Веся Елегон
2 января 2019 г.
Стих 1
( Гамаюн )
- Сдай в багаж, - со всё еще неугасшей надеждой в голосе повторила подруга и со скепсисом посмотрела на помятую запыленную ткань полутораметрового футляра, прислоненного к стене между нашими креслами.
- Я не для того лишний год работала на четырёх подработках, чтобы купив, наконец, билет в бизнес класс, сдать свои крылья в багаж. А если их там сломают? - поморщившись от одной только мысли о возможности этого, я с любовью провела кончиками пальцев по плотной ткани, под которой весьма ощутимо вздрогнуло крыло, откликнувшись на прикосновение.
- Ну, я не знаю. А как же воздушные пираты? Разве они как раз не охотятся вот на таких богатеев, которые летят со своим драгоценным багажом, и…
Подруга не договорила. Дверь пункта досмотра, наконец, открылась, выпустив толстого недовольного мужика с весьма увесистой на вид сумкой. Мужик приостановился на секунду, оправил на себе пиджак и зашагал в сторону посадочного коридора.
Я поспешно поднялась с железного неудобного кресла, на котором последние два часа ждала своей очереди на досмотр. Его проходили те из пассажиров авиалайнера, которые брали на борт в качестве ручной клади то, что в моем родном государстве запрещено было к использованию - крылья. Поэтому я летела в Пантокву, а по факту, конечно, просто бежала. Там с законами было попроще. Говорят, там даже полеты все еще легальны, и до сих пор встречаются те, чьи крылья ни разу не отсоединялись от тела. Но это мне еще только предстояло проверить.
Выдохнув, шагнула в темную душную комнату. Лампочка горела только одна - в углу на с толе, за которым перед мерцающим монитором сидел таможенник. В белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, черными кожаными ремнями, скрепленными где-то в районе лопаток, на которых торчали темнеющие под белой тканью рубашки разъемы. Под правой рукой из прикрепленной к ремням кобуры виднелась черная металлическая рукоять пистолета. Волосы дядьки, короткие и не мытые, острыми прядями торчали на затылке. Он что-то набирал на клавиатуре, быстро щелкая по клавишам.
Осторожно прикрыв за собой дверь, осталась стоять у порога, сердце в груди сжалось от накатывающего страха - а что если меня не выпустят? Вероятность этого, пусть и слабая, пугала меня до чертиков.
В нашей стране легче было расстаться с крыльями, чем проходить ежегодную сертификацию, платить налоги и не поддаваться соблазну хоть разок, хотя бы на мгновение присоединить крылья и вновь почувствовать давно забытую сладость полета.
Да, мы все рождались с крыльями. Но лишь избранные могли позволить себе с крыльями остаться. Остальные, не потянувшие налог, должны были пройти процедуру отсечения. Крылья отрезали, ставили разъемы. И, чисто теоретически, ты все еще мог присоединить крылья и летать, но тогда ты должен был оплатить соответствующий сбор, который, хоть и был гораздо меньше основного налога, но все же оставался непосилен для основного слоя населения.
Я смогла платить только налог на хранение. Проходила ежемесячно проверки на сохранность пломб на разъёмах, свидетельствующие о том, что крылья не использовались по назначению. Раз в пол года носила в биоклинику на медосмотр, чтобы поставить отметку в паспорте о том, что крылья исправны и получают соответствующий уход.
Но многие не заморачивались, тем более, что была специальная государственная программа, по которой ты мог продать свои крылья и получить почти пожизненное обеспечение. Но я продержалась. Осталась самая малость - сесть в самолет.
Придерживая футляр за ручку, всматриваясь в широкие плечи все еще не обернувшегося ко мне мужчины, гадала - знает ли он о моем присутствии или мне стоит подать какой-то знак? И вот, когда я уже решила кашлянуть и даже подняла руку, чтобы прикрыться, таможенник выпрямился и, повернувшись вместе с креслом, уставился на меня своими горящими черными глазами-бусинами.
