Сказка о потерянном веке
Случилось это так давно, что никто уже и не вспомнит, кто из государей сидел тогда на троне, попирая сафьяновыми сапогами рабов божьих. Как говаривала мне моя старая бабка, дело было еще до того, как рыжевласая славянка стала турецкой султаншей, но после великого плаванья праотца Ноя по мертвым водам спящей земли.
В одном селе, недалече от нынешней златоглавой столицы, жил кузнец Гаврила, так ловко ковавший мечи да молоты, что слава о его умениях разошлась по всей матушке Руси, разгулялась по англицким травам, да и вышла к берегам чернооких арабов.
Жил Гаврила хорошо, правильно и честно, судил о людях по делам их, за глаза кости никому не омывал, зубы не скалил. А жена его, Любавушка, краше которой свет не видывал, почитала его и любила больше всего на свете.
И была у них доченька, беленькая вся, румяная, как яблочко в августе, с очами синими и бездонными, словно омуты, но нравом тихая, робкая да батюшке-матушке во всем покорная.
Не могли Гаврила с Любавой на Настеньку свою налюбоваться, да время шло, расцвела она весенней розой, превзошла мать по красоте, и пошли женихи свататься, побежали ручьем один за другим, пошуршали листвой сухой нашептывать слова милые, слова ласковые.
Но не слушала Настенька местных юношей. Полюбился ей грустный отрок из земель столь дальних, что за славянскими лесами и далекими морями не узреть было дворец его господина, приславшего раба своего посмотреть на знаменитого русича, Гаврилу-мастера, да заказать ему меч такой мощи, что положит конец самой смерти.
Крепко Гаврила задумался. Долго чесал кудрявую бороду. Долго с Любавой шептался, головой качал, сам с собой вел беседы. На третий день дал ответ чужеземцу, да год на работу вытребовал.
Звали отрока коротко и просто: Абд, что и значило на языке царя его «раб». Обещал воротиться через год и привезти столько золота, сколько Гавриле не поднять.
Шло Абду восемнадцатое лето. Влюбился он в синие омуты на личике Настеньки, да и потонул в них навек.
— Нет свободы у меня, Настенька, жизнь моя отныне на троих разделена. Часть — богу. Часть — царю. Часть… Жди меня, голубушка. Я вернусь к тебе, вернусь без оков и попрошу отца твоего, великого мастера, руки твоей. А пока не смею, — тихо и печально сказал он Настеньке, вскочил на черного как ночь скакуна, и заклубилась пыль под копытами, поднялась столбом до небес, поглотив отрока. Эхо только отозвалось: — Часть меня — тебе, Настенька!
Пригорюнилась девушка, потемнели от слез ее очи-омуты, обесцветились щечки-яблочки. Потекли ночи томные, одна на другую похожая, дни побежали бедовые, да не ехал все Абд, не клубилась пыль дорожная. Год тянулся столетием.
И так душно ей было без любимого, так давило в груди от разлуки, что не шел к ней даже сон спасительный, не давал покоя хоть на час.
А Гаврила работал до седьмого пота, выбирал все что-то, примерял, да менял, хмурился, переделывал. На дочь смотрел со скорбью, зная о ее печалях, но не в силах был ни смотать в клубок отведенное время, ни закончить меч, что саму смерть одолеет.
Листья желтые опали. Снег саваном закрыл земли. Заковал мороз реки в льдины, застыли в них рыбы и утопленницы до самой весны. Настенька же побелела до прозрачности, точно дева снежная, исхудала, высохла вся, только вены синие жизнь ее несли по телу, как и прежде, да стучало сердечко в тоске лесной кукушкой.
Пришла, наконец, весна. Вытер пот со лба Гаврила, поцеловал Любаву в уста, Настеньку в лоб и лег, положив подле себя готовый меч. Лег ждать Абда, да и не встал ни на следующий день, ни на за тем следующий. Так и лежал кузнец с открытыми глазами, не отнимая руки от меча, ждал чужеземца. Сама смерть стояла в изголовье его, но боялась, не наносила удар.
Зазеленели сладкие травы на берегах молочных рек, запели перелетные птицы, но не видать было черного коня со смуглым поджарым всадником. Год истекал соком берез и смолою сосен.
