Аннотация к эпизоду
Воронцов вместе с кикиморами едет в город к дядьке Савельичу, чтобы получить временную регистрацию. За это знакомство, Роман узнает много нового о городе, себе, и особенно том, кто его "аварию на воде" подстроил...Роман уселся на сиденье у окна. Вокруг него суетились три бабульки – шумные, пёстрые и вездесущие. У одной был выцветший синий платок с теряющимися цветами, другой — серая шаль, такая, что когда-то, возможно, была белая, но теперь только красная вышивка и уцелела. А у третьей — кирпично-красный платок, затёртый до матовости, с бахромой, путающейся в пуговицах её верхней одежды?.. Роман понятия не имел, что это на всех троих. Ни курткой, ни пиджаком, ни кофтой – “это” не называлось, но и на платье или сарафан не походило.
В этот момент в дверях пазика показалась четвёртая. Хлопнула дверцей. Она шла, подпрыгивая с каждым шагом — бодро, короткими, пружинящими движениями. Протиснулась сквозь троицу, запрыгнула на водительское сиденье. “Куртка” у неё была на два размера больше, волосы торчали из-под платка, а на лице — бесстрашие и легкое безумие.
— Она не местная, — сказала бабулька в серой шали, словно оправдывая происходящее.
— Вологодская она у нас, — поддакнула другая, щурясь на сидение водителя.
— Она транспорт и угнала, — сообщила третья с достоинством и гордостью, видимо, за всю свою нацию.
Кого именно Роман пока не был уверен: то ли кикимор, как звала их Василиса, то ли нечисти, то ли в целом русскими гордилась.
— Да-да, — с энтузиазмом подхватила первая. — Помните, как она в канаву съехала и перевернулась?
— Мы её тогда всем лесом тащили, — кивнула вторая.
— Да-да… ещё Тимка тогда был жив…
Все три одновременно замолкли. Посмотрели в окно. За стеклом стояла Василиса, скрестив руки на груди, и молча наблюдала за тем, как “вологодская” возилась с зажиганием. Роман сглотнул, смотря как её руки и ноги удлинились и стали больше похожи на корявые ветки. Значит, в тот день за рулём тоже она была.
Пазик не трогался с места. Василиса не отходила. И было непонятно, кто кого ждал.
— А кто такой Тимка? — рискнул спросить Роман, наклоняясь чуть ближе к бабулькам.
Но не успела ни одна из них открыть рот, как мотор пазика громко зарычал и сразу рванул с места. Роман едва не свалился с сиденья, когда автобус подскочил на кочке. Бабульки, вцепившись в поручни и сиденья, привычно покачнулись, но не удивились. Похоже, для них это было нормой. Они мирно перебрались на свои места.
За рулём кикимора с перекошенным от сосредоточенности лицом сжимала баранку так, будто та хотела вырваться и сбежать. Впрочем. Два раза руль у неё отломится за всю поездку, но она изобретательно приделает его обратно прямо на полном ходу. Но Воронцов это чудо советской инженерии чуть позже увидит. Пока что кикимора гнала, будто за ними гнались. Каждый её рывок рулём был решительным и не всегда оправданным.
Пазик тряхнуло снова: он задел сухую ветку, та с хрустом отлетела на обочину. Машина подскочила на корне, потом ухнула в ямину, из которой, казалось, уже не выедет, но, чудом не перевернувшись, всё же выровнялась и, скрипя всей своей подвеской, вошла в резкий поворот. Где-то позади грохнуло, что-то отвалилось. Одна из бабулек помянула кого-то по имени, но Роман не расслышал кого. Кажется, его звали Иосиф.
Колёса взревели, прокрутившись на влажной земле, и автобус выехал на то, что только по доброй фантазии можно было бы назвать дорогой. Ветки били по стёклам, трава по бокам была выше капота, и казалось, что они просто пробираются по тропе, вытоптанной зверьём или древней нечистью, которая, возможно, ходила здесь столетиями.
— Дорогая такая до Архангельска? — обречённо выдохнул Роман, у которого каждый прыжок больно отдавался в копчик.