- Станислава Владиславовна Дрозд. 18 июня 1991 года рождения.
- Я, - кивнув, вернула руку на ручку футляра.
- Процедуру отсечения прошли по стандарту - в 16 лет?
- Да, - опять кивнула и украдкой бегло взглянула на монитор, мерцающий за плечом мужчины. Там отображалась моя фотография и полное досье.
- Значит работала на трёх работах, чтобы платить налог за содержание? - со скепсисом осмотрев мое тощее долговязое тело, с усмешкой в голосе ни то спросил, ни то просто повторил прочитанное в досье таможенник.
- На четырёх, - уточнила я, совсем не разделяя непонятного мне веселья. В четырёх подработках не было ничего забавного. В основном у меня даже не было времени на сон.
- Так. - мужик перестал улыбаться.
И, возможно, стоило все-таки перевести всё в шутку…
А он продолжил, буравя меня крайне серьезным и въедливым взглядом, должно быть именно такой вот взгляд был рекомендован для проведения допроса.
- А если было так трудно, почему не продала? - мужик кивнул на футляр.
Я нахмурилась, попыталась сглотнуть вязкую слюну, в горле совсем пересохло. Сейчас не помешал бы стакан воды. Язык еле ворочался.
- Это все, что мне досталось от родителей. - все же проговорила я, хоть было трудно вываливать наружу то, что хотелось спрятать навсегда, даже от себя самой. - Родители погибли вскоре после моего рождения. Говорят, это была автокатастрофа, а может быть и нет. После случившегося нашли только их тела. Без крыльев. А я выросла в детском доме. В 16 прошла процедуру отсечения. И принялась работать, без отдыха, как одержимая. И вот я здесь.
Мужик выслушал сказанное молча. Даже не задал ни единого уточняющего вопроса. Словно, таможенник вдруг снизошел до простого человека и просто позволил себе понять его чувства. Потом, правда, встал и, указав на пустой длинный стол справа, приказал:
- Расстегни футляр.
Значит вопросы закончились, осталось показать крылья.
Я не особо любила показывать свои крылья. Возможно, из-за боязни, что такая редкость может попасться на глаза опытному дельцу, который сразу осознает всю выгоду кражи. Или из-за неприятного ощущения, которое сразу появлялось где-то в районе солнечного сплетения и с тошнотой поднималось к горлу. Крылья были чем-то личным, настолько, что мне казалось, будто я душу свою показываю или раскладываю для досмотра свои внутренности…
В общем, это нужно было просто перетерпеть. И пройдя к столу, я подняла футляр и бережно уложила его на деревянную столешницу.
Таможенник стоял за спиной, нависая надо мной, словно тяжесть всех прожитых лет. Стараясь особо не волноваться, размяла пальцы и потянула за металлический язычок молнии. Откинула крышку футляра и привычным жестом погладила радужные перья. Полутораметровые крылья задрожали, отвечая на прикосновение.
Из-за моей спины к вздрагивающим переливающимся всеми цветами радуги перьям потянулась рука. Но прежде, чем грубые мужские пальцы коснулись оперения, рука застыла. А мужик рвано выдохнул, отошел на пару метров, чтобы оттуда, потирая, словно после ушиба, руку, криво усмехнувшись, произнести:
- Хочешь подороже продать. Я понимаю. В Пантокве найдутся ценители, которые смогут сполна заплатить…
- Нет, - огрызнулась я, поспешно пряча свое сокровище обратно за темной пыльной тканью старого футляра.
- Тогда что? - понизив голос, как-то напряженно спросил мужик.
- Хочу летать. - не оборачиваясь, произнесла вслух свое заветное желание. Зажмурилась, от мысли, что, наверное, это я зря, но все же добавила: - Здесь мне это не по карману.
Сквозь густую волну накатившего отчаяния, услышала шаги. Таможенник вернулся к своему рабочему столу, опустился в кресло. Снова щелчки нажимаемых клавиш.
