— Наше спасение в городской милиции. Пока мы ещё управляем ею, мы управляем всем Римом. Впрочем, есть ещё кое-что… — загадочно произнёс Альберих.
— В милиции и в плебсе! Я неслучайно завёл разговор о нём. В конце концов, это ведь и есть настоящий Рим, может быть, не гордость, но живая плоть и кровь, — подхватил слова друга Кресченций, поначалу не придав должное значение их завершающей фразе. Он готов был уже переспросить Альбериха, но неожиданное событие отвлекло внимание друзей.
Их кортеж к тому моменту медленно тащился мимо острова Тиберина, поскольку они решили переночевать в доме Теофилактов на Авентинском холме. Ставни домов были наглухо заперты, но по шуму, нередко доносящемуся изнутри, было понятно, что город по-прежнему не желает спать. Проезжая мимо таких домов, Кресченций не уставал обращать на них внимание декарха милиции, сопровождавшего их. Декарх кланялся и аккуратно фиксировал адреса. Завтра владельцам этих домов выпишут штрафы за неуместный шум и распитие вин в ночное время, а некоторым за отсутствие разрешений для обустройства таверны.
Вдруг в одном из таких гудящих, словно ульи, домов распахнулись настежь двери, излив на набережную реки свет от множества факелов и свечей, находящихся внутри здания. Из таверны выбежали и устремились к набережной два человека, а спустя мгновение дом исторг из себя ещё дюжину мужчин, сыпавших вслед убегавшим не слишком изысканные выражения и потрясавших дубинами. Крутой в этом месте берег не позволил беглецам спуститься к реке, и секундное замешательство стоило им очень дорого. Толпа накинулась на них с остервенелой яростью волчиц, атакующих споткнувшегося оленя.
Кресченций и Альберих пришпорили лошадей и вместе со своей дружиной бесстрашно вклинились в самый эпицентр драки. За ними поспешили носилки с разбуженной тряской Теодорой, которая теперь недовольно таращилась мутными глазами из своего окна.
— Сенатор Альберих! Милиция Рима! На колени всем! — прокричал декарх и для пущей убедительности протрубил в рог и дважды угостил дерущихся плетью.
Чернь, тяжело дыша, повалилась на колени, предчувствуя для себя невесёлое продолжение ночи. Со стороны цирка к набережной на звук рога незамедлительно явился патруль ночной стражи. Декарх подскочил к двум телам, неподвижно лежащим на камнях.
— Боже правый! Они мертвы! — воскликнул он.
— Несчастные! Но они скоро будут отомщены, — ответил Кресченций. — Всех под арест в Квиринал, завтра можно будет даже не тратиться на суд. Слово сенатора Альбериха и моё слово — сенатора Кресченция, — ставших очевидцами столь печального дела, свидетельствуют о ясной вине этих оборванцев. Декарх, займитесь ими.
— Это ещё не всё, мессер Кресченций! — ответил испуганный декарх, продолжая рассматривать трупы. — Они убили бургундцев.
— Прекрасная новость, — Кресченций обернулся к Альбериху, — только этого ещё не хватало.
— Декарх, пусть эти люди расскажут, что случилось, — ледяным голосом произнёс Альберих.
Десятник снова пустил в дело плеть, и после второго удара арестованные вразнобой заголосили о причинах содеянного.
— Проклятье! Пусть говорит кто-нибудь один! — поморщился Альберих.
Из гущи стоящих на коленях выпростался человек, чья одежда выгодно отличала его от прочих.
— Меня зовут Иоанн, ваша милость, я хозяин таверны, и я молю вас о снисхождении к себе и моим гостям. Я римлянин, я всю жизнь провёл в Риме и был назван в честь Иоанна Богослова, равно как и наш всемилостивейший и всеблагий папа…
— Говори, что случилось! Меня не интересует твоё жизнеописание, — рявкнул Альберих.
