– Вам это действительно интересно? Или же вы спрашиваете из вежливости и будете зевать от скуки, пока я не закончу скучный рассказ о давно почившей особе? Если так, то давайте сочтем, что мы исполнили все ритуальные танцы и не станем отнимать друг у друга время.
Я поперхнулась и закашлялась уже по-настоящему.
И ведь он сам дал мне повод! Обидеться, оскорбиться даже, гордо задрать нос, окатить ледяным презрением, развернуться и удалиться с прямой спиной. Сбежать из-под насмешливого стального взгляда, такого будоражащего, такого волнующего. От свежего морского аромата, от непривычного ощущения чужой близости – даже во время танцев меня ни разу не накрывало так осознанием, что я нахожусь столь близко к мужчине. Удрать от странных эмоций, что вызывал во мне брат жениха, и прикрыть свое позорное бегство реакцией на его грубость.
Но Лилиана Карлайл-Эдингнотт появилась в моей спальне ночью, чтобы попросить о помощи. И я должна была, обязана побольше разузнать об этой женщине. Выяснить, что с ней случилось. Почему душа ее не ушла на новый круг перерождения, а осталась здесь, в этом доме, вопреки всем известным научным заключениям. И еще, помимо искреннего желания помочь, мною двигало банальное любопытство. Интересно же, что произошло в доме, где мне предстояло жить!
– Н-нет, – запнувшись, ответила я. – Мне действительно хотелось бы узнать побольше о предках Максимилиана.
И взмолилась про себя, чтобы он не начал с первого, того самого Эдварда, чьим портретом и открывалась сия своеобразная галерея, сурового мужчины с плотно сжатыми губами. Хотя Эдвард ведь не имел никакого отношения к Карлайлам, но кто его знает, вдруг Маркусу вздумается провести глубокий экскурс в историю. Сама ведь вызвалась.
К счастью, выкладывать мне все семейные предания собеседник не спешил. Даже тейна Элизабет оказалась более словоохотливой, нежели он.
– Лилиана была очень одаренной женщиной. Прекрасно рисовала, некоторые ее картины сохранились до наших дней, и вы при желании сможете ими полюбоваться. Лепила из глины и даже вырезала из дерева фигуры. И, насколько мне известно, обладала высоким магическим потенциалом.
Вот и все. Но эта характеристика нисколько не приближала меня к разгадке.
– И умерла молодой?
Я била наугад, но умудрилась попасть точно в цель.
– Откуда вы знаете?
Откуда-откуда… Да просто предположила, потому что ночная гостья старой не выглядела. Точный возраст ее я бы определить затруднилась, все же призрачная фигура – это вам не человек из плоти и крови, но вряд ли больше тридцати – тридцати пяти лет. А то и даже меньше.
– Я не знала, так, почему-то подумалось, глядя на портрет.
Кажется, мне не поверили. Точно не поверили. Серые глаза подозрительно прищурились, губы упрямо сжались. Я ответила самым наивным взглядом, какой только могла изобразить, а для верности принялась декламировать про себя строки модного поэта. Еще в пансионе обратила внимание, что при чтении меланхоличных баллад лица хоть учениц, хоть наставниц приобретают глуповато-восторженное выражение. Вот, именно то, что мне и надо!
Даже если у Маркуса и возникли на мой счет какие-то сомнения, озвучивать их он не спешил. Да и то, в чем меня упрекнуть, если разобраться? Тейна, мне кажется, вы лжете и знаете о моей прапрабабке больше, чем говорите? Пф-ф-ф, даже звучит глупо. А глупцом Маркус Эдингнотт точно не был, в этом не сомневалась уже я.
– Желаете услышать еще чью-нибудь биографию?
Спрашивал он вежливо, безукоризненно любезным тоном, но в блеске серых глаз мне почудилась насмешка.
– Из вас получился плохой биограф! – сорвалось с языка прежде, чем я успела подумать.
Он вопросительно приподнял бровь, и пришлось пояснить:
– О Лилиане вы толком ничего не рассказали. Рисунки, картины, сильный дар… Полагаете, этого достаточно, чтобы узнать, каким она была человеком?
