Ведьма порешает! » Русалка

Я с интересом наблюдала за Воронцовым, видимо, всё ещё надеясь, что его хоть что-то смутит. Хоть капельку. Но нет — его не смущало абсолютно ничего.
       Утром он проснулся и без лишних слов встал, как только я спустилась вниз и начала шуметь. Специально громко, к слову. Я ведьма вредная, откуда он на мою голову свалился? Печь поковыряла, дверью хлопнула, корзинку уронила. А он — тишина, будто на работу собирается, а не из леса с того света вылез.
       Потом Воронцов прошёл через мою избу в одних трусах. Просто так. Растянулся, почесался и пошёл — уверенной походкой человека, привыкшего, что мир его не тронет, даже если он почти голый. Явно совершенно об этом факте забыв, я вчера выдала ему плед, который теперь валялся на печке. Видимо, стоило дать потертую рыбацкую одежду отца, самую грязную, может, Воронцов бы хоть немного смутился. Я ведь так и не стирала, оставила, как бросил отец… Когда мне было шестнадцать, а он ушёл и больше не вернулся.
       Но да ладно. Плед Воронцов забыл на печке. Конечно. Взял свою сушившуюся одежду, нюхнул её — о, хоть здесь лицо скривил — и всё равно надел. Грязное, мятое, не стирать же мне вчера в ливень!
       Я смотрела, как он застёгивает клетчатую рубашку, и думала, что мне с ним делать. Слишком живой для мёртвого. Слишком неубиваемый для живого. И совершенно, абсолютно не по месту в моём доме. Да и ладно, не настолько мне интересно, почему он пазик кикиморский увидел. Сдам его в город, пусть катится на все четыре стороны.
       — Чай будешь? — спросила я наконец.
       Он охотно кивнул.
       — Поморский, — уточнила я с усмешкой.
       Воронцов явно задумался. Попытался, видимо, представить, что именно в нём такого поморского, но не понял. Всё равно кивнул. Уверенно, как будто понял. Или решил рискнуть.
       — Поморский, значит, — сказал он, будто запомнить хотел.
       Я протянула ему кружку, ведь вода как раз закипела.?— Именно, — подтвердила я. — С лёгкой ноткой боли и русского севера. Вкус с характером!
       Он хмыкнул, но не возразил. Только понюхал кружку, а потом отхлебнул.
       Я поставила ему тарелку перловки, Воронцов умял и её без возражений. Надо же, всё-таки не неженка. Сидел, поедал спокойно, будто не только перловка — а вообще любая еда с таким же аппетитом уходила. Хотя. Он голодный ведь, как десяток волков.
       — Сейчас дров наколю и пойдём, пока силы есть, — бросила я, вставая из-за стола. — По темноте с топором не охота.
       — Так давай я, — Воронцов тоже поднялся. — Так сказать, плата за гостеприимство, раз уж все деньги я кикиморам уже оставил.
       Он рассмеялся чему-то своему. Весело, беззлобно. Будто и правда считал нормой — проснуться в чужом доме после встречи с пазиком-призраком, нечистью и предложить наколоть дров. Странный он был, этот Воронцов. Спокойный до наглости. Вроде вчера — кто-то чужой, заблудившийся и совершенно неадекватный, а сегодня уже готов забрать на себя часть работы, с таким видом, что вообще… Я не знала, что в нём больше — уверенности или наглости. И чем больше я за ним наблюдала, тем меньше мне хотелось пытаться это разгадать. Он странный. И точка. Поэтому и мёртвых видит, хотя не мёртвый. “Странный” – это объясняло так многое.
       — Справишься? — спросила я, не особо уверенная, что он вообще понимает, на что идёт. — Топор у меня не лёгкий, да и поленья здесь не простые.
       Воронцов не ответил, просто пожал плечами и шагнул к двери. Слишком уверенно. Видимо, его не смущала ни тяжесть работы, ни сама мысль о том, что топор и поленья ему нужно искать.
       Я встала, подошла к двери и показала, где лежат поленья, отдала и топор. Он взял его, как будто это была самая обычная вещь на свете. Без вопросов, без каких-либо комментариев. Не знаю, с чего я решила, что он городской до мозга костей… Акцент? Ну, мало ли… акцент.
       — Вот, — сказала я, показывая на груду сухих поленьев. — Разделяй, колоть будешь там.
       Да, я могла бы сложить их аккуратнее. Но ведь под крышей? Да. Значит, сойдёт, не промокли, это главное. Воронцов молча пошёл к груде, и я последовала за ним, наблюдая за его действиями. Воронцов взял топор, первый удар был неуверенным, но без лишней силы и аккуратным. Полено треснуло пополам. Он продолжал работать, не сбавляя темпа. Каждый последующий удар получался точнее. Приноровился, значит.
       Я стояла рядом, не веря своим глазам. Не ожидала, что он так быстро освоится с работой, да ещё и с таким рвением. Ладно, я решила, что он странный. Он просто снова это доказал.
       Через некоторое время он закончил, скинул топор и обернулся ко мне.
       — Всё, столько хватит? — сказал он. — Пойдём? Где велосипед?
       Я молча кивнула в сторону сарая.
       Он направился туда, а я следом, всё равно оставаясь в каком-то недоумении от его стремления лезть туда, где может быть что угодно. Сарай у меня… мягко говоря, плох. Он ещё при отце “плох” был, а мне сарай ни к чему, поэтому ни чинила.
       Старенький велосипед среди прочего хлама он нашёл быстро. Я прихватила сумку, раз уж в город, то прихвачу полезного, а через две недели, как планировала, не пойду. Только пейзаж, может, и плоский… но.
       Густые заросли. Бурелом. Болотца. Воронцов, как только увидел велик, тут же схватил его, будто не видел ничего необычного. Он понял мою иронию уже минут через десять. Как и то, что я шла впереди, а он едва поспевал за мной на велосипеде. Вернее, с велосипедом.
       — Ты сказала, что я могу взять велосипед! — возмутился он, таща велик на себе, вытаскивая его очередной канавы, и пытаясь направиться в сторону тропинки, где шла я.
       — Ты его и взял, — хмыкнула я. — Я не говорила, что ты сможешь на нём ехать. Ты его взял, ты его несёшь, я сказала именно это. Что ты его взять можешь.
       Воронцов замер, смотря на меня с выражением между ужасом и уважением. Он пытался что-то ответить, но вместо слов только покачал головой, как будто не мог поверить в то, что оказался в такой ситуации. Ему было и смешно, и грустно: по нему, в целом, легко читать мысли, у него что в голове, то на лице отражалось. Я случайно заметила, не собиралась обращать внимание.
       — Ладно, — буркнул он, таща велосипед по земле, — как скажешь. Пошли, обратно отнесу.
       Я смеялась про себя, наблюдая за ним. Вроде бы взрослый мужчина, а он… Ладно. Вернулись назад, мы едва куда-то ушли, поставили велосипед в сарай, да и пошли до города заново.
       