— Обижаешь, утопленничек, короткий путь! — рассмеялась одна из бабулек. — Мы через Гниль пойдём, там топь уже подсохла. Почти. А если по людской дороге, так там недобрые лица под каждым кустиком аки грибы после дождя! Они-то нас не видят, но машинки свои разбросали по всему лесу, зверьё пугают!
Другие две закивали. Роман ничего не понял, но решил для вида тоже умно кивнуть.
— Серёжку или Стасика послушаем? — подала голос вологодская кикимора за рулём, оборачиваясь.
Воронцов сглотнул, смотря, как её шея вытянулась на лишний метр, а голова повернулась на сто восемьдесят градусов назад. И на дорогу она тоже не смотрела.
— Серёжку! — хором сказали две бабульки, не дав друг другу и полусекунды.
Третья, та, что уже открыла рот за “Стасика”, с досадой всплеснула руками, но ничего не сказала. Поздно. Решение принято.
Вологодская ухмыльнулась и ткнула в магнитолу пальцем. В динамиках зашипело, хрюкнуло, и заиграл Серёжка… Пожалуй, Роман ожидал всего.
Но не этого.
Пазик продолжал трясти так, будто вёз картошку, а не пассажиров. Он подпрыгивал на кочках, скрипел, жаловался на жизнь, но мчал вперёд с упорством, с которым вологодская вдавила в пол педаль своими ветвистыми ногами. “Дольче габана, дольче габана…” – надрывался в сотый раз Серёжка. Музыка, хруст сучьев под колёсами и рёв мотора сливались в одну дикую какофонию. Роман сидел, вжавшись в спинку, и начал подумывать, что топь и болото – это, пожалуй, ещё не самое страшное, что его ждёт.
Через час Роман устал сопортивляться, и его укачало.
После двух часов в пути Воронцова стошнило, а кикиморы заботливо передали ему корзиночку под “то самое” вместо того, как в самолёте больному бы дали бумажный пакет.
После шести часов в пути Роман размахивал руками в такт, отбивая ладонями ритм по стеклу пазика и подвывая вместе с бабульками и надрывающимся Серёжкой из магнитолы.
—Её зубы от луны отража-а-ались, — выводили бабульки хором, покачивая головами в такт.?— Так она тоже ваша, что ли? — вдруг понял Роман, обрываясь на полуслове. — Не человек, в смысле?
— А ведь прав утопленничек! — заметила одна, ловко хлопнув Романа по плечу, отчего тот едва не грохнулся с лавки.?— Так вот что мне так эта песня-то нравится, — важно подытожила другая и снова вскинула руки в танце.
— Она всех людей в городе бесит, вот она нам и нравится, — пробурчала третья.
Роман представил, как этот престарелый квартет поёт “Серёжку” под чьими-то окнами. И решил больше об этом не думать.
Пазик подпрыгивал на каждой кочке, Серёжка выводил куплет про некую Аллу и каштаны, а Роман уже не спрашивал, сколько ещё ехать. Он, кажется, наслаждался — хоть и начинал подозревать, что граница безумия уже где-то позади.
Светало здесь рано. Воронцов удивился, Василиса возмущалась про “пять утра”, но когда они выезжали было светло. Поэтому Роман не был уверен, во сколько они въехали в город: солнце стояло в зените. Но оно там стояло порядком большую часть пусти и сдвигаться никуда не планировало.
Въехали в город они под глухой хруст колёс по старому асфальту — редкому, местами закатанному щебёнкой, местами уже просто… того. Был он там когда-то при красных… – подумал Воронцов. Но абсолютно в том уверен не был.
Роман вздохнул, неловко спрашивать имена после шести часов пути танцев и песен, но ему с ними нужно заговорить и на обратный маршрут договориться. Не похоже, что бы им было куда спешить, или куда-то ехать. Так что Воронцов надеялся, что они же его обратно в лес и отвезут.
— Тебя прям к Савельичу отвести не можем, — вдруг сообщила одна бабулечка, не оборачиваясь.
— Отвести не можем, — поддакнула вторая, кивая с видом знатока.
— Почему? — спросил Роман осторожно.
