Тени.
Я никогда не хотела жить мало. Сама мысль, что нам отмерено в среднем шестьдесят лет, вгоняла меня в жуткое уныние, граничащее с безотчетным, не очень здоровым беспокойством. В то время подобные идеи еще не признавались значимыми для здоровья человека, и я тихо мирилась со страхом, относя его к досадному дополнению жизни.
Стоял поздний холодный вечер после проливного дождя, такие случаются к середине осени. Пару раз на неделе первый мороз уже сковал за ночь лужи, но поутру солнце топило кромки хрупкого льда, давая людям насладиться последними теплыми деньками. Я медленно шла вдоль улиц и погасших витрин с дня рождения знакомой. Свет фар проезжающих машин рассеивался в мокром асфальте, превращая обычный городской пейзаж в акварельную картину, их в изобилии продавали у входа в метро напротив галереи. Разноцветные шарики, привязанные к тонкой кисти, задорно трепыхались на ветру, стукаясь друг о друга. Прохожие обращали на них излишне много внимания, как будто над головой трепетали, по меньшей мере, розовые и золотые ручные облака, вызывающие улыбки. Моя походка отличалась легкостью. Я совершенно никуда не спешила.
Будь я вон той девушкой, свернувшей в переулок, я могла бы торопиться домой и дробить асфальт стуком каблуков, могла бы волноваться, что родители нервно смотрят на часы, ежеминутно подходя к глазку, и набирают мой номер на сотовом, пытаясь выяснить, где я в данный момент. Или… ну, вдруг, у меня бы имелись в доме животные, нуждающиеся в еде и присутствии хозяина, как у, например, того хмурого мужчины с портмоне.
Все равно во сколько я возвращалась, дом давно встречал меня пустотой и темнотой, и мало кто из поверхностных приятелей задумывался, что со мной может хоть что-то случиться за время одиночества. Никому из них не было никакого дела до того, что мой возраст - это всего лишь примерное значение, данное навскидку. И, конечно, никто из них не знал, что я всего лишь тень.
1986 год. Москва. Крымский мост.
Душный июльский день грозил пролиться спасительным дождем и освободить жителей от липкой жары, стоящей уже с неделю. Огромное количество ног людей, бегущих в Парк Горького. Или от него. Детские крики и восклицания взрослых. Как странно обращать внимание на такие мелочи, когда твое сердце (без всяких сомнений) перестает биться. На губах теплится безадресная просьба: «Жить». Дорожное покрытие, слишком горячее под леденеющим телом, плавит кожу, на губах замирает вдох.
Это единственное воспоминание из той жизни. Оно медленно проявлялось в памяти вместе с трудом разлепившимися высохшими веками.
«Что ты почувствовала после пробуждения?» - спрашивали меня.
Страх. Животный. Сильный. Очнувшись в грязи, как выброшенная на свалку ненужная кукла в порванном голубом платье, без каких-либо мыслей и с единственным воспоминанием, я озиралась по сторонам, пробовала на ощупь шершавые стены, с трех сторон запершие меня в тупике, и силилась вспомнить хоть что-то полезное. Ясное понимание предметов не помогало. Я не представляла, кто и когда вложил знания в мою голову.
Я могла бы обратиться к толпе с криками о помощи, но не знала, как объяснить произошедшее. Что вообще говорят в таких ситуациях? Люди меня сторонились. Ноги просто шли. Ночевать приходилось, где подвернется: под мостами, в скверах, а после пробуждения ничего не оставалось, как продолжать идти.
Я видела, как взрослые на улицах покупали мороженое детям, и те ели его с удовольствием, сладко причмокивая. Видела, как пожилые женщины складывали хлеб и молоко в плетеные сумки. Я знала, для чего им нужны продукты питания, но не испытывала нужды в них даже спустя трое суток. Что-то другое овладевало мной. Произвольное желание прикрывать глаза и медленно вдыхать аромат живого человека. Терпкие, сладкие, цветущие, горькие, с послевкусием, дурманящие. Я останавливалась и жадно глотала обрывки, тянущихся шлейфом запахов, но это не давало насыщения, лишь дразнило, щекотало голодом внутренности. Горло сжималось. Ужас заставлял бежать прочь, стыд не позволял приблизиться.