Выпалила – и испугалась. А ну как сейчас он спросит, а чем вызван такой интерес? Ведь мне действительно не должно быть никакого дела до давно скончавшейся тейны. Тем более, что прапрабабушкой она была Маркуса, а вовсе даже не Максимилиана, хотя и состояла, как ни крути, в родстве с прямыми предками последнего. И ладно бы меня заинтересовали семейные болезни, это еще можно объяснить, но личность Лилианы?
На мое счастье, ответить Маркус не успел. Хлопнула дверь, в коридор быстрым шагом вошла запыхавшаяся тейна Элизабет.
– Прошу простить меня, Вайолет, мне пришлось отлучиться… О, Марк, дорогой, ты уже вернулся! А где Макс?
Маркус Эдингнотт отступил от меня на шаг, и по коже словно прошелся ветерок. Отчего-то стало зябко и неуютно.
– Макс в кабинете. Кстати, Вайолет, он просил передать, что хочет переговорить с вами до обеда. Если вы не против, конечно.
Я растерянно кивнула. В голове теснилось множество вопросов, но ни один из них так и не прозвучал вслух. Куда уходила тейна Элизабет? Возможно, у нее действительно была причина оставить меня перед портретами в одиночестве, но почему она ушла, ничего не сказав? Куда уезжали братья? Почему Маркус пошел меня искать, а вот жених дожидался в кабинете?
Впрочем, объяснения могли быть самыми простыми. Например, будущий деверь вовсе не разыскивал меня специально, а шел по своим делам и случайно встретил. И передал просьбу брата. Вот только куда он направлялся? В ту самую мастерскую, ключ от которой якобы утерян?
Хотя… я напрягла память. Нет, тейна Элизабет ничего не говорила о пропаже ключа. Она сказала, что у нее его нет, вот как. Разница огромна. И получается… а что у нас получается?
Увы, ничего определенного.
Кроме, разве что, одного: хозяин особняка – Маркус Эдингнотт. И ключ от мастерской если у кого и имеется, так это у него.
Как и повод держать оную мастерскую надежно запертой. И никого туда не пускать.
И стоило только этой простой мысли промелькнуть в моей голове, как пришла уверенность, что мне непременно нужно попасть в закрытое помещение. Не знаю, что я там найду и обнаружу ли вообще хоть что-либо достойное внимание, но любопытство и подозрительность не уймутся, будут докучать зудящими над ухом комарами и отравлять все пребывание в поместье. Хотя вряд ли за дверью скрывается комната с чем-либо ужасающим. Я припомнила страшную детскую сказку, в которой счастливая новобрачная отпирает запертое помещение и обнаруживает останки своих предшественниц, но отчего-то не развеселилась, а испугалась. Нет, конечно, секреты семьи Эдингнотт-Карлайл не настолько страшные. Но все же они существуют, эти секреты. И самое разумное, что я могла сделать, так это не пытаться их раскрыть. Увы, рассудительность в число моих добродетелей никогда не входила.
– Тетушка, поможете Вайолет найти кабинет? Полагаю, одной экскурсии по дому маловато, чтобы хорошо в нем ориентироваться.
Тейна Элизабет закивала.
– Конечно-конечно. Следуйте за мной, дорогая.
И я испытала непонятное разочарование. Неужели из-за того, что Маркус не отвел меня сам? Из-за того, что мы не остались снова наедине в коридорах особняка? Нет же, глупости какие! И я даже рада избавиться от общества этого невыносимого нахала, вот!
Тейна Элизабет что-то говорила на ходу, но я слушала ее рассеянно. Не забывала во время пауз вставлять: «Неужели? Как интересно!», поскольку речь шла об архитекторе, дом спроектировавшем. Кажется, он прибыл на Острова специально, по приглашению тейна Эдварда. Но рассказ о том, как строился особняк, большей частью прошел мимо моих ушей. Куда больше меня занимали загадки, связанные с тейной Лилианой и запертой мастерской. А еще – то странное чувство, что охватывало меня в присутствии Маркуса. И названия этому чувству я не находила, но вовсе не была уверена, что не хочу испытать его снова.