Не выдержало сердце Настеньки. Встрепенулась она майской ночью, вырвалась из родного дома, побежала прочь от него, навстречу Абду, любви своей.
— О, силы небесные! Светлые и темные! Не могу и часа больше без него… Время, времечко! Сжалься! Полети быстрее, чтоб разлука закончилась, чтоб вернулся ко мне возлюбленный мой!.. — прокричала Настенька и сорвалась в овраг, покатилась по склону вниз.
Растерзали ее косы ветви колючие, рвали тело белое, стегали по очам синим. Укутал туман Настеньку, запеленал во влагу свою, дал выспаться, утешиться, о боли забыть.
Поутру встала девушка, вся в росе и травах, переплела волосы, умылась из ручья. И так ей легко было на душе, так вольно! Поднялась она по склону вверх, вышла на дорогу, затянула песню о прекрасной царевне и любимом ее соколе, обернувшемся царевичем. Солнце ласково целовало ее, грело. Небо голубое шатром раскинулось, облака перьями бежали вперед Настеньки, путь указывая.
Пришла она в деревню свою, да и примолкла, улыбочку с лица стерла одним разом. Вместо сотен хат — только иван-чай цветет, да ленты девичьи на ветвях старых груш и вишен.
— Где это я? — вскрикнула Настенька. — Вон изгиб реки нашей, вон дуб, что сажал мой прадед… Отчего он высок так? Отчего так силен ствол его?
Заметалась Настенька по заброшенной деревне. Выгорела она вся, вымерла лет уж так сто, должно быть. Там горшки глиняные из земли торчат, там печь стоит нетронутая, а избы нет… Ушли все, давно ушли.
Зарыдала Настенька. Поняла, что пропала в том овраге на целый век, и никто не ходит на ее отчею землю, кроме юных невест перед свадьбой с немилым. Только плач здесь стоит по загубленной жизни, только стон от тяжелого ярма.
Обернуться бы птицею, улететь бы ей…
— Настя! Настенька! — Оглянулась дочь Гаврилы с Любавою, обомлела вся, замерла. Жуткий конь предстал перед нею, весь в скелет превратившийся, а верхом на нем Абд сидел, как и прежде поджарый и смуглый, как и прежде он молод был… — Настенька, — прошептал ей всадник из прошлого, — я свободен теперь! Я весь твой! Я убил его, я убил царя своего… Тем мечом, что отец твой сто лет назад выковал… И того, кто в последний мой час забрать меня должен был… И его я убил.
Подхватил он свою голубушку, посадил впереди себя, прижал к сердцу бессмертному и повез в дали дальние.
Говорят, что и по сей день можно провалиться на целый век в том овраге. Главное, захотеть того пуще жизни.
Дочь хохочущего короля
Произошло это в те времена, когда бабка моей бабки еще не родилась на свет. Далеко-далеко, за изумрудными лесами, за бурными волнами морей, полных русалок, жил-был один король. Все у него было: жена-красавица, народ любящий. Сына только не было, наследного принца, что очень короля огорчало.
Отправился монарх однажды на охоту, а жену в замке оставил. Долго ехал он по лесу, много дичи убил, много зайцев, косулей, куропаток, но все не мог насытиться погоней, не мог остановиться. И забрел он так глубоко в чащу, что оглянуться не успел, как заблудился, слуг всех верных растерял.
Грустно стало королю. Спешился он с коня, да и побрел наугад по мшистым коврам царства лесного. Слышит вдруг: песнь идет откуда-то сверху, песнь чудная, будто неземная. Вскинул он голову, и взору его предстала дева такой красоты, что замерло сердце короля.
Сидела она на ветвях, распустив косы длинные, гребнем золотым расчесывалась и пела так, будто ангел с небес спустился.
— Кто ты? — спросил очарованный король.
— Твоя королева, — с достоинством ответила дева. — Я рожу тебе сына.
Позабыл все на свете король, про жену, про народ, что любил и почитал его супругу. Снял он деву с дерева, поцеловал в земляничные уста и надел свой королевский перстень ей на пальчик, не заметив даже, что рука ее — ведьминская, шестипалая.
