Руки мерзнут… Плотнее кутаясь в свой старый плащ, он топчется на месте и нервно стучит в дверь.
Глухой звук на мгновение нарушил тяжёлую тишину, и всё снова замирает. Дом на вид кажется холодным и пустующим: внутри не горит свет, а окна плотно зашторены. В темноте вечера, накрывшего землю своими тяжёлыми мрачными крыльями, он кажется покосившимся неуклюжим гигантом. Краска, покрывавшая стены, давно померкла и облупилась, а лестничные перила начали скрипеть и подозрительно шататься. Плохо приколоченная к двери железная табличка гнулась и гремела при каждом порыве ветра. Она висит здесь давно, но никто так и не решается купить этот потрёпанный временем кусок покрытых плесенью воспоминаний, зовущийся "домом".
Каким же он был раньше… И кажется, что прошло совсем немного времени, но висков уже успело коснуться серебро прожитых лет. А годы будто смеются над ним, шепчут ночами, что всё потеряно, всё ушло, но также услужливо подкидывают красочные кадры, что не дают заснуть. Кадры тех дней, когда вечерами, сидя здесь за столом на маленькой веранде, залитой янтарным светом заходящего солнца, под трель птичьих голосов, смешанных с тихой музыкой, можно было упиваться витавшем в воздухе незабываемым запахом чуть перезревших яблок и полевых цветов, стоявших в вазе на столе. Наслаждаться вкусом свежих булочек с вишнёвым повидлом и чаем с бергамотом и мятой, таким огненно-горячим, что можно обжечься. Когда он с печалью закрывал за собой калитку, возвращаясь домой, то всегда оглядывался, чтобы увидеть, как колышется лёгкий тюль занавесок на втором этаже самой крайней комнаты.
Все эти образы мелькали, тянулись, проходили перед глазами мужчины, влекли и звали его за собой. Но это - лишь иллюзия, а звонкий смех, который он вдруг отчетливо услышал в глубине длинных коридоров за дверью - отголоски затухшей жизни, она никогда не разгорится вновь и не восстанет из пепла. Всё погасло, метели выдули, вымели, нагло выгнали всё тепло, что было раньше в этом доме, забрав его к себе, в далёкие ледяные края, чтобы греться самим…
Пар изо рта… Наконец внутри послышалось шарканье ног - с ворчанием спотыкаясь, кто-то шёл открывать. Лязг ржавого замка, тяжкий вздох и хриплое: «Что же так поздно…». Дверь открывается, оставляя только крошечную щель для просмотра. Щурясь, старая женщина старательно пыталась вглядеться в уличный сумрак; пламя свечи в её руке колыхнулось и чуть не потухло. Незнакомец выходит вперёд, и свет падает на его лицо. Наконец она узнала его и охнула от неожиданности.
- Это Вы, - хозяйка распахнула дверь. Её худощавая рука быстро пригладила растрёпанные поседевшие волосы. - Проходите.
Некоторое время колеблясь, мужчина переступает порог, оставляя на скромном ковре комья подтаявшего снега, налипшего на ботинки.
- Неужели Вы пришли насчёт... - снова попыталась начать разговор хозяйка, но её прервали.
- Нет, - мужчина резко замотал головой, угадав её мысли, - нет. Я не намерен его покупать… Просто вдруг захотел зайти…
- Понимаю, – произнесла женщина и, отвернувшись от гостя, пошла разжигать камин. Поставив свечу на изящный журнальный столик с кованными железными ножками, она ссутулилась и опустив костлявые плечи, зябко поёжилась. - Прошу, раздевайтесь. Извините, у нас неполадки с электричеством, и я не ожидала, что кто-то может нагрянуть в такое позднее время, уже легла спать, но я рада Вас видеть. Садитесь, сейчас поставлю воду на газ, заварю чай.
- Хорошо… - ответил он, стаскивая с шеи колючий шарф. А ведь она всё ещё говорит "нас"... Мужчина внезапно почувствовал себя неловко, поняв, что не знал, зачем пришёл, почему так настойчиво стучал в дверь, и представить себе не мог, что должен был сказать.
