Процессия обогнула Колизей, в арках которого густо стояли зеваки, пожелавшие увидеть процессию с высоты птичьего полёта и теперь тщетно пытавшиеся приковать к себе внимание господ. К самому же Латеранскому собору процессия, надорвавшая глотки, изрядно утомлённая и потерявшая первоначальный лоск и пафос, подошла к часу дня. На площади перед собором, накануне заботливо приготовленной Альберихом и его людьми, знать разбила лагерь, а охрана выставила оцепление. Папа и его курия, наконец-то выступив на первые роли, зашли в храм. Король и Мароция последовали за ними, тем более что июньская жара к этому моменту стала совершенно невыносимой, и можно было только пожалеть ланциариев, вынужденных в такой день обливаться потом в своих тяжёлых и резко пахнущих железом кольчугах.
Гуго вошёл в притвор Латеранской базилики, и новый приступ восторга овладел им. Он простёр вверх руки и громко воскликнул, заставив вздрогнуть находящихся неподалёку остиариев:
— Вот она, мать церквей христианских!
Король начал восхищённо рассматривать мозаики, в то время украшавшие стены и потолки базилики, и совершенно не обращал внимания, что своими передвижениями и комментариями смущает хлопотавших перед началом великой службы священников. Мароция, взяв короля за руку, придала его перемещениям элемент осмысленности и для начала отвела короля в капеллу Святая Святых. Здесь Гуго пал ниц перед ликом Христа, созданным самим евангелистом Лукой и, согласно преданию, перелетевшим во время иконоборчества из Константинополя в Рим прямо по воздуху или, как считали люди менее склонные к мистической романтике, благодаря усилиям патриарха Германа . Затем сенатрисса незаметно для Гуго вывела его в главный триклиний, где были не менее красивые мозаики, выложенные более ста лет назад при папе Льве Третьем. Внимание короля устремилось к мозаике с изображением Спасителя, проповедующего своим ученикам и державшего в руке раскрытую книгу, на которой было начертано: Pax vobis . Но Мароция перевела его взгляд на мозаику с левой стороны.
— Это папа Лев и Карл Великий, получающий от него знамя Рима, — со значением в голосе сказала она, и Гуго понимающе кивнул.
Затем Мароция отвела короля в Зал Волчицы, и король насмешливо осмотрел алчущих молока Ромула и Рема.
— Это правда, что меня называют римской волчицей с твоей лёгкой руки?
Гуго слегка смутился.
— Не переживай, мне это сравнение очень даже нравится. Я всякий раз вспоминаю своё прозвище, когда вижу эту статую. А эти два младенца, основатели Рима, напоминают мне моих сыновей. Не имею ничего против, если аналогии продолжатся и мои дети заново отстроят священный город.
— Ты этого действительно желаешь? Напомню тебе, что Ромул впоследствии убил Рема из-за спора о том, где и каким должен быть Рим.
Мароция вздрогнула.
— Нет-нет, ты прав. Не хочу, это дурная аналогия. И вообще, я привела тебя сюда не для этого.
— А для чего?
— Здесь судили папу Формоза, — произнесла она, и Гуго в сей же час позабыл о прародителях Рима.
— Здесь? Ты была при этом?
— Нет, на процессе присутствовал мой отец, а мне тогда было всего четыре года. Родители, конечно, мне многое рассказывали о Трупном синоде, но самое интересное и подробное я услышала из уст папы Сергия, который был моим учителем.
— И который на этом суде отвечал за Формоза?
— Да, он даже старался подражать его голосу и манерам речи. Сергий в тот день стоял за креслом, в котором сидел труп, и по его словам, было неимоверно страшно и мерзко находиться рядом с уже разложившимся и зловонным телом, в котором копошилось множество червей.
— Бр-р-р!
