Помещик Решетов, проводивший череду долгих зимних праздников с Рождества до Крещения в уездном городе N, проигрался в карты. И компания казалась приятственной, и игроком Николай Иванович был опытным, но вот поди ж ты. В N на зимних квартирах разместился уланский полк, вояки скучали, а тут подвернулся такой случай развлечься. Будто беси в них вселились.
Пожалуй, без нечистого и в самом деле не обошлось. Сперва он проиграл две деревеньки, потом имение, потом и дом собственный с чадами и домочадцами в придачу. После такого только застрелиться, но черти-уланы прямо с ночного кутежа потащили бледного, сникшего под ударом судьбы помещика к гулящим девкам.
Сопротивляться им не осталось сил. И денег, чтобы заплатить смазливенькой потаскушке, тоже.
Девка в заманчиво прозрачной рубахе зевала во весь рот, но при виде едва не плачущего Николая Ивановича как-то встряхнулась, крикнула подать крепкого чаю на двоих и, усадив клиента в кресло, скрылась за расписной ширмою.
- Случилось что, барин? – спросила она оттуда нежным голоском.
Голосок слишком диссонировал с интонацией, но Решетов не обратил на это внимания. Он взглядом барана, влекомого на убой, смотрел на разворошенную постель, видя вместо неё страдальческие глаза в очередной раз беременной жены, держащихся за её юбку детей и рыдающую мать.
Девка вышла из-за ширмы полностью одетой, и Николай Иванович от удивления даже забыл о своей страшной участи: она была не просто хороша - словно ангел небесный спустился на землю, словно вьюга разрисовала окно роскошным узором, словно… жена вышла к нему в своём нежном подвенечном платье…
Кстати, платье на этой (язык не поворачивался назвать её как прежде девкой) юной особе было даже на взыскательный помещичий вкус весьма элегантным и… Тут очарование момента было прервано появлением служанки с чаем. Заспанное лицо, неопрятный чепец и мятый передник вернули Решетова с небес на землю. Он в похабном доме, без денег, без будущего, без оружия! Позорное клеймо на жене и детях… Ей, быть может, тоже придется…
- Николай Иванович, - сказал рядом ангельский голосок. – Возьмите же чаю, вам станет легче.
Яду бы, тогда да, легче, и стреляться не нужно.
Но девка попалась настойчивая. Она притронулась к его плечу, сунула в руки чашку и, непонятно от чего, Николай Иванович в самом деле почувствовал облегчение. И желание выговориться.
- Кому, говорите, проигрались? Поручику Гнездичу?
Решетов и фамилии не запомнил, но, допивши чай, смог описать оппонента. Девка… а, как ни назови, разве сможет она помочь? Но она улыбнулась с нежностью, какую Николай Иванович лишь от матери и видел, и сказала, что горю его помочь не так и сложно.
- Вы, верно, шутите? – спросил Николай Иванович, но в душе вспыхнула надежда.
- Да уж какие шутки, барин, - она подперла головку рукой жестом деревенской простушки, ничуть не теряя своей ангельской грации. – Коль помрёт вражина, долг-то некому станет платить?
Решетов чуть чаем не поперхнулся от таких слов странной девицы. Хотя чему удивляться, к ней, видно, разные клиенты хаживали. Ворьё всякое, душегубцы, разбойники…
- Вы уж не гневайтесь, Николай Иванович, сами ведь на себя руки наложить хотели, а это грех большой. Больше, чем от дурного человека избавиться и имущество с семьей сохранить, - убежденно сказала она прежним ангельским голоском.
- С чего ты… вы взяли, что Гнездич дурной человек? – против воли втягиваясь в обсуждение, спросил Решетов.
- Плохо он с девочками обращается, - чуть качнула головкой красавица. – А такие, уж поверьте, и во многом другом до зла охочи. Не удивлюсь, ежли у него колода крапленой была.
Ну конечно! Ведь не могло просто так поручику везти, а он, Николай Иванович, никогда за игрою шулерства не замечал, доверял каждому… Но теперь-то поди докажи, что смухлевал улан!
