Рирад ничего не забыл.
Помнил крики солдат, лиловый дурман, клубящийся под дверью, заползающий в дом. Один вдох – и подкосились ноги. Дед не дал Рираду упасть, схватил за плечо и прошептал: «Твой отец сражался за свободу, и ты будешь. Но сперва вырасти. Ты должен выжить, затаись, пусть думают, что сломали тебя». Потом хрустнула щеколда, взвизгнули дверные петли, и мир померк.
Рирад помнил, как очнулся в клетке. Вцепился в прутья, приподнялся и увидел изломы гор в закатном небе, островерхие крыши родной деревни на гребне холма. Клетка качалась, подпрыгивала на ухабах, волы тянули ее прочь, вниз по дороге. Вскоре хижины скрылись из вида. Остались лишь чужие голоса, скалы и надвигающаяся ночь.
На привале его заставили выпить вязкий отвар. «Давай, чертенок. Знаем, какие вы все верткие и быстрые, это тебя успокоит». Двигаться стало тяжело, даже глаза не открывались. Не получалось и стронуть время: ни подтащить к себе, замедляя, ни отпустить, чтобы мчалось вскачь. Время больше не слушалось Рирада, равнодушно ползло вслед за скрипом тележных колес.
Дни тянулись в мутном полусне. Но дорога кончилась, дверь клетки распахнулась, и Рирада повели вдоль плетня, а потом через цветущий сад. Лепестки кружились в воздухе, падали на тропинку. За деревьями высился дом – алый, цвета свежей крови, лишь ставни и дверь сияли белизной. На крыльце стоял человек: светловолосый и бледный, в красивой, чистой одежде.
– Входи, – сказал он Рираду, – это твой новый дом.
Когда рассеялось действие отвара, время снова стало покорным, а чувства – ясными и острыми. Рирад хотел убежать. Но последний наказ деда жег сердце, не давал ослушаться. Рирад затаился. Жил в чужом доме, полном диковинных вещей. Спал на кровати – слишком высокой и мягкой. Ел безвкусную похлебку, отвечал, когда спрашивали. И никогда при других не разматывал и не сматывал время.
Хозяин дома, Янха, настаивал, чтобы Рирад звал его отцом. Это было сложнее всего. Как признать родичем – пусть и на словах – светлокожего чужака, врага? Да и не годился он Рираду в отцы. Ни жены, ни шрамов, ни охотничьих трофеев, – разве это мужчина?
И, будто этого было мало, Янха дал Рираду другое имя. Наверное, посчитал настоящее слишком гремящим и резким и нарек приемыша по-своему: Витша. Здесь у всех были бесцветные, бескостные имена, похожие на кашу, которую Рираду приходилось есть по утрам.
Рирад затаился – но не сдался. Вечерами, после заката, ложился спать, укрывался с головой и ждал. Янха заглядывал в его комнату, проверял, погашен ли свет. Шаги затихали в коридоре. Рирад боролся со сном, слушал. И, если хлопала входная дверь и раздавались голоса гостей, – стягивал время, заставлял застыть.
Никто из чужаков так не умел. И родители, и дед часто повторяли: «Они даже не знают, что мы так можем. Думают, мы просто быстрые и сильные. Если окажешься среди них, храни тайну нашего рода». Рирад возмущался в ответ, кричал, что никогда не станет жить среди врагов. Эти воспоминания ранили, но и забыть Рирад не мог. Ясная память тоже была даром его племени.
Чутко прислушиваясь, Рирад выбирался из-под одеяла, замирал возле кровати. А потом подхватывал время, влек к себе. Оно становилось тугим, как натянутый канат, и мир менялся.
Все звуки, шорохи и скрипы теряли привычный облик, длились и длились. Занавеска, до того колыхавшаяся над приоткрытым окном, застывала. Медленно, медленно отгибался ее край. Рирад осторожно отворял дверь – совсем ненамного, лишь бы протиснуться – и шел наверх. Он мог бы не красться, никто не заметил бы его сейчас, для чужаков он стал быстрой тенью, внезапным порывом ветра. Но с раннего детства Рирад знал: будешь бегать в стянутом времени – обожжешься о воздух. Поэтому не спешил.