В ту ночь, пятую после пробуждения, я тоже бежала прочь. Спотыкалась, падала, поднималась и бежала снова. Лишь бы подальше от соблазнов. Желание накрывало волнами, уносило в сказочный мир насыщения. Скрывшись в арке под семиэтажным домом, я прижалась спиной к стене, оседая на землю. Еще немного и сознание поплывет, сдастся маячившей на горизонте темноте.
-Девушка, девушка, что с вами? – надо мной склонилась женщина лет сорока с темно-каштановыми растрепанными завитками волос и прозрачными голубыми глазами.
-Плохо, - задыхаясь, выдавила я, борясь с желанием потянуть носом навстречу и в предвкушении раскрыть рот. Пришлось загородить лицо ладонями, чтобы не вдохнуть сильнее ее волнующе-грубоватый запах.
-Вы пьяны? Вам надо в больницу? - женщина опустилась на корточки передо мной, так что я увидела ее обеспокоенные глаза напротив своих.
Невозможно противостоять. Воздержание лишило контроля и отключило остатки разума. Руки, препятствующие дыханию, опустились. Я сделала первый вдох. О, что за чудо. Ее запах резкими толчками проникал в мою грудь, разливаясь, словно болеутоляющее, словно средство от изжоги, словно вода в полыхающий костер.
Женщина, мигом почувствовавшая себя плохо, захотела встать, но мои наполнившиеся силой руки вцепились ей в плечи, не отпуская. Мне нужно надышаться ею. И я дышала, втягивала носом дивный запах, остро предчувствуя его недостаток. Я хотела взять все до последнего, не упуская момента наслаждения. Как те люди с мороженым в руках, бережно вылизывающих верхушку. Я вспомнила, как они причмокивают, облизываются, и их глаза светятся удовольствием. Теперь я могла их понять.
Нас обеих била дрожь. Она царапала мои кисти ногтями, пытаясь высвободиться из объятий, кричала. Все слабее и слабее. Я же, закрыв глаза, пила, до тех пор, пока тело жертвы не перестало сопротивляться, а потом и вовсе не завалилось на бок. Стало значительно легче, но голод все еще волновал. Я хотела еще. Вопрос с выбором пищи теперь не стоял.
Чем больше я наблюдала за людьми, тем поразительнее казались отличия между нами. В них кипела буря чувств и стремлений в отличие от моего существования, сведенного к бесцельному шатанию по городу.
«Посмотри, тетя, какой у меня цветок!» - ко мне подбежала маленькая девочка лет пяти в смешном желто-зеленом комбинезончике. Ее светлые тонкие волосы двумя хвостиками лежали в прическе.
«Красивый» - сказала я. «Чуть-чуть зеленый, желтый, голубой, бирюзовый. Красивый спектр!»
Девочка замерла, а потом залилась смехом.
«Он синий, тетя!».
От нее слышался нежный запах беззаботности. Я запретила себе дышать.
«Мама, тетя говорит, цветок не синий!» - обратилась она к матери, приближающейся к нам.
«Машенька, тетя может не различать цветов» - добродушно улыбнулась женщина, пробегая по мне взглядом, в котором равнодушие быстро сменилось на брезгливость. «Пойдем! - строго сказала она дочери и добавила, когда они отошли на несколько шагов: -Ты должна хорошо учиться, чтобы не стать такой же».
Оставленный напоследок сладкий солнечный аромат раздразнил. Голод привычно перехватил в области груди и горла.
Как? Как все они жили с этим унижающим желанием пить человеческие запахи? Или не все? А если нет, то, как они борются с тем, чтобы не бросаться друг на друга прямо на улице, когда яркое оранжево-белое солнце находится в самом зените и невозможно спрятаться от глаз свидетелей? Неужели, есть те, кто может себя сдерживать и обходиться пищевыми заменителями?