Тейна Элизабет постучала в массивную дубовую дверь, дождалась ответа, но сама входить не стала. Подтолкнула меня и отступила на шаг. А я вошла.
Комната светлая и, наверное, удобная, но какая-то безликая. Такой кабинет мог бы принадлежать кому угодно. Светло-серые стены, гладкие, без картин, серебристые бархатные занавески, добротная мебель. Большой, нет, огромный стол красного дерева, на нем – письменный прибор из молочного оникса, какие-то бумаги. И ни одной безделушки, ни статуэтки, ни причудливого светильника, ни снимка в рамке. Шкафы, чье содержимое надежно скрывают резные дверцы. А вот кресло определенно уютное, мягкое, из слегка потертой черной кожи. Одно. Для посетителей даже захудалого стула не предполагалось, из чего я сделала вывод, что в доме этот кабинет далеко не единственный.
Мой жених стоял у окна и повернулся на мягкий стук захлопнувшейся двери. Солнечные лучи били ему в спину, и рассмотреть выражение его лица не получалось.
– Доброе утро, Вайолет. Как спалось на новом месте?
Мы обменялись ничего не значащими любезностями. Отвечая на вопросы о том, понравился ли мне дом, как самочувствие, довольная ли я горничной, привычно ли мне время завтрака и прочее в том же духе, я с нетерпением и страхом ждала, когда же Максимилиан перейдет к главному: дате свадьбы. Ведь позвал меня, безусловно, именно для этого – а для чего еще? Прочие мелочи можно обсудить и прилюдно, за обедом, например. Но жених захотел увидеться наедине, значит, для посторонних ушей разговор не предназначался.
Однако же услышала я совсем иное.
– У меня есть подарок для вас, Вайолет.
И я ждала появления на свет небольшой обтянутой кожей коробочки, возможно, с клеймом знаменитого ювелирного дома, но прозвучало неожиданное:
– Только надо выйти на задний двор. Согласны?
О, да, я была согласна! Совсем не знала, к чему готовиться, ощущала себя сбитой с толку, но изнывала от нетерпения и любопытства. Что это за подарок такой, который нельзя вручить в помещении? Почему именно на заднем дворе? Кажется, мой будущий супруг – большой оригинал.
Он сделал шаг ко мне, протянул руку – и я вновь подумала, что он, вероятно, нездоров. Бледная кожа, бескровные губы, темные круги под глазами. Его братец выглядел куда как лучше. Неужели моего жениха точит опасный недуг? Пришедшая в голову мысль вызывала беспокойство, но спросить напрямую я не решилась, слишком уж невежливо. Но и выходить замуж за человека, снедаемого тяжелой болезнью, тоже представлялось перспективой сомнительной. Хотя двигался Максимилиан легко, и, когда он оказался рядом, я отметила, что дыхание его оставалось чистым, и пахло от него только слабым древесным одеколоном. И отметила невольно, что морские нотки с цитрусовой свежестью парфюма Маркуса нравятся мне больше. И рассердилась на себя из-за глупостей, что лезли в голову.
– Прошу, Вайолет. Здесь недалеко.
***
– У вас ведь были уроки верховой езды в пансионе, верно?
Я только кивнула, не в силах оторвать завороженного взгляда от тонконогой белой кобылки.
– Она…
– Ласточка. Ее зовут Ласточка. И она ваша. Конечно, мобиль будет в вашем распоряжении в любое время, нужно только сообщить шоферу, куда вас отвезти. По магазинам, например, или в храм. Вы религиозны, Вайолет?
Вопрос меня удивил. В родном городке было принято посещать храм раз в неделю, что мы с тетушкой и делали, как и прочие прихожане. Но никаких молитв перед сном или перед принятием пищи в нашем доме не читали, да и в пансионе никто не заставлял учениц усердно молиться. Служения по праздникам и беседы с жрецом для желающих – вот и все. Мое образование считалось светским, хотя и религиозные заведения в Атинайе все еще оставались, как мне представлялось, пережитком прошлого, давних времен расцвета магии. Особой популярностью они не пользовались, хотя на плаву пока что держались, в основном за счет пожертвований. И отдавали туда большей частью детей из бедных семей. Так что нет, религиозной особой я считать себя никак не могла.