Добравшись до комнаты, где Янха принимал гостей, Рирад озирался. Прятался в коридоре, за высоким плетеным кувшином или под вешалкой, и отпускал время. Неразличимый гул ускорялся, превращался в голоса. Рирад слушал.
Часто разговоры были непонятными или скучными, но он не сдавался. Он должен был узнать хоть что-то о родной деревне, о матери и деде. И об отце – куда его забрали, что с ним? Но так вышло, что сперва узнал о своей судьбе.
– Ну что это за работа, Янха! – смеялся один из гостей. – Смотреть за малолетками, еще и за детьми преступников! Понятно, конечно, не заберешь их из дома – и нахватаются, вырастут такими же. Но лучше бы их сдавали в приют, как раньше.
– Приют не годится, – возражал Янха. – Ребенку нужна семья. Витша хороший мальчик, послушный. Привыкнет, вырастет, выучится, пойдет на службу. Будет приносить пользу.
Рирад понял, что и правда надолго здесь, его не отпустят обратно в горы.
В другую ночь он услышал и об отце.
– Казнили на прошлой неделе, в центральной тюрьме, – сказал незнакомый голос, спокойный и равнодушный. – Горцы притихли. Но следим за ними, дороги перекрыты.
Тогда Рирад не выдержал. Остановил время, скрутил до неподвижности и кинулся бегом по лестнице, прочь из дома. Упал в саду под деревом и рыдал, отчаянно, долго, не замечая, как болит опаленная кожа. Застывшее мгновение нависало свинцовой тяжестью.
Утром Рирад не смог подняться с кровати. Горло жгло, смотреть было больно, а руки покрылись красными пятнами. Нельзя столько оставаться в медленном времени, нельзя двигаться там так быстро.
Янха ни о чем не догадался. Испугался, привел лекаря, тот напоил Рирада настойкой от жара. Несколько дней Рирад провел в постели. Ругал себя за неосторожность и слабость. Мечтал о мести.
Вскоре в доме появился второй ребенок. Его привели под утро, Рирад проснулся от плача и криков на лестнице. Сразу понял: кого-то еще забрали от родных, отдали Янхе на воспитание. Это оказался мальчик, широколицый, веснушчатый и несчастный.
Сперва Рирад презирал его. Да, мелкий, но ведь не младенец. Видел четыре лета, а то и больше, а рыдает, не таясь. И так легко поддается на уговоры и утешения. Янха целыми днями возился с ним, приносил игрушки, рассказывал сказки. И новенький пообвыкся, стал спокойнее, а потом и вовсе развеселился – смеялся, бегал в саду.
– Как тебя звали раньше? – спросил Рирад как-то вечером. Теперь он делил комнату с младшим приемышем и не мог ночами менять время.
Янха уже ушел, пожелав добрых снов, и новенький ворочался в своей кровати, устраивался поудобнее. Обнимал огромную лохматую игрушку, – Рирад никак не мог понять, выдра это или кошка.
– Не помню, – сказал новенький из-под одеяла.
Рирад не поверил. Слишком мало времени прошло, даже чужаки не теряют память так быстро.
– Не может быть, – сказал он.
– Не помню, – упрямо повторил новенький. – Оно было дурацкое, а теперь хорошее.
Как может нравиться имя Митфа?
– Тебе подходит, – сказал Рирад, и Митфа не расслышал насмешки, отозвался:
– Здесь все хорошие. Ты тоже.
Да, в первые недели Рирад презирал его, но сам не заметил, как привязался.
Дома он был единственным ребенком. Столько раз мечтал, что появится младший брат или даже сестренка, а лучше оба. Рирад защищал бы их, учил тайнам гор, а они смотрели бы на него, как на взрослого. Слушая об этом, мама иногда улыбалась, а иногда говорила: «Неспокойно сейчас, обождем». Рираду исполнилось семь лет, а у него все еще не было ни брата, ни сестры. А потом отца поймали, а Рирада увезли.
В первый год неволи Янха не выпускал приемышей одних за ворота. Осенью отправил Рирада в школу, но всегда провожал и встречал. Вел по улице, мимо заборов и старых яблонь, вдоль сонной реки, над запахами тины и последних цветов. Через горбатый мостик и дальше, по ступеням, карабкающимся вверх по склону холма.