На днях от безысходности я попробовала съесть сдобную булку, выроненную очередной жертвой, но ничем хорошим это не закончилось. Гортань пронзило от острой, словно я целиком проглотила ежа, пищи, воздух перестал поступать внутрь. Облегчение наступило лишь с рвотой.
Я не такая, как все они. Но тогда кто я?
Ответы пришли спустя несколько дней. Рассвет едва затеплился над землей, только-только начал согревать ранних жителей светлыми лучами. Люди бежали на работу или занимать куда-то очередь. Они жили своей интересной жизнью, которая никаким образом не могла затронуть меня. У них имелись семьи, дети, мужья, родственники. Они их любили и ненавидели, они скандалили с ними и целовали их. Они заводили тайных пассий и внебрачных детей, шли на черные заработки или маялись от отсутствия работы. Они везде носили с собой запах, и они не могли мне противостоять.
Я была оглушительно беспринципна в выборе еды, у меня отсутствовали предпочтения или определенные желания, только инстинкт самосохранения. Я доводила голод до абсурда, дотягивая до того момента, когда уже не могла себя контролировать, и зверь вырывался наружу, убивая. Их сердца переставали биться в моих руках, глаза навсегда закрывались. Эти несовершенные глаза больше никогда не увидят света, их языки больше не коснутся мороженого.
Я испытывала стыд и старалась отпустить их прежде, чем замрет пульс, и безвольно откинется голова. Я правда старалась. И каждый раз заканчивая, ругала себя за неумелость, за несдержанность. Не имея цели убивать, раз за разом после трапез оставались трупы, как фантики от сладких конфет. Усомнилась ли я в правильности действий? Ни разу. В этой пищевой цепи они стояли ниже.
-Посмотри, ты снова его убила, - сокрушенно проговорил тихий женский голос.
Я отскочила от замертво упавшего мужчины и инстинктивно вжалась в стену, всматриваясь в темноту.
Она вышла ко мне легкой скользящей походкой, покачивая бедрами. Плавные движения, растягивающиеся звуки.
-Это твоя не первая жертва, - томно заключила девушка. Правую руку она отвела в сторону и согнула в локте, обращая кисть ладонью вверх. Она говорила, и пальцы совершали медленные перебирающие движения. -Я наблюдала за тобой. Ты здесь одна? Где твой учитель?
-У меня нет учителя, - повинуясь неожиданно всколыхнувшемуся чувству робости, я опустила глаза.
Проникновенный голос, масляные, зовущие движения и насмешливый взгляд подчинили безоговорочно. Я почувствовала себя убогой змейкой в арсенале умелого беде, доставшего инструмент, и лишь приготовившегося извлечь первые ноты. Один звук — и я себе не принадлежу.
Она просила называть ее Риммой. Невероятная красота молодой женщины отмечалась в длинных рыжих волосах, изогнутых бровях, тонких чертах лица и пухлых губах, а еще в выразительных, чарующе неторопливых жестах. На идеальном, будто выточенном лице, почти неуместно расположились блеклые глаза. Пожалуй, они делали нас похожими, моя радужка имела такой же бесчувственный оттенок пепла.
Римма привела меня в новый мир, обучила искусству обоняния, сохраняя хрупкие человеческие жизни. Она играла важную роль проводника в открывшейся двери к потусторонней изнанке сущего. Она называла таких, как мы, «тенями».