— Да, а после того как труп Формоза проволокли по Риму и бросили в Тибр, то ли молния, то ли землетрясение разбило крышу храма, и долгое время здесь не проходило служб. Наконец папа Стефан, судья и преемник Формоза, решился посетить этот храм, чтобы справиться со своими страхами. Здесь он нашёл свою смерть.
— В стенах храма?
— Нет, в портике, обрамляющим клауструм . Пойдём туда!
— Ты хочешь напугать меня, Мароция?
— Нет, — ответила она с вдруг изменившимся лицом, — я просто хочу снова увидеть сад.
Они вышли в клуатр Латерана, и первым делом король внимательно осмотрел портик с колоннами, как будто там до сих пор мог прятаться убийца.
— Это произошло здесь?
— Да, — ответила Мароция, её взгляд, впрочем, был устремлён не на портик, а на сад. По лицу её забегала ехидная усмешка.
— У тебя что-то связано с этим садом? — Гуго был человеком проницательным и догадливым.
— Связано, — кокетливо ответила Мароция и потащила короля вглубь клуатра.
Очень скоро они остановились почти в центре заброшенного густого сада. Мароция с жадным любопытством оглядывала это место и ласково, как старых знакомых, приветствовала всю бесконтрольно разросшуюся здесь флору и проводила рукой по ветвям и листьям молчаливых и вроде бы равнодушных кустов. Да, это было здесь и вроде было как вчера, а меж тем — подумать страшно! — минуло четверть века. Она внимательно осмотрела выход из Латерана и пространство портика. Никого!
— Гуго!
— Что? — ответил рассеянно король. Она приблизилась к нему и цепкими лианами своих рук обвила его шею.
— Возьми меня, мой друг! Возьми меня, немедленно! — прошептала она.
— Что? Да ты сошла с ума? Ты хочешь прямо здесь? Прямо сейчас?
— Да, мой любимый, здесь и сейчас. Возьми, мне это важно!
Глаза Гуго заискрились фейерверком. Он действительно был чертовски догадлив.
— Послушай, так ты уже делала это здесь! С кем же? Признавайся, моя распутная невеста, если ты действительно хочешь, чтобы я взял тебя.
— Не спрашивай, я никогда не скажу тебе этого! — Мароция, видя холодность и нерешительность короля, торопливо и страстно будила у того желание.
— Отчего же? Интересно, кто это был? О дьявол, что ты делаешь!? Здесь, в этом месте? Ах, есть здесь кто? Будьте же свидетелем, что я сопротивлялся!
* * * * *
Через два часа народ Рима приветствовал короля Гуго и сенатриссу Мароцию уже в качестве законных супругов. Службу девятого часа, в состав которой вошла и сама нехитрая церемония бракосочетания, провел сам папа Иоанн, сын невесты, сразу после церемонии привычно спрятавшийся за спиной своей матери. В оставшееся до конца дня время знать Рима и Павии успела вернуться в Город Льва и в папском триклинии вознаградить себя за свои сегодняшние утомительные прогулки. Невзирая на святость места, гостей угощали своим мастерством чужеземные певцы и жонглёры, глотающие огонь восточные чародеи, темнокожие красотки, станцевавшие диковинный танец перед носом к тому моменту вконец разомлевшего короля. Затем дошла очередь до взаимных подарков. В качестве своего дара новоиспечённому мужу Мароция привела к Гуго детёныша элефанта, привезённого из Африки, который, испугавшись множества людей и огней, невежливо опорожнил свой кишечник прямо посреди триклиния. Гуго в ответ подарил Мароции перстень с большим рубином, а заодно помахал перед её носом короной, приготовленной для её скорой коронации. Что до кушаний и напитков, то старания Мароции удивить гостей увенчались здесь полным успехом, наутро многие гости были действительно поражены своим странным состоянием, к которому их привела малознакомая пища, и теперь их испуганный организм настойчиво требовал традиционной каши, слабого вина и даже плебейского пива, настолько сильной была жажда, желудочная и головная боль. Новоиспечённые молодожёны по окончании пира отправились в Замок Ангела, Мароция, выйдя на свою любимую смотровую террасу, словно вынырнувший на поверхность ловец жемчуга, жадно вдыхала всей грудью влажный воздух Рима, в то время пока слуги бережно заносили и устраивали на покой потерявшее к концу дня остатки чувств и даже рефлексов тело короля.