Комнату залил мягкий мерцающий свет, исходящий от камина, по помещению постепенно разлилось тепло. Снег на шляпе растаял, а очки запотели так, что невозможно было ничего разглядеть. Протерев стёкла рукавом свитера, оставив на них больше разводов, чем вытерев, мужчина нацепил очки обратно.
Как всё изменилось. Пропали стеллажи с многочисленными книгами, горшки с цветами и разнообразные статуэтки, заполнявшие всё свободное пространство. Даже ряд тех фарфоровых индийских слоников, к которым он так привык, те, что находили своё место на полочке над камином, пропали.
Хозяйка всё суетилась. Поставила на стол маленькую вазочку с печеньем, достала из серванта две фарфоровые чайные чашки. Что-то сказала ему, но он не расслышал. Увлеченный своими мыслями, он захватил со столика кованный подсвечник и поднялся на второй этаж. Тихо прошел по коридору и толкнул самую последнюю дверь…
Пламя свечи захватывало лишь малый кусок окружающего пространства, но и его было достаточно потому, как в комнате не осталось ровным счётом ничего, за что мог бы зацепиться взгляд. Только старое пианино и трёхногий табурет остались на своих законных местах.
Со свистом втянув в себя воздух, мужчина подошел к инструменту и нежно провел по нему пальцами, которые тут же покрылись толстым слоем пыли. Естественно, ведь на нем некому было больше играть. Хозяйке незачем было перевозить его в свою городскую квартиру, и она решила оставить его здесь, продать позже вместе с домом. Как же давно к нему не прикасались… Забыли, заперли его в тесной тёмной каморке, не давая вздохнуть. Молча, не издавая ни звука.
Глубокий вдох, и воздух, пропитанный пылью и запахом плесени, заполнил лёгкие. Он закрыл глаза.
Тихо скрипнуло кресло-качалка за его спиной, из окна вдруг пахнуло запахом нежной свежести и полевых цветов, стоявших рядом с пианино в высокой фарфоровой вазе. Знакомое шуршание длинной юбки по полу. Лучи заходящего солнца ложатся на клавиши, а плеч касаются знакомые тёплые ладони.
- Сыграй, пианист, сыграй для меня, – прошептала ему. – Как бы я хотела научиться играть так же, как ты! Сыграй же, ну!
- Ты научишься, - ответил мужчина, не спеша прикасаться к инструменту.
- Нет, не научусь, - тепло молвила девушка, запуская тонкие белые пальцы в его давно нестриженые волосы. Она обычно не позволяла себе такого, но ему нравилось, как она перебирала в своих руках короткие пряди. В те моменты он готов был податься навстречу её руке, просить ещё и урчать от удовольствия, как нахальный дворовый кот.
Он не видел лица, но мог чувствовать, что она улыбается. Эта тонкая, пронизанная добрым светом улыбка вводила его в недоумение. Как такой глубоко несчастный человек может так улыбаться? Девушка отошла назад, снова взяв в озябшие ладони чашку с дымящимся кофе, вновь опустилась в своё кресло, опять укутавшись в тёплый, пахнущий лавандой, местами залатанный, плед. Она всегда мёрзла, простужалась от легчайших сквозняков, после чего могла надолго слечь в постель. Но в противовес этому она умела согревать других, окружая людей вокруг себя ореолом своей мерцающей золотой ауры. Прислонив край тёплой кружки к своей бледной щеке, она прикрыла глаза и прошептала: «Прошу…»
Он коснулся пальцами знакомых клавиш пианино, начиная ту неспешную грустную музыку, которую она так любит. Его движения легки и непринуждённы, ему не нужно смотреть на нотные листы, стоявшие рядом, он помнит мелодию наизусть, ведь сам написал её не так давно. Девушка молчит и заворожённо слушает, но только музыка подходит к концу, она вздрагивает и повторяет: « Ещё, пожалуйста, ещё». И он, забывая о том, что солнце уже давно село, продолжает.
Скрип половицы, лязг дверных петель, успевших уже заржаветь. Пианист резко останавливается, смазывая конец своей композиции.
