Пролог. 6 июля 1917 года, г. Петроград, Российское Государство (Российская Империя).
Из-за здания на Малой Дворянской с суетливой поспешностью выкатился кургузый, совершенно чудного вида, броневик и остановился прямо напротив толпы рабочих. Плотная шеренга солдат расступилась перед ним, пропуская на открытое место ровно посреди улицы. В тот же миг, откуда-то с невысоких противоположных крыш, резко включился пулемет и спустя мгновение все окружающие услышали резкие удары металла о металл. Невидимый пулеметчик, кажется, решил высадить всю ленту в совершенно бесполезной попытке пробить толстую броню Путиловского Гарфорда. Впрочем, показалось, что одна из случайных пуль каким-то неимоверным чудом все-таки смогла пробраться сквозь узкие смотровые щели Гарфорда и свиснуть внутрь.
Возможно, именно этим объяснялось, что грозная боевая машина замерла, но своем месте, не делая никаких попыток уехать из-под обстрела или хотя бы развернуть свои не маленькие стволы в сторону угрозы. Стоящие вокруг броневика солдаты попытались спрятаться кто-куда, справедливо полагая, что если пулемет большевиков переключится на них, то он добьется куда более значимых результатов, чем от обстрела надежно защищенной броней машины. Пулеметчик, однако, даже и не думал переводить прицел, добивая длинную ленту по уродливого виду боевому тарантасу, каким сверху казался этот тяжелый, прикрытый листами сваренной брони автомобиль.
С чердака дома открывался отличный вид на готовые к штурму батальоны и редеющую толпу рабочих, окруживших особняк Кшесинской. Рабочие, впрочем, совсем не стояли плотной группой. Вокруг особняка, после вчерашних и утренних обстрелов со стороны Петропавловской крепости, осталось всего несколько сотен самых отчаянных работяг с Обуховского и Путиловского заводов. Они наверняка уже понимали, что полностью окружены подошедшими фронтовыми частями и юнкерами Петроградских училищ, и потому не пробовали разбегаться – лишь старались не находится на открытом пространстве и, по возможности, прятались за баррикадами, перегородившими с одной стороны от особняка Большую Дворянскую, а с другой - вынесенными прямо на Троицкую площадь.
Баррикады делались явно наспех. В основе их просматривались какие-то телеги, развернутые поперек площади и заложенные с мостовой и до днища мешками с песком и прочим мусором. Сверху на телегах стояли какие-то бочки, очередные мешки с песком и вообще все что подвернулось восставшим под руку.
Было отлично видно, что за баррикадой, охраняющей подступы со стороны Троицкой площади, распложалась небольшая команда матросов в чёрных бушлатах и вооруженных парой пулемётов. В момент, когда их соратники с крыши открыли огонь по Гарфорду, матросы повскакивали со своих мест и рассредоточились по баррикаде. Миг спустя команда открыла огонь. Они стреляли в разнобой. Ни о каких залпах речи даже не шло. По оцеплению, уже сутки стоящему на Троицком мосту ударили матросские пулеметы. С чердака заслоны на Троицком не просматривались, но направление стрельбы матросов сомнений не вызывало.
В этот момент словно прорвало тонкую, едва держащуюся до этого лишь на каком-то чуде, плотину. Все окружавшие особняк части по очереди начали приходить в движение. Никакой особой координации, видно, не было – все командиры действовали кто во что горазд, ориентируясь очевидно не на составленные заранее планы, а исключительно на текущую ситуацию. Хотя, возможно, никаких заготовленных планов и не было. Слишком уж разношерстными были осаждающие отряды. Со стороны Малой дворянской стоял фронтовой пехотный батальон, явно вызванный сюда толи с фронта, толи с переформирования. Серо-зеленые летние гимнастерки и достаточно новые, блестящие даже из далека, сапоги говорили скорее за второй вариант.