Рирад никогда не видел тюрем – только слышал рассказы о них, – но сразу решил, что школа похожа на темницу. Три безликих каменных короба лепились друг к другу, окна были маленькими, будто бойницы. Внутри пахло старыми тростниковыми циновками, мелом и чернилами. Дети сидели тихо, делали вид, что слушают учителя, но после уроков менялись.
– Ты даже читать не умеешь, тупой совсем, – сказал один из них, высокий мальчишка. – Вы же дикие там в горах, дурные, зачем тебя привели к нам!
Рирад не сдержался.
Вечером Янха отчитывал его и мазал ссадины жгучей мазью. Я выдал себя, понял Рирад. Нельзя лезть в драку, нужно выглядеть сломленным, забитым.
Тогда он решил выучить все премудрости чужаков, узнать силу врага. Но сколько ни слушал объяснения наставника, сколько ни сидел над учебником, все равно отставал от других детей. Но время было на его стороне.
Рирад забирался в дальние уголки сада, доставал карандаши, раскладывал на земле прописи. Стягивал время и упражнялся до изнеможения. Буквы начали слушаться, уже не походили на путаницу птичьих следов. Осень сменилась зимой, и он нашел себе новое место – на чердаке. Сквозь щели и расшатанное оконце заползала стужа, но Рирад ее не боялся. Она напоминала о доме, о снежных вершинах и пьянящей морозной высоте.
К прописям присоединились тетради, заполненные рядами и колонками цифр, а потом – стопки карт и растрепанных книг. Наставник хвалил Рирада, а дети больше не задирали, знали, что он может постоять за себя. Молча выслушает насмешки, но потом подстережет обидчика, возникнет из ниоткуда и ударит со спины. Некоторые даже хотели с ним дружить, садились на уроках рядом и болтали в перерывах.
Через полтора года неволи в школу пошел и Митфа. Янха уже не следил за каждым шагом приемышей, поручил Рираду отводить домой младшего брата. По дороге Митфа без конца рассказывал о новых друзьях, о вредной девчонке с рыжими косами и о злых учителях. Рирад слушал, не перебивая, лишь изредка спрашивал о чем-то. И запоминал каждое слово. Кто знает, что пригодится.
На третий год неволи Рирад впервые услышал про Отшельника.
– Да не вру я, клянусь! Моя сестренка его видела, еле выбралась из этого болота!
Дети окружили Итху – тихого, прилежного мальчика, мечтавшего уехать в столицу. Обычно он не горячился и не спорил, и Рирад его почти и не замечал. Но сегодня Итха преобразился: стоял на школьном крыльце, отчаянно цеплялся за перила, но не думал бежать от недоверчивой, усмехающейся толпы. И говорил так запальчиво, будто от слов зависела жизнь и свобода. Рирад протиснулся поближе.
– Он настоящий колдун, исполняет желания!
Рассказ Итхи был путанным и странным. Колдун-Отшельник жил рядом, то ли на озере, то ли на заливных лугах за рекой. Дорога простая, только найти ее трудно. Взрослые эту тропу ни за что не увидят, только дети. Сестра Итхи пробралась к пещере Отшельника («Эй, что ты несешь, какая пещера на болоте?»), и тот исполнил желание, только сестренка не говорит какое.
– А что захотел взамен? – спросил Рирад.
– Не знаю. – Итха запнулся, огляделся растеряно, словно искал подсказку. – Вроде, ничего.
Так не бывает.
По дороге домой Митфа не мог успокоиться, срывался на бег, влетал в лужи, обдавая Рирада шквалом брызг, перепрыгивал через трещины на мостовой. И допытывался:
– Ну скажи, скажи! Он все придумал? Или правда?
Рирад отмалчивался. Смотрел на осенние листья, резные, желтые и алые, еще качающиеся на ветру и уже затоптанные, грязные. Пожимал плечами и тянулся в глубины памяти – к сказке, которую слышал от отца.
В тот вечер огонь в очаге пылал жарко, но не мог отогнать голос зимы, – вьюга завывала и плакала за окном. Рирад сидел на полу, на лохматой шкуре, и смотрел на отца. Тот был огромным, несокрушимым. Отблески пламени озаряли лицо, и смуглая кожа отливала багрянцем, а свежий шрам казался совсем черным. Отца не было дома с первого снега, и теперь, вернувшись, он не пожелал ответить, где бродил, с кем сражался. «Рано тебе знать. Лучше послушай про Хийю».