А я… Что я? Потянула за ручку футляра, сняла его со стола, поставила рядом, обхватила рукой, чтобы не упал. И обернулась на оклик:
- Вот. Держи.
Перед моими глазами замаячил белый бланк с яркой синей печатью - мой пропуск.
- Документы в порядке. Можешь пройти на посадку.
И всё. Я почти свободна…
Распрощались с Кэти, которая до последнего надеялась, что я все же передумаю улетать, продам, наконец, эти свои крылья, и мы заживем с ней, как нормальные люди. Свои подруга продала прямо там - в пункте отсечения, сразу после процедуры. Кэтрин была весьма прагматична. Она трезво оценивала ситуацию и отметала все эти ненужные мечты в самом зародыше. Если она не могла летать, так могла, хотя бы, обеспечить себе безбедное существование. Что она и сделала. И искренне удивлялась бледной и нездорово худой мне, гробящей себя ради бредовых несбыточных мечт.
Но напоследок девушка все же похлопала меня по плечу и с каким-то несвойственным ей замутненным неведомой мне мыслью взглядом неожиданно серьезно произнесла:
- Слава, твоя жизнь - это лучшее, что я когда-либо могла наблюдать. - и отвернувшись, пошла к выходу, против течения стремящихся на посадку людей.
И это были последние слова в нашем диалоге, длившимся двадцать лет. Который теперь прервется и продолжиться уже с расстояния в девять тысяч километров.
Под присмотром профессионально улыбающейся стюардессы заняла свое посадочное кресло в бизнес классе. Справа от меня темнел круглый иллюминатор, а чуть впереди громоздился заблокированный люк запасного выхода.
Мой полутораметровый футляр, конечно же, не уместился на полку над моим креслом. Стюардесса вежливо предложила разместить мою кладь в специальном сейфе, но я категорически отказалась. Присев на корточки, уложила футляр вдоль стенки на полу. И села обратно в кресло ожидать взлета.
В бизнес классе кроме меня было еще несколько человек, включая того мужика, который прошел процедуру досмотра прямо передо мной. Он сидел, поставив свою весьма увесистую на вид сумку на колени, и продолжал усиленно потеть. Может первый раз летит? Я вот тоже ни разу не летала на самолетах. Но больше переживаю за сохранность своих крыльев.
И мы все-таки взлетели. За окном, сменив непроглядную абсолютную тьму, взорвалось и засияло рванное полотно ночного города, расцвеченное миллионами искрящихся разноцветных огней. И этот отрыв от земли, ознаменовал окончание моего прошлого, давящего и непроглядного, а траектория моего призрачного будущего причудливо совпадала сейчас с траекторией металлической птицы, несущейся сквозь небо.
Ровно через пятнадцать минут полета и три попытки стюарда предложить мне что-то из напитков, самолет судорожно вздрогнул, заставив меня испуганно вжаться в кресло.
А еще минуты через три появился этот звук. Смутный холодящий сердце гул, который, казалось, доносился из-за того самого запасного выхода, который находился в полуметре от того кресла, где не дышла от сковавшего меня страха я.
Стюард и три стюардессы, то собирались возле люка, пытаясь незаметно прислушиваться, то, бледные, но все еще с вымученными улыбками, скрывались за дверью в кабину пилота.
А тем временем самолет еще раз взбрыкнул, издав жалобный такой скрежет, словно погибающий кит, и винт, открывающий злосчастный люк, вдруг пришел в движение. Мужик, сидящий через проход от меня, вскочил и поспешно скрылся за дверью, ведущей в эконом класс.
Я же, словно в вязком сне, не была способна и на малейшее движение, и продолжала округлившимися от ужаса глазами наблюдать за тем, как винт делает полный оборот вокруг своей оси.
А то, что было дальше, наоборот произошло слишком быстро, быстрее, чем я смогла сделать вдох, чтобы хоть немного отдалить тот момент, когда мои легкие сведет спазм от сжирающей их пустоты.