Сердца теней не бились, мы не имели пульса, многие функции организма по сравнению с человеческими не работали. Тело являлось идентичной, привычной оболочкой населения земного шара, будто удачная маскировка для хищников, будто ирония. Находясь в обществе, мы привычно для них взаимодействовали друг с другом, уподобляясь им. Изнанка мира оставалась настолько в меньшинстве, что обнародовать иное существование форм жизни никто не спешил, поэтому все негласно принимали общее правило игры: не обнаружить вид, чтобы продолжать жить свою долгую, превосходящую человеческую, жизнь. Наш век долог. Тени в отличие от некоторых других видов изнанки, таких как оборотни, вампиры и других, зависящих от вещественной пищи, не старели и в основном уходили по собственному желанию через суицид, если не становились жертвами расправ. Мне доводилось ловить некоторые слухи о подобных происшествиях, когда кланы делили территории и сферы влияния, случались и более банальные единичные убийства, но никто из моих знакомых не спешил прощаться с светом и нарываться на неприятности. Тени вообще отличались редкой индифферентностью к происходящему. Сконцентрированные на себе, мы гордо несли эгоизм и самолюбование как личный культ, максимально сторонясь политики и навязанных норм.
Первое время я жила в предоставленной Риммой комнате в ее общежитии. Там, в стоящем особняком доме, по полутемным длинным коридорам бродили такие же безучастные ко всему существа. Римма подбирала новичков, как бездомных кошек, и приводила к себе. Нас не было много, тени считались одним из самых малочисленных подвидов изнанки, и некоторые комнаты пустовали годами. Благодаря Римме брошенные всеми оболочки без памяти находили приют и себе подобных. Для тех, кто не имел прошлого, это значило невообразимо много. Замкнутые, не любящие компаний, мы все равно радовались общине и месту, где чувствовали себя свободно среди своих. Люди называли такие места «домом», но мы избегали этого слова, зная, что однажды покинем светло-зеленые расписанные редкими завитками стены. Тени часто жили одни, я заметила, что почти никто из нас не имел пар и близких друзей, мы находили комфортным одиночество после уединения с чужими эмоциями. Несколько раз мне встречались тени в отношениях. В те мгновения чувство зависти глубоко проникало в мои мысли. То, как они смотрели друг на друга, то, как трепетно держались за руки, перебирая пальцами, и эти улыбки... непривычно искренние.
При взгляде на них, в груди странно тянуло.
2001 год.
Весна только пробежалась теплом по зимнему узору, добавляя воды и ярких всполохов. Мокрый снег с дождем уже закончился, и улицы размыло вязкой слякотью. Люди спешили домой с работы. Машины, шурша шипованной резиной по расчищенному асфальту, проезжали по тихому двору. Я затушила в сугробе за низким заборчиком наполовину скуренную сигарету и выбросила окурок в мусорку. Часы показывали без двух минут восемь, пришлось поторопиться.
В начале этого года я решила заняться английским языком в малочисленной группе, открытой для дополнительного набора в американской школе. Организаторы набрали пять человек из списка резерва и, наконец, вызвали учеников на первый урок. Я внимательно осмотрела соседей по партам. Две девушки старше тридцати лет, мужчина с лысиной и молодой человек по имени Станислав. Девушки и лысеющий мужчина меня не интересовали за отсутствием положительных эмоций, а Станислав сразу запомнился теплым запахом белого песка. Вместо вводного урока, я воображала, как этот песок двигается, подгоняемый сухим ветром на вершинах барханов, в какой узор он складывается - в волны. В его серых глазах искрили смешинки и озорство, светло-русые волосы стояли коротким ежиком. Он легко схватывал новые темы и быстро стал лучшим учеником группы. Ему было двадцать два. А мне как будто двадцать пять.
Мы сразу подружились. Спустя пару недель он неловко испросил разрешения проводить меня к дому, а по дороге, чуть осмелев, делал неумелые комплименты. А потом дарил цветы. А еще позже, минуя месяц, ткнулся холодными от волнения губами в мои. Я снисходительно наблюдала за развитием романа, каждый раз прислушиваясь к собственным чувствам. Впустить в свою жизнь хорошего мальчика оказалось несложно. Он ни о чем не спрашивал, я ни о чем не рассказывала. Иногда от пресыщения одним и тем же запахом, у меня в горле становился тугой ком. Несколько раз в месяц я отключала телефон, чтобы он не смог прозвониться. Или просто просила не беспокоить меня, пока уезжала к мнимой семье в Ростов.