Эту сказку отец рассказывал не впервые. И каждый раз она звучала немного иначе. Менялись герои: в пещеру входила то влюбленная девушка, то мать, потерявшая ребенка, то жадный старик, то раненый воин. Но всегда их встречал Хийя – дух-одиночка. Он прятался возле людских селений, но не боялся огненных ритуалов и не принимал подношений. Заманивал к себе путников, исполнял несбыточное желание и забирал плату. Порой просил придорожный камень, а порой – сорок лет жизни. Не угадать.
Но в этот раз в сказке не было путников. Только Хийя, затаившийся во тьме среди скал, улыбающийся, шепчущий заклятья. «Его голос похож на шум ветра, – говорил отец, и Рирад вскидывался, прислушивался к стонам пурги. – И к его приюту нет дороги. Ступаешь по привычной тропе, идешь к перевалу, а, может, вниз, в долину, и вдруг слышишь журчанье ручья или птичье пение. И так хочется свернуть, посмотреть. Делаешь шаг, другой, и ты уже рядом с Хией, а он улыбается, предлагает помощь. Рирад, если знаешь, куда идешь, не уклоняйся от цели. Помни о ней, не сходи с тропы».
Так тяжело было вспоминать об этом! Хотелось остаться наедине с болью: остановить время, закрыть лицо руками. Как беспечен был тогда Рирад, как обижался – глупо, по-детски, – что отец не желает рассказать о битвах с чужаками. Но, должно быть, отец уже предчувствовал беду. Знал, что не все в горах готовы сражаться за свободу. Знал, что кто-то предаст, приведет врагов, окутает деревню дурманом.
– Витша! – Митфа дернул его за рукав, и Рирад очнулся. – Ну скажи!
Они подошли к дому Янхи. Чугунная калитка была распахнута, ветер качал ее, петли скрипели. На земле пестрела опавшая листва.
Тоска по родине накатила, ошпарила душу. Все здесь враждебное, чужое, даже воздух сырой и прелый. Хоть бы на миг оказаться дома! Увидеть снежные вершины, услышать голоса матери и деда, почувствовать дым очага, запах старого дерева и дубленой кожи. Сколько еще нужно прятаться здесь, притворяться, что сломлен?
– Витша! – Митфа цеплялся за его руку, смотрел испугано. – Ты чего? Чего молчишь?
– Я думал про колдуна, – ответил Рирад. – Такие всегда взамен что-то просят. Ты приглядись к сестре Итхи, может, поймешь, что она отдала.
Митфа и правда стал следить за девчонкой, но не заметил ничего странного. И Рирад тоже не видел перемен. Разве что в первые дни дети толпились вокруг сестры Итхи, расспрашивали. Но постепенно оставили в покое.
А слухи не утихли, плодились и множились. Звучали новые истории, обрастали подробностями: почти у каждого друг или брат видел тайную дорогу, а кто-то и сам пытался добраться до Отшельника.
– Не поверишь, где я была сегодня! – прошептала Ниль.
Она опустилась на скамью возле Рирада – теперь часто садилась тут, просила проверить задания, объяснить примеры. Рирад слышал, как мальчишки дразнили ее «Витшиной невестой». Но сегодня с ней что-то было не так. Она задыхалась, торопливо дергала шнурок школьной сумки и не могла развязать. Длинная коса – цвета спелых каштанов, а не светлая, как у большинства здешних девчонок – растрепалась. Словно Ниль бежала, боялась опоздать, – но урок еще не начался, наставник не пришел.
Когда Ниль наконец-то вытряхнула из мешка учебники, Рирад заметил, что ее руки дрожат.
– На болото ходила? – спросил он.
– Да, – отозвалась она еле слышно. – Я думала, просто гляну, ну вдруг… А там такая ровная тропа, как будто даже мощеная! Я пошла по ней, но показалось вязну, а сбоку камешки, решила обойти по ним, а там топь. И дорога пропала! Я вся вымокла, пришлось бежать домой, переодеваться.
Ниль судорожно вздохнула, подавила всхлип.