Люк распахнулся. Прожорливая чернильная пустота разом вытянула весь воздух из салона, заставив меня схватиться за горло. А после эта самая пустота проникла в салон, медленно приняв облик высокого мужчины, одетого во все черное, особенно выделялся его длинный черный плащ и черная маска закрывающая половину его бледного лица. Над ней двумя бездомными пропастями сияли черные безжалостные глаза. Оказавшись, наконец, в салоне, мужчина выпрямился, за его плечами вытянулись, расправляясь, два черных металлических крыла. Модификация была столь нарочитой, что сразу становилось ясно - их хозяин так же, как и его бесценная собственность, вне закона.
Вслед за мужчиной на борт проникли еще несколько человек, одетых в черное, но их крылья не были столь внушительными. Они втащили какую-то бандуру, которая, запищав, замигала желтыми лампочками.
Воздух вдруг вернулся, и я судорожно задышала, пытаясь выкарабкаться из этого вызванного отсутствием кислорода оцепенения.
За окном иллюминатора рассмотрела летящий рядом еще один самолет. Судя по виду - военный. Но эти совершенно точно не были военными.
«Пираты…» - подсказал мне пропитанный ужасом сдавленный выдох моего подсознания. Я даже вздрогнула. Но, вопреки ожидаемой волне ужаса, в груди, расправляя легкие, расширилась до пределов моего тела злость на тех, кто, возможно, навсегда отдалил столь желанный момент моей свободы. И в мести со злостью пришла решимость бороться до самого конца. Каким бы он ни был.
А тот, со стальными крыльями, которые позвенивали при каждом его движении своими металлическими перьями, снял маску, и хищно улыбнулся, осматривая испуганных пассажиров бизнес-класса. Взгляд черных глаз только слегка коснулся меня, но я физически почувствовала холод пустоты, скрывающейся в их глубине.
- Я думаю, представляться будет лишним, - усмехнулся хриплый, словно выветренный до костей, голос. - Поэтому предлагаю сразу перейти к делу. Сдаем крылья, господа.
Последние слова, словно огнем вычерченные повисли в пространстве, разделяющем меня и того с пустыми глазами. В салоне за моей спиной, нарушая повисшую тишину, раздались первые робкие звуки неловких движений. Люди, пусть и нехотя, но доставали свои сумки, футляры, чемоданы. Но у них были деньги. Они могли позволить себе по прилету заказать еще десять таких же крыльев… Главное сейчас для них - было выжить.
А все, что когда-либо было у меня в этой жизни - это мои радужные крылья. Это все, что у меня есть.
Не думаю, что это было мыслью - скорее просто импульс, затем замыкание и взрыв в моём мозгу, запустивший череду резких, точных, словно когда-то отработанных до полного автоматизма, движений.
Отлепилась от спинки своего кресла, в которое до этого неосознанно вжалась, затем наклонилась, схватила ручку лежащего вдоль стены футляра и, не вставая, просто нырнула в открытый люк.
Пожалуй, первое, что осознала - это жуткий несовместимый с жизнью холод, который при первой же попытке вдоха проник в легкие, превратив их в комья льда. Затем темнота, абсолютная. Хотя, когда меня развернуло в воздухе, рассмотрела над собой с дикой скоростью удаляющиеся сигнальные огни самолета.
На удивление всё еще соображая, что нужно делать, подтянула к себе футляр, надеясь, освободить крылья. Может удастся подсоединить…
Но меня вновь закрутило, да так, что когда я, наконец, справилась с молнией, мои крылья вырвались на свободу и пропали в окружающем меня ледяном небе.
Я стянула с себя толстовку, которая так же канула в неизвестность, уносимая потоками воздуха. Сосредоточилась на разъёмах. Никогда раньше не пробовала подсоединять крылья. Ничего не почувствовала, только огненное прикосновение восходящих потоков ледяного воздуха.
Может и майку снять? Или крылья уже слишком далеко и маяк не сработает?