Той же ночью, невзирая на увещевания папы переночевать в Городе Льва, Альберих и Кресченций в сопровождении десятка слуг выступили за пределы стен папской резиденции. Их кортеж передвигался медленно, поскольку его замыкали носилки, в которых блаженно похрапывала Теодора Теофилакт. В отличие от своего мужа и племянника, чьи хмурые лица на свадьбе ярко контрастировали с общим настроем пирующих, Теодора свой скрытый протест против удачливой сестры и обманщика-бургундца выразила сегодня в нарочито излишней развязности и теперь заслуженно отдыхала, восстанавливая растраченную энергию.
Долгое время Альберих и Кресченций ехали молча. Им было что сказать друг другу, они терпеливо молчали весь вечер, и теперь слова теснились у каждого на устах, и каждому смертельно хотелось выговориться и дать оценку сегодняшним событиям. Но они продолжали мерно покачиваться в своих сёдлах, тихо вздыхая и не зная, с чего начать.
Лошади всадников застучали копытами по камням моста Элия. Выглянувшая из облаков луна полоснула лезвием своего света противоположный берег Тибра, на мгновение осветив копошащиеся у реки фигурки оборванцев, пристраивающихся на ночлег. Но даже и без помощи луны всадники догадывались, что жизнь на Марсовом поле и вдоль левого берега Тибра с наступлением ночи не замерла. То там то сям мерцали огоньки костров, лёгкий ветер доносил оттуда звуки музыки и песен, в темноте тоже шла чередом своя жизнь: бедняцкий Рим ел, пил, бранился, пел здравицы в адрес своих хозяев, дрался, воровал и предавался похоти.
— Ты никогда не пытался поставить себя на место этой черни, Альберих, и попробовать примерить на себя их заботы?
— Мне вполне хватает своих забот, Кресченций, чтобы проникаться мыслями и заботами плебеев.
— Может, напрасно? Представь, у них ведь тоже есть свои беды и радости, свои мечты и желания. И выше этих смешных для нас желаний они ни разу не поднимаются за всю свою жизнь. Один из тех, что там внизу, быть может, целые годы мечтает о гнилозубой дочке своего соседа-оборванца, другой готов положить всю свою жизнь на то, чтобы пробиться в остиарии захудалой базилики в Трастевере или даже в Порто, третий — открыть лавку со всякой чепухой в Эсквилине, наконец, четвёртый мечтает обокрасть, а для верности прикончить знакомого негоцианта и завладеть его нехитрым богатством.
— В последнее охотно верю, — усмехнулся Альберих, — и ты бы поверил, мой друг, если бы сейчас подле нас не было бы наших вуккелариев .
— Не спорю, но речь сейчас не об этом. Представь, что для достижения этих целей они тратят свои годы, здоровье, жизнь. Мы смотрим на них с высоты своего положения, и нам их заботы кажутся никчёмной суетой, мелкой и отвратительной, но, может, и Господь такими же глазами и с теми же чувствами смотрит на нас?
— Пред Господом и мы, и чернь равны. Мы все его дети, и Он нас одинаково любит.
— Но откуда тогда такое высокомерие к черни у нас? Они не виноваты, что родились в бедной семье и всю жизнь проведут в нищете и лишениях. Ты никогда не думал, что они, влача столь жалкое существование, но всю жизнь благодаря и страшась Господа, на самом деле своё испытание в этом мире проходят куда достойнее нас?
— «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в Царствие Небесное» , — процитировал Евангелие Альберих, — пусть утешаются этим.
— В таком случае мы обречены, Альберих.
