— И не только в России, а и в просвещенных Европах. Так называемые революционные силы Русь Вдольную не только из тьмы не вытянули, но еще и глубже в болото затолкали. А ведь с первого взгляда ясно было – не готова Россия-матушка.
— Ой, только не надо про политику! — Лизонька дурашливо прикрыла уши ладошками. — Не могу слышать твоих агитаций! Это тетушка еще не знает, что ты политикой увлекся. Иначе вышвырнула бы тебя вон.
— Не сомневаюсь. По пяти раз на дню вспоминает, как бунтовщики у нее сарай с яблоками дотла сожгли.
— А ты с ней не спорь! Не зли ее! Нам больше деваться некуда! И про игры свои политические забудь! Не в том мы положении.
— Знаю, — буркнул Сергей. — Однако существенно исправить сие положение посредством господина Левецкого не особо рассчитывай. Если господин Левецкий с головой дружит, осядет при дворе.
— Посмотрим. Князь тоже мужчина. Ты же сам знаешь, Сереженька, страсть не в голове рождается, иначе все высокородные женились бы на равных. Наука статистика другие цифры приводит. Мне бы только князя к себе заманить. Ну помоги, братец! Сделай что-нибудь! Съезди к Левецкому с визитом, что ли!
— Повременю, — проворчал Сергей, возвратившись к книге. — Мне этот тип заочно не нравится, а коли он сотрудник Избы(*), даже руки ему не подам. А ты езжай в Петербург… или в Великий, если так князя хочется.
(*альтерн. - разговорное прозвище Тайной инспекции)
— Ага! В позапрошлогодних туалетах щеголять. Да и что я там смогу, на чужом пастбище? В содержанки не пойду! — Лизонька насупилась. — Левецкий – мой последний шанс.
— Мне твоя затея не нравится, — Сергей вздохнул и вытянулся на диване. — Милое общество одиноких дам до сегодняшнего дня меня вполне устраивало. Было тихо и скучно, фроляйн фон Линген разливала чай, мадам Лопушкина приносила печенье, Мэри Лопушкина, правда, иногда пела, но ради пирогов их кухарки я готов был терпеть. И вот тебе, здрасьте!
— Мы бедны, — наклонившись к брату, жестко напомнила ему Лиза. — Разорены. Ты должен помочь мне… выбраться из жалкого положения.
— Ладно, ладно! Что-нибудь придумаю, — помрачневший Сергей вдруг оживился: — Вспомнил, что забыл рассказать. Утром, когда ты гуляла, заезжала Мрачная дама.
— Маргарита Романовна? — нахмурилась Лиза. — Без предупреждения?
— Да, на нее не похоже, но и повод был. Вот, держи сенсацию: в «Тонкие осинки» приезжает наследница. Молодая. Зовут Марией. Вроде дочь сына покойной Татьяны Варфоломеевны.
— У Осининых есть сын?
— Был. Сгинул. Подробностей не знаю. Мрачная дама так и выразилась: «сгинул». Семья долго искала эту самую Марию, а потом еще и уговаривала приехать. Вот, их поверенный телеграммой сообщил, что уговорил.
— Уговаривали, значит, она богата? — задумчиво предположила Лиза.
— Не угадала. Она учительница. Живет в Великом, причислена к мещанам.
— Молода?
— Лет двадцать. Про внешность не спрашивай. Дурна ли, хороша ли, Осинина не упоминала. Мадам просила всячески гостью опекать, не дать заскучать и убедить принять наследство. Мол, остатки местной цивилизации весьма заинтересованы, чтобы цивилизация сия не погибла. Не пойму только, про «не дать заскучать» это она съязвила?
— Я конечно, против Маргариты Романовны не пойду, — задумчиво проговорила Лиза. — Родственницу ее к себе приглашу и вниманием не обделю. Только не знаю пока, радоваться, что обществу прибавится, или тревожиться, что придется общаться с тем, кто ниже нас по положению.
— Например, с молодой незамужней дамой, — съязвил Сергей. — Образованной. Наследницей именья, что совсем близко к усадьбе Левецких. Что там наука статистика о мезальянсах говорит?