Оцепление на Кронверкском было видно довольно плохо, но вроде бы там располагались юнкера Павловской пехотной академии. Кто был со стороны моста видно не было,
Лучше всего был обзор как раз на фронтовой батальон. Рассыпавшиеся солдаты дождались пока надсаживающийся по броневику пулемет наконец замолк и попытались перебежками бросится вдоль улицы прикрывая друг друга беспорядочной стрельбой из винтовок. Им навстречу ударили столь же разрозненные выстрелы, правда гораздо более редкие. Мгновение спустя улицу заглушил рев работающего а пределе двигателя и из-за стены особняка, в короткий проем между стеной дома и баррикадой, лихо выскочил серый Путилов-Остин и практически сходу начал поливать из пулемета Большую дворянскую. Солдаты сразу остановились и кто где смог попадали в грязь Петроградской мостовой, которую дворники не могли вычистить уже несколько дней.
Внезапно начавшийся с этой стороны штурм, казалось, был остановлен. Пулеметы Троицкой баррикады продолжали надсадно поливать что-то невидимое с чердака, но теперь уже по очереди, сменяя один другого. Что творилось на Кронверкском было не видно, но оттуда тоже раздавалась беспорядочная стрельба. Судя по всему, в движении нападавших к особняку настал временный перерыв, и защитники штаба Большевиков смогли остановить первый натиск.
Однако это и был их единственный успех в тот день.
Спустя несколько минут за спинами солдат на Большую дворянскую выкатили небольшую пушку и юнкера какого-то еще военного училища быстро принялись изготавливать её к стрельбе. С баррикады на Дворянской высунулся один из защитников, с необычной на вид винтовкой с очень длинным стволом, прицелился и выстрелил. Один из юнкеров у орудия упал, держась за простреленное плечо. В ответ наконец-то заговорил пулемет Гарфорда и стрелок быстро откатился за баррикаду. Снова с обоих сторон захлопали выстрелы винтовок.
В этот момент, со стороны Кронверкского, раздался орудийный выстрел и одновременно с ним с той стороны прогремел первый взрыв и вверх взлетело огромное облако дыма. Следом за первым, через мгновение раздался второй а еще через несколько секунд и третий. Ожило и орудие Гарфорда, бабахнув в сторону баррикады. Стреляли похоже шрапнелью, так как разрыв снаряда сопровождался коротким свистом разлетающейся начинки. Остин большевиков тут же снова открыл огонь, но его пулемет не мог причинить Гарфорду никакого серьёзного вреда. Правда он надежно удерживал залёгших солдат фронтового батальона от повторной попытки захватить неширокую баррикаду. Командир Остина сориентировался почти сразу, и взревев движком, машина попыталась вернуться задним ходом под прикрытие стен особняка, однако тут он немного запоздал.
В очередной раз бахнуло орудие Гарфорда и в этот раз целью был именно большевистский броневик. Расстояние для орудия было совершенно смешным, и, скорее всего, экипаж наводил пушку прямо через ствол, не прибегая к прицелам и дальномерам. Снаряд угодил прямо в лоб не успевшему отъехать Остину и взрыв и взметнувшиеся во все стороны сполохи огня поглотили небольшой броневик.
Защитники баррикады бросились прочь от горящего остова и сгрудились у противоположной стороны укрытия, ближе к чётной стороне улицы. Вслед за этим начало стрелять и орудие из дальней части Дворянской. Всего за полминуты совместным орудийным огнем броневик и полевая пушка смели не такую уж надежную баррикаду, и ее оставшиеся защитники начали разбегаться кто куда.
Часть добралось до особняка Кшесинской. Кто-то побежал на Троицкую площадь. Команда прикрывавших площадь матросов продолжала стрелять куда-то по своим секторам и их пулеметы завывали практически без передышек. Похоже со стороны моста у штурмующих не было орудий, а пушки Петропавловской крепости почему-то молчали, чем весьма облегчали положение обороняющихся на этом направлении. Скрывавшиеся за баррикадами и укрытиями вокруг особняка рабочие всё же начали разбегаться.