- Да, - легко продолжила сидевшая напротив, словно мысли читала. – Вы ему слово, а он вам – перчатку. И на дуэли найдет способ обмишурить. Нет, Николай Иванович, доверьтесь мне. Здесь надо действовать тонко. Вы сейчас чаёк допейте, в порядок себя приведите, да и ступайте подобру-поздорову. Гнездич будет внизу вас ждать. Так вы скажите, что пару дней вам нужно, чтоб дела в порядок привести, стряпчего подыскать да бумаги выправить. А потом с душевною радостью сообщите, что благодаря ему испытали все главные в жизни мужчины удовольствия.
Решетов приободрился. Пока ничего невыполнимого она не предлагала. Только вот что за удовольствия?
- Большая игра, фатальное падение и большая любовь, - ласково пояснила красавица. – А через два дня я сама вас найду.
Решетов ошалел настолько, что позволил себе умыться и причесаться за той же ширмою, откуда вышла к нему не продажная девка, а… а неважно, кто она. Если поможет, он будет ноги ей целовать, во всех церквах за здравие закажет, он…
Но особо размечтаться красавица не позволила. Выставила из комнаты, стряхнув с сюртука какие-то пылинки. А дальше все произошло именно тем образом, о котором она предупредила. Внизу поджидал Гнездич, но Решетов вдруг в самом деле испытал к нему чувство искренней благодарности. И сообщил все, что подсказала девица, от чистого сердца.
Гнездич, если бы кто-то в тот момент взглянул на него со стороны, усмехнулся криво (Решетову показалось, что он открыто улыбнулся) и спросил, так ли велика любовь.
- Я, уж позвольте, господин поручик, не стану обсуждать своё чувство с вами, - мечтательно ответил Николай Иванович. – Хоть и познал я его лишь по вашей доброте.
Поручика перекосило, он пробормотал нечто неразборчивое, развернулся по-улански лихо и был таков. А Николай Иванович вышел из похабного дома, с удовольствием глотнул морозного воздуха и направился во флигель, который снимал у генеральши Позёмкиной, пешочком.
Попустило его, только когда лакей открыл дверь флигеля и спросил, желает ли барин откушать. Решетов считал себя человеком прогрессивных взглядов, по мере сил боролся с суевериями и прочим мракобесием среди своих крепостных, но теперь просто не знал, что и думать. Заколдовала, внушила веру, обещала спасение – кто? Кто она такая - ведьма, бесь в людском обличье? Он ведь даже имени ее не спросил. Да и спросил бы, толку-то? Никто не поможет, никто не спасет, ни Бог, ни чёрт, ни государь-император.
Два дня Решетов метался по флигелю, не ел, почти не спал, перепортил кипу бумаги, пытаясь написать объяснительное (оно же прощальное) письмо в имение супруге. Лакей бегал по городу в поисках стряпчего, но все конторы в праздники радовали глаз амбарными замками на дверях, а знакомых, что ради него бросили бы спокойный отдых на Святочной неделе, у Николая Ивановича не было.
Вечером второго дня измученный помещик отстоял вечернюю службу и исповедовался местному батюшке. Все рассказал, без утайки. А в ответ услышал лишь отеческое пожелание прочитать сто раз «Отче наш» и столько же «Богородицу», после чего поп отпустил и его, и его грехи.
Решетов вышел из церкви с нервическим беспокойством. И вдруг осознал, чего подспудно боялся больше всего. Что незнакомка из похабного дома и в самом деле сотворит что-то с Гнездичем. И что он, Николай Иванович, никогда себе такого не простит. Ни на этом свете, ни на том.
Он бросился искать людей, чтобы спросить дорогу к похабному дому. Но рядом с церковью было пусто, а возвращаться и спрашивать у служек - стыдно. Он побежал к воротам, полы его шубы развевались, а шапку он так и держал в руке, забыв надеть.
На площади за церковной оградой стояли сани, потряхивала гривой седая от инея лошадка, и Решетов закричал, обрадовался, рванул вперед и едва успел затормозить, когда из-под медвежьей шкуры и толстого платка показалось знакомое личико.