Лиза снова отошла к окну и устремила застывший взгляд на аллею.
— Поживем увидим, — процедила она.
Над «Тонкими осинками» разливалось золотое облако. Солнце садилось за леса, за осиновой рощицей что-то сияло, переливалось отражениями.
— Пруд, — коротко пояснила Маргарита Романовна на вопрос Маши. — Черноводный. Замертвел пару лет назад. Идемте.
Пахло яблоками, сад весь прогнулся под тяжестью плодов.
— Колокольчик, — пояснила тетя по дороге. — Сорт такой, местный, поздний, под заморозки зреет. Гниет на ветвях прямо. Раньше весь урожай в Родовейске подчистую продавали, сейчас разве что на сидр в Клементьевку свезти.
— А как далеко отсюда Родовейск? — поинтересовалась Марья Петровна, не уставая восхищаться аллеей и садом.
Кое-где угадывалось нечастое вмешательство садовника, иначе все это буйство зелени приняло бы куда большие размеры.
— Двадцать верст. Небольшой городок, но шумный, — Осинина поморщилась. — На Помеже-реке есть причал, на пароходике полтора часа. Но ежели со всяким людом не желаете брызги глотать, скажите мне. Моторов и мотоциклеток новомодных не держу, а экипаж заложить велю.
— Спасибо.
—Клементьевка, помещика Лопушкина деревня, за холмами, отсюда не видно, а вон то – земли Левецких, вдольских князей. Абрамовка виднеется… нынче уж Абрамцевым не принадлежит, господа часть земли в крестьянскую общину продали. Вот и все соседи.
— Здесь и вдольские князья живут? — удивилась Маша.
— Не живут, наведываются. Левецкие блюдут старинные законы. Их сюда посадили для Равновесия триста лет назад – они и сидят. Злые языки болтают, — Маргарита Романовна остановилась, невидяще глядя вдаль, — что законы Поперечья в этих землях равны людским и даже выше их. Это не так. Не слушайте никого, Мария Петровна, но и в леса без надобности не ходите. Обещаете?
Маша неопределенно наклонила голову. Обещать не делать того, ради чего она, собственно, и приехала, было бы нетактично.
— Со слугами только все крайне печально. Деревенские в «Осинках» служить не хотят, дескать, больно дом долго пустой стоит. Но мы же с вами не верим в глупые суеверия, верно?
Тетушка явно противоречила самой себе. Если уж и признавать тутошние обычаи, так вместе с Поперечьем и крестьянскими поверьями. Будь сила Поперечья здесь даже вдвое меньше той, что властвовала в старой деревеньке, где Маша родилась и росла до десяти лет, местное население имело полное право на мнительность.
— Слуг я вам пришлю, — продолжила Осинина. — Есть у меня Марфуша, выписала ее из Петербурга. Городские девки посмелее тутошних, главное, накинуть рублей восемь-десять к жалованию. Кухарку надобно, пару горничных, чернорабочих, конюха, если конюшни восстановить пожелаете, садовника с помощником. Остальным займется управляющий Аким Фалантьевич. Вся земля, пашни и луга, в аренде, за лесом, небольшой он, но на порубку кое-что собирается, лесники следят. Вам лично беспокоится не о чем. Но ежели захотите остаться, — тетушка сохраняла нейтральный, даже равнодушный тон, — заботу о доходах с именья придется взять на себя, документацию вести, налог платить: на вырубку, сплав и бортничество. Впрочем, по завещанию в течение трех лет поместье и земли останутся под моей опекой, а вам надлежит постепенно в дело входить. В тот срок причитается вам триста пятьдесят рублей пятью чеками в месяц на личные расходы и содержание прислуги. А пока выдам сто пятьдесят рублей ассигнациями и серебром, на две недели, как вы и хотели…
Маша, увлеченная разглядыванием дома, выросшего в конце дорожки, удивленно ахнула. Сто пятьдесят рублей! Зачем так много? Даже если вычесть на жалование слугам, все равно в избытке!
Да и не решила пока Маша, останется ли.