— Там дороги нет, — объяснила третья, будто речь шла о чём-то очевидном.?Он хотел переспросить: А вот то, по чему мы неслись шесть часов, это как бы дорога была?.. Но подумал, что, не стоило. Он слишком вежливый, они ему и так помогли.
— У моста тебя оставим, утопленничек, — почти ласково сказала первая, таким тоном будто речь шла о котёнке, которого пора бы отпустить на улицу самому погулять.
М-да. Может, всё же стоило представиться в начале пути, а то так и останется “утопленничком”.
Пазик грохотал, ворчал и чуть вздрагивал на каждой кочке. В городе их явно стало меньше, хотя поначалу Воронцов ни на что не надеялся. Роман смотрел в окно — сначала рассеянно, потом всё внимательнее. Когда они уезжали, он город-то и не видел: Петербург видел, а потом его отвезли в аэропорт, да посадили в аэропорту, отвезли сразу к реке.
Город был… Город был. Город жил, заставляя Романа вздрогнуть. Облезлые девятиэтажки перемежались с кварталами домов в пять этажей, выглядевших ещё хуже. Сбоку торчала новенькая многоэтажка, сверкая своими застеклёнными в пол балконами. Под ней угрюмая череда деревянных двухэтажных домов. Снова квартал девятиэтажек с кричащими советскими граффити на торцах. Они, к слову, были очень красиво нарисованы, Воронцов просто не знал, что все эти люди, а судил или по форме, или по красным звёздам. И вот между тремя новенькими многоэтажками снова деревянные – будто случайно забытые дома с резными наличниками. За ними целый квартал… Некоторые стояли почерневшие от времени или пожара — то ли тлели когда-то, то ли просто гнили. У других в окнах свет, бельё на верёвках — жили, точно жили. Один был весь перекошен, словно пытался сбежать, но не успел и застыл в этом повороте. И там тоже жили.
У деревянных домов было “хуже” всего. На крыше пятиэтажки грелся один неясного вида зверь, на которого никто не обращал внимания. В открытое окно новостройки лезло нечто, цепляясь за дом когтистыми лапами. На скамейке у девятиэтажки сбились в стаю рогатые, хвостатые и прочие твари с лицами людей, но на том всё человеческое в них заканчивалось.
Но вот деревянные дома? Даже заброшенные и покосившиеся, с провалившейся крышей или сгоревшими стенами, кроме несущих: там “этих” было больше всего. И Роман не узнавал ни одного, сколько ни таращился в окно, уже буквально прилипнув к стеклу носом.
Кикиморы смеялись.
— Хороший у нас город? — заметила одна.
— Краси-ивый, — скрипела другая.
— Раньше лучше было, — третья.
— Раньше лучше было, — хором повторили все бабулечки.
— Василиса говорила, вы раньше в городе жили, — вспомнил Роман.
— Жили-жили, — поддакнули они.
— Все раньше в городе жили, — вздохнула другая. — Хороший город для наших был, хороший Архангельский город.
Остальные закивали.
— А почему уехали? — Роману вдруг стало слишком любопытно.
— Так раньше вон, — одна махнула на ещё один деревянный квартал, — вон таких целый город был. В каждом доме по домовому, по кикиморе на улицу. Всё как положено, всё по порядку.
— Савельич всем спуску не давал, — другая.
— Не давал, — согласилась третья. — Ходили у него по линейке.
Воронцов оторвался от окна и прислушался. Он ведь как раз к этому “Савельичу” ехал, значит, полезно про него узнать побольше. Например, сколько ему тогда, получается, лет?..
— Но хорошо жили, правильно, — вздохнула одна кикимора.
— А потом дома сносить стали, — заметила другая, — и наши кто куда. В доме по пять домовых, кикиморы волосы друг другу рвали за то, чья это улица. Русалки из реки повылезали, да давай беспредельничать!
— Потаскухи, — осудила другая.
— Да среди них много и целомудренных было, — встряла первая.
Дальше рассказать ему не успели, потому что они свернули с дороги и начали парковаться. Но Роман, в целом, представил: домов становилось всё меньше, новостройки всей нечисти чем-то не нравились, вот и начался беспорядок. Кто в лес бежал, кто потеснился. Эти трое уехали, четвертую, за рулём вологодскую, тоже где-то подобрали. Видимо, в Вологде не лучше ей жилось.