2 января 2019 г.
Стих 1
( Гамаюн )
- Сдай в багаж, - со всё еще неугасшей надеждой в голосе повторила подруга и со скепсисом посмотрела на помятую запыленную ткань полутораметрового футляра, прислоненного к стене между нашими креслами.
- Я не для того лишний год работала на четырёх подработках, чтобы купив, наконец, билет в бизнес класс, сдать свои крылья в багаж. А если их там сломают? - поморщившись от одной только мысли о возможности этого, я с любовью провела кончиками пальцев по плотной ткани, под которой весьма ощутимо вздрогнуло крыло, откликнувшись на прикосновение.
- Ну, я не знаю. А как же воздушные пираты? Разве они как раз не охотятся вот на таких богатеев, которые летят со своим драгоценным багажом, и…
Подруга не договорила. Дверь пункта досмотра, наконец, открылась, выпустив толстого недовольного мужика с весьма увесистой на вид сумкой. Мужик приостановился на секунду, оправил на себе пиджак и зашагал в сторону посадочного коридора.
Я поспешно поднялась с железного неудобного кресла, на котором последние два часа ждала своей очереди на досмотр. Его проходили те из пассажиров авиалайнера, которые брали на борт в качестве ручной клади то, что в моем родном государстве запрещено было к использованию - крылья. Поэтому я летела в Пантокву, а по факту, конечно, просто бежала. Там с законами было попроще. Говорят, там даже полеты все еще легальны, и до сих пор встречаются те, чьи крылья ни разу не отсоединялись от тела. Но это мне еще только предстояло проверить.
Выдохнув, шагнула в темную душную комнату. Лампочка горела только одна - в углу на с толе, за которым перед мерцающим монитором сидел таможенник. В белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, черными кожаными ремнями, скрепленными где-то в районе лопаток, на которых торчали темнеющие под белой тканью рубашки разъемы. Под правой рукой из прикрепленной к ремням кобуры виднелась черная металлическая рукоять пистолета. Волосы дядьки, короткие и не мытые, острыми прядями торчали на затылке. Он что-то набирал на клавиатуре, быстро щелкая по клавишам.
Осторожно прикрыв за собой дверь, осталась стоять у порога, сердце в груди сжалось от накатывающего страха - а что если меня не выпустят? Вероятность этого, пусть и слабая, пугала меня до чертиков.
В нашей стране легче было расстаться с крыльями, чем проходить ежегодную сертификацию, платить налоги и не поддаваться соблазну хоть разок, хотя бы на мгновение присоединить крылья и вновь почувствовать давно забытую сладость полета.
Да, мы все рождались с крыльями. Но лишь избранные могли позволить себе с крыльями остаться. Остальные, не потянувшие налог, должны были пройти процедуру отсечения. Крылья отрезали, ставили разъемы. И, чисто теоретически, ты все еще мог присоединить крылья и летать, но тогда ты должен был оплатить соответствующий сбор, который, хоть и был гораздо меньше основного налога, но все же оставался непосилен для основного слоя населения.
Я смогла платить только налог на хранение. Проходила ежемесячно проверки на сохранность пломб на разъёмах, свидетельствующие о том, что крылья не использовались по назначению. Раз в пол года носила в биоклинику на медосмотр, чтобы поставить отметку в паспорте о том, что крылья исправны и получают соответствующий уход.
Но многие не заморачивались, тем более, что была специальная государственная программа, по которой ты мог продать свои крылья и получить почти пожизненное обеспечение. Но я продержалась. Осталась самая малость - сесть в самолет.
Придерживая футляр за ручку, всматриваясь в широкие плечи все еще не обернувшегося ко мне мужчины, гадала - знает ли он о моем присутствии или мне стоит подать какой-то знак? И вот, когда я уже решила кашлянуть и даже подняла руку, чтобы прикрыться, таможенник выпрямился и, повернувшись вместе с креслом, уставился на меня своими горящими черными глазами-бусинами.