Но женщины уже входили в дом с парадного крыльца, пройдя вдоль выбежавших навстречу горничных с метелками и нескольких деревенских баб, видимо, приглашенными для масштабной уборки.
До ушей заросший бородой мужичок поволок в дом Машины чемоданы.
Там, где Маша родилась, такие дома назывались манорами. От ворот вокруг цветника, некогда роскошного, а теперь неухоженного, к нему вела укатанная аллея.
Кухня и людские покои традиционно располагались в правом флигеле, а парадные комнаты – в центральном, «большом» доме.
Слева от холла разместились уютная гостиная с английским, библиотека и буфет. На втором этаже «большого» Маша осмотрела четыре спальни и будуар. Верхний же этаж левого, гостевого флигеля, по словам тети, был закрыт еще при жизни супруг Осининых.
Ветхости в особняке не наблюдалось, хотя дух нежилой присутствовал. Мебель была прикрыта чехлами, пахло влагой от тряпок уборщиков.
— На нужды поместья средства идут из другого фонда, — пояснила Маргарита Романовна тем же деловитым сухим тоном. — Вот вроде и все пока. Нам пора возвращаться.
— А я, пожалуй, останусь уже, — храбро решилась Маша. — Отпуску у меня немного, всего две недели, начну знакомиться прямо сегодня.
В глазах тети промелькнуло странное выражение.
— Однако из слуг с вами остаться никто не захочет, — возразила она.
— Так и не надо. Я привыкла сама о себе заботиться.
— Как пожелаете, дорогая. Все необходимое вы найдете наверху и в кухне, в шкафах и кладовках, — выразительно помолчав, сказала Маргарита Романовна. — Аким Фалантьевич прикупил снеди в деревне и положил в холодильный шкаф. Утром я пришлю к вам Марфушу.
Маша улыбнулась и кивнула. Она уже предвкушала, как будет осматривать огромный дом, представляя его своим, но разумом понимая, что здесь ей не место. А сердцем же… на сердце было разное.
… Маша догадывалась, почему среди слуг Маргариты Романовны не нашлось желающих провести ночь в доме Осининых. В особняке давно и основательно поселилось Поперечье.
Деревенские знали: хорошее место недолго пустым стоит. Нет хозяев – лес рано или поздно к рукам приберет. И не каждый после того с подселенцами договориться сможет. Маша сможет… наверное.
После Реформы и освобождения крестьян многие поместья разорились, а то и были брошены. Там, где человек не живет, дом быстро ветшает и осыпается. Ближе к югу нечисть тогда особенно расплодилась.
Потребовались годы, чтобы вдольские князья с ведунами и ведуньями навели на пустующих землях порядок. Отец Маши, помнится, и сорок лет спустя по срочным вызовам в ночь срывался. В одной такой экспедиции и погиб в наводнении, селян спасая…
Марья Петровна обошла дом и нашла как несколько явных признаков присутствия нечисти – остатки гнезда куковицы, следы луговика на потолке кладовой над коробами с зерном, склад домовика (сухари, сушеные яблоки и орехи), так и неявных – запах ила и свежескошенной травы на задней террасе, побеги цветущего кремень-чая под крыльцом.
Поперечье испокон веков тянулось к человеческому жилью, впитывало эманации людские подобные тем, что пока хранил дом: эмоции, остатки снов, воспоминаний и мыслей.
Но еще год-два, и от них не останется и следа. Тогда Поперечье уйдет, и хорошо, если вместо домовых, игошек и паучьих теневиц не поселится в пустом, ветшающем особняке нечто пострашнее.
Маше пришлось признать: покамест не она хозяйка в доме Осининых. Ничего, подвинуться не беда – беда, если Марию не примут. Тогда плакали две недели отпуску на свежем, сладком воздухе Приречья.
Впрочем, ночь все покажет, по местам расставит.
Маша ходила по дому и больше не удивлялась, почему Поперечье так просто облюбовало Осининский манор. Дом болел. Он скрипел и жаловался на нездоровье и дурные сны. Он был рад любому вниманию и привечал даже нечисть. И еще… в нем жили странные сквозняки. И обычные случались, от щелей в осевших окнах, но были и другие, ни с того ни с сего, ледяной водой по ногам и лицу…
Нет, не мертвый дух скончавшихся в нем людей рождал тревогу – что-то иное.