— Мы также не виноваты, что родились в семье, чьи предки добыли себе и потомкам почёт и достаток. У каждого своя судьба, Кресченций, и веру каждого Господь испытывает по-разному. Одного лишениями, другого излишеством. И один Господь ведает, кому и какой уготован путь.
— Согласен с тобой, друг мой. И нет объяснения, почему человек достойный порой остаётся в тени, тогда как возвышается полное ничтожество. Когда одному достаётся папская тиара, а другому…
Альберих остановил лошадь. Остановился и Кресченций.
— А другому в удел до конца дней своих усмирять римскую чернь? Ты это хотел сказать?
— Можно, конечно, здесь ответить по-другому. Тебе достаётся сам Рим!
— Не надо, Кресченций. Ты всё прекрасно понимаешь не хуже меня. Римом правит моя мать, а я для Рима всего лишь сын Мароции. Не глава городской милиции, не сенатор Рима, а сын Мароции, только и всего. Я это слышу каждый день на римских улицах.
— Ты сам говорил только что о разных испытаниях, которые нам шлёт Господь.
— Да, говорил. Но до чего же странно и больно видеть, что корона святого короля скоро ляжет на голову этого самодовольного бургундского индюка. За что такая милость небес к тому, кто уже в свои юные годы ради власти готов был ублажать старую вдову своего соседа, которая была старше его на добрых двадцать лет?!
— Ты имеешь в виду Виллу, жену короля Рудольфа Первого, мать нынешнего короля Бургундии?
— Ну да, кого же ещё? Она же и мать Виллы, нынешней жены королевского братца Бозона, которому моя матушка безвольно отдала Тоскану.
— Префект Трастевере мне накануне заявил о жалобе отца Таласио, священника местной базилики Святой Марии. Якобы после визита этой пышногрудой госпожи пропало золотое распятие, которое веками украшало абсиду церкви. Обвинение страшное, но, увы, ничем не подкреплённое.
— Жаль, но, признаться, ты меня не слишком удивил бы, если бы доказательства всё-таки нашлись. Мне рассказывают, что Сансон, граф королевского дворца, также, едва обосновавшись, начал рассылать своих слуг в городские базилики, чтобы, вероятно, выведать об имеющихся там реликвиях. Сам же граф, по слухам, уже встречался с моим братом на предмет покупки мощей, хранящихся в крипте храма Святого Петра.
— О, этот сиятельный граф — известный продавец святых костей. Ведь именно в его руки однажды попало Священное копье, которое он с немалой выгодой уступил королю Рудольфу Бургундскому.
— Да, и представь, ведь эти бургундцы ведут себя так уже в первую неделю своего пребывания в Риме. Что будет, когда они останутся здесь подольше?
— На этот вопрос ответ простой. Посмотри, что происходило в Павии, Альберих. Никто не успел опомниться, как король везде расставил своих людей, почти всеми светскими и церковными патримониями завладела его родня. Ты уже упоминал Тоскану, и ты лучше прочих знаешь, что произошло со Сполето. — Кресченций умышленно наступил на больную мозоль Альбериху. Тот ожидаемо скривился.
— Ну, теперь-то у него вроде вся родня пристроена.
— Как бы не так! А бастарды от множества конкубин? Например, сопляк Умберто, который был наместником Гуго в Провансе?
— Тогда, полагаю, следует ожидать скорого вмешательства бургундцев в управление Римом, вплоть до их появления в Сенате.
— Твоя мать не допустит этого.
— С чего ты взял? О нет, она теперь нам в этом деле не помощник. Она сейчас ослеплена блеском корон. Королевской, императорской, ещё дьявол знает какой! Она уже не говорит о Риме. Бери выше, она ждёт вестей из Константинополя от базилевса. Ради своих целей она выполнит любые прихоти Гуго.
Кресченций вновь остановил коня.
— Этому надо помешать, мой друг, — твёрдо сказал он, пристально глядя в глаза Альбериха.