— Эти люди были среди гостей и играли в кости. Но Небу было сегодня угодно, чтобы удача не сопутствовала им. Они проиграли все свои деньги, затем проиграли оружие и поставили на кон одежду.
— Замечательно, — прокомментировал слова хозяина таверны Альберих.
— Но если судьбе угодно подвергнуть нас испытанию, если в гордости своей мы забываем Господа, то испытания сыплются на нас волна за волной. А зримая мимолётная удача подчас является для нас искушением Сатаны и губит наши души. С нами сегодня также был вестиопрат Павел, который в игре приобрёл более прочих, в том числе ему должна была отойти и одежда этих несчастных. Однако бургундцы обвинили Павла в шулерстве, слово за слово, гнев затуманил всем разум, и чужеземцы закололи Павла кинжалом, который тот незадолго до своей смерти тоже выиграл у них. Здесь сейчас перед вашими милосердными глазами друзья несчастного Павла, от которого мы ведали только хорошее и чья душа…
— Достаточно, — перебил трактирщика Кресченций, — остальное будешь рассказывать чертям в аду. Однако, мессер Альберих, завтра судебное заседание становится необходимым, ведь убиты бургундцы, и король Гуго, несомненно, потребует от Рима компенсации и смерти этим проходимцам.
— Ваши слова справедливы, мессер Кресченций, но до определённой степени. Судите сами, первыми преступление совершили бургундцы и понесли заслуженную кару. Какую ещё компенсацию может потребовать король? А кто заплатит вдове этого несчастного вестиопрата? Ведь у него была жена? — Альберих повернулся к трактирщику.
— Истинно была и есть, ваша милость. Мария, набожная и богобоязненная… — трактирщик не договорил, так как Альберих досадливо взмахнул рукой.
— Преступление не совершается на ровном месте и без причин, — назидательно продолжил Альберих, — неужто жители моего города польстились бы на жизни этих бургундцев, если бы те вели себя как достойные гости? А? — он вновь обратился к стоявшим на коленях арестованным.
— Истинно нет! Никогда, ваша милость! Пусть гнев Господень поразит нас и детей наших, если мы лжём!
— Схватились бы римляне за свои дубины, если бы бургундцы прежде них не схватились бы за ножи?
— Истинно нет!
— Сегодня жители моего города сами стали судьями для этих двух невеж, которые к тому же, в нарушении правил, не вернулись в свой лагерь, а находились в пределах Рима в ночное время. Не беспокойся, народ Рима, за претензии короля Гуго! Я постараюсь умилостивить его. Декарх, отпустите этих людей.
— Аллилуйя! Славься Господь, вступившийся за нас! Да хранит вас Бог, мессер Альберих! — загалдели не чаявшие подобной участи оборванцы, и кто-то из них, самый догадливый, завопил что было мочи:
— Слава Альбериху, сенатору и истинному защитнику Рима!
— Слава Альбериху! — на все лады многократно повторяла толпа, пока кортеж Альбериха не растворился в густой римской ночи.
Уже перед подъёмом к дому Теофилактов Кресченций наклонился к Альбериху.
— Простите, мой друг, я не сразу понял смысл ваших решений по поводу этой глупой черни. Примите же моё восхищение вашей дальновидностью. Завтра о вашем милосердии и заступничестве узнает весь город.
— Я лишь следовал вашим словам, в которых заключалась великая мудрость. Словам о людях, которых мы с высоты своей гордыни даже не замечаем. Нам надлежит далее действовать в прежнем ключе, и Рим ответит нам взаимностью.
— Согласен. Чтобы ни случилось, мы хотя бы Рим оставим в наших руках. А бургундец пусть напяливает на себя хоть все короны мира.
Настала очередь Альбериха тормозить коня и с дружеской усмешкой оглядывать друга.
— Я думаю, что никаких коронаций более не будет, — произнёс, загадочно улыбаясь, Альберих, и как ни пытался Кресченций выведать у него подоплёку этих слов, сын Мароции оставил эту тайну при себе.