Когда ПАЗик, наконец, остановился и зарычал, как сдающийся зверь, Роман понял — приехали. Машину припарковали прямо у моста.
— Кузнечевский мост, — с видом экскурсовода объявила ему одна кикимора. — Твоя остановочка, утопленничек.
— Мост, построенный в 1956 году, стал первым в СССР висячим железобетонным мостом с использованием металлических канатов! — деловито продолжила вторая бабулечка, выбираясь со своего места наружу. — Я как раз неподалёку тут жила, своими глазами видела.
— И своим голосом рабочих пугала, — захихикали остальные.
Роман посмотрел на мост: металлический, выкрашенный в яркий красно-оранжевый цвет. Массивный. Воронцов сколько не щурился, а понять не мог… Такой тяжёлый мост, но от взгляда он ускользал. Будто Роман смотрел на него, но сквозь него. Будто мост стоял, но двигался. Воронцов, кажется, не выспался, чтобы такое мерещилось. Нечисть, кикиморы и русалки – одно дело, но чтоб металлические мосты ходили? Здесь Роман обозначал границу, такому он никогда не поверит.
С моста дуло. Река под ним была широкая, мутная. Не грязная, а именно коричнево-оранжевая из-за всего песка, что она уносила с собой.
— Всё, утопленничек, — ласково сказала одна из бабулек. — Дальше — пешком. Савельич не любит, когда на транспорте. Тебе туда.
Она указала деревянным пальцем-веткой через мост.
— Нельзя к нему на транспорте, — вставила вторая.?— Дороги нет, — завершила третья.
Роман скептически посмотрел на мост. Выглядел тот куда лучше, чем все “дороги”, что он сегодня повидал. Асфальт был, и даже был явно очень свежим. Ну, нельзя, так нельзя. Воронцов вежливый, он лучше пройдёт, чем начнёт спросить.
— Вы… — Роман запнулся, — вы меня потом обратно к Василисе довезёте? Пожалуйста?
Кикиморы переглянулись. Все четверо. Выражения у всех были одинаково задумчивые, и от этого Роману стало не по себе.
— Помогите мне, пожалуйста? — поспешил добавить он. — Я вам взамен подарю что-нибудь.
Бабулечки задумались ещё больше.
— Вы музыку ведь любите? — быстро подкинул идею Роман. — Как насчёт бумбокса?
— Чего? — с подозрением переспросили все четверо одновременно.
— Ну, э… колонку. Здоровую, громкую, заряжается от розетки. В руке носить можно, чтобы не только из пазика музыку слушать. Хочешь — в лесу включи, хочешь — на болоте, а хочешь под окнами, а потом убежать просто.
У кикимор загорелись глаза. Даже в ярком дневном свете они отразили блеск, как красные угольки. Кто-то из них даже довольно цыкнул.
— По рукам, утопленничек, — заявила одна и за всех.
— Мы тебя тут же в шесть вечера ждать будем, — добавила другая и уже полезла в пазик.
Роман улыбнулся и закивал. Кикиморы забрались обратно в свой раздолбанный пазик, мотор зарычал и через пару секунд они умчались, подпрыгивая на кочках и разгоняя пыль.
Роман провожал их взглядом, пока не заметил, как через дорогу медленно переходит мужчина в форме. Он не спешил, но всё видел. Глаза у него были прищуренные, словно он прикидывал, стоит ли тормознуть странную машину.
Погодите. Василиса удивлялась, что Роман видел пазик. Тогда почему этот мужчина, кажется полицейский, тоже его видел?
— Мужчина, вы на переходе стоите, — крикнул полицейский Роману. — Нет, тут машин не бывает, но отойдите, мне совершенно никого интереса на вас протокол оформлять.
А, значит, он видел только Воронцова, – догадался Роман. Он глянул вниз, и правда, на разбитом асфальте под его ногами была разметка. Роман стоял на самой последней полосе близко к обочине и поэтому решительно шагнул в сторону, оказываясь на траве.