— И мы помешаем, Кресченций. Иначе пусть тогда наши дни закончатся, как и у этих бедолаг, в лачугах Марсова поля.
— Согласен. Я буду с тобой до конца и в полной мере разделю твою участь.
Рыцари протянули друг другу руки. Рукопожатие их было крепким и искренним.
Гуго вошёл в притвор Латеранской базилики, и новый приступ восторга овладел им. Он простёр вверх руки и громко воскликнул, заставив вздрогнуть находящихся неподалёку остиариев:
— Вот она, мать церквей христианских!
Король начал восхищённо рассматривать мозаики, в то время украшавшие стены и потолки базилики, и совершенно не обращал внимания, что своими передвижениями и комментариями смущает хлопотавших перед началом великой службы священников. Мароция, взяв короля за руку, придала его перемещениям элемент осмысленности и для начала отвела короля в капеллу Святая Святых. Здесь Гуго пал ниц перед ликом Христа, созданным самим евангелистом Лукой и, согласно преданию, перелетевшим во время иконоборчества из Константинополя в Рим прямо по воздуху или, как считали люди менее склонные к мистической романтике, благодаря усилиям патриарха Германа . Затем сенатрисса незаметно для Гуго вывела его в главный триклиний, где были не менее красивые мозаики, выложенные более ста лет назад при папе Льве Третьем. Внимание короля устремилось к мозаике с изображением Спасителя, проповедующего своим ученикам и державшего в руке раскрытую книгу, на которой было начертано: Pax vobis . Но Мароция перевела его взгляд на мозаику с левой стороны.
— Это папа Лев и Карл Великий, получающий от него знамя Рима, — со значением в голосе сказала она, и Гуго понимающе кивнул.
Затем Мароция отвела короля в Зал Волчицы, и король насмешливо осмотрел алчущих молока Ромула и Рема.
— Это правда, что меня называют римской волчицей с твоей лёгкой руки?
Гуго слегка смутился.
— Не переживай, мне это сравнение очень даже нравится. Я всякий раз вспоминаю своё прозвище, когда вижу эту статую. А эти два младенца, основатели Рима, напоминают мне моих сыновей. Не имею ничего против, если аналогии продолжатся и мои дети заново отстроят священный город.
— Ты этого действительно желаешь? Напомню тебе, что Ромул впоследствии убил Рема из-за спора о том, где и каким должен быть Рим.
Мароция вздрогнула.
— Нет-нет, ты прав. Не хочу, это дурная аналогия. И вообще, я привела тебя сюда не для этого.
— А для чего?
— Здесь судили папу Формоза, — произнесла она, и Гуго в сей же час позабыл о прародителях Рима.
— Здесь? Ты была при этом?
— Нет, на процессе присутствовал мой отец, а мне тогда было всего четыре года. Родители, конечно, мне многое рассказывали о Трупном синоде, но самое интересное и подробное я услышала из уст папы Сергия, который был моим учителем.
— И который на этом суде отвечал за Формоза?
— Да, он даже старался подражать его голосу и манерам речи. Сергий в тот день стоял за креслом, в котором сидел труп, и по его словам, было неимоверно страшно и мерзко находиться рядом с уже разложившимся и зловонным телом, в котором копошилось множество червей.
— Бр-р-р!
— Да, а после того как труп Формоза проволокли по Риму и бросили в Тибр, то ли молния, то ли землетрясение разбило крышу храма, и долгое время здесь не проходило служб. Наконец папа Стефан, судья и преемник Формоза, решился посетить этот храм, чтобы справиться со своими страхами. Здесь он нашёл свою смерть.
— В стенах храма?
— Нет, в портике, обрамляющим клауструм . Пойдём туда!
— Ты хочешь напугать меня, Мароция?
— Нет, — ответила она с вдруг изменившимся лицом, — я просто хочу снова увидеть сад.
