Ведьма порешает! » Солнцестояние

Я лежала на чердаке, на полу моей спальни, посреди защитного круга. Глаза были закрыты, и я почти не двигалась — не потому что было страшно, а потому что не оставалось сил. А ещё не было никакого смысла.
       Наступило утро. Я чувствовала это, и пускай рассвет в июне полвторого ночи, а закат ближе к полночи, что день пожирал ночь. Сейчас утро.
       И сколько я ни пыталась, заснуть ночью так и не вышло. Только временами на минуту-другую проваливалась в беспокойное забытьё, но потом резко возвращалась обратно — то от ветра снаружи, то от собственного дыхания, слишком громкого в этой тишине. Их голоса затихли. Его голос, как всегда, замолчал последним.
       Я просто лежала и смотрела в потолок. Иногда закрывала глаза, но это ничего не меняло. Внутри будто всё уже сгорело, только обугленные остатки, ни злости, ни жалости. Пустота. Я полюбила пустоту за её “никчёмность”, за её спокойствие.
       Дом защищён. В этом я была уверена. Слой за слоем, как матрёшка: внешний круг, второй — на дверях и окнах, третий — в самом доме, и последний, самый сильный, — здесь, на чердаке. В сердце всей системы. Если он и прорвётся, то не сюда. Сюда — нет. Я сделала всё правильно. Я делала так… несколько лет.
       Пять лет. Два судорожно, три уже по привычке.
       Я сжала костяную рукоять кинжала, лежащего у меня на груди. Костяной. Резьба. Мой нож. Отец… доверил его мне. Только, кажется, у меня немного дрожали пальцы. Внутри что-то настойчиво грызло. Ощущение, будто я что-то упустила, что-то пошло не так, как обычно. Но я устала. Даже думать было тяжело. Вставать не было смысла.
       И тут — скрип. Дерево. Дверь. Внизу, внизу, где вход. Скрип раздался тихо, но я услышала. Открылась дверь. Я резко затаила дыхание.
       Нет, нет, он не может войти. Уже утро. Уже солнце. Грань хлопнулась. Моя защита. Всё работает, всё защищено. Не может. И если даже вошёл — следующий круг остановит. Обязан. Он не пройдёт.
       Но сердце уже застучало чаще. Я сжалась ещё сильнее. Лежала, будто мёртвая. Какая ирония. Он пять лет как мёртвый. Костяной клинок я прижимала к груди, он почти обжигал. Он был тёплым, от моего тела. Я тёплая. Я – живая. Олег пять лет как мёртвый, но всё не сдавался затащить меня за собой.
       Это не моя вина.
       Он считал, что это – моя вина.
       Шаги.?Внизу. Один... другой. Медленно, тяжело.?Шаги.?Снова. Ближе.
       — Василиса! — позвал кто-то.
       Голос резанул слух. Я вздрогнула. Не потому что испугалась, а потому что… он звучал слишком знакомо. И одновременно — как-то не так. Искажённо. Не его тембр. Или его. Слишком живой.
       — Василиса? — снова. Тише.
       Я не ответила. Лежала с закрытыми глазами. Может, это просто остатки сна? Или мой собственный страх пробрался глубже, чем я думала?
       И всё же... этот голос. Он говорил иначе. В нём слишком много паники. Олег не боялся, он был уверен в том, что делает. У него был безумный взгляд, но когда-то я его любила. У этого голоса была странная, тревожная настойчивость. Будто... будто он сам не был до конца уверен, что я здесь. Мёртвые точно знали, они чувствовали, где я.
       — Василиса! — громче, ближе. Совсем рядом.
       Нет. Так он меня никогда не звал. А здесь... было что-то другое.
       Я с трудом приоткрыла глаза. Свет заливал чердак через круглое окошко, и в нём пылинки медленно крутились, ослепляя. Слишком тихо. И всё было слишком... неправильно. Не как всегда.
       Олег не мог залезть на чердак. Просто не мог. Я сильнее. Защита сильнее.?Даже если бы он вдруг сумел прорваться сквозь все внешние круги — внутрь дома, мимо соли, зеркал, оберегов и записок, — сюда, наверх, ему не пройти. Я сама писала плетение, я сама чертила круг, я сама… Столько лет одно и то же. Одинаково. Он никогда не мог зайти даже в дом, только скребся в дверь.?Он не мог. И всё же лестница… Почему она не скрипит? Она всегда скрипела. Характерный жалобный звук старого дерева — каждый раз, как только я ставила ногу. Но теперь тишина.