— Сын мой, мы пришли к вам, чтобы обсудить все подробности предстоящего дела, ради которого Рим, вашими и моими стараниями, заключил вечный союз с королём Италии. Долгое время Святой престол обходился без своего защитника, каковыми для него когда-то были короли Пипин и Святой Карл. Великие беды постигали Рим, и великому оскорблению подвергался престол апостола, когда некому было защитить его. Но, слава Создателю, Он услышал наши молитвы и явил пред глаза наши достойного и мужественного воина в лице короля Гуго, чей ум и отвага позволят и кафолической церкви, и жителям святого города отныне пребывать в состоянии благостного покоя и христианского умиротворения.
Молодой понтифик потянулся за кубком розового вина. Что ж, этот день для него всё-таки настал, и ужасный разговор, страх перед которым не единожды отнимал у него ноги, всё же состоится, здесь и сейчас, в его кабинете Ватиканского дворца. О, как он страстно молил Господа об отсрочке этого разговора, как жарко благодарил Его вечерами за ещё один удачно миновавший день! Даже сейчас он наивно тянул это быстро нагревавшееся в его потных ладонях вино и жаждал чуда, представляя, как в самый последний момент этот самодовольный король, небрежно поигрывающий сейчас кончиком своего позолоченного пояса, вдруг провалится в преисподнюю, где ему, кстати, как раз самое место. Но чуда не происходило, король продолжал крутить пояс, папа пил тёплое вино, а его мать продолжала рисовать перед воображением сына исторические пейзажи первой половины десятого века.
Наконец политическое обозрение закончилось, и Мароция вместе со своим новоиспечённым мужем вопросительно уставились на главу Вселенской церкви, который, по их мнению, должен был подытожить старания матери какой-нибудь нравоучительно пафосной фразой, возможно с отсылкой к Священному Писанию, но непременно утвердительной.
— Я полагаю вопрос, поднятый вами, матушка, слишком серьёзным, чтобы вы ожидали от меня немедленного ответа.
Король сердито дёрнулся в кресле и шмыгнул носом. Взгляд Мароции из вопросительного превратился в тревожно-удивлённый.
— Что это значит, сын мой?
Папа с огромным трудом извлёк из своего перебаламученного сознания так долго шлифовавшиеся для этого разговора слова и, запинаясь, выдавил из себя:
— Я полагаю, что, прежде чем говорить об императорской коронации Гуго Арльского, необходимо совершить обряд коронации железной короной лангобардов над вами, матушка.
Мароция резко обернулась к Гуго, испуганным взглядом пытаясь тому дать понять, что она здесь ни при чём. Супруг не поверил её взгляду.
— Что такое несёт ваш сын, Мароция? Где же ваше слово?
— Гуго!
— Ну, давайте, Ваше Святейшество, — Гуго соизволил вспомнить, с кем он говорит, — давайте выкладывайте, что там я ещё должен сделать, по-вашему.
— Все знают, что мы ведём сейчас переговоры о браке сестры нашей с сыном солнцеподобного базилевса, — дрожащим голосом продолжал Иоанн, каждое слово у него отчего-то вылетало из уст с вопросительной интонацией. — Эти переговоры затянулись, ибо базилевс не считает ровней своему сыну дочь сенатриссы, особы не освящённой миром.
— Я скажу даже больше, дражайший Иоанн. — Гуго вновь и специально перешёл на недопустимо фамильярный тон. — Базилевс не посчитает ровней своему сыну и дочь королевы лангобардов. Только брак на дочери императрицы Запада будет ему интересен.
— Я, милостью и волей Господа утверждённый в сане преемника Святого Апостола Его, одновременно являюсь главой семьи Теофилактов, будучи старшим по мужской линии. Стало быть, я не могу оставаться безучастным к событиям, происходящим в доме моей семьи.
— Так-так…
— Если я уступлю вашим требованиям относительно императорской коронации, а эти требования, спешу заметить, я считаю вполне обоснованными и заслуженными…
— Прелестно!