Какое нелепое наваждение. Всё то же тусклое пламя свечи, пыльный воздух и голые стены. Кресло, что стояло там – в дальнем углу комнаты, давно убрано, а живые цветы, запах которых он чувствовал совсем недавно, обернулись давно потерявшими свою прелесть, помятыми засушенным веником.
Хозяйка закашлялась, неловко облокотившись на дверной косяк, она стояла, скрестив на груди руки. Ей, казалось, было от чего-то неловко, будто она своим несвоевременным появлением прервала что-то очень важное. Это заставило её отвернуться от мужчины и пробормотать извинение.
- Пойдёмте пить чай, – опустив глаза, произнесла она, а потом, не удержавшись, добавила: – Вы так красиво играли, что мне показалось, что это она…
Мужчина встал с табурета, мысленно заканчивая недосказанную фразу хозяйки. Что это она вернулась.
- О чем Вы? – отрешённо спросил он, будто вовсе не понял о чем идёт речь, но женщина не стала отвечать, тяжело вздохнула и отправилась вниз.
Он последний раз окинул взглядом маленькую комнату и зашагал за хозяйкой. Его заставила остановиться открывшаяся форточка. Это произошло так внезапно, что мужчина вздрогнул. Порыв холодного воздуха со снегом ударил в спину и закружил по комнате, сметая с пианино потрёпанную папку. Бумага разлетелась по полу, нотные листы перемешались.
Сдвинув брови, мужчина закрыл форточку. Что-то держало его здесь, останавливало, просило остаться. Он хотел этого - чуть дольше удержать в памяти прошедшие чувства. Но невозможно уже было забыть снег и холод. Облезлых всклокоченных воробьёв, что, нахохлившись, сидели на засохших, обледеневших от мокрого снега и холодного ветра ветках цветущих когда-то яблонь, которые сейчас годились лишь на то, чтобы стучать по ночам в окно с ветхими скрипучими ставнями. Паутину в углах и следы на стенах от вывезенных в октябре картин. Воющий на чердаке ветер и тени, ставшие теперь здесь настоящими хозяевами. Они караулили за углами, скрывались в коридорах и хватали за запястья, заставляя дрожать.
Нет! Мужчина кинулся из комнаты, перескакивая на лестнице через две ступени и не касаясь руками перил. Нервным движением сорвал с вешалки свою одежду, напугав стоявшую у камина женщину.
- Я пожалуй пойду, - стушевался под её растерянным взглядом.
Он уже открыл дверь, когда застывшая в удивлении хозяйка вдруг бросилась к нему. С растрёпанными волосами и порозовевшими от прилившей к ним крови щеками, женщина схватила его за руку. Её дыхание сбилось, хотя расстояние, которое она с такой поспешностью преодолела, было коротким. От волнения она не могла отдышаться. Горло женщины сдавил болезненный спазм, но она вдруг затараторила, будто боясь упустить нить будоражащей её мысли.
- Вы ведь тоже это чувствуете? Она ведь здесь, рядом, я знаю, и это пугает меня. Иногда я чувствую, как она прикасается ко мне, её дыхание слышится мне рядом, когда я сажусь у камина в этой гостиной. Я не могу уснуть вечерами, потому что мне чудится, что она в своей комнате садится за пианино и играет! Я слышу её, слышу тихую музыку, что доносится за дверью! Я мчусь каждый раз сломя голову по лестнице, но, распахнув дверь, ничего не обнаруживаю, всё замирает. Даже сегодня, забыв, что не одна в доме, я по привычке побежала наверх и застала в её комнате Вас! Я потому и дом хочу продать, больше не могу выносить этого! Скажите мне, что я не схожу с ума... - Он замер, застыл на пороге, не находя слов для ответа, а женщина всё говорила: - Не молчите, пожалуйста, не мучайте меня. Я чувствую это постоянно, с тех пор, как она «ушла». Я знаю, что моя дочь была Вам дорога, пожалуйста, – Она запиналась. – Вы… Вы ведь любили её…
Последнее предложение, сказанное женщиной, заставило мужчину нервно дернуться. Он осторожно отцепил её сухие пальцы от своего рукава..