       Может, я всё-таки уснула? Кажется, да. Я ведь помню сон. Он мне снова снился. Олег. Он смотрел на меня, говорил что-то невнятное. Он сбивался даже в своей записке. Будто одержимый. А потом тьма. Или свет. Неважно. Одержимый ли?..
       Я чуть повернула голову, проверяя. Костяной кинжал был всё ещё на груди. Рука его всё ещё сжимала. Холодный металл лезвия, как якорь. Нет, не холодный. Тёплая костяная рукоять.
       И вдруг шум ближе. Ступени. Голос.
       – Василиса! — он закричал так громко.
       Шаги. Рывок. Воронцов?! Он кое-как забрался на чердак, судорожно перевесившись внутрь и подтягивая ноги, дышал тяжело, шумно. Рвано.
       А, точно. Это Воронцов починил лестницу. Я и забыла.
       – Василиса, ты в порядке?! — закричал он, падая на колени сбоку от меня и нависая надо мной. Его руки дрожали, взгляд метался по моему лицу. Он схватил меня за плечи и аккуратно встряхнул.
       Я заморгала. Не Олег. Не сон. И год не тот, я всё перепутала. Чего Воронцов так испугался? Я ведь просто лежала. Просто отдыхала. Просто не могла больше.?Но я — в круге. Всё правильно. Всё работает. Меня же не было видно, да? Или... было?
       – Моё… – вскрикнула я и резко села. Но осеклась, голос пропал. – … плетение, – выдохнула я.
       Плетение было на месте, и это было по-настоящему невозможно. Но я не спала, и Воронцов сидел рядом, касался моей щеки. Осторожно. Тепло. Он тёплый. Воронцов живой.
       – Я вернулся, тебе не нашёл, – сказал он тише. – Ни звука. Дом сказал, ты наверху.
       Дом сказал?.. Этот дом не говорил ни с кем, кроме меня. И моего отца. И с дедом моим говорил, хотя его я никогда не встречала. Но ни с каким Романом Воронцовым этот дом говорить не должен. Не станет. Не будет.
       — Моё… — вскрикнула я и резко села. Но голос оборвался.?— …плетение, — только выдохнула.
       Плетение было на месте. Целое, нетронутое. Это было невозможно. Абсолютно невозможно. Но я не спала, и Воронцов, реальный, сидел рядом, всё ещё моего плеча. Осторожно. Тепло. Он был… тёплый. Он был живой.
       — Я вернулся, тебя не нашёл, — сказал он тише, —Думал, ты вышла, но дом сказал, ты наверху.
       Дом сказал? Я резко подняла взгляд. Этот дом не говорил ни с кем, кроме меня. Ну, ещё с моим отцом. И с дедом — хотя деда я ни разу в жизни не встречала, но он всё равно. Я знала. Но ни с каким Романом Воронцовым этот дом говорить не должен. Не станет. Не будет.
       Я бросила взгляд на круг вокруг себя — всё так же, идеально целый. Линии не нарушены, углы, энергия в узлах держится. Всё, как я оставила.
       — Что ты сделал?! — сорвалась я на крик и схватила Воронцова за ворот куртки. — Как ты вошёл в дом?!
       — Через дверь! — испуганно выкрикнул он, подняв руки, будто сдавался. — Дверь открыл, походил по первому этажу, тебя не нашёл… Дом подсказал, что ты наверху. Я помнил, что ты запрещала ходить на чердак, но ты молчала, не отзывалась, я подумал — мало ли что. Ну и… полез.
       — Мой круг?! — я ткнула пальцем в плетение. В абсолютно целое, нетронутое плетение. — Ты что, через него шагнул?!
       — Круг видел! — оправдывался он, сбивчиво и очень искренне. — И на первом этаже тоже — их несколько. Я не наступал! Они раньше были? Или ты уже без меня начертила? Я подумал, вдруг там краска пока не высохла…
       Я выдохнула резко. Закрыла лицо руками. Вот же идиот. Нет, не он. Я. Вопрос был уже не “как ты вошёл”, а “кто теперь ты вообще такой”. Нет. “Что” ты вообще такое. Потому что Воронцов нарушал все представления о нечисти, которые я знала. А ещё он нарушал всё, что я знала обо всём мире.
       