Я никогда не хотела жить мало. Сама мысль, что нам отмерено в среднем шестьдесят лет, вгоняла меня в жуткое уныние, граничащее с безотчетным, не очень здоровым беспокойством. В то время подобные идеи еще не признавались значимыми для здоровья человека, и я тихо мирилась со страхом, относя его к досадному дополнению жизни.
Стоял поздний холодный вечер после проливного дождя, такие случаются к середине осени. Пару раз на неделе первый мороз уже сковал за ночь лужи, но поутру солнце топило кромки хрупкого льда, давая людям насладиться последними теплыми деньками. Я медленно шла вдоль улиц и погасших витрин с дня рождения знакомой. Свет фар проезжающих машин рассеивался в мокром асфальте, превращая обычный городской пейзаж в акварельную картину, их в изобилии продавали у входа в метро напротив галереи. Разноцветные шарики, привязанные к тонкой кисти, задорно трепыхались на ветру, стукаясь друг о друга. Прохожие обращали на них излишне много внимания, как будто над головой трепетали, по меньшей мере, розовые и золотые ручные облака, вызывающие улыбки. Моя походка отличалась легкостью. Я совершенно никуда не спешила.
Будь я вон той девушкой, свернувшей в переулок, я могла бы торопиться домой и дробить асфальт стуком каблуков, могла бы волноваться, что родители нервно смотрят на часы, ежеминутно подходя к глазку, и набирают мой номер на сотовом, пытаясь выяснить, где я в данный момент. Или… ну, вдруг, у меня бы имелись в доме животные, нуждающиеся в еде и присутствии хозяина, как у, например, того хмурого мужчины с портмоне.
Все равно во сколько я возвращалась, дом давно встречал меня пустотой и темнотой, и мало кто из поверхностных приятелей задумывался, что со мной может хоть что-то случиться за время одиночества. Никому из них не было никакого дела до того, что мой возраст - это всего лишь примерное значение, данное навскидку. И, конечно, никто из них не знал, что я всего лишь тень.
Глава 1.
1986 год. Москва. Крымский мост.
Душный июльский день грозил пролиться спасительным дождем и освободить жителей от липкой жары, стоящей уже с неделю. Огромное количество ног людей, бегущих в Парк Горького. Или от него. Детские крики и восклицания взрослых. Как странно обращать внимание на такие мелочи, когда твое сердце (без всяких сомнений) перестает биться. На губах теплится безадресная просьба: «Жить». Дорожное покрытие, слишком горячее под леденеющим телом, плавит кожу, на губах замирает вдох.
Это единственное воспоминание из той жизни. Оно медленно проявлялось в памяти вместе с трудом разлепившимися высохшими веками.
«Что ты почувствовала после пробуждения?» - спрашивали меня.
Страх. Животный. Сильный. Очнувшись в грязи, как выброшенная на свалку ненужная кукла в порванном голубом платье, без каких-либо мыслей и с единственным воспоминанием, я озиралась по сторонам, пробовала на ощупь шершавые стены, с трех сторон запершие меня в тупике, и силилась вспомнить хоть что-то полезное. Ясное понимание предметов не помогало. Я не представляла, кто и когда вложил знания в мою голову.
Я могла бы обратиться к толпе с криками о помощи, но не знала, как объяснить произошедшее. Что вообще говорят в таких ситуациях? Люди меня сторонились. Ноги просто шли. Ночевать приходилось, где подвернется: под мостами, в скверах, а после пробуждения ничего не оставалось, как продолжать идти.
Я видела, как взрослые на улицах покупали мороженое детям, и те ели его с удовольствием, сладко причмокивая. Видела, как пожилые женщины складывали хлеб и молоко в плетеные сумки. Я знала, для чего им нужны продукты питания, но не испытывала нужды в них даже спустя трое суток. Что-то другое овладевало мной. Произвольное желание прикрывать глаза и медленно вдыхать аромат живого человека. Терпкие, сладкие, цветущие, горькие, с послевкусием, дурманящие. Я останавливалась и жадно глотала обрывки, тянущихся шлейфом запахов, но это не давало насыщения, лишь дразнило, щекотало голодом внутренности. Горло сжималось. Ужас заставлял бежать прочь, стыд не позволял приблизиться.