Расступилась чаща лесная, раскрылись объятья колючих лап терновника, и король вышел к слугам своим, под уздцы ведя верного коня, на котором сидела ведьма. Окинула она народ короля взглядом, и пали люди ниц, но не от почтения склонившись, а от страха.
А законная королева, тем временем, соскучившись по любимому мужу, вышла в сад, воздухом вольным подышать, да только споткнулась и упала наземь. Видит, птичка с крылом подбитым, бьется бедная в кустах розовых. Поднялась королева, не отряхнула платье даже свое, поспешила птичку освободить, оцарапав нежные руки о шипы, к груди бедняжку прижала.
— Не бойся, маленькая, я тебе вреда не принесу, — шепнула она пташке.
— Не боюсь я тебя, королева. Слушай меня внимательно. Тучи грозовые накроют тебя вскоре, холод заберется тебе прямо под кожу, но ты стойкой будь. Родишь дитя вскоре, но не принца, как король хочет, а дочку, что спасением твоим станет. Не целуй в уста только ведьму, а не то пропадешь…
Выпорхнула пташка из рук королевы и улетела прочь. Удивилась королева, будущему дитя обрадовалась, да про наказ запомнила. Зачем ей ведьму в уста целовать!
Вернулась королева в замок, стала короля ждать. Не ехал венчанный супруг ее, кутил с ведьмой в шатрах королевских, в замках вассалов своих, в тавернах. Весело ему было, так весело, как казалось, никогда прежде. Забыл он любовь свою к королеве, доброту ее, красоту ее, ласку нежную, трепетную, еженощную.
Горько было королеве. Знала все она от слуг своих, да ничего поделать не могла. Пришел срок, родила она дочь и не могла нарадоваться на девочку, так она мила была, так светла и чиста.
Вернулся, наконец, король. На дочь даже не взглянул. Что принцесса, когда ему наследник обещан!
— Узри, женщина, — сказал он законной королеве, супруге своей. — Вот моя новая королева! Если поцелуешь ее в уста в знак мира и согласия, останешься при дворе. А коли нет, так забирай дочь свою и поди прочь.
Заплакала королева. Некуда ей было деваться, некуда идти. Ведьма приблизилась к ней, взяла ласково за руки.
— Сестрами будем. Целуй меня, королева! Пожалей дочь свою, пожалей ноги свои, тело молодое белое.
И так по-доброму смотрела ведьма, так была приветлива, что забыла королева про наказ пташки, коснулась устами уст ведьминых. Пробежал мороз по коже ее, внутрь пробрался, сковал чресла, сердце, душу, и упала она замертво.
Положили королеву в гроб, опустили в землю без почестей, да засыпали могилу как обычной прачке. Ведьма же станцевала на ее могиле, так развеселив короля, что он чуть сам богу душу не отдал от смеха, да так и не смог остановиться, хохотал все, да хохотал.
Стала ведьма новой королевой, всех слуг прежних разогнала, новых к власти привела, золотом осыпала. Были те люди не из честных, не из праведных, грабили простой люд, жестоко наказывали за малейшую провинность. Горько было в стране в те времена, ох как горько!
А король хохотал себе, знай, да хохотал, сидя на троне. Околдовала его ведьма, все в нем переиначила, каждую складку, морщинку, ямку наизнанку вывернула и обратно расправила. Все, что радовало короля раньше, теперь только злобу вызывало, все, что расстраивало — вызывало прилив хохота.
Дочь свою, впрочем, он при себе держал, покуда ведьма не понесла от него. Нашептала ему ведьма тогда, чтобы изгнал он чадо свое, чтоб не напоминало ничто о прежней королеве. Малютке дали суму, посох и отправили на все четыре стороны.
Не знала принцесса, куда ей деваться, побрела к могиле матушки, села подле нее и заплакала горючими слезами. Вдруг, откуда ни возьмись, пташка прилетела и говорит голосом человечьим:
— Не горюй, принцесса! Слезами горю не поможешь. Лучше отомсти за свою мать! Отомсти так жестоко, как только сможешь. Следуй за мной, принцесса, я помогу тебе!