- Станислава Владиславовна Дрозд. 18 июня 1991 года рождения.
- Я, - кивнув, вернула руку на ручку футляра.
- Процедуру отсечения прошли по стандарту - в 16 лет?
- Да, - опять кивнула и украдкой бегло взглянула на монитор, мерцающий за плечом мужчины. Там отображалась моя фотография и полное досье.
- Значит работала на трёх работах, чтобы платить налог за содержание? - со скепсисом осмотрев мое тощее долговязое тело, с усмешкой в голосе ни то спросил, ни то просто повторил прочитанное в досье таможенник.
- На четырёх, - уточнила я, совсем не разделяя непонятного мне веселья. В четырёх подработках не было ничего забавного. В основном у меня даже не было времени на сон.
- Так. - мужик перестал улыбаться.
И, возможно, стоило все-таки перевести всё в шутку…
А он продолжил, буравя меня крайне серьезным и въедливым взглядом, должно быть именно такой вот взгляд был рекомендован для проведения допроса.
- А если было так трудно, почему не продала? - мужик кивнул на футляр.
Я нахмурилась, попыталась сглотнуть вязкую слюну, в горле совсем пересохло. Сейчас не помешал бы стакан воды. Язык еле ворочался.
- Это все, что мне досталось от родителей. - все же проговорила я, хоть было трудно вываливать наружу то, что хотелось спрятать навсегда, даже от себя самой. - Родители погибли вскоре после моего рождения. Говорят, это была автокатастрофа, а может быть и нет. После случившегося нашли только их тела. Без крыльев. А я выросла в детском доме. В 16 прошла процедуру отсечения. И принялась работать, без отдыха, как одержимая. И вот я здесь.
Мужик выслушал сказанное молча. Даже не задал ни единого уточняющего вопроса. Словно, таможенник вдруг снизошел до простого человека и просто позволил себе понять его чувства. Потом, правда, встал и, указав на пустой длинный стол справа, приказал:
- Расстегни футляр.
Значит вопросы закончились, осталось показать крылья.
Я не особо любила показывать свои крылья. Возможно, из-за боязни, что такая редкость может попасться на глаза опытному дельцу, который сразу осознает всю выгоду кражи. Или из-за неприятного ощущения, которое сразу появлялось где-то в районе солнечного сплетения и с тошнотой поднималось к горлу. Крылья были чем-то личным, настолько, что мне казалось, будто я душу свою показываю или раскладываю для досмотра свои внутренности…
В общем, это нужно было просто перетерпеть. И пройдя к столу, я подняла футляр и бережно уложила его на деревянную столешницу.
Таможенник стоял за спиной, нависая надо мной, словно тяжесть всех прожитых лет. Стараясь особо не волноваться, размяла пальцы и потянула за металлический язычок молнии. Откинула крышку футляра и привычным жестом погладила радужные перья. Полутораметровые крылья задрожали, отвечая на прикосновение.
Из-за моей спины к вздрагивающим переливающимся всеми цветами радуги перьям потянулась рука. Но прежде, чем грубые мужские пальцы коснулись оперения, рука застыла. А мужик рвано выдохнул, отошел на пару метров, чтобы оттуда, потирая, словно после ушиба, руку, криво усмехнувшись, произнести:
- Хочешь подороже продать. Я понимаю. В Пантокве найдутся ценители, которые смогут сполна заплатить…
- Нет, - огрызнулась я, поспешно пряча свое сокровище обратно за темной пыльной тканью старого футляра.
- Тогда что? - понизив голос, как-то напряженно спросил мужик.
- Хочу летать. - не оборачиваясь, произнесла вслух свое заветное желание. Зажмурилась, от мысли, что, наверное, это я зря, но все же добавила: - Здесь мне это не по карману.
Сквозь густую волну накатившего отчаяния, услышала шаги. Таможенник вернулся к своему рабочему столу, опустился в кресло. Снова щелчки нажимаемых клавиш.