В ту ночь, пятую после пробуждения, я тоже бежала прочь. Спотыкалась, падала, поднималась и бежала снова. Лишь бы подальше от соблазнов. Желание накрывало волнами, уносило в сказочный мир насыщения. Скрывшись в арке под семиэтажным домом, я прижалась спиной к стене, оседая на землю. Еще немного и сознание поплывет, сдастся маячившей на горизонте темноте.
-Девушка, девушка, что с вами? – надо мной склонилась женщина лет сорока с темно-каштановыми растрепанными завитками волос и прозрачными голубыми глазами.
-Плохо, - задыхаясь, выдавила я, борясь с желанием потянуть носом навстречу и в предвкушении раскрыть рот. Пришлось загородить лицо ладонями, чтобы не вдохнуть сильнее ее волнующе-грубоватый запах.
-Вы пьяны? Вам надо в больницу? - женщина опустилась на корточки передо мной, так что я увидела ее обеспокоенные глаза напротив своих.
Невозможно противостоять. Воздержание лишило контроля и отключило остатки разума. Руки, препятствующие дыханию, опустились. Я сделала первый вдох. О, что за чудо. Ее запах резкими толчками проникал в мою грудь, разливаясь, словно болеутоляющее, словно средство от изжоги, словно вода в полыхающий костер.
Женщина, мигом почувствовавшая себя плохо, захотела встать, но мои наполнившиеся силой руки вцепились ей в плечи, не отпуская. Мне нужно надышаться ею. И я дышала, втягивала носом дивный запах, остро предчувствуя его недостаток. Я хотела взять все до последнего, не упуская момента наслаждения. Как те люди с мороженым в руках, бережно вылизывающих верхушку. Я вспомнила, как они причмокивают, облизываются, и их глаза светятся удовольствием. Теперь я могла их понять.
Нас обеих била дрожь. Она царапала мои кисти ногтями, пытаясь высвободиться из объятий, кричала. Все слабее и слабее. Я же, закрыв глаза, пила, до тех пор, пока тело жертвы не перестало сопротивляться, а потом и вовсе не завалилось на бок. Стало значительно легче, но голод все еще волновал. Я хотела еще. Вопрос с выбором пищи теперь не стоял.
Чем больше я наблюдала за людьми, тем поразительнее казались отличия между нами. В них кипела буря чувств и стремлений в отличие от моего существования, сведенного к бесцельному шатанию по городу.
«Посмотри, тетя, какой у меня цветок!» - ко мне подбежала маленькая девочка лет пяти в смешном желто-зеленом комбинезончике. Ее светлые тонкие волосы двумя хвостиками лежали в прическе.
«Красивый» - сказала я. «Чуть-чуть зеленый, желтый, голубой, бирюзовый. Красивый спектр!»
Девочка замерла, а потом залилась смехом.
«Он синий, тетя!».
От нее слышался нежный запах беззаботности. Я запретила себе дышать.
«Мама, тетя говорит, цветок не синий!» - обратилась она к матери, приближающейся к нам.
«Машенька, тетя может не различать цветов» - добродушно улыбнулась женщина, пробегая по мне взглядом, в котором равнодушие быстро сменилось на брезгливость. «Пойдем! - строго сказала она дочери и добавила, когда они отошли на несколько шагов: -Ты должна хорошо учиться, чтобы не стать такой же».
Оставленный напоследок сладкий солнечный аромат раздразнил. Голод привычно перехватил в области груди и горла.
Как? Как все они жили с этим унижающим желанием пить человеческие запахи? Или не все? А если нет, то, как они борются с тем, чтобы не бросаться друг на друга прямо на улице, когда яркое оранжево-белое солнце находится в самом зените и невозможно спрятаться от глаз свидетелей? Неужели, есть те, кто может себя сдерживать и обходиться пищевыми заменителями?
