Баба Люба не спала с четырех утра. Учитывая, что шум во дворе прекратился в половине третьего, позволив старушке наконец-то забыться сном, то можете себе представить ее неудовольствие, когда единственный и неповторимый петух соседки Тарасьевны заверещал на весь поселок, тем самым ее разбудив.
В суп его надо, хотя этот засранец наверняка окажется очень жестким. Сама пенсионерка Нестерова скотины не имела, живя на втором этаже многоквартирного дома. В ее-то годы, насчитывающие уже восьмой десяток, тяжело было обслуживать саму себя, не то что кого-то. Хотя, это дело привычки.
Баба Люба откинула одеяло, спустила с кровати ноги, одетые в шерстяные носочки, несмотря на то, что стоял май месяц, да мелкими шажками отправилась к туалету. Увы, то была ложная тревога. Или ложная надежда, трудно сказать.
Половина пятого. Рано. Бабуля смиренно легла на перину и стала ждать Морфея. Тот, собака такая, приходить не собирался, а значит, обниматься тоже. Бока болели от лежания, но спать по часу в день – это как-то маловато.
В шесть старушка, кряхтя, заправила постель, облачившись в цветастенький халатик, умылась холодной водой (колонку включать не хотелось, газ тратить еще), да сварила кашку. Зубы уже не те, что двадцать лет назад, да и желудок волнуется, если что не так.
Пшенки вышло многовато, пришлось поместить остатки в баночку из-под сметаны, съеденной, кажется, еще в прошлом веке. Ну да баночка-то хорошая, чего выбрасывать? Она же не Тарасьевна. У той муж еще жив, и они на две пенсии живут, да кур разводят. Это же какое подспорье, вторая пенсия! Ну и яички, конечно. Откладывать можно, копить. Вон, диванчик себе новый купили, хорошенький такой. А бабе Любе дочка обещала еще в прошлом году, да все никак не доедет, некогда ей.
Пенсионерка Нестерова помыла посуду, обливая ее горячей водой из голубого чайника (не включать же колонку ради тарелки с кастрюлькой), вытерла стол с заклеенной скатертью на изнаночной стороне, померила давление, записала результаты убористым почерком на вырезанном из газеты листочке. Выпила все необходимые таблетки, с удовольствием отметила, что уже почти семь, надела все самое чистое и нарядное и приготовилась к выходу.
Вчера суставы опять ныли – надо в поликлинику. Сегодня еще и опухли, горят. Лекарства доктор выписала уже, баба Люба их принимала, но про эту врачиху такое понарассказывали, что страшно стало, да перестала. Мол, не надо антибиотки принимать при простуде, если врач не назначил. Нет, она к Пал Дмитриевичу пойдет. Он, конечно, грубоватый, но зато знающий. А эта Киселева еще совсем неопытная, зеленая.
Автобус на остановку приехал уже полный. Как обычно школьники, студенты, рабочие быстренько заскочат в салон, это мы проходили, а вот место никто не уступит. Затычки в ухи позасовывают и сидят, зеньки вылупив в окно, будто первый раз по Парижу едут и достопримечательности пропустить им нельзя.
Некоторые затычки не засовывают, а дремать начинают. Нет, бабе Любе тяжко час стоять на больных ножках, надо вперед бежать. Уселась, правда, спиной едет. Голова кругом старая пошла, аж до тошноты. Потемнело в глазах.
- Внучок, уступи место, а? – тронув за рукав парня, больше похожего на девушку, такими обтягивающими были его зелененькие штанишки, взмолилась старушка.
- Баб, не наглей, - ответила за юношу толстая женщина лет сорока, сидящая рядом с ним. Парень, похожий не только на девушку, но и на барана, тупо уставился на бабулю, с места не двигаясь.
- Да не могу я спиной ехать, милая.
- Сидела б дома. Чего нелегкая подняла?
- Суставы опухли, болят. Лихо мое… Не хотела столько жить, да на все воля Божья…
- Ой, началось… Чего только спросила? - закатив криво накрашенные глаза, застонала тетка. Парень икнул, достал смартфон и погрузился в мир экранных буковок.