- Простите… Я всего лишь учитель.
Глухой звук на мгновение нарушил тяжёлую тишину, и всё снова замирает. Дом на вид кажется холодным и пустующим: внутри не горит свет, а окна плотно зашторены. В темноте вечера, накрывшего землю своими тяжёлыми мрачными крыльями, он кажется покосившимся неуклюжим гигантом. Краска, покрывавшая стены, давно померкла и облупилась, а лестничные перила начали скрипеть и подозрительно шататься. Плохо приколоченная к двери железная табличка гнулась и гремела при каждом порыве ветра. Она висит здесь давно, но никто так и не решается купить этот потрёпанный временем кусок покрытых плесенью воспоминаний, зовущийся "домом".
Каким же он был раньше… И кажется, что прошло совсем немного времени, но висков уже успело коснуться серебро прожитых лет. А годы будто смеются над ним, шепчут ночами, что всё потеряно, всё ушло, но также услужливо подкидывают красочные кадры, что не дают заснуть. Кадры тех дней, когда вечерами, сидя здесь за столом на маленькой веранде, залитой янтарным светом заходящего солнца, под трель птичьих голосов, смешанных с тихой музыкой, можно было упиваться витавшем в воздухе незабываемым запахом чуть перезревших яблок и полевых цветов, стоявших в вазе на столе. Наслаждаться вкусом свежих булочек с вишнёвым повидлом и чаем с бергамотом и мятой, таким огненно-горячим, что можно обжечься. Когда он с печалью закрывал за собой калитку, возвращаясь домой, то всегда оглядывался, чтобы увидеть, как колышется лёгкий тюль занавесок на втором этаже самой крайней комнаты.
Все эти образы мелькали, тянулись, проходили перед глазами мужчины, влекли и звали его за собой. Но это - лишь иллюзия, а звонкий смех, который он вдруг отчетливо услышал в глубине длинных коридоров за дверью - отголоски затухшей жизни, она никогда не разгорится вновь и не восстанет из пепла. Всё погасло, метели выдули, вымели, нагло выгнали всё тепло, что было раньше в этом доме, забрав его к себе, в далёкие ледяные края, чтобы греться самим…
Пар изо рта… Наконец внутри послышалось шарканье ног - с ворчанием спотыкаясь, кто-то шёл открывать. Лязг ржавого замка, тяжкий вздох и хриплое: «Что же так поздно…». Дверь открывается, оставляя только крошечную щель для просмотра. Щурясь, старая женщина старательно пыталась вглядеться в уличный сумрак; пламя свечи в её руке колыхнулось и чуть не потухло. Незнакомец выходит вперёд, и свет падает на его лицо. Наконец она узнала его и охнула от неожиданности.
- Это Вы, - хозяйка распахнула дверь. Её худощавая рука быстро пригладила растрёпанные поседевшие волосы. - Проходите.
Некоторое время колеблясь, мужчина переступает порог, оставляя на скромном ковре комья подтаявшего снега, налипшего на ботинки.
- Неужели Вы пришли насчёт... - снова попыталась начать разговор хозяйка, но её прервали.
- Нет, - мужчина резко замотал головой, угадав её мысли, - нет. Я не намерен его покупать… Просто вдруг захотел зайти…
- Понимаю, – произнесла женщина и, отвернувшись от гостя, пошла разжигать камин. Поставив свечу на изящный журнальный столик с кованными железными ножками, она ссутулилась и опустив костлявые плечи, зябко поёжилась. - Прошу, раздевайтесь. Извините, у нас неполадки с электричеством, и я не ожидала, что кто-то может нагрянуть в такое позднее время, уже легла спать, но я рада Вас видеть. Садитесь, сейчас поставлю воду на газ, заварю чай.
- Хорошо… - ответил он, стаскивая с шеи колючий шарф. А ведь она всё ещё говорит "нас"... Мужчина внезапно почувствовал себя неловко, поняв, что не знал, зачем пришёл, почему так настойчиво стучал в дверь, и представить себе не мог, что должен был сказать.