Помнил крики солдат, лиловый дурман, клубящийся под дверью, заползающий в дом. Один вдох – и подкосились ноги. Дед не дал Рираду упасть, схватил за плечо и прошептал: «Твой отец сражался за свободу, и ты будешь. Но сперва вырасти. Ты должен выжить, затаись, пусть думают, что сломали тебя». Потом хрустнула щеколда, взвизгнули дверные петли, и мир померк.
Рирад помнил, как очнулся в клетке. Вцепился в прутья, приподнялся и увидел изломы гор в закатном небе, островерхие крыши родной деревни на гребне холма. Клетка качалась, подпрыгивала на ухабах, волы тянули ее прочь, вниз по дороге. Вскоре хижины скрылись из вида. Остались лишь чужие голоса, скалы и надвигающаяся ночь.
На привале его заставили выпить вязкий отвар. «Давай, чертенок. Знаем, какие вы все верткие и быстрые, это тебя успокоит». Двигаться стало тяжело, даже глаза не открывались. Не получалось и стронуть время: ни подтащить к себе, замедляя, ни отпустить, чтобы мчалось вскачь. Время больше не слушалось Рирада, равнодушно ползло вслед за скрипом тележных колес.
Дни тянулись в мутном полусне. Но дорога кончилась, дверь клетки распахнулась, и Рирада повели вдоль плетня, а потом через цветущий сад. Лепестки кружились в воздухе, падали на тропинку. За деревьями высился дом – алый, цвета свежей крови, лишь ставни и дверь сияли белизной. На крыльце стоял человек: светловолосый и бледный, в красивой, чистой одежде.
– Входи, – сказал он Рираду, – это твой новый дом.
Когда рассеялось действие отвара, время снова стало покорным, а чувства – ясными и острыми. Рирад хотел убежать. Но последний наказ деда жег сердце, не давал ослушаться. Рирад затаился. Жил в чужом доме, полном диковинных вещей. Спал на кровати – слишком высокой и мягкой. Ел безвкусную похлебку, отвечал, когда спрашивали. И никогда при других не разматывал и не сматывал время.
Хозяин дома, Янха, настаивал, чтобы Рирад звал его отцом. Это было сложнее всего. Как признать родичем – пусть и на словах – светлокожего чужака, врага? Да и не годился он Рираду в отцы. Ни жены, ни шрамов, ни охотничьих трофеев, – разве это мужчина?
И, будто этого было мало, Янха дал Рираду другое имя. Наверное, посчитал настоящее слишком гремящим и резким и нарек приемыша по-своему: Витша. Здесь у всех были бесцветные, бескостные имена, похожие на кашу, которую Рираду приходилось есть по утрам.
Рирад затаился – но не сдался. Вечерами, после заката, ложился спать, укрывался с головой и ждал. Янха заглядывал в его комнату, проверял, погашен ли свет. Шаги затихали в коридоре. Рирад боролся со сном, слушал. И, если хлопала входная дверь и раздавались голоса гостей, – стягивал время, заставлял застыть.
Никто из чужаков так не умел. И родители, и дед часто повторяли: «Они даже не знают, что мы так можем. Думают, мы просто быстрые и сильные. Если окажешься среди них, храни тайну нашего рода». Рирад возмущался в ответ, кричал, что никогда не станет жить среди врагов. Эти воспоминания ранили, но и забыть Рирад не мог. Ясная память тоже была даром его племени.
Чутко прислушиваясь, Рирад выбирался из-под одеяла, замирал возле кровати. А потом подхватывал время, влек к себе. Оно становилось тугим, как натянутый канат, и мир менялся.
Все звуки, шорохи и скрипы теряли привычный облик, длились и длились. Занавеска, до того колыхавшаяся над приоткрытым окном, застывала. Медленно, медленно отгибался ее край. Рирад осторожно отворял дверь – совсем ненамного, лишь бы протиснуться – и шел наверх. Он мог бы не красться, никто не заметил бы его сейчас, для чужаков он стал быстрой тенью, внезапным порывом ветра. Но с раннего детства Рирад знал: будешь бегать в стянутом времени – обожжешься о воздух. Поэтому не спешил.