А я… Что я? Потянула за ручку футляра, сняла его со стола, поставила рядом, обхватила рукой, чтобы не упал. И обернулась на оклик:
- Вот. Держи.
Перед моими глазами замаячил белый бланк с яркой синей печатью - мой пропуск.
- Документы в порядке. Можешь пройти на посадку.
И всё. Я почти свободна…
Распрощались с Кэти, которая до последнего надеялась, что я все же передумаю улетать, продам, наконец, эти свои крылья, и мы заживем с ней, как нормальные люди. Свои подруга продала прямо там - в пункте отсечения, сразу после процедуры. Кэтрин была весьма прагматична. Она трезво оценивала ситуацию и отметала все эти ненужные мечты в самом зародыше. Если она не могла летать, так могла, хотя бы, обеспечить себе безбедное существование. Что она и сделала. И искренне удивлялась бледной и нездорово худой мне, гробящей себя ради бредовых несбыточных мечт.
Но напоследок девушка все же похлопала меня по плечу и с каким-то несвойственным ей замутненным неведомой мне мыслью взглядом неожиданно серьезно произнесла:
- Слава, твоя жизнь - это лучшее, что я когда-либо могла наблюдать. - и отвернувшись, пошла к выходу, против течения стремящихся на посадку людей.
И это были последние слова в нашем диалоге, длившимся двадцать лет. Который теперь прервется и продолжиться уже с расстояния в девять тысяч километров.
Под присмотром профессионально улыбающейся стюардессы заняла свое посадочное кресло в бизнес классе. Справа от меня темнел круглый иллюминатор, а чуть впереди громоздился заблокированный люк запасного выхода.
Мой полутораметровый футляр, конечно же, не уместился на полку над моим креслом. Стюардесса вежливо предложила разместить мою кладь в специальном сейфе, но я категорически отказалась. Присев на корточки, уложила футляр вдоль стенки на полу. И села обратно в кресло ожидать взлета.
В бизнес классе кроме меня было еще несколько человек, включая того мужика, который прошел процедуру досмотра прямо передо мной. Он сидел, поставив свою весьма увесистую на вид сумку на колени, и продолжал усиленно потеть. Может первый раз летит? Я вот тоже ни разу не летала на самолетах. Но больше переживаю за сохранность своих крыльев.
И мы все-таки взлетели. За окном, сменив непроглядную абсолютную тьму, взорвалось и засияло рванное полотно ночного города, расцвеченное миллионами искрящихся разноцветных огней. И этот отрыв от земли, ознаменовал окончание моего прошлого, давящего и непроглядного, а траектория моего призрачного будущего причудливо совпадала сейчас с траекторией металлической птицы, несущейся сквозь небо.
Ровно через пятнадцать минут полета и три попытки стюарда предложить мне что-то из напитков, самолет судорожно вздрогнул, заставив меня испуганно вжаться в кресло.
А еще минуты через три появился этот звук. Смутный холодящий сердце гул, который, казалось, доносился из-за того самого запасного выхода, который находился в полуметре от того кресла, где не дышла от сковавшего меня страха я.
Стюард и три стюардессы, то собирались возле люка, пытаясь незаметно прислушиваться, то, бледные, но все еще с вымученными улыбками, скрывались за дверью в кабину пилота.
А тем временем самолет еще раз взбрыкнул, издав жалобный такой скрежет, словно погибающий кит, и винт, открывающий злосчастный люк, вдруг пришел в движение. Мужик, сидящий через проход от меня, вскочил и поспешно скрылся за дверью, ведущей в эконом класс.
Я же, словно в вязком сне, не была способна и на малейшее движение, и продолжала округлившимися от ужаса глазами наблюдать за тем, как винт делает полный оборот вокруг своей оси.
А то, что было дальше, наоборот произошло слишком быстро, быстрее, чем я смогла сделать вдох, чтобы хоть немного отдалить тот момент, когда мои легкие сведет спазм от сжирающей их пустоты.