В поликлинике очередь состояла из бабулек, дедулек и молодежи, собравшейся проходить диспансеризацию. Девушки на высоченных каблуках косились на пенсионеров и шептались, а некоторые и не шептались, а говорили громко и отчетливо:
- Дайте же вы молодым пройти, у вас времени много, можете и посидеть!
Дедушка с остеохондрозом, артритом, артериальной гипертензией и ишемической болезнью сердца, которому места на кушетке у кабинета не досталось, положил свою чистую, но потертую сумку на пол, случайно задев одну из школьниц. Та, брезгливо морща нос, демонстративно сделала шаг в сторону.
- Бомжи всякие…
Девять, десять, одиннадцать. Врач принимает, толпа сдвигается, но как-то все это незаметно. Без четверти двенадцать.
- Доктор до двенадцати, а потом на вызова, - кричит медсестра в дверь, на мгновение распахнувшуюся.
- Да как же… - растерянно шепчут старики. Некоторые приехали издалека, район-то большой. Пал Дмитриевич все-таки принимает всех, выписывает бабе Любе те же препараты, но отечественного производителя, что и молодая зеленая Киселева, и убегает из кабинета, путаясь в рукавах халата. На самом деле у травматолога, кажется, сегодня день рождения и банкет никто не отменял. Или не травматолога…
Час дня. Баба Люба купила молочка, кефирчику, хлебушка в одном магазине, вермишельки в другом (она дешевле там на рубль), майонез в третьем (зеленая Киселева говорила, что его нужно ограничить в употреблении, но в составе все натуральное, так что врачиха сама не знает, что говорит).
Суп сварен, съеден, тарелка помыта. Внук Витя пришел, попросил денег на какие-то книжки, суп есть отказался, но яичницу, для него поджаренную, уплел за милую душу.
- Бабуш, очень нужно. Пятьсот рублей, а?
- Витенька, пенсия через неделю, тогда и дам.
- Бабуш, мне сейчас надо. На книжку, - хитро щурясь, заявляет тринадцатилетний балбес. Не прочел ни одной книги из всей домашней библиотеки. Нестеровы всегда старались своим детям покупать литературу по возможности, а те теперь живут все отдельно, засылая внуков на проверку бабусиного кошелька. Галиматья какая-то Вите надо, а не книжка. Сроду ничего не читал. - Ба-буш…
Баба Люба лезет в заначку - деньги, отложенные на тот самый день. Платье новое на него уже куплено, платок выбран, туфли красивые есть. В гробу она будет хорошо выглядеть, как же иначе.
Пятьсот рублей отстегнуты, Витек тут же убегает. Хороший мальчик, ленивый, но кто без греха.
Баба Люба выглядывает в окно, там алкоголичка Светка (почти точно известный факт), вешает белье, серое какое-то, между прочим.
- О, малохольная! Даже не прокипятила! – отпускает свой комментарий в открытую форточку баба Люба. Этаж второй, слышно Светке все замечательно, но она виду не подает.
Нестерова спохватывается, что собиралась перешить кофточку, да все никак еще не собралась. Купила месяц назад, вроде понравилось, а померила дома, так и рукава длинные, и вырез несуразный. За что только деньги отдала, непутевая?
Старинная швейная машинка водружается на стол, кофта распарывается, нитки в иголку с помощью лупы вставляются. Работа ладится, а бабка довольна – есть чем заняться. Сейчас хоть тепло, вечером она гулять к соседкам выйдет, новости услышит, а зимой дурно от одиночества и безделья. Телевизор весь день смотреть надоест, от книг совсем слепнет, а что еще ей делать? Кроссворды и пасьянсы опостылели. Жил дед, все ж лучше было…
А теперь кран поменять, гвоздь прибить – зятя зовет. Неудобно, конечно, у него свои заботы, но Петя не жалуется, молча все делает всегда. Хороший он. Мог бы и Витьку научить чему, да тот артачится.