Маша пообещала себе, что в ближайшие дни побывает на могиле Осининой. Однако она была уверенна, что Татьяна Варфоломеевна упокоилась с миром и всеми полагающимися ритуалами. Что до Романа Александровича, следов его жизни в особняке Маша так и не отыскала. Словно бы и не жил он тут никогда.
Дом жаждал тепла и внимания. Затаив дыхание, следил он за передвижениями… нет, не хозяйки, гостьи. И это несказанно смущало Машу, бередило ее тайные желания: остаться, хозяйской рукой навести порядок, изгнать то мертвое и печальное, что поселилось в маноре.
Кухня поражала своими размерами и количеством невиданной утвари. Очевидно, Осинины были большими поклонниками вкусной еды.
— «Штерн и сыновья», — с удивлением и уважением прочитала Маша на огромном агрегате для взбивания, нарезки и вымешивания. — Германского производства машина. Ого!
Ей к такому даже страшно было подходить, а хозяева дома, надо же, из Германии технику выписывали. На чем же она работала?
Заинтересовавшись источником энергии для кухонной машины, Маша обнаружила подключенный к агрегату толстый электрический провод, а в углу – рычажок общего переключателя. Значит, где-то имелась и электрическая машина.
Маша щелкнула выключателем, лампа над кухонным столом вспыхнула и медленно погасла. Однако сам факт наличия электричества в доме весьма бодрил.
С утра следовало поговорить с управляющим. Раз имеется электрическая машина, значит, удобств получить можно и поболе. Вот и котел в каморке за кухней отыскался. Это сколько же времени Маша сэкономила бы, воспользовавшись электрическим нагревом воды в ванной! А теперь придется с ведрами побегать.
В холодильном шкафу Мария нашла творог, сметану, мед и чесночную колбасу. Она приготовила любимое с детства лакомство: выложила ровным слоем творог и густую сметану поверх, а по сметане полила гречишным медом, нарисовав смешную рожицу.
Кусок колбасы, даром что к сладкому вроде как не подходил, умялся с творогом в пару укусов. Чай Маша выпила на террасе свой, привезенный из Новгорода, английский с апельсиновой цедрой.
Запах яблок из сада примешивался к аромату чая. Где-то ухал сыч.
Маша сидела в плетеном кресле на открытой террасе с видом на мертвый пруд – вот она я. Сижу, чаи попиваю, соловья слушаю, планы строю, жду лесных гостей.
… Сытая и сонная Марья Петровна поднялась наверх.
Спальню она выбрала поближе к лестнице, мало ли что. Окна проверила и закрыла. Дверь внизу тоже не поленилась – спустилась и подергала.
Однако против Поперечья любые основательные меры предосторожности были как солома против огня – лишь привлекут внимание. Нечисти только дай поглумиться над пугливым, осторожным человеком. Но не на ту напали.
Маша могла бы начитать заговоры, запечатать окна и двери тайным словом – просто, чтобы выспаться после хлопотного дня. Однако с Поперечьем так дела не велись. Явился – представься, кто таков, обозначь свое право в чужом доме ночевать. И желательно с церемониями не затягивай, Поперечье ждать не любит.
— И ведь Маргарита Романовна должна была это знать, — пробормотала Маша, лежа в кровати на выбитой и поздним солнцем прогретой пуховой перине под овечьим одеялом. — И про законы Поперечья, и что абы кого нечисть в стоялый дом не пустит. Или не знала?
В Березовке, где Маша жила с мамой до переезда, каждый ребенок ведал, как поладить с лесным народом. Здесь даже вдольские князья имеются. А местные дворяне всю жизнь подле леса прожили и ни сном ни духом?
Что это? Проверка? Чего хочет тетушка: чтобы Маша убралась отсюда побыстрее или чтоб осталась? Три года прожить – и дом ее будет. И земли ее, пусть и немного их осталось после Реформы. И сад.
С приятной мыслью о яблоневом саде Марья Петровна сладко задремала…
… Кикиморы, по мнению Маши, всяко были поумнее своих мелких водных сородичей. Увы, и подличать они умели гораздо изобретательнее.