- Шапку надень, барин. И не кричи, пошто народ пугать?
Решетов бухнулся на колени, прижав клятую шапку к груди:
- Не губи, матушка, мой грех, мне и отвечать. Только пусть живёт поручик, пусть живё-оот…
- Будь по-твоему, - легко согласилась красавица. – Это батюшка наш Алексий тебя на добро-то сподвиг?
Решетов забормотал, что, мол, батюшка велел молитвы читать, но от облегчения у него стал заплетаться язык. И сам он будто куда-то поплыл, и виделись ему жена с детьми да матушка перед образами в старом отцовском имении.
- Слабый нынче помещик пошёл, - вздохнул рядом женский голос.
- Что делать с ним прикажете, Елизавета Григорьевна? – прорычал в ответ мужской. – Тута бросить аль с собой взять?
- Замёрзнет, - еле слышно прошептала женщина. – Жалко.
Последнее, что почувствовал Николай Иванович, было ощущение взлёта. Кто-то сильный подхватил и перебросил его тело в сани, где окончательно накрыла темнота.
Потом Решетов то ли приходил в себя, то ли всё ему виделось в бреду или во сне, но в краткие минуты просветления он находился рядом с невероятно прекрасной Елизаветой Григорьевной.
Она, казалось, его не замечала, а разговор вела с недругом-поручиком.
- Ты будешь моей, - рычал Гнездич на манер раненого волка.
- Ах, какие глупости, - её смех звенел, отдаваясь болью в измученной голове. – Конечно же не буду!
- Будешь! – улан схватил красавицу за руку и рванул на себя.
Николай Иванович, как ни было ему плохо, попытался встать и защитить, но услышал в своей голове шёпот: «Не мешай мне, барин», после чего снова отключился.
Второй раз он услышал голос Елизаветы Григорьевны, но слов не разобрал. Точнее, не поверил.
- Не нужна я тебе, ты сильный, Волк, - ворковала она, гладя лежащего Гнездича по голове.
Вид у того был ошалевший, глаза полубезумные.
- Прими свою сущность, тогда и станешь цельным. И подругу найдёшь по себе. А с людьми тебе забиячить невместно. Выбирай врагов из равных.
Тут у Решетова снова поплыло в глазах, показалось, что не Гнездич лежит у ног красавицы, а огромный волк с диким взглядом, и, сделав последнее усилие, чтобы снова подняться и защитить Елизавету Григорьевну, он окончательно потерял сознание.
Потом его вроде бы кто-то куда-то нёс, долго барабанил в дверь и кричал, что, мол, совсем людишки у барина обленились. Очнулся он в своей постеле, в съёмном флигеле. Рядом стоял лакей и обеспокоенная генеральша Позёмкина в утреннем чепце.
- Слава те, Господи, слава, Царица Небесная, очнулись вы, Николай Иванович, - перекрестила его, а потом и себя генеральша. – А я доктора к вам звать собралась. Уж спите и спите, два дня и три ночи, напугали старуху!
Николай Иванович хотел было сказать, что он совершенно здоров, но в горле запершило. Лакей тут же подал стакан воды, а Позёмкина снова перекрестила его и вышла, обещав прислать завтрак.
После завтрака и утренних процедур Решетов действительно ощутил себя здоровым и полным сил. Мучила его только неизвестность. Лакей сообщил, что принёс его ночью какой-то мужик, сгрузил и пожелал всей прислуге провалиться, так как никто-де за барином не следит. Лакей раздел барина, уложил в постелю, и тот спал и спал, два дня и три ночи, как и сказала генеральша.
Сам Решетов ничего не помнил. Что случилось, когда он вышел из церкви? Кажется, он так и не прочитал «Богородицу» и «Отче наш» по сто раз… Наверное, Гнездич уже ищет его, чтобы стребовать бумаги на дом и поместье. Николая Ивановича прошиб пот.
- Нет, барин, не спрашивали вас, - покрутил головой лакей. – А стряпчего я нашёл, как изволите, так и приведу.
Решетов кивнул задумчиво. Но что-то смутное было в его голове, что-то странное, и прежде чем встречаться со стряпчим, Николай Иванович решил пройтись.
