Ведьма порешает! 3 сезон » Вояж (сезон 3, эпизод 3)

Дезире оказалась в полном порядке, вернее — в полном порядке, учитывая всё, что с ней произошло. Я старалась не закатывать глаза, пока спешно промывала её раны, смазывала зелёнкой и бинтовала. Помнится, я много бинтов закупила несколько лет назад, поэтому они значительно пожелтели; Дезире поначалу разглядывала их с определённым любопытством и сомнением. Купать её полностью я пока не стала, ей хватило потрясений — чтобы ещё и на улице в тазик её макать. Ну, промыть коленки и ладони нужно было: у неё было ещё несколько царапин, но в целом — ничего серьёзного.
       Дезире быстро рассказывала, а Воронцов мне переводил, что она там лопочет. От такого потока французской речи у меня начинала побаливать голова… или это от того, что именно рассказывала Дезире.
       Когда она закончила, она выжидающе посмотрела на меня, потом на Воронцова, потом обратно на меня. Но я молчала и всё ещё пыталась не закатить глаза. Учитывая всё, что с ней могло произойти — ей невероятно повезло. Она могла встретить мертвецов, да хотя бы туристический отряд, который совсем недавно заглядывал “на огонёк”. Она могла встретить болотников, леших — они хоть теперь и трезвые, но людей в лесу всё равно не любят. Она могла утонуть в реке. Заблудиться, застрять на болоте. Она могла, в конце концов, встретиться с медведем. Или волком. Или медведями. Или, может быть, даже мёртвым медведем — у нас такие тоже водились!
       Я вдохнула, бросая составлять список всего, что могло случиться с Дезире, но не случилось. Потому что на это у меня ушло бы слишком много сил. Ей невероятно повезло.
       Повезло? Я посмотрела на её пока не очень большой, но абсолютно заметный круглый живот. И снова вздохнула.
       – Ребёнок Пожиратель, – бросила я Воронцову, но жестом велела ему не переводить. Это слишком сложно объяснить, а простой перевод Дезире может только напугать.
       Потому что это единственное объяснение, которое у меня было. Не уверена на счёт конкретно Пожирателей, но дар ребёнка любой ведьмы временно “переходил” к его матери. Так что, если точнее, то повезло не Дезире, повезло её ребёнку, а Дезире за компанию, потому что ребёнок от неё пока неотделимая живая сущность.
       Дезире отделалась сбитыми коленями, содранными ладонями, несколькими царапинами на лице и на ногах, порванной грязной одеждой и испугом. Но это всё — из того списка, что я могла бы составить, даже один пункт, и своё не спланированное злоключение она бы закончила мёртвой. Но это бы навредило и ребёнку, поэтому матери “повезло” не встретить ни одного медведя.
       На удивление — а может быть, и вполне ожидаемо — Воронцов не стал спорить.
       – Я тоже так подумал, – сказал он и пожал плечами.
       Дезире посмотрела на меня, потом на него, потом снова на меня. Но так как Воронцов не спешил ей ничего переводить, она потянулась и попыталась дёрнуть его за рукав. Я её остановила, чтобы она не дёргалась: я как раз мазала зелёнкой её плечо. Там было несколько царапин, и где-то в порванной одежде застряли колючки.
       Пока что мы переодели её в одну из рубах моего отца. На ней рубаха выглядела как в ночная сорочка; при этом я могла и закатать рукава, и поднять подол, чтобы обработать все её раны. А потом нужно будет думать, во что её переодеть: мои рубашки ей явно совершенно не налезут в плечах. Дезире была ниже меня больше чем на голову, но шире. Если на остальную её фигуру мою рубашку ещё можно было попытаться как-то натянуть — на животе и вовсе не застёгивать — то вот в плечах она не проходила, как говорится, совсем.
       Но можно поискать какие-то рубахи моего отца, ведь я просто убрала их в короб. Они там, правда, лежали уже много лет… но что им будет, если они всё это время были в доме? Они и в плечах ей посвободнее, и живот беременной помещается. Сверху можно попробовать надеть один из моих сарафанов, внизу подкатить и чем-то закрепить, потому что ростом мы с ней не сходились совсем.