Они вышли в клуатр Латерана, и первым делом король внимательно осмотрел портик с колоннами, как будто там до сих пор мог прятаться убийца.
— Это произошло здесь?
— Да, — ответила Мароция, её взгляд, впрочем, был устремлён не на портик, а на сад. По лицу её забегала ехидная усмешка.
— У тебя что-то связано с этим садом? — Гуго был человеком проницательным и догадливым.
— Связано, — кокетливо ответила Мароция и потащила короля вглубь клуатра.
Очень скоро они остановились почти в центре заброшенного густого сада. Мароция с жадным любопытством оглядывала это место и ласково, как старых знакомых, приветствовала всю бесконтрольно разросшуюся здесь флору и проводила рукой по ветвям и листьям молчаливых и вроде бы равнодушных кустов. Да, это было здесь и вроде было как вчера, а меж тем — подумать страшно! — минуло четверть века. Она внимательно осмотрела выход из Латерана и пространство портика. Никого!
— Гуго!
— Что? — ответил рассеянно король. Она приблизилась к нему и цепкими лианами своих рук обвила его шею.
— Возьми меня, мой друг! Возьми меня, немедленно! — прошептала она.
— Что? Да ты сошла с ума? Ты хочешь прямо здесь? Прямо сейчас?
— Да, мой любимый, здесь и сейчас. Возьми, мне это важно!
Глаза Гуго заискрились фейерверком. Он действительно был чертовски догадлив.
— Послушай, так ты уже делала это здесь! С кем же? Признавайся, моя распутная невеста, если ты действительно хочешь, чтобы я взял тебя.
— Не спрашивай, я никогда не скажу тебе этого! — Мароция, видя холодность и нерешительность короля, торопливо и страстно будила у того желание.
— Отчего же? Интересно, кто это был? О дьявол, что ты делаешь!? Здесь, в этом месте? Ах, есть здесь кто? Будьте же свидетелем, что я сопротивлялся!
* * * * *
Через два часа народ Рима приветствовал короля Гуго и сенатриссу Мароцию уже в качестве законных супругов. Службу девятого часа, в состав которой вошла и сама нехитрая церемония бракосочетания, провел сам папа Иоанн, сын невесты, сразу после церемонии привычно спрятавшийся за спиной своей матери. В оставшееся до конца дня время знать Рима и Павии успела вернуться в Город Льва и в папском триклинии вознаградить себя за свои сегодняшние утомительные прогулки. Невзирая на святость места, гостей угощали своим мастерством чужеземные певцы и жонглёры, глотающие огонь восточные чародеи, темнокожие красотки, станцевавшие диковинный танец перед носом к тому моменту вконец разомлевшего короля. Затем дошла очередь до взаимных подарков. В качестве своего дара новоиспечённому мужу Мароция привела к Гуго детёныша элефанта, привезённого из Африки, который, испугавшись множества людей и огней, невежливо опорожнил свой кишечник прямо посреди триклиния. Гуго в ответ подарил Мароции перстень с большим рубином, а заодно помахал перед её носом короной, приготовленной для её скорой коронации. Что до кушаний и напитков, то старания Мароции удивить гостей увенчались здесь полным успехом, наутро многие гости были действительно поражены своим странным состоянием, к которому их привела малознакомая пища, и теперь их испуганный организм настойчиво требовал традиционной каши, слабого вина и даже плебейского пива, настолько сильной была жажда, желудочная и головная боль. Новоиспечённые молодожёны по окончании пира отправились в Замок Ангела, Мароция, выйдя на свою любимую смотровую террасу, словно вынырнувший на поверхность ловец жемчуга, жадно вдыхала всей грудью влажный воздух Рима, в то время пока слуги бережно заносили и устраивали на покой потерявшее к концу дня остатки чувств и даже рефлексов тело короля.