       

***

       
       Мы шли по лесу. Я – уверенно, по привычке, зная, куда идти, зная, как этот лес ведёт, зная здесь каждую тень. А вот Воронцов шёл за мной — стараясь, как мог. Но в его шагах было что-то неуверенное, даже если он пытался это скрыть. Он явно втыкался в каждое дерево, как будто ждал, что оно вот-вот начнёт говорить, нет, вон то не начнёт, левее бы посмотрел, заметил бы лешего…
       Вроде поспевал, но всё равно отставал чуть-чуть. Явно старался держаться в ногу, но это не совсем у него получалось. Признаюсь, мне даже было немного смешно, когда Воронцов налетал на очередной корень или когтистую ветку.
       — Ты ведь знаешь, куда мы идём? — спросил он, наконец нарушив тишину. Голос звучал слегка озабоченно, даже если он это скрывал под обыденностью. – Сколько ещё часов осталось?
       — Мы меньше часа прошли, — ответила я, не оглядываясь, шаг за шагом проваливаясь в лесную чащу. — Ты следуй за мной. Молча. Иначе тут оставлю.
       Оставить-то я могла, но если его кто-то из моих утащит, прятать улики потом мне. Или дядьке Савельичу отчёт писать, чего тоже не хотелось.
       Воронцов хмыкнул, но не стал возражать.
       — Я стараюсь, — заметил он через несколько шагов, почти как оправдание. — Просто ты куда-то слишком быстро.
       Я остановилась, оглянувшись. Он был всего в паре шагов позади, запыхался, бедолага.
       — До города ещё долго, — ответила я, немного замедляя шаг.
       