       Я пока не уверена, насколько надолго Дезире к нам заглянула. Но я ещё прошлых незваных гостей никак не могла выгнать, поэтому определённые сомнения закрадывались. В любом случае — сегодня она точно отсюда не уедет, а значит нужно было найти какую-то подходящую одежду.
       – Ну и где мы её спать положим? – спросила я у Воронцова.
       Тот задумался и перевёл не сразу. А потом уже задал мне вопрос от Дезире — мол, сколько у меня в доме кроватей.
       – Ни одной, – честно ответила я.
       Потому что то, на чём спала я сама, кроватью назвать было тяжело. Скорее, это было гнездо, которое когда-то было кроватью, но в нём так давно просели доски, что я просто вытащила матрас из каркаса и уложила его на пол, оставляя изголовье. Воронцов спал в спальном мешке, кто-то спал на печке, кто-то на лавке — мой дом в принципе не был рассчитан на такое количество гостей. Раньше отец спал на том матрасе, на котором теперь сплю я. А я была намного меньше и удобно помещалась на печке. Наверное, Дезире стоило положить именно туда — она всё-таки беременная. Там теплее и не было сквозняка – но сможет ли она залезть? Мы поможем.
       – Сколько месяцев? – спросила я у Воронцова, указывая на живот Дезире, чтобы он ей перевёл.
       Пока что мы справлялись, но я не думаю, что не начну злиться через пару дней, если она решит задержаться и “подышать свежим воздухом”. Впрочем, пока что к Дезире я испытывала и сочувствие, и лёгкое раздражение. Она говорила так быстро, а я французский не понимала, что у меня от этого начинала болеть голова, но сама Дезире меня не раздражала. У неё был бы приятный голос, если бы она говорила чуточку помедленнее. К тому же Дезире пострадала от глупости Андре, аж несколько раз. И как она после этого вообще собирается за него замуж — вопрос. Ладно, не моё дело. Но я бы его прибила.
       – Пять месяцев и три недели, – перевёл мне Воронцов.
       Я выглянула в окно. Андре мы оставили на улице, и он не спешил ломиться в дом. Вообще Дезире нехило его отделала: там очевидно будет фингал, а расцарапанное лицо можно будет смазать зелёнкой. Я довольно хмыкнула, представляя себе эту картинку. Андре ходит с зелёной физиономией.
       Дезире на печку пришлось поднимать. Зато полезла она с завидным усердием, чему-то там восхищаясь — я французский не понимала, но “шармант” был вполне понятен по интонации. Судя по выражению лица Дезире, а все её эмоции были абсолютно видны — для неё это было не место для сна, а какой-то русский аттракцион. Диковинка, которую она никогда не пробовала раньше.
       Николай Геннадьевич лёг на лавку, дядька Савельич бурчал, но в итоге даже не лёг на то место, которое я ему приготовила на соседней лавке. Он устроился на полу рядом с коробом Митрофана — спать так было точно неудобно — сбоку от короба он пристроил свой чемодан и улёгся на него головой. Евфимий свернулся в клубок где-то под лавкой.
       – Он прошлой ночью так же спал, – пояснил мне Николай Геннадьевич. – Головой на чемодане. Будто боится, что мы его украдём.
       Судя по голосу, Николай Геннадьевич и сам не понимал почему. Я предполагала, что Савельич скорее опасается, что мы его чемодан откроем и перепутаем там документы или что-то в бумагах поправим. Он иногда подозрительно косился на меня, будто я что-то замышляла. Мне же до его бумаг не было никакого дела. Но дядька Савельич мне явно не верил.
       Кикиморы так и не вернулись, видимо, забрав Борьку с собой, потому что щенок тоже не появлялся. Впрочем, я ждала не столько их, сколько того, что они заберут от меня незваных гостей. Но, видимо, не сегодня.
       Анфиска сходила к своим мальчикам и вернулась с возможными корзинками и подарками. Ещё пару часов она пичкала Дезире разной едой, пока та не начала выразительно зевать, и мы уложили её спать на печку.