       

***

       
       Роман сидел и ждал, пока Василиса растирала виски и что-то бормотала себе под нос. Он не различал слов, но всё выглядело так, будто он наделал чего-то совсем из рук вон выходящего.
       Через пару минут она тяжело вздохнула и подняла на него рассеянный взгляд.
       — Ты точно не знаешь, что ты такое? — прошептала она.
       — Что? — переспросил Воронцов, нахмурившись. — Что, а не кто?
       — Да боги тебя знают, — устало отмахнулась Василиса. — Смотри.
       Её взгляд стал отрешённым, будто она и сама не верила в то, что говорит, но других вариантов у неё не оставалось.
       — Вокруг дома стоит внешняя защита. Её не может пересечь мёртвая нечисть. Под порогом заклад, он остановит слабую ведьму. А ты просто открыл дверь и вошёл. Дальше — внутренний круг, большой. Его не пройти ведьме средней силы. Ты снова прошёл. Даже несколько раз, если бродил по первому этажу.
       Роман молча кивнул.
       — Ближе к лестнице — ещё одна преграда. Она остановит любую ведьму, если только её дар не мёртвый, как у меня. Допустим, ты такой же. Но на чердаке — ещё один контур. И, наконец, вот этот, — она указала на плетение из красного вокруг себя. — Это личный круг. Смотри. Вот эти знаки — это мои. Их не может пересечь никто, кроме меня самой.
       Она снова вздохнула и покачала головой.
       — Если бы в круге была ошибка, ты мог бы сломать его, но плетения не повреждены. Ты просто... прошёл. Словно для них ты — это я. Или тебя просто не существует.
       Воронцов нахмурился.
       — Но…
       — Не надо, — перебила его Василиса. — Я уже замечала странности. Просто списывала их на что-то другое. Помнишь, ты с Архипкой будку строил?
       — Домик, — поправил Роман.
       — Домик, — кивнула она. — Тогда ты трогал мой забор. А на заборе есть защитное плетение. Больше от медведей и слабой мёртвой нечисти, но есть. Оно фокусируется в черепах оленей, которые ты тоже крутил в руках. Даже слабое плетение не даст себя просто так трогать. Оно рассыпается от чужого прикосновения. Сильное оттолкнёт. Но тогда защита осталась. Как будто её трогала я сама.
       Роман всё ещё не понимал, к чему она ведёт.
       — Защита не разрушается, только если её трогает тот, кто её наложил. То есть я. Допустим, ты мёртвая ведьма. Редкость, но допустим. Допустим, во Франции полно мёртвых ведьм, что ты даже не знал про свою семью, но здесь у нас это очень редкий дар, но допустим, допустим! У тебя и у меня он одинаковый.
       Василиса замолчала и потрогала глаз. У неё один снова дёргался, а Роман вдруг подумал, что впервые сидел так близко к ней. И руку с её плеча не убрал. У неё глаза тёмно-серые, это Воронцов замечал, но так близко стали видны и вкрапления зелёного.
       – Всё равно, – вздохнула Василиса, — этот дом не говорит ни с кем, кроме моей крови. Моего отца, моего деда. А с тобой — заговорил.
       Она посмотрела Воронцову прямо в глаза.
       — Я не знаю, откуда ты родом. Но нашей крови в тебе быть не может. Мы с дворянами не мешались, мою семью боялись, а мы жили в лесу на отшибе страны. И всё же… ты проходишь через мои плетения, как будто это ты их наложил. Моя магия принимает тебя за меня, этот дом принимает тебя за меня, и вот этот круг…
       Она замолчала, наклонилась и провела пальцами по узору.
       — Вот здесь, смотри. Это я. Так выгляжу я.
       Воронцов вытянул шею и вгляделся в сплетение. Красивое, подумал он. Но прочитать знаки он не мог, не знал значений.
       — Я готова была закрыть глаза на всё, кроме этого круга. Этот круг тоже принял тебя за меня. Он не пустил бы любую мёртвую ведьму. Не впустил бы даже моего отца. Если бы ты его разрушил, он бы рассыпался. Но он не рассыпался. Он просто... принял тебя.
       Василиса молча долго смотрела на него.
       — Так что же ты такое, Роман Воронцов?
       Роман пожал плечами. Ответа на этот вопрос он не знал.
       