Добравшись до комнаты, где Янха принимал гостей, Рирад озирался. Прятался в коридоре, за высоким плетеным кувшином или под вешалкой, и отпускал время. Неразличимый гул ускорялся, превращался в голоса. Рирад слушал.
Часто разговоры были непонятными или скучными, но он не сдавался. Он должен был узнать хоть что-то о родной деревне, о матери и деде. И об отце – куда его забрали, что с ним? Но так вышло, что сперва узнал о своей судьбе.
– Ну что это за работа, Янха! – смеялся один из гостей. – Смотреть за малолетками, еще и за детьми преступников! Понятно, конечно, не заберешь их из дома – и нахватаются, вырастут такими же. Но лучше бы их сдавали в приют, как раньше.
– Приют не годится, – возражал Янха. – Ребенку нужна семья. Витша хороший мальчик, послушный. Привыкнет, вырастет, выучится, пойдет на службу. Будет приносить пользу.
Рирад понял, что и правда надолго здесь, его не отпустят обратно в горы.
В другую ночь он услышал и об отце.
– Казнили на прошлой неделе, в центральной тюрьме, – сказал незнакомый голос, спокойный и равнодушный. – Горцы притихли. Но следим за ними, дороги перекрыты.
Тогда Рирад не выдержал. Остановил время, скрутил до неподвижности и кинулся бегом по лестнице, прочь из дома. Упал в саду под деревом и рыдал, отчаянно, долго, не замечая, как болит опаленная кожа. Застывшее мгновение нависало свинцовой тяжестью.
Утром Рирад не смог подняться с кровати. Горло жгло, смотреть было больно, а руки покрылись красными пятнами. Нельзя столько оставаться в медленном времени, нельзя двигаться там так быстро.
Янха ни о чем не догадался. Испугался, привел лекаря, тот напоил Рирада настойкой от жара. Несколько дней Рирад провел в постели. Ругал себя за неосторожность и слабость. Мечтал о мести.
Вскоре в доме появился второй ребенок. Его привели под утро, Рирад проснулся от плача и криков на лестнице. Сразу понял: кого-то еще забрали от родных, отдали Янхе на воспитание. Это оказался мальчик, широколицый, веснушчатый и несчастный.
Сперва Рирад презирал его. Да, мелкий, но ведь не младенец. Видел четыре лета, а то и больше, а рыдает, не таясь. И так легко поддается на уговоры и утешения. Янха целыми днями возился с ним, приносил игрушки, рассказывал сказки. И новенький пообвыкся, стал спокойнее, а потом и вовсе развеселился – смеялся, бегал в саду.
– Как тебя звали раньше? – спросил Рирад как-то вечером. Теперь он делил комнату с младшим приемышем и не мог ночами менять время.
Янха уже ушел, пожелав добрых снов, и новенький ворочался в своей кровати, устраивался поудобнее. Обнимал огромную лохматую игрушку, – Рирад никак не мог понять, выдра это или кошка.
– Не помню, – сказал новенький из-под одеяла.
Рирад не поверил. Слишком мало времени прошло, даже чужаки не теряют память так быстро.
– Не может быть, – сказал он.
– Не помню, – упрямо повторил новенький. – Оно было дурацкое, а теперь хорошее.
Как может нравиться имя Митфа?
– Тебе подходит, – сказал Рирад, и Митфа не расслышал насмешки, отозвался:
– Здесь все хорошие. Ты тоже.
Да, в первые недели Рирад презирал его, но сам не заметил, как привязался.
Дома он был единственным ребенком. Столько раз мечтал, что появится младший брат или даже сестренка, а лучше оба. Рирад защищал бы их, учил тайнам гор, а они смотрели бы на него, как на взрослого. Слушая об этом, мама иногда улыбалась, а иногда говорила: «Неспокойно сейчас, обождем». Рираду исполнилось семь лет, а у него все еще не было ни брата, ни сестры. А потом отца поймали, а Рирада увезли.
В первый год неволи Янха не выпускал приемышей одних за ворота. Осенью отправил Рирада в школу, но всегда провожал и встречал. Вел по улице, мимо заборов и старых яблонь, вдоль сонной реки, над запахами тины и последних цветов. Через горбатый мостик и дальше, по ступеням, карабкающимся вверх по склону холма.