       Анфиска ещё долго сидела у меня на кухне. Она ничего не говорила, но не спускала глаз с печки. Это было странно, но русалка пока явно не собиралась мне ничего рассказывать.
       На следующее утро я проснулась первой, Воронцов сразу же встал вслед за мной. Он по-прежнему спал в спальном мешке рядом с моей кроватью, а точнее — матрасом, лежавшим на полу. Поэтому как только я начала вставать, он услышал, проснулся, и мы вместе спустились вниз.
       Вчера Андре до ночи копался снаружи, пока я его в дом не затащила. Потому что в лесу ночью опасно, особенно в этом, где после захода солнца начинали вылезать его не самые живые обитатели.
       Но Андре всё равно сразу не лёг — я только бросила ему, что, мол, когда решит, то его место рядом с его невестой. Чтобы не возмущался: раз она уже беременная, то пусть спят вместе.
       Но сегодня утром я обнаружила его на полу. Андре спал у стены в прихожей, свернувшись в клубок и укрывшись ковриком, об который я обычно вытирала ноги, когда приходила с улицы.
       Я тяжело вдохнула и закатила глаза. Мыслей у меня было две: вот ведь идиот, и кажется, они так и не помирились. Но я махнула рукой, и мы вместе с Воронцовым пошли на кухню. Остальные подтянулись туда в разное время, когда почуяли запах завтрака.
       Дезире — одной из первых, видимо снова проголодавшись. Благо она не стала пытаться слезть сама или, ещё хуже, спрыгнуть. Она просто высунулась с печки, что-то покричала Воронцову, и он её оттуда снял. Затем появился Николай Геннадьевич, Савельич долго и упрямо кряхтел, а Евфимий просто забрал один блин для себя, а второй для Митрофана, и утащил — аккуратно просовывая его в дырку в крышке короба. Митрофана мы так и не открывали, но дырки, которые Воронцов проделал в крышке, были достаточно крупными, чтобы протолкнуть туда блин. Впрочем, другие продукты туда едва лезли.
       Андре появился последним. Он опасливо покосился на Дезире, и она пригрозила ему кулаком. В итоге я просто выдала этому несчастному тарелку неудавшихся первых блинов. Просто из вредности. Потому что первый всегда получался слишком масляным, второй — кривым, потому что сковорода всё ещё не разогрелась, да и давно я не жарила блины, так что третий тоже был не очень. Но я специально показала Дезире эту тарелку блинных изгоев, ничего не сказала, но она и так поняла — судя по тому, как сразу заулыбалась и похлопала меня по руке.
       Спорить Андре не стал. Он даже на удивление прытко забрал блины и убежал с кухни.
       – А ну вернулся! – крикнула я ему вслед. – Нечего тут с едой по дому бегать!
       Рявкнула я достаточно убедительно, чтобы Андре послушно вернулся и сел за стол вместе со всеми. Ещё не хватало потом за ним весь дом убирать — тоже мне придумал. Воронцов снова перевёл Дезире, что тут вообще происходит. Она улыбнулась ещё шире и показала мне большой палец вверх. Кажется, мы поладим.
       Если не думать обо всей глупости, которую вчера натворила Дезире (но ей повезло выпутаться), — то она мне нравилась. Дезире на удивление спокойно принимала всё, что видела. Либо она вчера была слишком напугана лесом, чтобы хоть как-то отреагировать на призрачный силуэт Георгия Фёдоровича. Либо она не поняла, что видит перед собой уже мёртвого человека. Но он её совершенно не испугал. Как и не интересовали Дезире узоры в моём доме, мой алтарь, странные плетения, нарисованные красной краской на стенах и потолке.
       Николай Геннадьевич пытался их рассматривать и что-то спросить, но я отмахнулась. Андре тоже явно было интересно, но он в целом не рискует заговорить со мной первым. Будто я его покусаю или что-то вроде того. Дезире же просто посмотрела на всё это и не стала совать нос куда не нужно — и это мне понравилось. Она не стала ни слишком внимательно рассматривать, ни спрашивать, просто приняла, будто так оно и должно быть.
       Я ещё не успела доесть, когда дверь в мой дом резко распахнулась.