Погода стояла отменная: лёгкий морозец, солнце, скрипучий снег под ногами. Но не успел помещик отойти от съемного флигеля и на сто шагов, как налетел на свояка Петра Афанасьевича, мужа старшей жениной сестры. Он обрадовался встрече, стал хлопать Николая Ивановича по плечам и предлагать посиделки с бутылочкой домашней настойки у его задушевного друга – уланского полковника Соловьёва.
В груди Решетова ёкнуло, и вскоре два свояка уже сидели в гостиной полковника. Николай Иванович и надеялся, и боялся, что встретит тут Гнездича, но, кроме самого полковника, его жены и слуг, в доме никого не было. Накрывал на стол ординарец, а полковничиха вышла к мужчинам только поздороваться и выразительно глянуть на домашнюю настойку.
Соловьёв со смехом сообщил, что супруга его не в духе всякий раз, когда видит его в компании с бутылкой ещё до обеда. Потом они с Петром Афанасьевичем вспоминали дни их бурной молодости, и Решетов понимал, что в этой компании лишний. Но уйти не мог. Не мог и спросить про Гнездича, а время утекало, как настойка, от души разлитая по стопкам.
- Знаю я твоего свояка, - полковник, подпивши уже изрядно, ухмыльнулся, как показалось Решетову, весьма двусмысленно.
- Да ну? Это откуда? – простодушно удивился Пётр Афанасьевич.
- Достойный человек, с моими уланами дружбу водит, - продолжил Соловьёв. – И не скажешь, что гражданский. В карты даже Гнездича обыграл, - он доверительно склонился к Петру Афанасьевичу. – Это поручик у меня такой лихой да удачливый, а вот поди ж ты – проигрался твоему свояку.
Николай Иванович поперхнулся домашней настойкой.
- Признавайся, Николай Иванович, сколько выиграл? – обрадованно спросил Петр Афанасьевич.
Нисколько, хотел было ответить Николай Иванович, но словно спазм сжал его горло.
- А хочешь, сосчитаем? – предложил приятелю Соловьёв. – Гнездич отпуск испросил по семейным обстоятельствам. Сказал, домой едет жениться, а ждать, когда твой свояк за выигрышем придёт, ему, мол, некогда. Так всё у меня лежит, до копеечки.
Решетов замер. Неужто у него бред? Остановившись взглядом на столе, куда прямо из большого кошеля Соловьёв сыпал весь, до копеечки, выигрыш Гнездича, он чувствовал, что сердце бьётся где-то в горле.
В этот час, когда свояк с торжеством, свойственным добрым, но чересчур подпившим людям, громко пересчитывал монеты и ассигнации, Николай Иванович дал себе зарок никогда больше не играть.
Когда он вернулся к себе с тяжелыми карманами, генеральша Позёмкина вышла навстречу.
- Бледны вы нынче, Николай Иванович, - вздохнула она. – Отужинать изволите?
Протрезветь бы, в себя прийти, потом и отужинать. Генеральша поняла его без слов.
- Мой Игнатий Савельич, Царствие Небесное, всегда под рукой держал средство, от самого графа Калиостро полученное, - доверительно сказала Позёмкина. – Только вам бы лучше в своём флигеле его принять.
Она обещала прислать волшебное средство через пару минут, а потом ждать и не садиться за стол, пока Николай Иванович не явится собственною протрезвевшею персоной.
Когда Решетов принял лекарство – ровно три капли на стакан, как велела генеральша – стало ему так тошно, что вся домашняя своякова настойка и полковничья водочка поднялись из глубин его организма. Лакей едва успел подставить корыто. Зато потом в голове посветлело.
Вот ясности не было по-прежнему. Он точно помнил, что проиграл поручику. Значит, тот благородно вернул свой выигрыш. Почему? Даже если он в самом деле поехал жениться, деньги ему явно бы пригодились.