Шесть. Соседки выползают из квартир. Они моложе, кто на два года, кто на десять целых. Молодые, в общем. В старости каждый год значит много. Еще пару лет назад Нестерова на дачу ходила, а теперь все, отходилась. Себя еле носит, на трость опирается, а там через рельсы переходить надо, по насыпи подниматься.
Уже не может. А хочется в земле покопаться, хочется… Ушло. Все ушло. Детство, молодость. Давно ли она босоногой девчонкой в лес по землянику бегала, да продавала потом, с перрона подавая в окно вагона, чтобы было на что школьную форму купить? Кажется, вчера.
В лес бы сходить, но нет силушки уже. Нет, и не будет. Баба Люба просыпается от своих воспоминаний, накидывает платок, плащ (тепло-то оно тепло, а продует, так что делать?) берет палку и спускается во двор, поднимая со ступенек бумажки, брошенные соседским мальчишкой.
- Тарасьевна, уже тут? – улыбается баба Люба, усаживаясь на скамейку и выбрасывая в ржавое ведро, имитирующее мусорницу, обертки от чипсов.
- А что делать-то, Михайловна? Картошку в погребе перебрала…
«Точно, картошку перебрать надо», - думает баба Люба. Вот и на завтра занятие нашлось. Лишь бы опять окаянные на мотоциклах до трех ночи не гоняли под окнами, сон ведь старческий дело такое: ночь не поспал, днем в сон клонит, а днем вздремнул, так ночью что делать? И собьется все.
- Слышала, Васильевич помер? – говорит Тарасьевна, доставая из кармана старинного пальто семечки. – Будешь, Михайловна?
- Не, не буду. Какой Васильевич? Прокутинский что ли?
- Да не. Тюлин. С тобой в одно время в школу пошел. Лег отдохнуть после обеда и не проснулся. Бог поцеловал, будто. Всем бы так.
- Да, всем бы. Только не лежать, только не лежать… - затягивают соседки. Это мечта любого старика – чтоб Бог поцеловал, без мук забрал, обузой не сделал.
На часах пробивает девять, пенсионеры расходятся, чтобы посмотреть новости, да подготовиться ко сну. Авось удастся заснуть сразу и до утра?
В суп его надо, хотя этот засранец наверняка окажется очень жестким. Сама пенсионерка Нестерова скотины не имела, живя на втором этаже многоквартирного дома. В ее-то годы, насчитывающие уже восьмой десяток, тяжело было обслуживать саму себя, не то что кого-то. Хотя, это дело привычки.
Баба Люба откинула одеяло, спустила с кровати ноги, одетые в шерстяные носочки, несмотря на то, что стоял май месяц, да мелкими шажками отправилась к туалету. Увы, то была ложная тревога. Или ложная надежда, трудно сказать.
Половина пятого. Рано. Бабуля смиренно легла на перину и стала ждать Морфея. Тот, собака такая, приходить не собирался, а значит, обниматься тоже. Бока болели от лежания, но спать по часу в день – это как-то маловато.
В шесть старушка, кряхтя, заправила постель, облачившись в цветастенький халатик, умылась холодной водой (колонку включать не хотелось, газ тратить еще), да сварила кашку. Зубы уже не те, что двадцать лет назад, да и желудок волнуется, если что не так.
Пшенки вышло многовато, пришлось поместить остатки в баночку из-под сметаны, съеденной, кажется, еще в прошлом веке. Ну да баночка-то хорошая, чего выбрасывать? Она же не Тарасьевна. У той муж еще жив, и они на две пенсии живут, да кур разводят. Это же какое подспорье, вторая пенсия! Ну и яички, конечно. Откладывать можно, копить. Вон, диванчик себе новый купили, хорошенький такой. А бабе Любе дочка обещала еще в прошлом году, да все никак не доедет, некогда ей.
Пенсионерка Нестерова помыла посуду, обливая ее горячей водой из голубого чайника (не включать же колонку ради тарелки с кастрюлькой), вытерла стол с заклеенной скатертью на изнаночной стороне, померила давление, записала результаты убористым почерком на вырезанном из газеты листочке. Выпила все необходимые таблетки, с удовольствием отметила, что уже почти семь, надела все самое чистое и нарядное и приготовилась к выходу.