— …я тем не менее вижу риски в том случае, что супруга ваша и моя мать после коронации останется не более чем супругой вашей с соответственно ограниченными правами своими и правами потомства своего.
— Замечательно сказано, Ваше Святейшество. Лучше и не стоит пытаться повторить. Другими словами, Мароция, ваш сын своими святейшими устами сейчас свидетельствует о высокой степени доверия ко мне с вашей стороны. Итак, вы боитесь, что, получив корону Карла, я оставлю вас при себе супругой, которую я могу при определённых условиях поместить в монастырь, а пуще того — отправить на тот свет, а ваших отпрысков лишить прав наследования ваших патримоний. Даже и не знаю, чьими сейчас устами говорит Его Святейшество. Вашими ли, моя любезная супруга, или же устами своего младшего братца, с первых же дней моего появления в Риме интригующего против меня?
— Гуго, подобный вопрос мы ведь уже обсуждали с тобой, — вяло упрекнула его Мароция.
— Ну и что, раз он вновь всплыл?
— Ну а почему, ваше высочество, подобное требование с нашей стороны вдруг вызвало у вас столь обильный прилив гнева? — Иоанну свой собственный вопрос казался по-детски наивным, а между тем он оказался самым разумным за весь разговор и мгновенно смутил короля.
Действительно, почему? Король продолжал изображать кипящий в нём, словно вода в котелке, гнев, а на самом деле пытался подобрать правильные слова.
— Коронацию железной короной проводит епископ Павии. Вам хорошо известно, что его высокопреподобие отец Беато, мой бывший архиканцлер, сразу после нашей свадьбы вернулся в столицу и является сейчас моим представителем в вопросах королевского двора. Надеюсь, вы не желаете, чтобы мы с вашей матушкой совершили путешествие из Рима в Павию и обратно только лишь затем, чтобы доставить вам и Альбериху удовольствие не видеть нас?
— Коронация епископом Павии есть традиция, но не закон. Главой Вселенской церкви, милостью Господа и с согласия Рима, являюсь я, и в моих силах и полномочиях провести эту церемонию, тем более что все атрибуты королевской власти, включая корону, находятся здесь, при вас.
Гуго громко выдохнул и пустил в действие последний козырь.
— А как быть с моим сыном, королём Лотарем?
Папа молчал.
— Он коронован в Павии и является моим законным наследником. Короновав же вашу милую моему сердцу матушку, я одновременно с этим дам повод вашим братьям претендовать на корону лангобардов. Возможно, такое положение дел устроит Рим и другие земли, ведь верно приписывает вам молва желание всегда иметь при себе двух государей, чтобы один другого страхом удерживал , хотя когда есть два и более государей, значит, на самом деле не существует ни одного, и после созданного вами хаоса останется лишь Рим, своими интригами стравливающий своих правителей и ослабляющий самого сильного из них. Я не имею оснований, Ваше Святейшество, доверять вашей семье более, чем вы моей, и не собираюсь осложнять в будущем жизнь моему законному наследнику.
Гуго особо сделал акцент на слове «законный». Мароция состроила недовольную гримасу ревнивой женщины.
— Мы уже обсуждали это, Гуго, и нашли решение. Мой сын просто ничего об этом не знал. Клянусь тебе.
И это было абсолютной правдой. За всеми матримониальными делами Гуго и Мароция не забывали оговорить подробнейшие детали своего союза и дальнейшие шаги по укреплению и сакрализации своей власти. Степень обоюдного доверия потребовала от обоих расчётливо расписать каждый шаг, и никто не собирался делать друг другу благородные до глупости подарки. Отсюда и объясняется истерика, случившаяся с королём, когда в противоположном лагере вдруг заикнулись о пересмотре договорённостей.
— Какое же это решение? — осведомился папа. В его душе вновь вспыхнула надежда на чудо.
— Обойтись без королевской коронации, а сразу, в один день короновать императорской короной Святого Карла и меня, и вашу матушку. Устраивает это вас и вашу семью?