В памяти образовался провал между вечером третьего дня, когда Николай Иванович вышел из церкви, и сегодняшним утром, когда он проснулся. Теперь Решетов ясно осознавал, что той ночью видел что-то важное. Но вспомнить не мог. Возможно, у генеральши Позёмкиной помимо протрезвляющего средства есть и что-то для улучшения памяти?
Пожалуй, без нечистого и в самом деле не обошлось. Сперва он проиграл две деревеньки, потом имение, потом и дом собственный с чадами и домочадцами в придачу. После такого только застрелиться, но черти-уланы прямо с ночного кутежа потащили бледного, сникшего под ударом судьбы помещика к гулящим девкам.
Сопротивляться им не осталось сил. И денег, чтобы заплатить смазливенькой потаскушке, тоже.
Девка в заманчиво прозрачной рубахе зевала во весь рот, но при виде едва не плачущего Николая Ивановича как-то встряхнулась, крикнула подать крепкого чаю на двоих и, усадив клиента в кресло, скрылась за расписной ширмою.
- Случилось что, барин? – спросила она оттуда нежным голоском.
Голосок слишком диссонировал с интонацией, но Решетов не обратил на это внимания. Он взглядом барана, влекомого на убой, смотрел на разворошенную постель, видя вместо неё страдальческие глаза в очередной раз беременной жены, держащихся за её юбку детей и рыдающую мать.
Девка вышла из-за ширмы полностью одетой, и Николай Иванович от удивления даже забыл о своей страшной участи: она была не просто хороша - словно ангел небесный спустился на землю, словно вьюга разрисовала окно роскошным узором, словно… жена вышла к нему в своём нежном подвенечном платье…
Кстати, платье на этой (язык не поворачивался назвать её как прежде девкой) юной особе было даже на взыскательный помещичий вкус весьма элегантным и… Тут очарование момента было прервано появлением служанки с чаем. Заспанное лицо, неопрятный чепец и мятый передник вернули Решетова с небес на землю. Он в похабном доме, без денег, без будущего, без оружия! Позорное клеймо на жене и детях… Ей, быть может, тоже придется…
- Николай Иванович, - сказал рядом ангельский голосок. – Возьмите же чаю, вам станет легче.
Яду бы, тогда да, легче, и стреляться не нужно.
Но девка попалась настойчивая. Она притронулась к его плечу, сунула в руки чашку и, непонятно от чего, Николай Иванович в самом деле почувствовал облегчение. И желание выговориться.
- Кому, говорите, проигрались? Поручику Гнездичу?
Решетов и фамилии не запомнил, но, допивши чай, смог описать оппонента. Девка… а, как ни назови, разве сможет она помочь? Но она улыбнулась с нежностью, какую Николай Иванович лишь от матери и видел, и сказала, что горю его помочь не так и сложно.
- Вы, верно, шутите? – спросил Николай Иванович, но в душе вспыхнула надежда.
- Да уж какие шутки, барин, - она подперла головку рукой жестом деревенской простушки, ничуть не теряя своей ангельской грации. – Коль помрёт вражина, долг-то некому станет платить?
Решетов чуть чаем не поперхнулся от таких слов странной девицы. Хотя чему удивляться, к ней, видно, разные клиенты хаживали. Ворьё всякое, душегубцы, разбойники…
- Вы уж не гневайтесь, Николай Иванович, сами ведь на себя руки наложить хотели, а это грех большой. Больше, чем от дурного человека избавиться и имущество с семьей сохранить, - убежденно сказала она прежним ангельским голоском.
- С чего ты… вы взяли, что Гнездич дурной человек? – против воли втягиваясь в обсуждение, спросил Решетов.
- Плохо он с девочками обращается, - чуть качнула головкой красавица. – А такие, уж поверьте, и во многом другом до зла охочи. Не удивлюсь, ежли у него колода крапленой была.
Ну конечно! Ведь не могло просто так поручику везти, а он, Николай Иванович, никогда за игрою шулерства не замечал, доверял каждому… Но теперь-то поди докажи, что смухлевал улан!