Глава 38 - Эпизод 38. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина (25 июня 932 года от Рождества Христова)
Той же ночью, невзирая на увещевания папы переночевать в Городе Льва, Альберих и Кресченций в сопровождении десятка слуг выступили за пределы стен папской резиденции. Их кортеж передвигался медленно, поскольку его замыкали носилки, в которых блаженно похрапывала Теодора Теофилакт. В отличие от своего мужа и племянника, чьи хмурые лица на свадьбе ярко контрастировали с общим настроем пирующих, Теодора свой скрытый протест против удачливой сестры и обманщика-бургундца выразила сегодня в нарочито излишней развязности и теперь заслуженно отдыхала, восстанавливая растраченную энергию.
Долгое время Альберих и Кресченций ехали молча. Им было что сказать друг другу, они терпеливо молчали весь вечер, и теперь слова теснились у каждого на устах, и каждому смертельно хотелось выговориться и дать оценку сегодняшним событиям. Но они продолжали мерно покачиваться в своих сёдлах, тихо вздыхая и не зная, с чего начать.
Лошади всадников застучали копытами по камням моста Элия. Выглянувшая из облаков луна полоснула лезвием своего света противоположный берег Тибра, на мгновение осветив копошащиеся у реки фигурки оборванцев, пристраивающихся на ночлег. Но даже и без помощи луны всадники догадывались, что жизнь на Марсовом поле и вдоль левого берега Тибра с наступлением ночи не замерла. То там то сям мерцали огоньки костров, лёгкий ветер доносил оттуда звуки музыки и песен, в темноте тоже шла чередом своя жизнь: бедняцкий Рим ел, пил, бранился, пел здравицы в адрес своих хозяев, дрался, воровал и предавался похоти.
— Ты никогда не пытался поставить себя на место этой черни, Альберих, и попробовать примерить на себя их заботы?
— Мне вполне хватает своих забот, Кресченций, чтобы проникаться мыслями и заботами плебеев.
— Может, напрасно? Представь, у них ведь тоже есть свои беды и радости, свои мечты и желания. И выше этих смешных для нас желаний они ни разу не поднимаются за всю свою жизнь. Один из тех, что там внизу, быть может, целые годы мечтает о гнилозубой дочке своего соседа-оборванца, другой готов положить всю свою жизнь на то, чтобы пробиться в остиарии захудалой базилики в Трастевере или даже в Порто, третий — открыть лавку со всякой чепухой в Эсквилине, наконец, четвёртый мечтает обокрасть, а для верности прикончить знакомого негоцианта и завладеть его нехитрым богатством.
— В последнее охотно верю, — усмехнулся Альберих, — и ты бы поверил, мой друг, если бы сейчас подле нас не было бы наших вуккелариев .
— Не спорю, но речь сейчас не об этом. Представь, что для достижения этих целей они тратят свои годы, здоровье, жизнь. Мы смотрим на них с высоты своего положения, и нам их заботы кажутся никчёмной суетой, мелкой и отвратительной, но, может, и Господь такими же глазами и с теми же чувствами смотрит на нас?
— Пред Господом и мы, и чернь равны. Мы все его дети, и Он нас одинаково любит.
— Но откуда тогда такое высокомерие к черни у нас? Они не виноваты, что родились в бедной семье и всю жизнь проведут в нищете и лишениях. Ты никогда не думал, что они, влача столь жалкое существование, но всю жизнь благодаря и страшась Господа, на самом деле своё испытание в этом мире проходят куда достойнее нас?
— «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в Царствие Небесное» , — процитировал Евангелие Альберих, — пусть утешаются этим.
— В таком случае мы обречены, Альберих.
— Мы также не виноваты, что родились в семье, чьи предки добыли себе и потомкам почёт и достаток. У каждого своя судьба, Кресченций, и веру каждого Господь испытывает по-разному. Одного лишениями, другого излишеством. И один Господь ведает, кому и какой уготован путь.
