот сижу и недоумеваю.
Разжимаю крепко сжатый кулак. На ладони — раздавленная земляника. Яркая, как кровь.
Почему у меня столь драматичная ассоциация возникла? Не знаю. Может, в этом недавно просмотренный, но полностью забытый фильм виноват? Показывали, например, какое-то историческое сражение. Воины в кожаных доспехах, разящие мечи и кинжалы, кровь. Отложилось увиденное в памяти и всплыло вот сейчас. Совсем некстати.
Механически вытираю испачканные ягодным соком ладони о джинсы. Если потом и не отстираются — не жалко. Всё равно они старые. Хотя, если бабуля бы это увидела, по загривку от неё точно получил бы. Из-за того, что вещи не берегу. Она у меня бережливая до жути. Вещи мне всегда на вырост покупает, и носить их приходиться до тех пор, пока в них влазить не перестаю.
Смотрю на испачканный джинсы, на свои лежащие на коленях руки и с изумлением замечаю, как кисти рук неуловимо начинают меняться. Сначала кожа стремительно темнеет и обвисает дряблыми старческими морщинами. Потом натягивается на костяшках узловатых пальцев сухим серым пергаментом с глубокими грязными трещинами. Словно это и не руки вовсе, а корявые древесные коряги с растрескавшейся напрочь корой. Такие руки могут быть у столетнего старца, но никак не у семнадцатилетнего парня.
Страх липкой паутиной окутывает меня. Что же со мной происходит? Мне же это просто мерещится, да?
Внимательно осматриваю руки. Они такие старые и страшные! Как так? Такое чувство, что с каждой съеденной ягодкой, как в сказке, мои непрожитые дни, месяцы, годы стремительно ускользают, и первыми начали стареть именно руки. Так же не бывает! Это не страшная сказка, а просто жизнь! И пусть она не всегда справедлива со мной, но не настолько же.
Резко отталкиваю прочь от себя корзину с ягодой. Падая, та неуклюже переворачивается, и красные маленькие шарики со странным шуршащим стуком скачут по полу. Как бусы. Только без привычных сквозных дырочек, в которые крепкую нить вставляют и бусины ожерельем потом закольцовывают. Откуда они вообще появились? Была же полная корзина земляники! Что за магия столь кощунственно превратила моё любимое лакомство в эти бесполезные стекляшки?
Наверное, в другое время меня бы такое превращение сильно перепугало. Но после резко состарившихся собственных рук я и так изрядно напуган. Так что очередные странности даже не сильно удивляют. Подумаешь, ягода в бусинки превратилась! Да кого это волнует, когда мне всю оставшуюся жизнь придётся от окружающих руки прятать. Хотя, может всё не так ужасно, как кажется? Если постоянно носить кожаные перчатки — никто и не заметит, какие у меня жуткие культяпки стали. Даже Максим.
Или у меня не только руки состарились? Странно, наверное, но мысль о том, что так радикально измениться я мог весь, целиком, только сейчас посетила меня. В ужасе вскакиваю и бегу к зеркалу. Бегу? Да какое там! Скорее ползу. Нет, бежать-то я поначалу действительно пытался. Но ноги совсем слабые и непослушные. Разъезжаются на скользких стекляшках насыщенного алого цвета. Алого, как кровь.
Заторможено слежу за начинающими быстро вращаться кровавыми шариками. Смотрю и никак не могу отвести глаз. Уже и комната размытыми тенями тоже начинает кружиться вокруг меня. В глазах темнеет, дыхание перехватывает, сердце бешено стучит в груди. Как же мне плохо! Плохо и страшно.
Медленно опускаюсь на пол, и это помогает мне избавиться от головокружения и сосредоточиться.
Тёплое дерево приятно согревает озябшие ладони. Теперь я понимаю, почему бабуля всё время руки-ноги в тепле держит. Старики, оказывается, всё время мёрзнут. И суставы у них постоянно болят, вот как у меня сейчас.