- Да, - легко продолжила сидевшая напротив, словно мысли читала. – Вы ему слово, а он вам – перчатку. И на дуэли найдет способ обмишурить. Нет, Николай Иванович, доверьтесь мне. Здесь надо действовать тонко. Вы сейчас чаёк допейте, в порядок себя приведите, да и ступайте подобру-поздорову. Гнездич будет внизу вас ждать. Так вы скажите, что пару дней вам нужно, чтоб дела в порядок привести, стряпчего подыскать да бумаги выправить. А потом с душевною радостью сообщите, что благодаря ему испытали все главные в жизни мужчины удовольствия.
Решетов приободрился. Пока ничего невыполнимого она не предлагала. Только вот что за удовольствия?
- Большая игра, фатальное падение и большая любовь, - ласково пояснила красавица. – А через два дня я сама вас найду.
Решетов ошалел настолько, что позволил себе умыться и причесаться за той же ширмою, откуда вышла к нему не продажная девка, а… а неважно, кто она. Если поможет, он будет ноги ей целовать, во всех церквах за здравие закажет, он…
Но особо размечтаться красавица не позволила. Выставила из комнаты, стряхнув с сюртука какие-то пылинки. А дальше все произошло именно тем образом, о котором она предупредила. Внизу поджидал Гнездич, но Решетов вдруг в самом деле испытал к нему чувство искренней благодарности. И сообщил все, что подсказала девица, от чистого сердца.
Гнездич, если бы кто-то в тот момент взглянул на него со стороны, усмехнулся криво (Решетову показалось, что он открыто улыбнулся) и спросил, так ли велика любовь.
- Я, уж позвольте, господин поручик, не стану обсуждать своё чувство с вами, - мечтательно ответил Николай Иванович. – Хоть и познал я его лишь по вашей доброте.
Поручика перекосило, он пробормотал нечто неразборчивое, развернулся по-улански лихо и был таков. А Николай Иванович вышел из похабного дома, с удовольствием глотнул морозного воздуха и направился во флигель, который снимал у генеральши Позёмкиной, пешочком.
Попустило его, только когда лакей открыл дверь флигеля и спросил, желает ли барин откушать. Решетов считал себя человеком прогрессивных взглядов, по мере сил боролся с суевериями и прочим мракобесием среди своих крепостных, но теперь просто не знал, что и думать. Заколдовала, внушила веру, обещала спасение – кто? Кто она такая - ведьма, бесь в людском обличье? Он ведь даже имени ее не спросил. Да и спросил бы, толку-то? Никто не поможет, никто не спасет, ни Бог, ни чёрт, ни государь-император.
Два дня Решетов метался по флигелю, не ел, почти не спал, перепортил кипу бумаги, пытаясь написать объяснительное (оно же прощальное) письмо в имение супруге. Лакей бегал по городу в поисках стряпчего, но все конторы в праздники радовали глаз амбарными замками на дверях, а знакомых, что ради него бросили бы спокойный отдых на Святочной неделе, у Николая Ивановича не было.
Вечером второго дня измученный помещик отстоял вечернюю службу и исповедовался местному батюшке. Все рассказал, без утайки. А в ответ услышал лишь отеческое пожелание прочитать сто раз «Отче наш» и столько же «Богородицу», после чего поп отпустил и его, и его грехи.
Решетов вышел из церкви с нервическим беспокойством. И вдруг осознал, чего подспудно боялся больше всего. Что незнакомка из похабного дома и в самом деле сотворит что-то с Гнездичем. И что он, Николай Иванович, никогда себе такого не простит. Ни на этом свете, ни на том.
Он бросился искать людей, чтобы спросить дорогу к похабному дому. Но рядом с церковью было пусто, а возвращаться и спрашивать у служек - стыдно. Он побежал к воротам, полы его шубы развевались, а шапку он так и держал в руке, забыв надеть.
На площади за церковной оградой стояли сани, потряхивала гривой седая от инея лошадка, и Решетов закричал, обрадовался, рванул вперед и едва успел затормозить, когда из-под медвежьей шкуры и толстого платка показалось знакомое личико.
- Шапку надень, барин. И не кричи, пошто народ пугать?