Полицейский махнул на него рукой и пошёл обратно. Роман облегчённо выдохнул. Интересно, у кого-то в том пазике были права или хотя бы документы?.. Скорее всего нет.
Роман поднялся по узкой обочине к мосту и пошёл вперёд. Под ногами — свежий асфальт, сбоку — добротно покрашенные металлические перила. Но всё равно было как-то неспокойно. Мост под ним был настоящий. А может, Роман просто хотел в это верить. Странный мост.
В этот момент в дверях пазика показалась четвёртая. Хлопнула дверцей. Она шла, подпрыгивая с каждым шагом — бодро, короткими, пружинящими движениями. Протиснулась сквозь троицу, запрыгнула на водительское сиденье. “Куртка” у неё была на два размера больше, волосы торчали из-под платка, а на лице — бесстрашие и легкое безумие.
— Она не местная, — сказала бабулька в серой шали, словно оправдывая происходящее.
— Вологодская она у нас, — поддакнула другая, щурясь на сидение водителя.
— Она транспорт и угнала, — сообщила третья с достоинством и гордостью, видимо, за всю свою нацию.
Кого именно Роман пока не был уверен: то ли кикимор, как звала их Василиса, то ли нечисти, то ли в целом русскими гордилась.
— Да-да, — с энтузиазмом подхватила первая. — Помните, как она в канаву съехала и перевернулась?
— Мы её тогда всем лесом тащили, — кивнула вторая.
— Да-да… ещё Тимка тогда был жив…
Все три одновременно замолкли. Посмотрели в окно. За стеклом стояла Василиса, скрестив руки на груди, и молча наблюдала за тем, как “вологодская” возилась с зажиганием. Роман сглотнул, смотря как её руки и ноги удлинились и стали больше похожи на корявые ветки. Значит, в тот день за рулём тоже она была.
Пазик не трогался с места. Василиса не отходила. И было непонятно, кто кого ждал.
— А кто такой Тимка? — рискнул спросить Роман, наклоняясь чуть ближе к бабулькам.
Но не успела ни одна из них открыть рот, как мотор пазика громко зарычал и сразу рванул с места. Роман едва не свалился с сиденья, когда автобус подскочил на кочке. Бабульки, вцепившись в поручни и сиденья, привычно покачнулись, но не удивились. Похоже, для них это было нормой. Они мирно перебрались на свои места.
За рулём кикимора с перекошенным от сосредоточенности лицом сжимала баранку так, будто та хотела вырваться и сбежать. Впрочем. Два раза руль у неё отломится за всю поездку, но она изобретательно приделает его обратно прямо на полном ходу. Но Воронцов это чудо советской инженерии чуть позже увидит. Пока что кикимора гнала, будто за ними гнались. Каждый её рывок рулём был решительным и не всегда оправданным.
Пазик тряхнуло снова: он задел сухую ветку, та с хрустом отлетела на обочину. Машина подскочила на корне, потом ухнула в ямину, из которой, казалось, уже не выедет, но, чудом не перевернувшись, всё же выровнялась и, скрипя всей своей подвеской, вошла в резкий поворот. Где-то позади грохнуло, что-то отвалилось. Одна из бабулек помянула кого-то по имени, но Роман не расслышал кого. Кажется, его звали Иосиф.
Колёса взревели, прокрутившись на влажной земле, и автобус выехал на то, что только по доброй фантазии можно было бы назвать дорогой. Ветки били по стёклам, трава по бокам была выше капота, и казалось, что они просто пробираются по тропе, вытоптанной зверьём или древней нечистью, которая, возможно, ходила здесь столетиями.
— Дорогая такая до Архангельска? — обречённо выдохнул Роман, у которого каждый прыжок больно отдавался в копчик.
— Обижаешь, утопленничек, короткий путь! — рассмеялась одна из бабулек. — Мы через Гниль пойдём, там топь уже подсохла. Почти. А если по людской дороге, так там недобрые лица под каждым кустиком аки грибы после дождя! Они-то нас не видят, но машинки свои разбросали по всему лесу, зверьё пугают!
Другие две закивали. Роман ничего не понял, но решил для вида тоже умно кивнуть.
— Серёжку или Стасика послушаем? — подала голос вологодская кикимора за рулём, оборачиваясь.