Вчера суставы опять ныли – надо в поликлинику. Сегодня еще и опухли, горят. Лекарства доктор выписала уже, баба Люба их принимала, но про эту врачиху такое понарассказывали, что страшно стало, да перестала. Мол, не надо антибиотки принимать при простуде, если врач не назначил. Нет, она к Пал Дмитриевичу пойдет. Он, конечно, грубоватый, но зато знающий. А эта Киселева еще совсем неопытная, зеленая.
Автобус на остановку приехал уже полный. Как обычно школьники, студенты, рабочие быстренько заскочат в салон, это мы проходили, а вот место никто не уступит. Затычки в ухи позасовывают и сидят, зеньки вылупив в окно, будто первый раз по Парижу едут и достопримечательности пропустить им нельзя.
Некоторые затычки не засовывают, а дремать начинают. Нет, бабе Любе тяжко час стоять на больных ножках, надо вперед бежать. Уселась, правда, спиной едет. Голова кругом старая пошла, аж до тошноты. Потемнело в глазах.
- Внучок, уступи место, а? – тронув за рукав парня, больше похожего на девушку, такими обтягивающими были его зелененькие штанишки, взмолилась старушка.
- Баб, не наглей, - ответила за юношу толстая женщина лет сорока, сидящая рядом с ним. Парень, похожий не только на девушку, но и на барана, тупо уставился на бабулю, с места не двигаясь.
- Да не могу я спиной ехать, милая.
- Сидела б дома. Чего нелегкая подняла?
- Суставы опухли, болят. Лихо мое… Не хотела столько жить, да на все воля Божья…
- Ой, началось… Чего только спросила? - закатив криво накрашенные глаза, застонала тетка. Парень икнул, достал смартфон и погрузился в мир экранных буковок.
В поликлинике очередь состояла из бабулек, дедулек и молодежи, собравшейся проходить диспансеризацию. Девушки на высоченных каблуках косились на пенсионеров и шептались, а некоторые и не шептались, а говорили громко и отчетливо:
- Дайте же вы молодым пройти, у вас времени много, можете и посидеть!
Дедушка с остеохондрозом, артритом, артериальной гипертензией и ишемической болезнью сердца, которому места на кушетке у кабинета не досталось, положил свою чистую, но потертую сумку на пол, случайно задев одну из школьниц. Та, брезгливо морща нос, демонстративно сделала шаг в сторону.
- Бомжи всякие…
Девять, десять, одиннадцать. Врач принимает, толпа сдвигается, но как-то все это незаметно. Без четверти двенадцать.
- Доктор до двенадцати, а потом на вызова, - кричит медсестра в дверь, на мгновение распахнувшуюся.
- Да как же… - растерянно шепчут старики. Некоторые приехали издалека, район-то большой. Пал Дмитриевич все-таки принимает всех, выписывает бабе Любе те же препараты, но отечественного производителя, что и молодая зеленая Киселева, и убегает из кабинета, путаясь в рукавах халата. На самом деле у травматолога, кажется, сегодня день рождения и банкет никто не отменял. Или не травматолога…
Час дня. Баба Люба купила молочка, кефирчику, хлебушка в одном магазине, вермишельки в другом (она дешевле там на рубль), майонез в третьем (зеленая Киселева говорила, что его нужно ограничить в употреблении, но в составе все натуральное, так что врачиха сама не знает, что говорит).
Суп сварен, съеден, тарелка помыта. Внук Витя пришел, попросил денег на какие-то книжки, суп есть отказался, но яичницу, для него поджаренную, уплел за милую душу.
- Бабуш, очень нужно. Пятьсот рублей, а?
- Витенька, пенсия через неделю, тогда и дам.