— Согласен с тобой, друг мой. И нет объяснения, почему человек достойный порой остаётся в тени, тогда как возвышается полное ничтожество. Когда одному достаётся папская тиара, а другому…
Альберих остановил лошадь. Остановился и Кресченций.
— А другому в удел до конца дней своих усмирять римскую чернь? Ты это хотел сказать?
— Можно, конечно, здесь ответить по-другому. Тебе достаётся сам Рим!
— Не надо, Кресченций. Ты всё прекрасно понимаешь не хуже меня. Римом правит моя мать, а я для Рима всего лишь сын Мароции. Не глава городской милиции, не сенатор Рима, а сын Мароции, только и всего. Я это слышу каждый день на римских улицах.
— Ты сам говорил только что о разных испытаниях, которые нам шлёт Господь.
— Да, говорил. Но до чего же странно и больно видеть, что корона святого короля скоро ляжет на голову этого самодовольного бургундского индюка. За что такая милость небес к тому, кто уже в свои юные годы ради власти готов был ублажать старую вдову своего соседа, которая была старше его на добрых двадцать лет?!
— Ты имеешь в виду Виллу, жену короля Рудольфа Первого, мать нынешнего короля Бургундии?
— Ну да, кого же ещё? Она же и мать Виллы, нынешней жены королевского братца Бозона, которому моя матушка безвольно отдала Тоскану.
— Префект Трастевере мне накануне заявил о жалобе отца Таласио, священника местной базилики Святой Марии. Якобы после визита этой пышногрудой госпожи пропало золотое распятие, которое веками украшало абсиду церкви. Обвинение страшное, но, увы, ничем не подкреплённое.
— Жаль, но, признаться, ты меня не слишком удивил бы, если бы доказательства всё-таки нашлись. Мне рассказывают, что Сансон, граф королевского дворца, также, едва обосновавшись, начал рассылать своих слуг в городские базилики, чтобы, вероятно, выведать об имеющихся там реликвиях. Сам же граф, по слухам, уже встречался с моим братом на предмет покупки мощей, хранящихся в крипте храма Святого Петра.
— О, этот сиятельный граф — известный продавец святых костей. Ведь именно в его руки однажды попало Священное копье, которое он с немалой выгодой уступил королю Рудольфу Бургундскому.
— Да, и представь, ведь эти бургундцы ведут себя так уже в первую неделю своего пребывания в Риме. Что будет, когда они останутся здесь подольше?
— На этот вопрос ответ простой. Посмотри, что происходило в Павии, Альберих. Никто не успел опомниться, как король везде расставил своих людей, почти всеми светскими и церковными патримониями завладела его родня. Ты уже упоминал Тоскану, и ты лучше прочих знаешь, что произошло со Сполето. — Кресченций умышленно наступил на больную мозоль Альбериху. Тот ожидаемо скривился.
— Ну, теперь-то у него вроде вся родня пристроена.
— Как бы не так! А бастарды от множества конкубин? Например, сопляк Умберто, который был наместником Гуго в Провансе?
— Тогда, полагаю, следует ожидать скорого вмешательства бургундцев в управление Римом, вплоть до их появления в Сенате.
— Твоя мать не допустит этого.
— С чего ты взял? О нет, она теперь нам в этом деле не помощник. Она сейчас ослеплена блеском корон. Королевской, императорской, ещё дьявол знает какой! Она уже не говорит о Риме. Бери выше, она ждёт вестей из Константинополя от базилевса. Ради своих целей она выполнит любые прихоти Гуго.
Кресченций вновь остановил коня.
— Этому надо помешать, мой друг, — твёрдо сказал он, пристально глядя в глаза Альбериха.
— И мы помешаем, Кресченций. Иначе пусть тогда наши дни закончатся, как и у этих бедолаг, в лачугах Марсова поля.
— Согласен. Я буду с тобой до конца и в полной мере разделю твою участь.
Рыцари протянули друг другу руки. Рукопожатие их было крепким и искренним.