— В милиции и в плебсе! Я неслучайно завёл разговор о нём. В конце концов, это ведь и есть настоящий Рим, может быть, не гордость, но живая плоть и кровь, — подхватил слова друга Кресченций, поначалу не придав должное значение их завершающей фразе. Он готов был уже переспросить Альбериха, но неожиданное событие отвлекло внимание друзей.
Их кортеж к тому моменту медленно тащился мимо острова Тиберина, поскольку они решили переночевать в доме Теофилактов на Авентинском холме. Ставни домов были наглухо заперты, но по шуму, нередко доносящемуся изнутри, было понятно, что город по-прежнему не желает спать. Проезжая мимо таких домов, Кресченций не уставал обращать на них внимание декарха милиции, сопровождавшего их. Декарх кланялся и аккуратно фиксировал адреса. Завтра владельцам этих домов выпишут штрафы за неуместный шум и распитие вин в ночное время, а некоторым за отсутствие разрешений для обустройства таверны.
Вдруг в одном из таких гудящих, словно ульи, домов распахнулись настежь двери, излив на набережную реки свет от множества факелов и свечей, находящихся внутри здания. Из таверны выбежали и устремились к набережной два человека, а спустя мгновение дом исторг из себя ещё дюжину мужчин, сыпавших вслед убегавшим не слишком изысканные выражения и потрясавших дубинами. Крутой в этом месте берег не позволил беглецам спуститься к реке, и секундное замешательство стоило им очень дорого. Толпа накинулась на них с остервенелой яростью волчиц, атакующих споткнувшегося оленя.
Кресченций и Альберих пришпорили лошадей и вместе со своей дружиной бесстрашно вклинились в самый эпицентр драки. За ними поспешили носилки с разбуженной тряской Теодорой, которая теперь недовольно таращилась мутными глазами из своего окна.
— Сенатор Альберих! Милиция Рима! На колени всем! — прокричал декарх и для пущей убедительности протрубил в рог и дважды угостил дерущихся плетью.
Чернь, тяжело дыша, повалилась на колени, предчувствуя для себя невесёлое продолжение ночи. Со стороны цирка к набережной на звук рога незамедлительно явился патруль ночной стражи. Декарх подскочил к двум телам, неподвижно лежащим на камнях.
— Боже правый! Они мертвы! — воскликнул он.
— Несчастные! Но они скоро будут отомщены, — ответил Кресченций. — Всех под арест в Квиринал, завтра можно будет даже не тратиться на суд. Слово сенатора Альбериха и моё слово — сенатора Кресченция, — ставших очевидцами столь печального дела, свидетельствуют о ясной вине этих оборванцев. Декарх, займитесь ими.
— Это ещё не всё, мессер Кресченций! — ответил испуганный декарх, продолжая рассматривать трупы. — Они убили бургундцев.
— Прекрасная новость, — Кресченций обернулся к Альбериху, — только этого ещё не хватало.
— Декарх, пусть эти люди расскажут, что случилось, — ледяным голосом произнёс Альберих.
Десятник снова пустил в дело плеть, и после второго удара арестованные вразнобой заголосили о причинах содеянного.
— Проклятье! Пусть говорит кто-нибудь один! — поморщился Альберих.
Из гущи стоящих на коленях выпростался человек, чья одежда выгодно отличала его от прочих.
— Меня зовут Иоанн, ваша милость, я хозяин таверны, и я молю вас о снисхождении к себе и моим гостям. Я римлянин, я всю жизнь провёл в Риме и был назван в честь Иоанна Богослова, равно как и наш всемилостивейший и всеблагий папа…
— Говори, что случилось! Меня не интересует твоё жизнеописание, — рявкнул Альберих.
— Эти люди были среди гостей и играли в кости. Но Небу было сегодня угодно, чтобы удача не сопутствовала им. Они проиграли все свои деньги, затем проиграли оружие и поставили на кон одежду.
— Замечательно, — прокомментировал слова хозяина таверны Альберих.