— Ой, только не надо про политику! — Лизонька дурашливо прикрыла уши ладошками. — Не могу слышать твоих агитаций! Это тетушка еще не знает, что ты политикой увлекся. Иначе вышвырнула бы тебя вон.
— Не сомневаюсь. По пяти раз на дню вспоминает, как бунтовщики у нее сарай с яблоками дотла сожгли.
— А ты с ней не спорь! Не зли ее! Нам больше деваться некуда! И про игры свои политические забудь! Не в том мы положении.
— Знаю, — буркнул Сергей. — Однако существенно исправить сие положение посредством господина Левецкого не особо рассчитывай. Если господин Левецкий с головой дружит, осядет при дворе.
— Посмотрим. Князь тоже мужчина. Ты же сам знаешь, Сереженька, страсть не в голове рождается, иначе все высокородные женились бы на равных. Наука статистика другие цифры приводит. Мне бы только князя к себе заманить. Ну помоги, братец! Сделай что-нибудь! Съезди к Левецкому с визитом, что ли!
— Повременю, — проворчал Сергей, возвратившись к книге. — Мне этот тип заочно не нравится, а коли он сотрудник Избы(*), даже руки ему не подам. А ты езжай в Петербург… или в Великий, если так князя хочется.
(*альтерн. - разговорное прозвище Тайной инспекции)
— Ага! В позапрошлогодних туалетах щеголять. Да и что я там смогу, на чужом пастбище? В содержанки не пойду! — Лизонька насупилась. — Левецкий – мой последний шанс.
— Мне твоя затея не нравится, — Сергей вздохнул и вытянулся на диване. — Милое общество одиноких дам до сегодняшнего дня меня вполне устраивало. Было тихо и скучно, фроляйн фон Линген разливала чай, мадам Лопушкина приносила печенье, Мэри Лопушкина, правда, иногда пела, но ради пирогов их кухарки я готов был терпеть. И вот тебе, здрасьте!
— Мы бедны, — наклонившись к брату, жестко напомнила ему Лиза. — Разорены. Ты должен помочь мне… выбраться из жалкого положения.
— Ладно, ладно! Что-нибудь придумаю, — помрачневший Сергей вдруг оживился: — Вспомнил, что забыл рассказать. Утром, когда ты гуляла, заезжала Мрачная дама.
— Маргарита Романовна? — нахмурилась Лиза. — Без предупреждения?
— Да, на нее не похоже, но и повод был. Вот, держи сенсацию: в «Тонкие осинки» приезжает наследница. Молодая. Зовут Марией. Вроде дочь сына покойной Татьяны Варфоломеевны.
— У Осининых есть сын?
— Был. Сгинул. Подробностей не знаю. Мрачная дама так и выразилась: «сгинул». Семья долго искала эту самую Марию, а потом еще и уговаривала приехать. Вот, их поверенный телеграммой сообщил, что уговорил.
— Уговаривали, значит, она богата? — задумчиво предположила Лиза.
— Не угадала. Она учительница. Живет в Великом, причислена к мещанам.
— Молода?
— Лет двадцать. Про внешность не спрашивай. Дурна ли, хороша ли, Осинина не упоминала. Мадам просила всячески гостью опекать, не дать заскучать и убедить принять наследство. Мол, остатки местной цивилизации весьма заинтересованы, чтобы цивилизация сия не погибла. Не пойму только, про «не дать заскучать» это она съязвила?
— Я конечно, против Маргариты Романовны не пойду, — задумчиво проговорила Лиза. — Родственницу ее к себе приглашу и вниманием не обделю. Только не знаю пока, радоваться, что обществу прибавится, или тревожиться, что придется общаться с тем, кто ниже нас по положению.
— Например, с молодой незамужней дамой, — съязвил Сергей. — Образованной. Наследницей именья, что совсем близко к усадьбе Левецких. Что там наука статистика о мезальянсах говорит?
Лиза снова отошла к окну и устремила застывший взгляд на аллею.
— Поживем увидим, — процедила она.