Воронцов сглотнул, смотря, как её шея вытянулась на лишний метр, а голова повернулась на сто восемьдесят градусов назад. И на дорогу она тоже не смотрела.
— Серёжку! — хором сказали две бабульки, не дав друг другу и полусекунды.
Третья, та, что уже открыла рот за “Стасика”, с досадой всплеснула руками, но ничего не сказала. Поздно. Решение принято.
Вологодская ухмыльнулась и ткнула в магнитолу пальцем. В динамиках зашипело, хрюкнуло, и заиграл Серёжка… Пожалуй, Роман ожидал всего.
Но не этого.
Пазик продолжал трясти так, будто вёз картошку, а не пассажиров. Он подпрыгивал на кочках, скрипел, жаловался на жизнь, но мчал вперёд с упорством, с которым вологодская вдавила в пол педаль своими ветвистыми ногами. “Дольче габана, дольче габана…” – надрывался в сотый раз Серёжка. Музыка, хруст сучьев под колёсами и рёв мотора сливались в одну дикую какофонию. Роман сидел, вжавшись в спинку, и начал подумывать, что топь и болото – это, пожалуй, ещё не самое страшное, что его ждёт.
***
Через час Роман устал сопортивляться, и его укачало.
***
После двух часов в пути Воронцова стошнило, а кикиморы заботливо передали ему корзиночку под “то самое” вместо того, как в самолёте больному бы дали бумажный пакет.
***
После шести часов в пути Роман размахивал руками в такт, отбивая ладонями ритм по стеклу пазика и подвывая вместе с бабульками и надрывающимся Серёжкой из магнитолы.
—Её зубы от луны отража-а-ались, — выводили бабульки хором, покачивая головами в такт.?— Так она тоже ваша, что ли? — вдруг понял Роман, обрываясь на полуслове. — Не человек, в смысле?
— А ведь прав утопленничек! — заметила одна, ловко хлопнув Романа по плечу, отчего тот едва не грохнулся с лавки.?— Так вот что мне так эта песня-то нравится, — важно подытожила другая и снова вскинула руки в танце.
— Она всех людей в городе бесит, вот она нам и нравится, — пробурчала третья.
Роман представил, как этот престарелый квартет поёт “Серёжку” под чьими-то окнами. И решил больше об этом не думать.
Пазик подпрыгивал на каждой кочке, Серёжка выводил куплет про некую Аллу и каштаны, а Роман уже не спрашивал, сколько ещё ехать. Он, кажется, наслаждался — хоть и начинал подозревать, что граница безумия уже где-то позади.
Светало здесь рано. Воронцов удивился, Василиса возмущалась про “пять утра”, но когда они выезжали было светло. Поэтому Роман не был уверен, во сколько они въехали в город: солнце стояло в зените. Но оно там стояло порядком большую часть пусти и сдвигаться никуда не планировало.
Въехали в город они под глухой хруст колёс по старому асфальту — редкому, местами закатанному щебёнкой, местами уже просто… того. Был он там когда-то при красных… – подумал Воронцов. Но абсолютно в том уверен не был.
Роман вздохнул, неловко спрашивать имена после шести часов пути танцев и песен, но ему с ними нужно заговорить и на обратный маршрут договориться. Не похоже, что бы им было куда спешить, или куда-то ехать. Так что Воронцов надеялся, что они же его обратно в лес и отвезут.
— Тебя прям к Савельичу отвести не можем, — вдруг сообщила одна бабулечка, не оборачиваясь.
— Отвести не можем, — поддакнула вторая, кивая с видом знатока.
— Почему? — спросил Роман осторожно.
— Там дороги нет, — объяснила третья, будто речь шла о чём-то очевидном.?Он хотел переспросить: А вот то, по чему мы неслись шесть часов, это как бы дорога была?.. Но подумал, что, не стоило. Он слишком вежливый, они ему и так помогли.
— У моста тебя оставим, утопленничек, — почти ласково сказала первая, таким тоном будто речь шла о котёнке, которого пора бы отпустить на улицу самому погулять.
М-да. Может, всё же стоило представиться в начале пути, а то так и останется “утопленничком”.