— Но если судьбе угодно подвергнуть нас испытанию, если в гордости своей мы забываем Господа, то испытания сыплются на нас волна за волной. А зримая мимолётная удача подчас является для нас искушением Сатаны и губит наши души. С нами сегодня также был вестиопрат Павел, который в игре приобрёл более прочих, в том числе ему должна была отойти и одежда этих несчастных. Однако бургундцы обвинили Павла в шулерстве, слово за слово, гнев затуманил всем разум, и чужеземцы закололи Павла кинжалом, который тот незадолго до своей смерти тоже выиграл у них. Здесь сейчас перед вашими милосердными глазами друзья несчастного Павла, от которого мы ведали только хорошее и чья душа…
— Достаточно, — перебил трактирщика Кресченций, — остальное будешь рассказывать чертям в аду. Однако, мессер Альберих, завтра судебное заседание становится необходимым, ведь убиты бургундцы, и король Гуго, несомненно, потребует от Рима компенсации и смерти этим проходимцам.
— Ваши слова справедливы, мессер Кресченций, но до определённой степени. Судите сами, первыми преступление совершили бургундцы и понесли заслуженную кару. Какую ещё компенсацию может потребовать король? А кто заплатит вдове этого несчастного вестиопрата? Ведь у него была жена? — Альберих повернулся к трактирщику.
— Истинно была и есть, ваша милость. Мария, набожная и богобоязненная… — трактирщик не договорил, так как Альберих досадливо взмахнул рукой.
— Преступление не совершается на ровном месте и без причин, — назидательно продолжил Альберих, — неужто жители моего города польстились бы на жизни этих бургундцев, если бы те вели себя как достойные гости? А? — он вновь обратился к стоявшим на коленях арестованным.
— Истинно нет! Никогда, ваша милость! Пусть гнев Господень поразит нас и детей наших, если мы лжём!
— Схватились бы римляне за свои дубины, если бы бургундцы прежде них не схватились бы за ножи?
— Истинно нет!
— Сегодня жители моего города сами стали судьями для этих двух невеж, которые к тому же, в нарушении правил, не вернулись в свой лагерь, а находились в пределах Рима в ночное время. Не беспокойся, народ Рима, за претензии короля Гуго! Я постараюсь умилостивить его. Декарх, отпустите этих людей.
— Аллилуйя! Славься Господь, вступившийся за нас! Да хранит вас Бог, мессер Альберих! — загалдели не чаявшие подобной участи оборванцы, и кто-то из них, самый догадливый, завопил что было мочи:
— Слава Альбериху, сенатору и истинному защитнику Рима!
— Слава Альбериху! — на все лады многократно повторяла толпа, пока кортеж Альбериха не растворился в густой римской ночи.
Уже перед подъёмом к дому Теофилактов Кресченций наклонился к Альбериху.
— Простите, мой друг, я не сразу понял смысл ваших решений по поводу этой глупой черни. Примите же моё восхищение вашей дальновидностью. Завтра о вашем милосердии и заступничестве узнает весь город.
— Я лишь следовал вашим словам, в которых заключалась великая мудрость. Словам о людях, которых мы с высоты своей гордыни даже не замечаем. Нам надлежит далее действовать в прежнем ключе, и Рим ответит нам взаимностью.
— Согласен. Чтобы ни случилось, мы хотя бы Рим оставим в наших руках. А бургундец пусть напяливает на себя хоть все короны мира.
Настала очередь Альбериха тормозить коня и с дружеской усмешкой оглядывать друга.
— Я думаю, что никаких коронаций более не будет, — произнёс, загадочно улыбаясь, Альберих, и как ни пытался Кресченций выведать у него подоплёку этих слов, сын Мароции оставил эту тайну при себе.