Рирад никогда не видел тюрем – только слышал рассказы о них, – но сразу решил, что школа похожа на темницу. Три безликих каменных короба лепились друг к другу, окна были маленькими, будто бойницы. Внутри пахло старыми тростниковыми циновками, мелом и чернилами. Дети сидели тихо, делали вид, что слушают учителя, но после уроков менялись.
– Ты даже читать не умеешь, тупой совсем, – сказал один из них, высокий мальчишка. – Вы же дикие там в горах, дурные, зачем тебя привели к нам!
Рирад не сдержался.
Вечером Янха отчитывал его и мазал ссадины жгучей мазью. Я выдал себя, понял Рирад. Нельзя лезть в драку, нужно выглядеть сломленным, забитым.
Тогда он решил выучить все премудрости чужаков, узнать силу врага. Но сколько ни слушал объяснения наставника, сколько ни сидел над учебником, все равно отставал от других детей. Но время было на его стороне.
Рирад забирался в дальние уголки сада, доставал карандаши, раскладывал на земле прописи. Стягивал время и упражнялся до изнеможения. Буквы начали слушаться, уже не походили на путаницу птичьих следов. Осень сменилась зимой, и он нашел себе новое место – на чердаке. Сквозь щели и расшатанное оконце заползала стужа, но Рирад ее не боялся. Она напоминала о доме, о снежных вершинах и пьянящей морозной высоте.
К прописям присоединились тетради, заполненные рядами и колонками цифр, а потом – стопки карт и растрепанных книг. Наставник хвалил Рирада, а дети больше не задирали, знали, что он может постоять за себя. Молча выслушает насмешки, но потом подстережет обидчика, возникнет из ниоткуда и ударит со спины. Некоторые даже хотели с ним дружить, садились на уроках рядом и болтали в перерывах.
Через полтора года неволи в школу пошел и Митфа. Янха уже не следил за каждым шагом приемышей, поручил Рираду отводить домой младшего брата. По дороге Митфа без конца рассказывал о новых друзьях, о вредной девчонке с рыжими косами и о злых учителях. Рирад слушал, не перебивая, лишь изредка спрашивал о чем-то. И запоминал каждое слово. Кто знает, что пригодится.
На третий год неволи Рирад впервые услышал про Отшельника.
– Да не вру я, клянусь! Моя сестренка его видела, еле выбралась из этого болота!
Дети окружили Итху – тихого, прилежного мальчика, мечтавшего уехать в столицу. Обычно он не горячился и не спорил, и Рирад его почти и не замечал. Но сегодня Итха преобразился: стоял на школьном крыльце, отчаянно цеплялся за перила, но не думал бежать от недоверчивой, усмехающейся толпы. И говорил так запальчиво, будто от слов зависела жизнь и свобода. Рирад протиснулся поближе.
– Он настоящий колдун, исполняет желания!
Рассказ Итхи был путанным и странным. Колдун-Отшельник жил рядом, то ли на озере, то ли на заливных лугах за рекой. Дорога простая, только найти ее трудно. Взрослые эту тропу ни за что не увидят, только дети. Сестра Итхи пробралась к пещере Отшельника («Эй, что ты несешь, какая пещера на болоте?»), и тот исполнил желание, только сестренка не говорит какое.
– А что захотел взамен? – спросил Рирад.
– Не знаю. – Итха запнулся, огляделся растеряно, словно искал подсказку. – Вроде, ничего.
Так не бывает.
По дороге домой Митфа не мог успокоиться, срывался на бег, влетал в лужи, обдавая Рирада шквалом брызг, перепрыгивал через трещины на мостовой. И допытывался:
– Ну скажи, скажи! Он все придумал? Или правда?
Рирад отмалчивался. Смотрел на осенние листья, резные, желтые и алые, еще качающиеся на ветру и уже затоптанные, грязные. Пожимал плечами и тянулся в глубины памяти – к сказке, которую слышал от отца.
В тот вечер огонь в очаге пылал жарко, но не мог отогнать голос зимы, – вьюга завывала и плакала за окном. Рирад сидел на полу, на лохматой шкуре, и смотрел на отца. Тот был огромным, несокрушимым. Отблески пламени озаряли лицо, и смуглая кожа отливала багрянцем, а свежий шрам казался совсем черным. Отца не было дома с первого снега, и теперь, вернувшись, он не пожелал ответить, где бродил, с кем сражался. «Рано тебе знать. Лучше послушай про Хийю».