Решетов бухнулся на колени, прижав клятую шапку к груди:
- Не губи, матушка, мой грех, мне и отвечать. Только пусть живёт поручик, пусть живё-оот…
- Будь по-твоему, - легко согласилась красавица. – Это батюшка наш Алексий тебя на добро-то сподвиг?
Решетов забормотал, что, мол, батюшка велел молитвы читать, но от облегчения у него стал заплетаться язык. И сам он будто куда-то поплыл, и виделись ему жена с детьми да матушка перед образами в старом отцовском имении.
- Слабый нынче помещик пошёл, - вздохнул рядом женский голос.
- Что делать с ним прикажете, Елизавета Григорьевна? – прорычал в ответ мужской. – Тута бросить аль с собой взять?
- Замёрзнет, - еле слышно прошептала женщина. – Жалко.
Последнее, что почувствовал Николай Иванович, было ощущение взлёта. Кто-то сильный подхватил и перебросил его тело в сани, где окончательно накрыла темнота.
Потом Решетов то ли приходил в себя, то ли всё ему виделось в бреду или во сне, но в краткие минуты просветления он находился рядом с невероятно прекрасной Елизаветой Григорьевной.
Она, казалось, его не замечала, а разговор вела с недругом-поручиком.
- Ты будешь моей, - рычал Гнездич на манер раненого волка.
- Ах, какие глупости, - её смех звенел, отдаваясь болью в измученной голове. – Конечно же не буду!
- Будешь! – улан схватил красавицу за руку и рванул на себя.
Николай Иванович, как ни было ему плохо, попытался встать и защитить, но услышал в своей голове шёпот: «Не мешай мне, барин», после чего снова отключился.
Второй раз он услышал голос Елизаветы Григорьевны, но слов не разобрал. Точнее, не поверил.
- Не нужна я тебе, ты сильный, Волк, - ворковала она, гладя лежащего Гнездича по голове.
Вид у того был ошалевший, глаза полубезумные.
- Прими свою сущность, тогда и станешь цельным. И подругу найдёшь по себе. А с людьми тебе забиячить невместно. Выбирай врагов из равных.
Тут у Решетова снова поплыло в глазах, показалось, что не Гнездич лежит у ног красавицы, а огромный волк с диким взглядом, и, сделав последнее усилие, чтобы снова подняться и защитить Елизавету Григорьевну, он окончательно потерял сознание.
Потом его вроде бы кто-то куда-то нёс, долго барабанил в дверь и кричал, что, мол, совсем людишки у барина обленились. Очнулся он в своей постеле, в съёмном флигеле. Рядом стоял лакей и обеспокоенная генеральша Позёмкина в утреннем чепце.
- Слава те, Господи, слава, Царица Небесная, очнулись вы, Николай Иванович, - перекрестила его, а потом и себя генеральша. – А я доктора к вам звать собралась. Уж спите и спите, два дня и три ночи, напугали старуху!
Николай Иванович хотел было сказать, что он совершенно здоров, но в горле запершило. Лакей тут же подал стакан воды, а Позёмкина снова перекрестила его и вышла, обещав прислать завтрак.
После завтрака и утренних процедур Решетов действительно ощутил себя здоровым и полным сил. Мучила его только неизвестность. Лакей сообщил, что принёс его ночью какой-то мужик, сгрузил и пожелал всей прислуге провалиться, так как никто-де за барином не следит. Лакей раздел барина, уложил в постелю, и тот спал и спал, два дня и три ночи, как и сказала генеральша.
Сам Решетов ничего не помнил. Что случилось, когда он вышел из церкви? Кажется, он так и не прочитал «Богородицу» и «Отче наш» по сто раз… Наверное, Гнездич уже ищет его, чтобы стребовать бумаги на дом и поместье. Николая Ивановича прошиб пот.
- Нет, барин, не спрашивали вас, - покрутил головой лакей. – А стряпчего я нашёл, как изволите, так и приведу.
Решетов кивнул задумчиво. Но что-то смутное было в его голове, что-то странное, и прежде чем встречаться со стряпчим, Николай Иванович решил пройтись.