Побрела малютка, сбивая нежные ножки в кровь, стойко шла вперед, вскинув гордую голову. Долог был путь ее, тяжел, полон лишений и горестей, но, наконец, и он завершился. Привела ее пташка к высокому холму, густо покрытому диковинными цветами. Отворилась в нем дверь, простым людям невидимая, и впустил холм принцессу внутрь, тут же закрывшись.
Оказалась малютка во дворце подземном, где залы были из хрусталя да из злата. Увидала она прекрасных рыцарей и прелестнейших дам, молчаливых, но улыбчивых. Вышел вперед один из рыцарей, облаченный в драгоценные доспехи, и преклонил пред принцессой колено. Все остальные последовали его примеру.
Поняла принцесса, что попала в подземное царство. Облачили ее в шелка и бархат, переплели волосы золотыми нитями, на шею повесили жемчуга, на руки надели браслеты с каменьями.
Посмотрела принцесса на себя в зеркало и поняла, что в пути успела вырасти и превратиться в красивейшую из дев не только своего королевства, но и всех других. Огнем горели ее глаза, умытые слезами, полны были высокие груди, пряма спина.
Улыбнулась принцесса себе, понравившись. Подхватили ее тогда придворные на руки и понесли в следующую, самую большую залу. Там, на высоком ложе покоился молодой король подземного царства, обреченный ждать веки вечные, пока любовь не найдет его и не вырвет из смертных объятий.
Залюбовалась принцесса спящим. Догадалась, что за заклятье на нем, и как его снять. Дамы и рыцари тут же покинули залу, почтительно кланяясь. Возлегла принцесса с королем, взяв в мужья его.
— Очнись, супруг мой! Я жена твоя, я так повелеваю!
Молодой король послушно распахнул глаза, скинув оковы тысячелетнего сна.
— Я ждал тебя, и вот ты пришла… — молвил он, обнимая жену.
Много ночей провели они наедине друг с другом, поглощенные любовью, прежде им незнакомой. Переплелись их души в одно целое, непобедимое. Друзья их, рыцари и дамы, помогли составить план мести старому королю и его жене-ведьме.
Настал час расплаты. Вышло из холма войско такой величины и мощи, что вздрогнула земля. То были павшие рыцари, и после смерти выбравшие путь служения своему храброму королю. Они стерли с земли всех предателей, каждого продажного слугу ведьмы. Саму же ее заставили съесть отрезанный шестой палец, а затем отрубили голову.
— Узри, отец, это я, дочь твоей законной жены, — крикнула принцесса, высоко подняв голову ведьмы. — А это блудница, что умертвила мою мать и обрекла меня на годы страданий! Целуй же ее в уста в знак согласия! — Старый король испуганно хохотнул, пытаясь спрятаться за трон от той девы-воительницы, что называла себя его дочерью. — Целуй, да снимется твое проклятье!..
— Целуй, отец… — услышал старый король шепот из-под трона, где спряталась его младшая дочь, дитя ведьмы. Сына та ему так и не родила. — Целуй на благо государства…
Король истерично засмеялся, и слезы бороздили щеки его, ручьями уходя в бороду. Протянул он руки к мертвой голове, взял ее бережно и прильнул устами к замершему в страшном крике рту.
— Проклятье пало, отец, ты теперь свободен от вечного хохота, — сказала старшая принцесса. Старый король тут же в ужасе отбросил голову ведьмы, вмиг вспомнив все забытое: и прежнюю королеву, что давно проросла корнями сосен, и выброшенную из дворца босую дочь, и народ, угнетенный непомерными налогами. Захотел он обнять старшую из принцесс, прижать к израненному открывшейся истиной сердцу отцову, но та отскочила от него, как от самого черта, и прошипела сквозь стиснутые зубы: — Проклинаю тебя, король, за все беды тобой учиненные. Впредь ни смеха не слышать тебе, ни в улыбку уста не сложить, только слезы, король, будут в жизни твоей, только страшная мука, тоска и печаль. Хоть еще раз женись, хоть четыре, оборвется твой род на мужской половине. Править будем с сестрой, в вечном споре за власть захлебнется наш двор, кровь пойдет по ступеням дворцов.