       

***

       
       Воронцов был, пожалуй, самым странным, что случалось в моей жизни. Поэтому я не стала сопротивляться, когда он поднял меня с пола, придерживая за плечи, и мягко подтолкнул вниз по лестнице. В конце концов — уже утро, а утром мне пока что ничего не угрожало.
       Мы спустились на кухню. Я кое-как опустилась на стул, но так и не села толком: облокотилась руками о столешницу и смотрела куда-то перед собой, в пустоту, в щель между временем и мыслями. Дурацкая неделя. Каждый год одно и то же.
       Воронцов привычно быстро возился с горелкой, даже чай сделал — нормальный, настоящий. Как я любила. От него пахло теплом и чем-то простым, лесным.
       — И почему ты так быстро вернулся? — спросила я. В моём голосе оказалось намного меньше осуждения, чем я бы хотела. На самом деле, в нём вообще не осталось никаких эмоций. Всё выгорело.
       — Мы в какую-то деревню вышли, тут недалеко, — пояснил Воронцов. — Сколько мы шли? Часа три, может четыре. Или около того. По дороге ничего не случилось, а потом мы быстро нашли дом. Он сгорел. Там погибла девочка — вернулась, чтобы вытащить своего щенка. А потом, кажется, Борьку утопил её отец. Или просто бросил в лесу. Я так и не понял.
       Он вздохнул и покачал головой.
       — Лариса... та самая девочка... она очень просила позаботиться о нём. Ему здесь хорошо, правда? — Воронцов выглядел растерянным и даже немного виноватым.
       Я пожала плечами. О судьбе Борьки я раньше не задумывалась — он то появлялся с кикиморами, то убегал куда-то в лес, то снова возвращался. Меня больше волновало другое: что Воронцов так некстати вернулся раньше времени. А до Солнцестояния оставалось всего два дня и одна ночь. В целом, я ещё успевала отправить его до в Архангельска, но уже не была уверена, что по пути с ним ничего не случится.
       — … а потом мы заночевали в мотеле. Анфиса показала, он вдоль трассы, — продолжал он. — Темно было слишком, в лесу кто-то выл.
       Я так задумалась, что пропустила часть его рассказа.
       — Как ты думаешь… ну, о девочке что думаешь? — обернулся ко мне Воронцов.
       Видимо, я упустила важный момент.
       — А что с ней не так? — тихо переспросила я.
       — Она… — он замялся, подбирая слова. — Рассыпалась. Я хотел проверить, что она — дух, а не нечисть. Ну, как ты меня учила. — Он поспешно пояснил, будто боялся, что я упрекну его. — Я решил её потрогать, протянул к ней руку. Она тоже тянулась ко мне. А потом как будто коснулась, но не коснулась. И в ту же секунду… она рассыпалась.
       Воронцов взъерошил волосы. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же снова закрыла его. Ну… это не самое удивительное, что я слышала. По крайней мере, теперь я могу быть хоть в чём-то уверена.
       — У тебя такой же дар, как у меня, — сказала я. — Она рассыпалась не из-за тебя. Она просто… ушла.
       Воронцов поморщился. Мне тоже немного поплохело, но это из-за бессонной ночи.
       — То есть умерла окончательно? — уточнил Воронцов.
       — Можешь и так считать, — я пожала плечами. — Она уже была мертва. Но ты говоришь, дом сгорел? Деревянный, да? Их раньше строили правильно, как положено. Так что, видимо, её заперло там как раз каркасом дома. Дух, первая категория, осознанные, но запертые здесь обстоятельствами.
       — То есть… если дом построен правильно, как мы тогда с Архипкой строили домик, со всеми нужными брёвнами, праздниками… То если он вдруг упадёт, души останутся там? Заперты? — Воронцов даже поёжился от этой мысли.
       — Нет, — хмыкнула я. — Я тебе сейчас очень-очень сильно упрощаю. Если одно бревно, с определённой резьбой, сойдётся с другим, окладным, особым образом — и если крыша обвалится так, что это соединение произойдёт… тогда да. Одно в другое воткнётся под прямым углом, по сути.
       — Я правильно понимаю, что вероятность этого… минимальная? И очень большое невезение? — быстро сообразил Воронцов.
       Я отмахнулась.
       — Какое уж там невезение. Просто случайность. Абсолютно непредсказуемая. Не всё случается потому, что должно случиться. И не всё, что должно случиться, обязательно случится.
       Воронцов нахмурился. Да, у меня каждый год перед Солнцестоянием настроение то ещё. Точнее — я очень старалась, чтобы оно было хоть каким-то.