Эту сказку отец рассказывал не впервые. И каждый раз она звучала немного иначе. Менялись герои: в пещеру входила то влюбленная девушка, то мать, потерявшая ребенка, то жадный старик, то раненый воин. Но всегда их встречал Хийя – дух-одиночка. Он прятался возле людских селений, но не боялся огненных ритуалов и не принимал подношений. Заманивал к себе путников, исполнял несбыточное желание и забирал плату. Порой просил придорожный камень, а порой – сорок лет жизни. Не угадать.
Но в этот раз в сказке не было путников. Только Хийя, затаившийся во тьме среди скал, улыбающийся, шепчущий заклятья. «Его голос похож на шум ветра, – говорил отец, и Рирад вскидывался, прислушивался к стонам пурги. – И к его приюту нет дороги. Ступаешь по привычной тропе, идешь к перевалу, а, может, вниз, в долину, и вдруг слышишь журчанье ручья или птичье пение. И так хочется свернуть, посмотреть. Делаешь шаг, другой, и ты уже рядом с Хией, а он улыбается, предлагает помощь. Рирад, если знаешь, куда идешь, не уклоняйся от цели. Помни о ней, не сходи с тропы».
Так тяжело было вспоминать об этом! Хотелось остаться наедине с болью: остановить время, закрыть лицо руками. Как беспечен был тогда Рирад, как обижался – глупо, по-детски, – что отец не желает рассказать о битвах с чужаками. Но, должно быть, отец уже предчувствовал беду. Знал, что не все в горах готовы сражаться за свободу. Знал, что кто-то предаст, приведет врагов, окутает деревню дурманом.
– Витша! – Митфа дернул его за рукав, и Рирад очнулся. – Ну скажи!
Они подошли к дому Янхи. Чугунная калитка была распахнута, ветер качал ее, петли скрипели. На земле пестрела опавшая листва.
Тоска по родине накатила, ошпарила душу. Все здесь враждебное, чужое, даже воздух сырой и прелый. Хоть бы на миг оказаться дома! Увидеть снежные вершины, услышать голоса матери и деда, почувствовать дым очага, запах старого дерева и дубленой кожи. Сколько еще нужно прятаться здесь, притворяться, что сломлен?
– Витша! – Митфа цеплялся за его руку, смотрел испугано. – Ты чего? Чего молчишь?
– Я думал про колдуна, – ответил Рирад. – Такие всегда взамен что-то просят. Ты приглядись к сестре Итхи, может, поймешь, что она отдала.
Митфа и правда стал следить за девчонкой, но не заметил ничего странного. И Рирад тоже не видел перемен. Разве что в первые дни дети толпились вокруг сестры Итхи, расспрашивали. Но постепенно оставили в покое.
А слухи не утихли, плодились и множились. Звучали новые истории, обрастали подробностями: почти у каждого друг или брат видел тайную дорогу, а кто-то и сам пытался добраться до Отшельника.
– Не поверишь, где я была сегодня! – прошептала Ниль.
Она опустилась на скамью возле Рирада – теперь часто садилась тут, просила проверить задания, объяснить примеры. Рирад слышал, как мальчишки дразнили ее «Витшиной невестой». Но сегодня с ней что-то было не так. Она задыхалась, торопливо дергала шнурок школьной сумки и не могла развязать. Длинная коса – цвета спелых каштанов, а не светлая, как у большинства здешних девчонок – растрепалась. Словно Ниль бежала, боялась опоздать, – но урок еще не начался, наставник не пришел.
Когда Ниль наконец-то вытряхнула из мешка учебники, Рирад заметил, что ее руки дрожат.
– На болото ходила? – спросил он.
– Да, – отозвалась она еле слышно. – Я думала, просто гляну, ну вдруг… А там такая ровная тропа, как будто даже мощеная! Я пошла по ней, но показалось вязну, а сбоку камешки, решила обойти по ним, а там топь. И дорога пропала! Я вся вымокла, пришлось бежать домой, переодеваться.
Ниль судорожно вздохнула, подавила всхлип.