На днях от безысходности я попробовала съесть сдобную булку, выроненную очередной жертвой, но ничем хорошим это не закончилось. Гортань пронзило от острой, словно я целиком проглотила ежа, пищи, воздух перестал поступать внутрь. Облегчение наступило лишь с рвотой.
Я не такая, как все они. Но тогда кто я?
Ответы пришли спустя несколько дней. Рассвет едва затеплился над землей, только-только начал согревать ранних жителей светлыми лучами. Люди бежали на работу или занимать куда-то очередь. Они жили своей интересной жизнью, которая никаким образом не могла затронуть меня. У них имелись семьи, дети, мужья, родственники. Они их любили и ненавидели, они скандалили с ними и целовали их. Они заводили тайных пассий и внебрачных детей, шли на черные заработки или маялись от отсутствия работы. Они везде носили с собой запах, и они не могли мне противостоять.
Я была оглушительно беспринципна в выборе еды, у меня отсутствовали предпочтения или определенные желания, только инстинкт самосохранения. Я доводила голод до абсурда, дотягивая до того момента, когда уже не могла себя контролировать, и зверь вырывался наружу, убивая. Их сердца переставали биться в моих руках, глаза навсегда закрывались. Эти несовершенные глаза больше никогда не увидят света, их языки больше не коснутся мороженого.
Я испытывала стыд и старалась отпустить их прежде, чем замрет пульс, и безвольно откинется голова. Я правда старалась. И каждый раз заканчивая, ругала себя за неумелость, за несдержанность. Не имея цели убивать, раз за разом после трапез оставались трупы, как фантики от сладких конфет. Усомнилась ли я в правильности действий? Ни разу. В этой пищевой цепи они стояли ниже.
-Посмотри, ты снова его убила, - сокрушенно проговорил тихий женский голос.
Я отскочила от замертво упавшего мужчины и инстинктивно вжалась в стену, всматриваясь в темноту.
Она вышла ко мне легкой скользящей походкой, покачивая бедрами. Плавные движения, растягивающиеся звуки.
-Это твоя не первая жертва, - томно заключила девушка. Правую руку она отвела в сторону и согнула в локте, обращая кисть ладонью вверх. Она говорила, и пальцы совершали медленные перебирающие движения. -Я наблюдала за тобой. Ты здесь одна? Где твой учитель?
-У меня нет учителя, - повинуясь неожиданно всколыхнувшемуся чувству робости, я опустила глаза.
Проникновенный голос, масляные, зовущие движения и насмешливый взгляд подчинили безоговорочно. Я почувствовала себя убогой змейкой в арсенале умелого беде, доставшего инструмент, и лишь приготовившегося извлечь первые ноты. Один звук — и я себе не принадлежу.
Она просила называть ее Риммой. Невероятная красота молодой женщины отмечалась в длинных рыжих волосах, изогнутых бровях, тонких чертах лица и пухлых губах, а еще в выразительных, чарующе неторопливых жестах. На идеальном, будто выточенном лице, почти неуместно расположились блеклые глаза. Пожалуй, они делали нас похожими, моя радужка имела такой же бесчувственный оттенок пепла.
Римма привела меня в новый мир, обучила искусству обоняния, сохраняя хрупкие человеческие жизни. Она играла важную роль проводника в открывшейся двери к потусторонней изнанке сущего. Она называла таких, как мы, «тенями».
Глава 2.