Еще мгновение спустя в канонаду ружейного и артиллерийского огня вклинился резкий стук подкованых копыт по каменной мостовой, и из-за угла Кронверкского, практически к самым стенам особняка, выскочило два десятка всадников, стреляющих на ходу из револьверов по рабочим. Они прорвались сквозь баррикаду и стремились навести как можно больше шороху внутри боевых порядков осажденных. Не останавливаясь и стараясь не терять галопа, всадники пронеслись по площади. Из окон особняка по ним открыли огонь засевшие там рабочие, и несколько людей и лошадей попадали на мостовую, однако большинство все же смогло доскакать до моряков, охранявших Троицкую баррикаду, и там закрутилась очередная перестрелка.
Матросы вынуждены были развернутся и встретить всадников лицом к лицу. Преграды в виде телег между ними и нападавшими уже не было. Вот один из всадников бросил револьвер, который повис на тонком ремешке под крупом лошади и, выхватив шашку, рубанул ближайшего к нему матроса. Другой матрос вскинул винтовку и выстрелил в всадника сбоку, и тут же сам упал, сраженный выстрелом рослого кавалериста на белом коне, который крутился возле баррикады как волчок и без остановок стрелял с двух рук по матросам. Дальше уже невозможно было уследить за творящейся там кутерьмой. Моряки и всадники падали почти по очереди и все это сопровождалось криками, свистом и постоянной канонадой ружейных и револьверных выстрелов. В спину кавалеристам ударило несколько залпов от особняка, но, видимо, попасть по постоянно движущимся целям было не так-то просто. В результате этих залпов всего одна лошадь пострадала от пуль защитников особняка. Она молча, видимо умерев мгновенно, завалилась на бок, увлекая за собой и всадника. Упала она достаточно для того неудачно, так что лишившийся фуражки кавалерист сильно стукнулся головой о каменную мостовую, а мертвая лошадь еще и подмяла его под себя, навалившись сверху и замерев уже на всегда.
Снизу раздалось громогласное «Ур-р-р-ра-а-а-а!», и солдаты с Дворянской бросились к особняку. Они быстро преодолели остатки баррикады и устремились к входным воротам здания стреляя по окнам особняка из винтовок. Следом за ними, со скоростью неторопливо бегущего человека, двигался Гарфорд, занимая удобную позицию чтобы стрелять по штабу большевиков. Рабочих перед особняком уже не осталось. Начавшийся штурм разогнал всех, и солдаты спокойно добежали до стен каменного бежевого дома.
Немного запоздало из окна второго этажа заговорил еще один пулемет, но это было уже почти бесполезно. Второй из оставшихся и, видимо, последний до сих пор не проявлявший себя пулемёт большевиков в тот же момент открыл огонь по баррикаде на площади. Там уже не осалюсь в живых моряков-защитников и баррикаду толпой огибали солдаты с винтовками, один из который размахивал черным знаменем на длинном древке.
Кто-то их них упал под пулями обороняющихся, но большинство крайне ловко и быстро попрятались за эту же баррикаду, которая теперь надежно прикрывал их от затаившегося в засаде до поры Максима. Добежавшие до стен особняка солдаты заметили окно второго этажа, из которого торчал толстый, наполненный быстро вскипевшей водой, ствол, и двое из них почти синхронно бросили в это окно гранаты.
Одна из гранат стукнулась о распахнутую деревянную оконную раму и отлетела назад на улицу. Она умудрилась взорваться прямо под окнами, посреди замерших вдоль стены бойцов, большинство из которых спустя мгновение были уже мертвы. Вторая граната была брошена мертвым уже солдатом более удачно и залетела в окно. Мгновением спустя взрыв раздался и со второго этажа. Пулемет, упрятанный там, больше не стрелял.