Глава 3
Над «Тонкими осинками» разливалось золотое облако. Солнце садилось за леса, за осиновой рощицей что-то сияло, переливалось отражениями.
— Пруд, — коротко пояснила Маргарита Романовна на вопрос Маши. — Черноводный. Замертвел пару лет назад. Идемте.
Пахло яблоками, сад весь прогнулся под тяжестью плодов.
— Колокольчик, — пояснила тетя по дороге. — Сорт такой, местный, поздний, под заморозки зреет. Гниет на ветвях прямо. Раньше весь урожай в Родовейске подчистую продавали, сейчас разве что на сидр в Клементьевку свезти.
— А как далеко отсюда Родовейск? — поинтересовалась Марья Петровна, не уставая восхищаться аллеей и садом.
Кое-где угадывалось нечастое вмешательство садовника, иначе все это буйство зелени приняло бы куда большие размеры.
— Двадцать верст. Небольшой городок, но шумный, — Осинина поморщилась. — На Помеже-реке есть причал, на пароходике полтора часа. Но ежели со всяким людом не желаете брызги глотать, скажите мне. Моторов и мотоциклеток новомодных не держу, а экипаж заложить велю.
— Спасибо.
—Клементьевка, помещика Лопушкина деревня, за холмами, отсюда не видно, а вон то – земли Левецких, вдольских князей. Абрамовка виднеется… нынче уж Абрамцевым не принадлежит, господа часть земли в крестьянскую общину продали. Вот и все соседи.
— Здесь и вдольские князья живут? — удивилась Маша.
— Не живут, наведываются. Левецкие блюдут старинные законы. Их сюда посадили для Равновесия триста лет назад – они и сидят. Злые языки болтают, — Маргарита Романовна остановилась, невидяще глядя вдаль, — что законы Поперечья в этих землях равны людским и даже выше их. Это не так. Не слушайте никого, Мария Петровна, но и в леса без надобности не ходите. Обещаете?
Маша неопределенно наклонила голову. Обещать не делать того, ради чего она, собственно, и приехала, было бы нетактично.
— Со слугами только все крайне печально. Деревенские в «Осинках» служить не хотят, дескать, больно дом долго пустой стоит. Но мы же с вами не верим в глупые суеверия, верно?
Тетушка явно противоречила самой себе. Если уж и признавать тутошние обычаи, так вместе с Поперечьем и крестьянскими поверьями. Будь сила Поперечья здесь даже вдвое меньше той, что властвовала в старой деревеньке, где Маша родилась и росла до десяти лет, местное население имело полное право на мнительность.
— Слуг я вам пришлю, — продолжила Осинина. — Есть у меня Марфуша, выписала ее из Петербурга. Городские девки посмелее тутошних, главное, накинуть рублей восемь-десять к жалованию. Кухарку надобно, пару горничных, чернорабочих, конюха, если конюшни восстановить пожелаете, садовника с помощником. Остальным займется управляющий Аким Фалантьевич. Вся земля, пашни и луга, в аренде, за лесом, небольшой он, но на порубку кое-что собирается, лесники следят. Вам лично беспокоится не о чем. Но ежели захотите остаться, — тетушка сохраняла нейтральный, даже равнодушный тон, — заботу о доходах с именья придется взять на себя, документацию вести, налог платить: на вырубку, сплав и бортничество. Впрочем, по завещанию в течение трех лет поместье и земли останутся под моей опекой, а вам надлежит постепенно в дело входить. В тот срок причитается вам триста пятьдесят рублей пятью чеками в месяц на личные расходы и содержание прислуги. А пока выдам сто пятьдесят рублей ассигнациями и серебром, на две недели, как вы и хотели…
Маша, увлеченная разглядыванием дома, выросшего в конце дорожки, удивленно ахнула. Сто пятьдесят рублей! Зачем так много? Даже если вычесть на жалование слугам, все равно в избытке!
Да и не решила пока Маша, останется ли.
Но женщины уже входили в дом с парадного крыльца, пройдя вдоль выбежавших навстречу горничных с метелками и нескольких деревенских баб, видимо, приглашенными для масштабной уборки.