Пазик грохотал, ворчал и чуть вздрагивал на каждой кочке. В городе их явно стало меньше, хотя поначалу Воронцов ни на что не надеялся. Роман смотрел в окно — сначала рассеянно, потом всё внимательнее. Когда они уезжали, он город-то и не видел: Петербург видел, а потом его отвезли в аэропорт, да посадили в аэропорту, отвезли сразу к реке.
Город был… Город был. Город жил, заставляя Романа вздрогнуть. Облезлые девятиэтажки перемежались с кварталами домов в пять этажей, выглядевших ещё хуже. Сбоку торчала новенькая многоэтажка, сверкая своими застеклёнными в пол балконами. Под ней угрюмая череда деревянных двухэтажных домов. Снова квартал девятиэтажек с кричащими советскими граффити на торцах. Они, к слову, были очень красиво нарисованы, Воронцов просто не знал, что все эти люди, а судил или по форме, или по красным звёздам. И вот между тремя новенькими многоэтажками снова деревянные – будто случайно забытые дома с резными наличниками. За ними целый квартал… Некоторые стояли почерневшие от времени или пожара — то ли тлели когда-то, то ли просто гнили. У других в окнах свет, бельё на верёвках — жили, точно жили. Один был весь перекошен, словно пытался сбежать, но не успел и застыл в этом повороте. И там тоже жили.
У деревянных домов было “хуже” всего. На крыше пятиэтажки грелся один неясного вида зверь, на которого никто не обращал внимания. В открытое окно новостройки лезло нечто, цепляясь за дом когтистыми лапами. На скамейке у девятиэтажки сбились в стаю рогатые, хвостатые и прочие твари с лицами людей, но на том всё человеческое в них заканчивалось.
Но вот деревянные дома? Даже заброшенные и покосившиеся, с провалившейся крышей или сгоревшими стенами, кроме несущих: там “этих” было больше всего. И Роман не узнавал ни одного, сколько ни таращился в окно, уже буквально прилипнув к стеклу носом.
Кикиморы смеялись.
— Хороший у нас город? — заметила одна.
— Краси-ивый, — скрипела другая.
— Раньше лучше было, — третья.
— Раньше лучше было, — хором повторили все бабулечки.
— Василиса говорила, вы раньше в городе жили, — вспомнил Роман.
— Жили-жили, — поддакнули они.
— Все раньше в городе жили, — вздохнула другая. — Хороший город для наших был, хороший Архангельский город.
Остальные закивали.
— А почему уехали? — Роману вдруг стало слишком любопытно.
— Так раньше вон, — одна махнула на ещё один деревянный квартал, — вон таких целый город был. В каждом доме по домовому, по кикиморе на улицу. Всё как положено, всё по порядку.
— Савельич всем спуску не давал, — другая.
— Не давал, — согласилась третья. — Ходили у него по линейке.
Воронцов оторвался от окна и прислушался. Он ведь как раз к этому “Савельичу” ехал, значит, полезно про него узнать побольше. Например, сколько ему тогда, получается, лет?..
— Но хорошо жили, правильно, — вздохнула одна кикимора.
— А потом дома сносить стали, — заметила другая, — и наши кто куда. В доме по пять домовых, кикиморы волосы друг другу рвали за то, чья это улица. Русалки из реки повылезали, да давай беспредельничать!
— Потаскухи, — осудила другая.
— Да среди них много и целомудренных было, — встряла первая.
Дальше рассказать ему не успели, потому что они свернули с дороги и начали парковаться. Но Роман, в целом, представил: домов становилось всё меньше, новостройки всей нечисти чем-то не нравились, вот и начался беспорядок. Кто в лес бежал, кто потеснился. Эти трое уехали, четвертую, за рулём вологодскую, тоже где-то подобрали. Видимо, в Вологде не лучше ей жилось.
Когда ПАЗик, наконец, остановился и зарычал, как сдающийся зверь, Роман понял — приехали. Машину припарковали прямо у моста.
— Кузнечевский мост, — с видом экскурсовода объявила ему одна кикимора. — Твоя остановочка, утопленничек.