У главного входа в особняк команда солдат дружно взламывала топорами огромную деревянную главную дверь. Из окон здания периодически высовывались люди и пытались стрелять в их сторону, а по ним, в свою очередь, стреляли другие солдаты с земли. Из-за угла Кронверкского показалось еще несколько десятков штурмующих. Судя по всему, это был отряд юнкеров, державший оцепление с той стороны. Штурмующие полностью захватили площадь перед зданием и уже пытались влезть по приставным лестницам в окна первого этажа с другой стороны дома. Последний пулемет большевиков тоже уже не стрелял, и, похоже, штурм был успешно завершен.
Кровь — реальная, алая, пятнами блестела на солнце и ручейками текла по мостовой. Солдаты в грязных гимнастёрке и рабочие в не менее грязных рубахах лежали кто как на всем видимом протяжении улицы.
В гимназии говорили: «Временное правительство — законная власть». Но в Петрограде все больше рабочих утверждало, что «Большевики — наши». И вот сейчас они бегут из особняка, кто-то в отчаянной надежде скрыться, а кто-то, просто подняв руки. А юнкера в новеньких погонах бьют их прикладами. Один, рыжий, упал — и его тут же затоптали.
Вон тот офицер, что командовал орудием теперь как-то нелепо сидит у стены и курит. Его соратники что-то надрывно орут про «изменников» и «немецких шпионов» и размахивают револьверами, периодически стреляя в воздух, словно кавказские горцы. Из окна особняка уже летят, сильно кружась, бумаги — ветер подхватывает листы с лозунгами «Мир — хижинам!».
А сидящий на чердаке мальчишка вдруг понимает, что даже не оставил записки, куда пошёл. А если он не вернётся? Бабушка будет плакать, как в тот раз, когда он пропал на целый день в порту. Только теперь никто не станет искать «заблудившегося мальчика» — на улицах сегодня не до того.
В детстве он мечтал о подвигах — мечтал быть как герои Александра Дюма в бастионе под Ла-Рошелью. Сейчас вонь пороха заставляет давиться слюной.
Глава 1. 4 сентября 1917 года, г. Астрахань, Российская республика
Утро, окутанное редким для этих мест сентябрьским туманом, медленно разворачивало город солнцу, словно нехотя сдавая свои позиции. Над Волгой клубились облака, окрашенные в розовато-серые тона зари, и Астрахань, пробуждаясь, шумела неуверенно — будто сама не могла решить, остаётся ли она губернским центром рухнувшей полгода назад империи или уже становится одним из важнейших и крупнейших городов новой республики.
Двор мужской классической гимназии оглашался гомоном, смехом и возгласами — мальчики возвращались после лета, привозя с собой запахи дач под Ахтубинском, казанских улиц, а для немногих счастливчиков и петербургских проспектов. Некоторые вытянулись за каникулы до взрослого состояния, у других пробивался первый пушок над губой, третьи обрели новую мужскую уже уверенность в голосе. Мир вокруг изменялся, и они, сами того не осознавая, уже впитывали это изменение кожей.
Само здание гимназии, возведённое ещё при Александре Освободителе, стояло непоколебимо — строгое, с колоннами, облупившейся штукатуркой и тем непередаваемым запахом, что складывался из мела, старых книг и чего-то неуловимого, но до боли родного и знакомого каждому школяру этой эпохи. На фронтоне по-прежнему красовался двуглавый орёл, но ходили слухи, что его вот-вот снимут — «нечего нам, мол, царей вспоминать».
Аркадий Алексеевич Полупанов замер у ворот, щурясь на солнце. Высокий, широкоплечий для своего подросткового возраста, с копной непокорных русых волос и прямым взглядом светло-серых глаз, он казался старше, чем был. Его гимназический мундир сидел аккуратно, пуговицы блестели, воротник был безупречно накрахмален. Лишь стоптанные ботинки с аккуратной латкой выдавали, что род Полупановых, хоть и числился дворянским, давно уже не знал роскоши.