       
       

***

       
       Мы шли второй час, но Воронцов никак не затыкался. Я уже прикидывала, мне сложнее отчёт Савельичу написать, или продолжать его слушать. Нет, если бы он о себе болтал, я бы пропускала мимо ушей, так ведь ко мне лез.
       — И давно ты тут живёшь? — спросил Воронцов, перепрыгивая через корень, который я обошла.
       — Давно, — ответила я, не оборачиваясь.
       — Совсем одна? — не унимался он.
       — Почему? Знаешь, сколько здесь всех живёт, помимо меня, — сказала я, не уточняя, кого “всех” имела в виду.
       Вон тот куст не просто так дёргался. А во-о-он тот за нами минут десять как семенил, но скоро отстанет.
       Воронцов хмыкнул, но не стал переспрашивать.
       — А родные? — через пару минут снова подал голос он.
       — Были, — сказала я и притормозила, глядя под ноги — мох пошёл скользкий, и тут можно было легко уехать в болото. — Иди за мной след в след.
       Воронцов шагнул рядом, старательно молча.
       — За. Мной, — до кучи пригрозила ему пальцем.
       — Так есть или были? — не дал сменить тему.
       — Есть. И были, — фыркнула я. — Больше было, меньше осталось.
       Кажется, подобный ответ его устроил. В конце концов, многие теряют свои семьи. По штучно ли, всех ли сразу… Мой отец всё ещё “есть”. Вся остальная моя семья давно в земле. Почти вся.
       — Чем ты тут вообще занимаешься? — спросил Воронцов после паузы. — Ну, кроме того, что спасаешь людей и пугаешь старушек.
       — Тем и занимаюсь, — огрызнулся я. — Только людей я обычно не спасаю, людей я ненавижу, если ты не заметил. Пугаю людей, варю людей, жарю людей, — сказала я. — А часто в реке топишься да автостопом катаешься?
       Он усмехнулся.
       — А пока непонятно. Мне понравилось!
       Он улыбался слишком широко. Это раздражало. Он шёл чуть позади, но не отставал, и голос доносился спокойно — будто правда просто погулять вышел. Его беспечность меня раздражала. Его улыбка раздражала меня ещё больше. Неужели так сложно понять, что в этом лесу каждый куст мог его убить?! А главное… хотел. Они любили меня. Мертвецы любили свою ведьму, поцелованную северным Солнцем. Но они, как и я, ненавидели живых людей.
       — А почему ты людей ненавидишь? — спросил Воронцов.
       — От вас одни проблемы, — ответила я, не сбавляя шага.
       — Почему?
       Я промолчала. Лес как раз начал меняться — деревья росли плотнее, сырость забиралась под одежду, мох густел. Вопрос был не из тех, на которые хочется отвечать. Да и не обязана я ему ничего объяснять.
       Шли дальше в молчании. Лес шумел, скрипел, капал. Нам обоим хватало звуков. Воронцов прислушивался с интересом. Я по привычке.
       — А ты… не человек?— вдруг спросил он. Не испуганно, скорее уточняюще.
       Я посмотрела на него искоса.
       — Тебе что с того?
       Он пожал плечами. Я вздохнула. Он хмыкнул. Но вопросов больше не задавал.
       Минут десять.
       Я цыкнула на Воронцова — он опять рот открыл. Закрыл обратно. Раз уж мы всё равно шли, и недалеко Тимофеич крался вдоль ёлок, я решила кое-что проверить.
       — Вон там, — кивнула я в сторону синего лешего. — Что ты видишь?
       — Дедушка. Меньше метра ростом, – не задумываясь, ответил Воронцов. Только прищурился, будто хотел рассмотреть получше. – Не скрюченный, а именно маленький дедуля. Лицо деревянной маской закрыто… или это кожа? — сказал он, не моргая. — Вон, руки тоже — скорее ветки, чем руки.
       — Это его лицо, — буркнула я. Плохо дело. — А ещё?
       — Борода вроде как мох… Одежда тоже вся мхом обросла…
       — Борода у него из лишайника, — перебила я и вздохнула. Значит, видит. Отлично видит. К сожалению. Для меня.
       — А чего его так шатает? — спросил Воронцов.
       — Да бухали они опять с болотниками. Пьяницы, — сказала я. — Не просыхают вовсе.
       Воронцов снова странно уставился на лешего. Я уже пошла дальше, но всё же обернулась — кажется, он не смысл слов не понял, а смысл всего выражения.