— Мост, построенный в 1956 году, стал первым в СССР висячим железобетонным мостом с использованием металлических канатов! — деловито продолжила вторая бабулечка, выбираясь со своего места наружу. — Я как раз неподалёку тут жила, своими глазами видела.
— И своим голосом рабочих пугала, — захихикали остальные.
Роман посмотрел на мост: металлический, выкрашенный в яркий красно-оранжевый цвет. Массивный. Воронцов сколько не щурился, а понять не мог… Такой тяжёлый мост, но от взгляда он ускользал. Будто Роман смотрел на него, но сквозь него. Будто мост стоял, но двигался. Воронцов, кажется, не выспался, чтобы такое мерещилось. Нечисть, кикиморы и русалки – одно дело, но чтоб металлические мосты ходили? Здесь Роман обозначал границу, такому он никогда не поверит.
С моста дуло. Река под ним была широкая, мутная. Не грязная, а именно коричнево-оранжевая из-за всего песка, что она уносила с собой.
— Всё, утопленничек, — ласково сказала одна из бабулек. — Дальше — пешком. Савельич не любит, когда на транспорте. Тебе туда.
Она указала деревянным пальцем-веткой через мост.
— Нельзя к нему на транспорте, — вставила вторая.?— Дороги нет, — завершила третья.
Роман скептически посмотрел на мост. Выглядел тот куда лучше, чем все “дороги”, что он сегодня повидал. Асфальт был, и даже был явно очень свежим. Ну, нельзя, так нельзя. Воронцов вежливый, он лучше пройдёт, чем начнёт спросить.
— Вы… — Роман запнулся, — вы меня потом обратно к Василисе довезёте? Пожалуйста?
Кикиморы переглянулись. Все четверо. Выражения у всех были одинаково задумчивые, и от этого Роману стало не по себе.
— Помогите мне, пожалуйста? — поспешил добавить он. — Я вам взамен подарю что-нибудь.
Бабулечки задумались ещё больше.
— Вы музыку ведь любите? — быстро подкинул идею Роман. — Как насчёт бумбокса?
— Чего? — с подозрением переспросили все четверо одновременно.
— Ну, э… колонку. Здоровую, громкую, заряжается от розетки. В руке носить можно, чтобы не только из пазика музыку слушать. Хочешь — в лесу включи, хочешь — на болоте, а хочешь под окнами, а потом убежать просто.
У кикимор загорелись глаза. Даже в ярком дневном свете они отразили блеск, как красные угольки. Кто-то из них даже довольно цыкнул.
— По рукам, утопленничек, — заявила одна и за всех.
— Мы тебя тут же в шесть вечера ждать будем, — добавила другая и уже полезла в пазик.
Роман улыбнулся и закивал. Кикиморы забрались обратно в свой раздолбанный пазик, мотор зарычал и через пару секунд они умчались, подпрыгивая на кочках и разгоняя пыль.
Роман провожал их взглядом, пока не заметил, как через дорогу медленно переходит мужчина в форме. Он не спешил, но всё видел. Глаза у него были прищуренные, словно он прикидывал, стоит ли тормознуть странную машину.
Погодите. Василиса удивлялась, что Роман видел пазик. Тогда почему этот мужчина, кажется полицейский, тоже его видел?
— Мужчина, вы на переходе стоите, — крикнул полицейский Роману. — Нет, тут машин не бывает, но отойдите, мне совершенно никого интереса на вас протокол оформлять.
А, значит, он видел только Воронцова, – догадался Роман. Он глянул вниз, и правда, на разбитом асфальте под его ногами была разметка. Роман стоял на самой последней полосе близко к обочине и поэтому решительно шагнул в сторону, оказываясь на траве.
Полицейский махнул на него рукой и пошёл обратно. Роман облегчённо выдохнул. Интересно, у кого-то в том пазике были права или хотя бы документы?.. Скорее всего нет.
Роман поднялся по узкой обочине к мосту и пошёл вперёд. Под ногами — свежий асфальт, сбоку — добротно покрашенные металлические перила. Но всё равно было как-то неспокойно. Мост под ним был настоящий. А может, Роман просто хотел в это верить. Странный мост.