Глава 39 - Эпизод 39. 1686-й год с даты основания Рима, 12-й год правления базилевса Романа Лакапина (июль 932 года от Рождества Христова)
— Сын мой, мы пришли к вам, чтобы обсудить все подробности предстоящего дела, ради которого Рим, вашими и моими стараниями, заключил вечный союз с королём Италии. Долгое время Святой престол обходился без своего защитника, каковыми для него когда-то были короли Пипин и Святой Карл. Великие беды постигали Рим, и великому оскорблению подвергался престол апостола, когда некому было защитить его. Но, слава Создателю, Он услышал наши молитвы и явил пред глаза наши достойного и мужественного воина в лице короля Гуго, чей ум и отвага позволят и кафолической церкви, и жителям святого города отныне пребывать в состоянии благостного покоя и христианского умиротворения.
Молодой понтифик потянулся за кубком розового вина. Что ж, этот день для него всё-таки настал, и ужасный разговор, страх перед которым не единожды отнимал у него ноги, всё же состоится, здесь и сейчас, в его кабинете Ватиканского дворца. О, как он страстно молил Господа об отсрочке этого разговора, как жарко благодарил Его вечерами за ещё один удачно миновавший день! Даже сейчас он наивно тянул это быстро нагревавшееся в его потных ладонях вино и жаждал чуда, представляя, как в самый последний момент этот самодовольный король, небрежно поигрывающий сейчас кончиком своего позолоченного пояса, вдруг провалится в преисподнюю, где ему, кстати, как раз самое место. Но чуда не происходило, король продолжал крутить пояс, папа пил тёплое вино, а его мать продолжала рисовать перед воображением сына исторические пейзажи первой половины десятого века.
Наконец политическое обозрение закончилось, и Мароция вместе со своим новоиспечённым мужем вопросительно уставились на главу Вселенской церкви, который, по их мнению, должен был подытожить старания матери какой-нибудь нравоучительно пафосной фразой, возможно с отсылкой к Священному Писанию, но непременно утвердительной.
— Я полагаю вопрос, поднятый вами, матушка, слишком серьёзным, чтобы вы ожидали от меня немедленного ответа.
Король сердито дёрнулся в кресле и шмыгнул носом. Взгляд Мароции из вопросительного превратился в тревожно-удивлённый.
— Что это значит, сын мой?
Папа с огромным трудом извлёк из своего перебаламученного сознания так долго шлифовавшиеся для этого разговора слова и, запинаясь, выдавил из себя:
— Я полагаю, что, прежде чем говорить об императорской коронации Гуго Арльского, необходимо совершить обряд коронации железной короной лангобардов над вами, матушка.
Мароция резко обернулась к Гуго, испуганным взглядом пытаясь тому дать понять, что она здесь ни при чём. Супруг не поверил её взгляду.
— Что такое несёт ваш сын, Мароция? Где же ваше слово?
— Гуго!
— Ну, давайте, Ваше Святейшество, — Гуго соизволил вспомнить, с кем он говорит, — давайте выкладывайте, что там я ещё должен сделать, по-вашему.
— Все знают, что мы ведём сейчас переговоры о браке сестры нашей с сыном солнцеподобного базилевса, — дрожащим голосом продолжал Иоанн, каждое слово у него отчего-то вылетало из уст с вопросительной интонацией. — Эти переговоры затянулись, ибо базилевс не считает ровней своему сыну дочь сенатриссы, особы не освящённой миром.
— Я скажу даже больше, дражайший Иоанн. — Гуго вновь и специально перешёл на недопустимо фамильярный тон. — Базилевс не посчитает ровней своему сыну и дочь королевы лангобардов. Только брак на дочери императрицы Запада будет ему интересен.
— Я, милостью и волей Господа утверждённый в сане преемника Святого Апостола Его, одновременно являюсь главой семьи Теофилактов, будучи старшим по мужской линии. Стало быть, я не могу оставаться безучастным к событиям, происходящим в доме моей семьи.
— Так-так…
— Если я уступлю вашим требованиям относительно императорской коронации, а эти требования, спешу заметить, я считаю вполне обоснованными и заслуженными…
— Прелестно!