       – Собирайтесь, – заявила Анфиска, заглядывая внутрь. – Пойдём дышать свежим воздухом.
       С тем, абсолютно не дожидаясь ответа, русалка закрыла за собой дверь и, видимо, пошла во двор. Мы все проводили её разными взглядами, но они — разве что за исключением Воронцова — не знали Анфиску так хорошо, как знала её я. И рано утром она никогда не появлялась. Да и голос у неё был чуть выше обычного, будто она старалась выглядеть беззаботно-счастливой, но всё-таки какая-то паническая интонация проскальзывала. Я взглянула на Дезире — дело точно было в ней. Мы с Воронцовым переглянулись: кажется, он тоже подумал об этом.
       Но вдруг дверь снова распахнулась, и Анфиска зашла внутрь.
       – Вы так всё утро копаться будете? – заявила она, поставив руки в боки. – Давайте быстрее, сегодня погода отличная!
       Она подошла к нам на кухне, осматривая Дезире со всех сторон.
       – Нет, – Анфиска покачала головой, – так дело не пойдёт. А вдруг на реке будет прохладно? Она же замёрзнет!..
       Я закатила глаза. Воронцов было начал переводить Дезире всю эту тираду русалки, но потом сдался — как и я сдалась её слушать. Анфиска говорила слишком быстро, и теперь это выдавало её с головой, даже тому, кто не знал её так хорошо, как я.
       Но я догадывалась, что спорить с ней бесполезно. С Анфиской в принципе сложно спорить, а уж в таком состоянии — тем более. Так что я просто засунула в рот последний блин, едва не проглотив его целиком, и пошла наверх — искать какую-нибудь тёплую одежду, которую у нас получилось бы если не надеть, то хотя бы намотать на Дезире. Или привязать, привязать тоже можно.
       Через полчаса поверх рубашки моего отца и моего утеплённого сарафана — он как раз был настолько широким, чтобы под него можно было надеть свитер, или даже несколько — я всё это на Дезире и натянула. Я всегда носила его с поясом; на Дезире пояс как раз не понадобился.
       Анфиса всё это время суетилась вокруг. В целом выглядела она для себя вполне привычно: только вот свой любимый макияж родом эдак из девяностых она наводила обычно только если ждала “её мальчиков”, как, например, вчера, или когда мы тогда вместе выбрались в город. На сегодня на ней снова были и тушь, и голубые тени — это ей, кажется, ещё Воронцов из Франции привёз, так что они водостойкие, — но что-то я сомневалась, что Анфиска со вчерашнего дня так и спала на дне реки.
       Смотреть, как она светится вокруг Дезире, было забавно. Никто никому ничего не переводил, но уже минут через пятнадцать Дезире в своём и так нелепом наряде теперь красовалось ещё и с голубыми тенями и слишком яркой губной помадой. Помаду, судя по всему, она выбрала сама, потому что Анфиса обычно большее внимание уделяла именно “покраске” своих глаз — причём именно в такой формулировке. Ладно, Анфиска никогда не пыталась покрасить меня — хоть на том спасибо.
       Я оставила их разбираться дальше, прихватила косынку и сама вышла во двор. По дороге прихватила Андре — весь день дурака валять я ему не дам. Он шёл за мной, повесив голову, но ничего не говорил.
       – Держи, Андрейка, – я протянула ему мотыгу. – Николай Геннадьевич, – крикнула я дедушке, который уже тоже появился на пороге дома, – проследи, чтобы он не переусердствовал и не отлынивал.
       Перед тем как уйти, я повязала Андре на голову ту самую косынку. Я специально выбрала самую нелепую и цветастую, какая у меня только была. Осмотрев Андре, я довольно хмыкнула, никак не комментируя. Николай Геннадьевич уже подошёл к нам, он прятал улыбку и делал вид, что кивает.
       – Отличная идея, а то вдруг голову напечёт, – с умным видом участкового терапевта на пенсии подтвердил он.
       Андре посмотрел наверх — солнце здесь бывало, но редко. Деревья сходились вплотную к моему дому, но небольшую грядку я разместила там, где солнечный свет всё-таки был.