Комнату залил мягкий мерцающий свет, исходящий от камина, по помещению постепенно разлилось тепло. Снег на шляпе растаял, а очки запотели так, что невозможно было ничего разглядеть. Протерев стёкла рукавом свитера, оставив на них больше разводов, чем вытерев, мужчина нацепил очки обратно.
Как всё изменилось. Пропали стеллажи с многочисленными книгами, горшки с цветами и разнообразные статуэтки, заполнявшие всё свободное пространство. Даже ряд тех фарфоровых индийских слоников, к которым он так привык, те, что находили своё место на полочке над камином, пропали.
Хозяйка всё суетилась. Поставила на стол маленькую вазочку с печеньем, достала из серванта две фарфоровые чайные чашки. Что-то сказала ему, но он не расслышал. Увлеченный своими мыслями, он захватил со столика кованный подсвечник и поднялся на второй этаж. Тихо прошел по коридору и толкнул самую последнюю дверь…
Пламя свечи захватывало лишь малый кусок окружающего пространства, но и его было достаточно потому, как в комнате не осталось ровным счётом ничего, за что мог бы зацепиться взгляд. Только старое пианино и трёхногий табурет остались на своих законных местах.
Со свистом втянув в себя воздух, мужчина подошел к инструменту и нежно провел по нему пальцами, которые тут же покрылись толстым слоем пыли. Естественно, ведь на нем некому было больше играть. Хозяйке незачем было перевозить его в свою городскую квартиру, и она решила оставить его здесь, продать позже вместе с домом. Как же давно к нему не прикасались… Забыли, заперли его в тесной тёмной каморке, не давая вздохнуть. Молча, не издавая ни звука.
Глубокий вдох, и воздух, пропитанный пылью и запахом плесени, заполнил лёгкие. Он закрыл глаза.
Тихо скрипнуло кресло-качалка за его спиной, из окна вдруг пахнуло запахом нежной свежести и полевых цветов, стоявших рядом с пианино в высокой фарфоровой вазе. Знакомое шуршание длинной юбки по полу. Лучи заходящего солнца ложатся на клавиши, а плеч касаются знакомые тёплые ладони.
- Сыграй, пианист, сыграй для меня, – прошептала ему. – Как бы я хотела научиться играть так же, как ты! Сыграй же, ну!
- Ты научишься, - ответил мужчина, не спеша прикасаться к инструменту.
- Нет, не научусь, - тепло молвила девушка, запуская тонкие белые пальцы в его давно нестриженые волосы. Она обычно не позволяла себе такого, но ему нравилось, как она перебирала в своих руках короткие пряди. В те моменты он готов был податься навстречу её руке, просить ещё и урчать от удовольствия, как нахальный дворовый кот.
Он не видел лица, но мог чувствовать, что она улыбается. Эта тонкая, пронизанная добрым светом улыбка вводила его в недоумение. Как такой глубоко несчастный человек может так улыбаться? Девушка отошла назад, снова взяв в озябшие ладони чашку с дымящимся кофе, вновь опустилась в своё кресло, опять укутавшись в тёплый, пахнущий лавандой, местами залатанный, плед. Она всегда мёрзла, простужалась от легчайших сквозняков, после чего могла надолго слечь в постель. Но в противовес этому она умела согревать других, окружая людей вокруг себя ореолом своей мерцающей золотой ауры. Прислонив край тёплой кружки к своей бледной щеке, она прикрыла глаза и прошептала: «Прошу…»
Он коснулся пальцами знакомых клавиш пианино, начиная ту неспешную грустную музыку, которую она так любит. Его движения легки и непринуждённы, ему не нужно смотреть на нотные листы, стоявшие рядом, он помнит мелодию наизусть, ведь сам написал её не так давно. Девушка молчит и заворожённо слушает, но только музыка подходит к концу, она вздрагивает и повторяет: « Ещё, пожалуйста, ещё». И он, забывая о том, что солнце уже давно село, продолжает.
Скрип половицы, лязг дверных петель, успевших уже заржаветь. Пианист резко останавливается, смазывая конец своей композиции.