Погода стояла отменная: лёгкий морозец, солнце, скрипучий снег под ногами. Но не успел помещик отойти от съемного флигеля и на сто шагов, как налетел на свояка Петра Афанасьевича, мужа старшей жениной сестры. Он обрадовался встрече, стал хлопать Николая Ивановича по плечам и предлагать посиделки с бутылочкой домашней настойки у его задушевного друга – уланского полковника Соловьёва.
В груди Решетова ёкнуло, и вскоре два свояка уже сидели в гостиной полковника. Николай Иванович и надеялся, и боялся, что встретит тут Гнездича, но, кроме самого полковника, его жены и слуг, в доме никого не было. Накрывал на стол ординарец, а полковничиха вышла к мужчинам только поздороваться и выразительно глянуть на домашнюю настойку.
Соловьёв со смехом сообщил, что супруга его не в духе всякий раз, когда видит его в компании с бутылкой ещё до обеда. Потом они с Петром Афанасьевичем вспоминали дни их бурной молодости, и Решетов понимал, что в этой компании лишний. Но уйти не мог. Не мог и спросить про Гнездича, а время утекало, как настойка, от души разлитая по стопкам.
- Знаю я твоего свояка, - полковник, подпивши уже изрядно, ухмыльнулся, как показалось Решетову, весьма двусмысленно.
- Да ну? Это откуда? – простодушно удивился Пётр Афанасьевич.
- Достойный человек, с моими уланами дружбу водит, - продолжил Соловьёв. – И не скажешь, что гражданский. В карты даже Гнездича обыграл, - он доверительно склонился к Петру Афанасьевичу. – Это поручик у меня такой лихой да удачливый, а вот поди ж ты – проигрался твоему свояку.
Николай Иванович поперхнулся домашней настойкой.
- Признавайся, Николай Иванович, сколько выиграл? – обрадованно спросил Петр Афанасьевич.
Нисколько, хотел было ответить Николай Иванович, но словно спазм сжал его горло.
- А хочешь, сосчитаем? – предложил приятелю Соловьёв. – Гнездич отпуск испросил по семейным обстоятельствам. Сказал, домой едет жениться, а ждать, когда твой свояк за выигрышем придёт, ему, мол, некогда. Так всё у меня лежит, до копеечки.
Решетов замер. Неужто у него бред? Остановившись взглядом на столе, куда прямо из большого кошеля Соловьёв сыпал весь, до копеечки, выигрыш Гнездича, он чувствовал, что сердце бьётся где-то в горле.
В этот час, когда свояк с торжеством, свойственным добрым, но чересчур подпившим людям, громко пересчитывал монеты и ассигнации, Николай Иванович дал себе зарок никогда больше не играть.
Когда он вернулся к себе с тяжелыми карманами, генеральша Позёмкина вышла навстречу.
- Бледны вы нынче, Николай Иванович, - вздохнула она. – Отужинать изволите?
Протрезветь бы, в себя прийти, потом и отужинать. Генеральша поняла его без слов.
- Мой Игнатий Савельич, Царствие Небесное, всегда под рукой держал средство, от самого графа Калиостро полученное, - доверительно сказала Позёмкина. – Только вам бы лучше в своём флигеле его принять.
Она обещала прислать волшебное средство через пару минут, а потом ждать и не садиться за стол, пока Николай Иванович не явится собственною протрезвевшею персоной.
Когда Решетов принял лекарство – ровно три капли на стакан, как велела генеральша – стало ему так тошно, что вся домашняя своякова настойка и полковничья водочка поднялись из глубин его организма. Лакей едва успел подставить корыто. Зато потом в голове посветлело.
Вот ясности не было по-прежнему. Он точно помнил, что проиграл поручику. Значит, тот благородно вернул свой выигрыш. Почему? Даже если он в самом деле поехал жениться, деньги ему явно бы пригодились.
В памяти образовался провал между вечером третьего дня, когда Николай Иванович вышел из церкви, и сегодняшним утром, когда он проснулся. Теперь Решетов ясно осознавал, что той ночью видел что-то важное. Но вспомнить не мог. Возможно, у генеральши Позёмкиной помимо протрезвляющего средства есть и что-то для улучшения памяти?