- Бабуш, мне сейчас надо. На книжку, - хитро щурясь, заявляет тринадцатилетний балбес. Не прочел ни одной книги из всей домашней библиотеки. Нестеровы всегда старались своим детям покупать литературу по возможности, а те теперь живут все отдельно, засылая внуков на проверку бабусиного кошелька. Галиматья какая-то Вите надо, а не книжка. Сроду ничего не читал. - Ба-буш…
Баба Люба лезет в заначку - деньги, отложенные на тот самый день. Платье новое на него уже куплено, платок выбран, туфли красивые есть. В гробу она будет хорошо выглядеть, как же иначе.
Пятьсот рублей отстегнуты, Витек тут же убегает. Хороший мальчик, ленивый, но кто без греха.
Баба Люба выглядывает в окно, там алкоголичка Светка (почти точно известный факт), вешает белье, серое какое-то, между прочим.
- О, малохольная! Даже не прокипятила! – отпускает свой комментарий в открытую форточку баба Люба. Этаж второй, слышно Светке все замечательно, но она виду не подает.
Нестерова спохватывается, что собиралась перешить кофточку, да все никак еще не собралась. Купила месяц назад, вроде понравилось, а померила дома, так и рукава длинные, и вырез несуразный. За что только деньги отдала, непутевая?
Старинная швейная машинка водружается на стол, кофта распарывается, нитки в иголку с помощью лупы вставляются. Работа ладится, а бабка довольна – есть чем заняться. Сейчас хоть тепло, вечером она гулять к соседкам выйдет, новости услышит, а зимой дурно от одиночества и безделья. Телевизор весь день смотреть надоест, от книг совсем слепнет, а что еще ей делать? Кроссворды и пасьянсы опостылели. Жил дед, все ж лучше было…
А теперь кран поменять, гвоздь прибить – зятя зовет. Неудобно, конечно, у него свои заботы, но Петя не жалуется, молча все делает всегда. Хороший он. Мог бы и Витьку научить чему, да тот артачится.
Шесть. Соседки выползают из квартир. Они моложе, кто на два года, кто на десять целых. Молодые, в общем. В старости каждый год значит много. Еще пару лет назад Нестерова на дачу ходила, а теперь все, отходилась. Себя еле носит, на трость опирается, а там через рельсы переходить надо, по насыпи подниматься.
Уже не может. А хочется в земле покопаться, хочется… Ушло. Все ушло. Детство, молодость. Давно ли она босоногой девчонкой в лес по землянику бегала, да продавала потом, с перрона подавая в окно вагона, чтобы было на что школьную форму купить? Кажется, вчера.
В лес бы сходить, но нет силушки уже. Нет, и не будет. Баба Люба просыпается от своих воспоминаний, накидывает платок, плащ (тепло-то оно тепло, а продует, так что делать?) берет палку и спускается во двор, поднимая со ступенек бумажки, брошенные соседским мальчишкой.
- Тарасьевна, уже тут? – улыбается баба Люба, усаживаясь на скамейку и выбрасывая в ржавое ведро, имитирующее мусорницу, обертки от чипсов.
- А что делать-то, Михайловна? Картошку в погребе перебрала…
«Точно, картошку перебрать надо», - думает баба Люба. Вот и на завтра занятие нашлось. Лишь бы опять окаянные на мотоциклах до трех ночи не гоняли под окнами, сон ведь старческий дело такое: ночь не поспал, днем в сон клонит, а днем вздремнул, так ночью что делать? И собьется все.
- Слышала, Васильевич помер? – говорит Тарасьевна, доставая из кармана старинного пальто семечки. – Будешь, Михайловна?
- Не, не буду. Какой Васильевич? Прокутинский что ли?
- Да не. Тюлин. С тобой в одно время в школу пошел. Лег отдохнуть после обеда и не проснулся. Бог поцеловал, будто. Всем бы так.
- Да, всем бы. Только не лежать, только не лежать… - затягивают соседки. Это мечта любого старика – чтоб Бог поцеловал, без мук забрал, обузой не сделал.
На часах пробивает девять, пенсионеры расходятся, чтобы посмотреть новости, да подготовиться ко сну. Авось удастся заснуть сразу и до утра?