       — Они пьют, — пояснила я. Почему я вообще должна ему всё объяснять?! — Водку. Этот и ещё трое. На четверых. Вчетвером две бутылки за ночь могут. А они, сам видишь, какие ростом. Вот их и качает. Водку, водку пьют, понимаешь?
       — Да русский я, — беззлобно фыркнул Воронцов.
       — Французский, — в тон ему ответила я.
       Воронцов рассмеялся, хотя я не поняла почему.
       Мы прошли ещё минут пятнадцать. Рано я обрадовалась, что Воронцов замолчал. Земля чвакала под ногами, деревья становились ниже и реже, ветки уже просто мешались под ногами. Между стволами начало проглядывать небо — тяжёлое, серое, будто свинцом налитое.
       Мы выходили ближе к Северной Двине, где тропа была попроще. Ну, как. Тропы здесь не было нигде, но я обычно ходила именно там. Одной пары ног раз в несколько месяцев не достаточно, чтобы протоптать тропу. Куда ступить знаю. Мои ботинки не промокают, Воронцов в кроссовках… Одном. Одном кроссовке, мне до него слишком мало дела, чтобы озаботиться. Судя по чавканью и приглушённому бурчанию себе под нос, явно шёл с усилием, но не ныл. За это ему плюс. Пока.
       Тишина пришла не сразу — она подкралась. Сначала показалось, что просто шаги стали тише. Потом — что он, может, споткнулся и догонит. А потом звуков не стало совсем. Я остановилась, тяжело вздохнула и резко обернулась.
       — Рома! — рявкнула я.
       Никого. Воронцова не было за моей спиной. Вон, мелькнул. Убегал. Не плёлся, не искал, не звал, а именно что убегал. Повернул и молнией между деревьев, как будто решил, что туда ему срочно надо. Может, показалось что-то, может, с ума сошёл, не знаю. Только я его спину точно видела.
       — Ты куда, идиот?! — крикнула я.
       Ответа не было. Только ветки чуть зашевелились, и снова стало тихо.
       Знала я, куда он. Поэтому пришлось бежать следом, она ведь дура. Да-да, я почти уверена, что нам не повезло наткнуться на Анфиску.
       — Василиса! — вдруг завопил кто-то и мёртвой хваткой вцепился мне в ногу. — Василиса, они совсем берега попутали, жить не могу!
       Я дернулась от неожиданности, чуть было не заехала локтем по дереву, и только потом глянула вниз.
       — Архипка, отстань! — рявкнула я на приблудного домового, что цеплялся за мою голень, как репей. Опять объявился.
       Он не наш был, не здешний. Забрёл в лес лет пять назад, брёл из города, по пути всё сокрушался, что люди обнаглели, дом деревянный, родной сносить собрались, а ему, дескать, где теперь? Вот и прижился тут — сначала у одной кочки пожил, потом у другой, потом вовсе стал кочевать, как перекати-поле. Кочевой домовой, это ж только мне так повезти могло!
       — Да жития от них нет! — завыл Архипка в ответ, цепляясь ещё крепче. Лохматый, косматый, как одуванчик, только грязный. В его кудрях постоянно что-то путалось — ветки, листья, один раз я ежа оттуда доставала. Сейчас, кажется, в волосах кто-то снова шевелился. Мелкий зверёк или большая блоха — неважно.
       — Обнаглели, пьянь болотная, лешаки эти, забияки, лентяи, да они ж... — дальше он уже просто ныл, тараторя без остановки. Я не слушала. Всё равно жаловаться он умел долго и по кругу.
       Зипун у него был обычно — рваный, но аккуратно штопанный десятком заплаток, кое-где прожжённый, но тоже очень щепетильно аккуратно вышитый “чтобы не видно было”. Красная рубаха, которую он считал парадной, вдруг мятая и грязная, а кушак — тот вообще где-то потерял. Его будто в грязь мокнули и потоптались сверху. Держался он за меня обеими руками и ногами, будто за спасательный круг, и никуда отпускать не собирался. Повис на моей ноге и идти не давал.
       — Так, — остановилась я резко и повернулась к нему. — Это они тебя, что ли?
       Архипка закивал с таким усердием, что голову чуть не потерял. Я хмыкнула. Раньше его эти пьяницы не заботили: болотники с лешими могли и подраться, и побухать, и что-то поделить, но на других рук, лап и ног не поднимали. Но стоило им помять, боги, ещё хуже – порвать его любимую рубашку, как Архипка сразу выл волком и ко мне прибежал.