До ушей заросший бородой мужичок поволок в дом Машины чемоданы.
Там, где Маша родилась, такие дома назывались манорами. От ворот вокруг цветника, некогда роскошного, а теперь неухоженного, к нему вела укатанная аллея.
Кухня и людские покои традиционно располагались в правом флигеле, а парадные комнаты – в центральном, «большом» доме.
Слева от холла разместились уютная гостиная с английским, библиотека и буфет. На втором этаже «большого» Маша осмотрела четыре спальни и будуар. Верхний же этаж левого, гостевого флигеля, по словам тети, был закрыт еще при жизни супруг Осининых.
Ветхости в особняке не наблюдалось, хотя дух нежилой присутствовал. Мебель была прикрыта чехлами, пахло влагой от тряпок уборщиков.
— На нужды поместья средства идут из другого фонда, — пояснила Маргарита Романовна тем же деловитым сухим тоном. — Вот вроде и все пока. Нам пора возвращаться.
— А я, пожалуй, останусь уже, — храбро решилась Маша. — Отпуску у меня немного, всего две недели, начну знакомиться прямо сегодня.
В глазах тети промелькнуло странное выражение.
— Однако из слуг с вами остаться никто не захочет, — возразила она.
— Так и не надо. Я привыкла сама о себе заботиться.
— Как пожелаете, дорогая. Все необходимое вы найдете наверху и в кухне, в шкафах и кладовках, — выразительно помолчав, сказала Маргарита Романовна. — Аким Фалантьевич прикупил снеди в деревне и положил в холодильный шкаф. Утром я пришлю к вам Марфушу.
Маша улыбнулась и кивнула. Она уже предвкушала, как будет осматривать огромный дом, представляя его своим, но разумом понимая, что здесь ей не место. А сердцем же… на сердце было разное.
… Маша догадывалась, почему среди слуг Маргариты Романовны не нашлось желающих провести ночь в доме Осининых. В особняке давно и основательно поселилось Поперечье.
Деревенские знали: хорошее место недолго пустым стоит. Нет хозяев – лес рано или поздно к рукам приберет. И не каждый после того с подселенцами договориться сможет. Маша сможет… наверное.
После Реформы и освобождения крестьян многие поместья разорились, а то и были брошены. Там, где человек не живет, дом быстро ветшает и осыпается. Ближе к югу нечисть тогда особенно расплодилась.
Потребовались годы, чтобы вдольские князья с ведунами и ведуньями навели на пустующих землях порядок. Отец Маши, помнится, и сорок лет спустя по срочным вызовам в ночь срывался. В одной такой экспедиции и погиб в наводнении, селян спасая…
Марья Петровна обошла дом и нашла как несколько явных признаков присутствия нечисти – остатки гнезда куковицы, следы луговика на потолке кладовой над коробами с зерном, склад домовика (сухари, сушеные яблоки и орехи), так и неявных – запах ила и свежескошенной травы на задней террасе, побеги цветущего кремень-чая под крыльцом.
Поперечье испокон веков тянулось к человеческому жилью, впитывало эманации людские подобные тем, что пока хранил дом: эмоции, остатки снов, воспоминаний и мыслей.
Но еще год-два, и от них не останется и следа. Тогда Поперечье уйдет, и хорошо, если вместо домовых, игошек и паучьих теневиц не поселится в пустом, ветшающем особняке нечто пострашнее.
Маше пришлось признать: покамест не она хозяйка в доме Осининых. Ничего, подвинуться не беда – беда, если Марию не примут. Тогда плакали две недели отпуску на свежем, сладком воздухе Приречья.
Впрочем, ночь все покажет, по местам расставит.
Маша ходила по дому и больше не удивлялась, почему Поперечье так просто облюбовало Осининский манор. Дом болел. Он скрипел и жаловался на нездоровье и дурные сны. Он был рад любому вниманию и привечал даже нечисть. И еще… в нем жили странные сквозняки. И обычные случались, от щелей в осевших окнах, но были и другие, ни с того ни с сего, ледяной водой по ногам и лицу…
Нет, не мертвый дух скончавшихся в нем людей рождал тревогу – что-то иное.