Люк распахнулся. Прожорливая чернильная пустота разом вытянула весь воздух из салона, заставив меня схватиться за горло. А после эта самая пустота проникла в салон, медленно приняв облик высокого мужчины, одетого во все черное, особенно выделялся его длинный черный плащ и черная маска закрывающая половину его бледного лица. Над ней двумя бездомными пропастями сияли черные безжалостные глаза. Оказавшись, наконец, в салоне, мужчина выпрямился, за его плечами вытянулись, расправляясь, два черных металлических крыла. Модификация была столь нарочитой, что сразу становилось ясно - их хозяин так же, как и его бесценная собственность, вне закона.
Вслед за мужчиной на борт проникли еще несколько человек, одетых в черное, но их крылья не были столь внушительными. Они втащили какую-то бандуру, которая, запищав, замигала желтыми лампочками.
Воздух вдруг вернулся, и я судорожно задышала, пытаясь выкарабкаться из этого вызванного отсутствием кислорода оцепенения.
За окном иллюминатора рассмотрела летящий рядом еще один самолет. Судя по виду - военный. Но эти совершенно точно не были военными.
«Пираты…» - подсказал мне пропитанный ужасом сдавленный выдох моего подсознания. Я даже вздрогнула. Но, вопреки ожидаемой волне ужаса, в груди, расправляя легкие, расширилась до пределов моего тела злость на тех, кто, возможно, навсегда отдалил столь желанный момент моей свободы. И в мести со злостью пришла решимость бороться до самого конца. Каким бы он ни был.
А тот, со стальными крыльями, которые позвенивали при каждом его движении своими металлическими перьями, снял маску, и хищно улыбнулся, осматривая испуганных пассажиров бизнес-класса. Взгляд черных глаз только слегка коснулся меня, но я физически почувствовала холод пустоты, скрывающейся в их глубине.
- Я думаю, представляться будет лишним, - усмехнулся хриплый, словно выветренный до костей, голос. - Поэтому предлагаю сразу перейти к делу. Сдаем крылья, господа.
Последние слова, словно огнем вычерченные повисли в пространстве, разделяющем меня и того с пустыми глазами. В салоне за моей спиной, нарушая повисшую тишину, раздались первые робкие звуки неловких движений. Люди, пусть и нехотя, но доставали свои сумки, футляры, чемоданы. Но у них были деньги. Они могли позволить себе по прилету заказать еще десять таких же крыльев… Главное сейчас для них - было выжить.
А все, что когда-либо было у меня в этой жизни - это мои радужные крылья. Это все, что у меня есть.
Не думаю, что это было мыслью - скорее просто импульс, затем замыкание и взрыв в моём мозгу, запустивший череду резких, точных, словно когда-то отработанных до полного автоматизма, движений.
Отлепилась от спинки своего кресла, в которое до этого неосознанно вжалась, затем наклонилась, схватила ручку лежащего вдоль стены футляра и, не вставая, просто нырнула в открытый люк.
Пожалуй, первое, что осознала - это жуткий несовместимый с жизнью холод, который при первой же попытке вдоха проник в легкие, превратив их в комья льда. Затем темнота, абсолютная. Хотя, когда меня развернуло в воздухе, рассмотрела над собой с дикой скоростью удаляющиеся сигнальные огни самолета.
На удивление всё еще соображая, что нужно делать, подтянула к себе футляр, надеясь, освободить крылья. Может удастся подсоединить…
Но меня вновь закрутило, да так, что когда я, наконец, справилась с молнией, мои крылья вырвались на свободу и пропали в окружающем меня ледяном небе.
Я стянула с себя толстовку, которая так же канула в неизвестность, уносимая потоками воздуха. Сосредоточилась на разъёмах. Никогда раньше не пробовала подсоединять крылья. Ничего не почувствовала, только огненное прикосновение восходящих потоков ледяного воздуха.
Может и майку снять? Или крылья уже слишком далеко и маяк не сработает?