Сердца теней не бились, мы не имели пульса, многие функции организма по сравнению с человеческими не работали. Тело являлось идентичной, привычной оболочкой населения земного шара, будто удачная маскировка для хищников, будто ирония. Находясь в обществе, мы привычно для них взаимодействовали друг с другом, уподобляясь им. Изнанка мира оставалась настолько в меньшинстве, что обнародовать иное существование форм жизни никто не спешил, поэтому все негласно принимали общее правило игры: не обнаружить вид, чтобы продолжать жить свою долгую, превосходящую человеческую, жизнь. Наш век долог. Тени в отличие от некоторых других видов изнанки, таких как оборотни, вампиры и других, зависящих от вещественной пищи, не старели и в основном уходили по собственному желанию через суицид, если не становились жертвами расправ. Мне доводилось ловить некоторые слухи о подобных происшествиях, когда кланы делили территории и сферы влияния, случались и более банальные единичные убийства, но никто из моих знакомых не спешил прощаться с светом и нарываться на неприятности. Тени вообще отличались редкой индифферентностью к происходящему. Сконцентрированные на себе, мы гордо несли эгоизм и самолюбование как личный культ, максимально сторонясь политики и навязанных норм.
Первое время я жила в предоставленной Риммой комнате в ее общежитии. Там, в стоящем особняком доме, по полутемным длинным коридорам бродили такие же безучастные ко всему существа. Римма подбирала новичков, как бездомных кошек, и приводила к себе. Нас не было много, тени считались одним из самых малочисленных подвидов изнанки, и некоторые комнаты пустовали годами. Благодаря Римме брошенные всеми оболочки без памяти находили приют и себе подобных. Для тех, кто не имел прошлого, это значило невообразимо много. Замкнутые, не любящие компаний, мы все равно радовались общине и месту, где чувствовали себя свободно среди своих. Люди называли такие места «домом», но мы избегали этого слова, зная, что однажды покинем светло-зеленые расписанные редкими завитками стены. Тени часто жили одни, я заметила, что почти никто из нас не имел пар и близких друзей, мы находили комфортным одиночество после уединения с чужими эмоциями. Несколько раз мне встречались тени в отношениях. В те мгновения чувство зависти глубоко проникало в мои мысли. То, как они смотрели друг на друга, то, как трепетно держались за руки, перебирая пальцами, и эти улыбки... непривычно искренние.
При взгляде на них, в груди странно тянуло.
2001 год.
Весна только пробежалась теплом по зимнему узору, добавляя воды и ярких всполохов. Мокрый снег с дождем уже закончился, и улицы размыло вязкой слякотью. Люди спешили домой с работы. Машины, шурша шипованной резиной по расчищенному асфальту, проезжали по тихому двору. Я затушила в сугробе за низким заборчиком наполовину скуренную сигарету и выбросила окурок в мусорку. Часы показывали без двух минут восемь, пришлось поторопиться.
В начале этого года я решила заняться английским языком в малочисленной группе, открытой для дополнительного набора в американской школе. Организаторы набрали пять человек из списка резерва и, наконец, вызвали учеников на первый урок. Я внимательно осмотрела соседей по партам. Две девушки старше тридцати лет, мужчина с лысиной и молодой человек по имени Станислав. Девушки и лысеющий мужчина меня не интересовали за отсутствием положительных эмоций, а Станислав сразу запомнился теплым запахом белого песка. Вместо вводного урока, я воображала, как этот песок двигается, подгоняемый сухим ветром на вершинах барханов, в какой узор он складывается - в волны. В его серых глазах искрили смешинки и озорство, светло-русые волосы стояли коротким ежиком. Он легко схватывал новые темы и быстро стал лучшим учеником группы. Ему было двадцать два. А мне как будто двадцать пять.
Мы сразу подружились. Спустя пару недель он неловко испросил разрешения проводить меня к дому, а по дороге, чуть осмелев, делал неумелые комплименты. А потом дарил цветы. А еще позже, минуя месяц, ткнулся холодными от волнения губами в мои. Я снисходительно наблюдала за развитием романа, каждый раз прислушиваясь к собственным чувствам. Впустить в свою жизнь хорошего мальчика оказалось несложно. Он ни о чем не спрашивал, я ни о чем не рассказывала. Иногда от пресыщения одним и тем же запахом, у меня в горле становился тугой ком. Несколько раз в месяц я отключала телефон, чтобы он не смог прозвониться. Или просто просила не беспокоить меня, пока уезжала к мнимой семье в Ростов.