Ползком добираюсь до старого зеркала, висящего на стене у входной двери. Цепко хватаюсь за его мощную резную раму, надеясь, что мой вес оно выдержит, и медленно поднимаюсь. Смотрю на себя в зеркало и ужасаюсь: дряблое морщинистое лицо, огромная бородавка на крючковатом носу, седые космы волос. Неужели это я? Не может быть? За что? Ничего плохого никогда никому не делал. Не злословил, не завидовал, слабых не обижал.
Нет, это всё же не я, потому что я полностью неподвижен и скован ужасом, а изображение в зеркале манит меня рукой и беззвучно шевелит губами, как-будно что-то хочет сказать. Что-то очень важное. Прислушиваюсь изо всех сил, но ничего не удаётся разобрать. В ушах только неясный гул.
Придвигаюсь ближе так, что почти прислоняюсь лбом к холодной гладкой поверхности. Сухие старческие губы продолжают шевелиться, свистящий шепот становится громче. Но по-прежнему не слышно ни одного внятного слова. Чувствуя, что понять это невнятное послание мне просто жизненно необходимо, молю:
— Громче, пожалуйста!
И противный скрипучий голос на этот раз вполне понятно произносит:
— Пока не стало слишком поздно — останови его!
Резко отшатываюсь от холодной зеркальной поверхности и, обессиленный полностью, как будто только что марафонскую дистанцию раз пять пробежал, сползаю на пол. Острое желание оказаться как можно дальше отсюда охватывает меня. Но все мои конечности при малейшем движении прочь от зеркала сводит болезненной судорогой. Да что за напасть! Мало мне преждевременной старости, так теперь ещё и это. Или морщины и телесная немощь — неотъемлемые атрибуты процесса старения? Даже преждевременного.
— Пока не стало слишком поздно — останови его! — продолжают звучать набатом в воспалённом мозгу важные, но совершенно непонятные мне слова.
Да я после происходящей со мной чертовщины на что угодно согласен, лишь бы всё стало, как прежде! Котёнка там с дерева снять или мир спасти. Но кого мне нужно остановить? Не понимаю.
И, словно в ответ на мои запутанные мысли, в зеркале отражается до боли знакомое лицо. Максим. Смеющийся и счастливый. Миг — и это родное и знакомое до последней чёрточки лицо неуловимо меняется. Застывает неподвижной смертной маской.
Такое ни с чем другим не спутаешь. Уж как покойники выглядят, я прекрасно знаю. Насмотрелся за свою жизнь их немало. Сколько родни мы с бабулей схоронили, так сразу и не скажешь. Почти всех. Может, и не зря соседские кумушки о родовом проклятии судачат? Не то чтобы я во всё это верил, но вдруг — правда?
Но сейчас мне не до невнятных догадок. Есть дела поважнее. Нужно разобраться с непонятной ситуацией. Единственное, что я пока понял: Максиму грозит опасность. Настолько серьёзная, что он может умереть. А мне нужно спасти его.
Да об этом и просить не надо, я за него любому горло перегрызу. Но что или кто ему угрожает? Врагов у Макса отродясь не было. Не такой он человек. Кого же тогда мне нужно остановить?
Или присматривать надо за самим Максимом, чтобы глупостей в очередной раз не натворил? Как прошлым летом, когда какой-то чёрт его на водокачку понёс. А она у нас в деревне высотой с пятиэтажный дом. Так что до верха-то он шустро добрался, а вот обратно спуститься никак не получалось. Оказалось, что он панически высоты боится. И зачем тогда на такую верхотуру влез? Доказать кому-то хотел, что не трус? Вряд ли. Когда его чужое мнение волновало? Разве что самому себе что-то доказывал.
Сколько я его потом не уговаривал потихоньку вниз ползти, он, как вцепился в железную перекладину под самой крышей, так и висел, пока руки совсем не ослабли.