Какое нелепое наваждение. Всё то же тусклое пламя свечи, пыльный воздух и голые стены. Кресло, что стояло там – в дальнем углу комнаты, давно убрано, а живые цветы, запах которых он чувствовал совсем недавно, обернулись давно потерявшими свою прелесть, помятыми засушенным веником.
Хозяйка закашлялась, неловко облокотившись на дверной косяк, она стояла, скрестив на груди руки. Ей, казалось, было от чего-то неловко, будто она своим несвоевременным появлением прервала что-то очень важное. Это заставило её отвернуться от мужчины и пробормотать извинение.
- Пойдёмте пить чай, – опустив глаза, произнесла она, а потом, не удержавшись, добавила: – Вы так красиво играли, что мне показалось, что это она…
Мужчина встал с табурета, мысленно заканчивая недосказанную фразу хозяйки. Что это она вернулась.
- О чем Вы? – отрешённо спросил он, будто вовсе не понял о чем идёт речь, но женщина не стала отвечать, тяжело вздохнула и отправилась вниз.
Он последний раз окинул взглядом маленькую комнату и зашагал за хозяйкой. Его заставила остановиться открывшаяся форточка. Это произошло так внезапно, что мужчина вздрогнул. Порыв холодного воздуха со снегом ударил в спину и закружил по комнате, сметая с пианино потрёпанную папку. Бумага разлетелась по полу, нотные листы перемешались.
Сдвинув брови, мужчина закрыл форточку. Что-то держало его здесь, останавливало, просило остаться. Он хотел этого - чуть дольше удержать в памяти прошедшие чувства. Но невозможно уже было забыть снег и холод. Облезлых всклокоченных воробьёв, что, нахохлившись, сидели на засохших, обледеневших от мокрого снега и холодного ветра ветках цветущих когда-то яблонь, которые сейчас годились лишь на то, чтобы стучать по ночам в окно с ветхими скрипучими ставнями. Паутину в углах и следы на стенах от вывезенных в октябре картин. Воющий на чердаке ветер и тени, ставшие теперь здесь настоящими хозяевами. Они караулили за углами, скрывались в коридорах и хватали за запястья, заставляя дрожать.
Нет! Мужчина кинулся из комнаты, перескакивая на лестнице через две ступени и не касаясь руками перил. Нервным движением сорвал с вешалки свою одежду, напугав стоявшую у камина женщину.
- Я пожалуй пойду, - стушевался под её растерянным взглядом.
Он уже открыл дверь, когда застывшая в удивлении хозяйка вдруг бросилась к нему. С растрёпанными волосами и порозовевшими от прилившей к ним крови щеками, женщина схватила его за руку. Её дыхание сбилось, хотя расстояние, которое она с такой поспешностью преодолела, было коротким. От волнения она не могла отдышаться. Горло женщины сдавил болезненный спазм, но она вдруг затараторила, будто боясь упустить нить будоражащей её мысли.
- Вы ведь тоже это чувствуете? Она ведь здесь, рядом, я знаю, и это пугает меня. Иногда я чувствую, как она прикасается ко мне, её дыхание слышится мне рядом, когда я сажусь у камина в этой гостиной. Я не могу уснуть вечерами, потому что мне чудится, что она в своей комнате садится за пианино и играет! Я слышу её, слышу тихую музыку, что доносится за дверью! Я мчусь каждый раз сломя голову по лестнице, но, распахнув дверь, ничего не обнаруживаю, всё замирает. Даже сегодня, забыв, что не одна в доме, я по привычке побежала наверх и застала в её комнате Вас! Я потому и дом хочу продать, больше не могу выносить этого! Скажите мне, что я не схожу с ума... - Он замер, застыл на пороге, не находя слов для ответа, а женщина всё говорила: - Не молчите, пожалуйста, не мучайте меня. Я чувствую это постоянно, с тех пор, как она «ушла». Я знаю, что моя дочь была Вам дорога, пожалуйста, – Она запиналась. – Вы… Вы ведь любили её…
Последнее предложение, сказанное женщиной, заставило мужчину нервно дернуться. Он осторожно отцепил её сухие пальцы от своего рукава..
- Простите… Я всего лишь учитель.