Маша пообещала себе, что в ближайшие дни побывает на могиле Осининой. Однако она была уверенна, что Татьяна Варфоломеевна упокоилась с миром и всеми полагающимися ритуалами. Что до Романа Александровича, следов его жизни в особняке Маша так и не отыскала. Словно бы и не жил он тут никогда.
Дом жаждал тепла и внимания. Затаив дыхание, следил он за передвижениями… нет, не хозяйки, гостьи. И это несказанно смущало Машу, бередило ее тайные желания: остаться, хозяйской рукой навести порядок, изгнать то мертвое и печальное, что поселилось в маноре.
Кухня поражала своими размерами и количеством невиданной утвари. Очевидно, Осинины были большими поклонниками вкусной еды.
— «Штерн и сыновья», — с удивлением и уважением прочитала Маша на огромном агрегате для взбивания, нарезки и вымешивания. — Германского производства машина. Ого!
Ей к такому даже страшно было подходить, а хозяева дома, надо же, из Германии технику выписывали. На чем же она работала?
Заинтересовавшись источником энергии для кухонной машины, Маша обнаружила подключенный к агрегату толстый электрический провод, а в углу – рычажок общего переключателя. Значит, где-то имелась и электрическая машина.
Маша щелкнула выключателем, лампа над кухонным столом вспыхнула и медленно погасла. Однако сам факт наличия электричества в доме весьма бодрил.
С утра следовало поговорить с управляющим. Раз имеется электрическая машина, значит, удобств получить можно и поболе. Вот и котел в каморке за кухней отыскался. Это сколько же времени Маша сэкономила бы, воспользовавшись электрическим нагревом воды в ванной! А теперь придется с ведрами побегать.
В холодильном шкафу Мария нашла творог, сметану, мед и чесночную колбасу. Она приготовила любимое с детства лакомство: выложила ровным слоем творог и густую сметану поверх, а по сметане полила гречишным медом, нарисовав смешную рожицу.
Кусок колбасы, даром что к сладкому вроде как не подходил, умялся с творогом в пару укусов. Чай Маша выпила на террасе свой, привезенный из Новгорода, английский с апельсиновой цедрой.
Запах яблок из сада примешивался к аромату чая. Где-то ухал сыч.
Маша сидела в плетеном кресле на открытой террасе с видом на мертвый пруд – вот она я. Сижу, чаи попиваю, соловья слушаю, планы строю, жду лесных гостей.
… Сытая и сонная Марья Петровна поднялась наверх.
Спальню она выбрала поближе к лестнице, мало ли что. Окна проверила и закрыла. Дверь внизу тоже не поленилась – спустилась и подергала.
Однако против Поперечья любые основательные меры предосторожности были как солома против огня – лишь привлекут внимание. Нечисти только дай поглумиться над пугливым, осторожным человеком. Но не на ту напали.
Маша могла бы начитать заговоры, запечатать окна и двери тайным словом – просто, чтобы выспаться после хлопотного дня. Однако с Поперечьем так дела не велись. Явился – представься, кто таков, обозначь свое право в чужом доме ночевать. И желательно с церемониями не затягивай, Поперечье ждать не любит.
— И ведь Маргарита Романовна должна была это знать, — пробормотала Маша, лежа в кровати на выбитой и поздним солнцем прогретой пуховой перине под овечьим одеялом. — И про законы Поперечья, и что абы кого нечисть в стоялый дом не пустит. Или не знала?
В Березовке, где Маша жила с мамой до переезда, каждый ребенок ведал, как поладить с лесным народом. Здесь даже вдольские князья имеются. А местные дворяне всю жизнь подле леса прожили и ни сном ни духом?
Что это? Проверка? Чего хочет тетушка: чтобы Маша убралась отсюда побыстрее или чтоб осталась? Три года прожить – и дом ее будет. И земли ее, пусть и немного их осталось после Реформы. И сад.
С приятной мыслью о яблоневом саде Марья Петровна сладко задремала…
… Кикиморы, по мнению Маши, всяко были поумнее своих мелких водных сородичей. Увы, и подличать они умели гораздо изобретательнее.