— …я тем не менее вижу риски в том случае, что супруга ваша и моя мать после коронации останется не более чем супругой вашей с соответственно ограниченными правами своими и правами потомства своего.
— Замечательно сказано, Ваше Святейшество. Лучше и не стоит пытаться повторить. Другими словами, Мароция, ваш сын своими святейшими устами сейчас свидетельствует о высокой степени доверия ко мне с вашей стороны. Итак, вы боитесь, что, получив корону Карла, я оставлю вас при себе супругой, которую я могу при определённых условиях поместить в монастырь, а пуще того — отправить на тот свет, а ваших отпрысков лишить прав наследования ваших патримоний. Даже и не знаю, чьими сейчас устами говорит Его Святейшество. Вашими ли, моя любезная супруга, или же устами своего младшего братца, с первых же дней моего появления в Риме интригующего против меня?
— Гуго, подобный вопрос мы ведь уже обсуждали с тобой, — вяло упрекнула его Мароция.
— Ну и что, раз он вновь всплыл?
— Ну а почему, ваше высочество, подобное требование с нашей стороны вдруг вызвало у вас столь обильный прилив гнева? — Иоанну свой собственный вопрос казался по-детски наивным, а между тем он оказался самым разумным за весь разговор и мгновенно смутил короля.
Действительно, почему? Король продолжал изображать кипящий в нём, словно вода в котелке, гнев, а на самом деле пытался подобрать правильные слова.
— Коронацию железной короной проводит епископ Павии. Вам хорошо известно, что его высокопреподобие отец Беато, мой бывший архиканцлер, сразу после нашей свадьбы вернулся в столицу и является сейчас моим представителем в вопросах королевского двора. Надеюсь, вы не желаете, чтобы мы с вашей матушкой совершили путешествие из Рима в Павию и обратно только лишь затем, чтобы доставить вам и Альбериху удовольствие не видеть нас?
— Коронация епископом Павии есть традиция, но не закон. Главой Вселенской церкви, милостью Господа и с согласия Рима, являюсь я, и в моих силах и полномочиях провести эту церемонию, тем более что все атрибуты королевской власти, включая корону, находятся здесь, при вас.
Гуго громко выдохнул и пустил в действие последний козырь.
— А как быть с моим сыном, королём Лотарем?
Папа молчал.
— Он коронован в Павии и является моим законным наследником. Короновав же вашу милую моему сердцу матушку, я одновременно с этим дам повод вашим братьям претендовать на корону лангобардов. Возможно, такое положение дел устроит Рим и другие земли, ведь верно приписывает вам молва желание всегда иметь при себе двух государей, чтобы один другого страхом удерживал , хотя когда есть два и более государей, значит, на самом деле не существует ни одного, и после созданного вами хаоса останется лишь Рим, своими интригами стравливающий своих правителей и ослабляющий самого сильного из них. Я не имею оснований, Ваше Святейшество, доверять вашей семье более, чем вы моей, и не собираюсь осложнять в будущем жизнь моему законному наследнику.
Гуго особо сделал акцент на слове «законный». Мароция состроила недовольную гримасу ревнивой женщины.
— Мы уже обсуждали это, Гуго, и нашли решение. Мой сын просто ничего об этом не знал. Клянусь тебе.
И это было абсолютной правдой. За всеми матримониальными делами Гуго и Мароция не забывали оговорить подробнейшие детали своего союза и дальнейшие шаги по укреплению и сакрализации своей власти. Степень обоюдного доверия потребовала от обоих расчётливо расписать каждый шаг, и никто не собирался делать друг другу благородные до глупости подарки. Отсюда и объясняется истерика, случившаяся с королём, когда в противоположном лагере вдруг заикнулись о пересмотре договорённостей.
— Какое же это решение? — осведомился папа. В его душе вновь вспыхнула надежда на чудо.
— Обойтись без королевской коронации, а сразу, в один день короновать императорской короной Святого Карла и меня, и вашу матушку. Устраивает это вас и вашу семью?