Обо всем этом и сообщила жениху.
– Здесь, на Островах, дело обстоит схожим образом, – заметил он. – В храм наша семья выезжает только на большие служения, порой приглашают жреца, например, если кто-либо из домочадцев тяжело заболевает либо же к роженицам. Возможно, вы обратили внимание, что даже домашней часовни у нас нет. И у соседей так же принято. А вот слуги…
И он прервался, вздохнул. Помолчал немного, потом с видимой неохотой продолжил:
– Далеко не все из них перешли в истинную веру, многие до сих пор почитают тех, кому поклонялись их предки. Я надеюсь, что вы не станете, э-э-э, слишком усердствовать в попытках их переубедить.
– Я вообще не стану никого переубеждать, – заверила я.
На лице его отразилось облегчение.
– Я очень рад, Вайолет. Да, мне известно, что вы окончили светское заведение, но… но некоторые обычаи аборигенов… они, скажем так, могут произвести впечатление на человека неподготовленного. И знаю случаи, когда недавно прибывшие из Атинайи юные тейны возмущались и требовали от слуг принять истинную веру – либо же выгоняли их на улицу.
Я понимала его беспокойство. И еще раз повторила, что взаимоотношения прислуги с богами меня никоим образом не касаются. И если Роза…
– Нет, не Роза, – перебил меня Максимилиан. – Домашняя прислуга, кстати, верует настолько истово, что могла бы пристыдить хозяев, будь мы с Марком и тетей чуть более набожны. А вот прочие, да хоть тот же Рик, конюх, иное дело. Так что не удивляйтесь, если его поведение порой покажется вам странным.
Я взглянула повнимательнее на парня, который что-то приговаривал Ласточке. Крепкий, смуглый, как и все местные, белозубый – улыбка так и сверкает. Он поймал мой взгляд и поклонился.
– Хорошую лошадку купил хозяин, таана, – растягивая гласные, нараспев произнес он. – Послушную, смирную. Таана будет довольна.
«Таана», надо понимать, это «тейна» в его исполнении. Впрочем, и остальные слова звучали непривычно, резали слух, хотя и говорил Рик вроде бы правильно, ничего не коверкая и не употребляя простонародных словечек.
– Хотите ее угостить? – спросил Максимилиан.
Я закивала.
– Конечно!
– Рик! Госпожа хочет угостить Ласточку!
– Да, хозяин! Вот, таана! Возьмите!
Он улыбался и кланялся, смотрел без заискивания, с любопытством. Вытащил из кармана крупное краснобокое яблок, раскрыл складной нож. Ласточка осторожно брала губами с моей ладони четвертинки ароматного фрукта, косила умным глазом, не то фыркала, не то вздыхала. Я гладила шелковистую шкуру. Приговаривала:
– Хорошая девочка, хорошая. Мы ведь подружимся, верно? Обязательно подружимся.
– К сожалению, далеко не везде можно проехать на мобиле, – сказал подошедший Максимилиан. – Только там, где есть дороги, так что на Островах часто приходится ездить верхом.
Я улыбнулась.
– Люблю утренние прогулки. Мне ведь можно выезжать в одиночестве?
Ответа ждала с замиранием сердца. Если откажет, значит, в поместье действительно творится что-то неладное.
– Разумеется, если пожелаете.
Значит, опасности нет? Волна облегчения накрыла с головой, и я уже обозвала себя мысленно глупой фантазеркой, когда жених добавил:
– Но пределы поместья лучше не покидайте. Не то, чтобы вам что-либо угрожало, Вайолет, но мне так будет спокойнее. Договорились, хорошо?
И радостная теплая волна схлынула, оставив после себя холод и тревогу.
– Договорились.
Какое удобное объяснение – ему так будет спокойнее! А что в действительности? Или я опять накручиваю себя, придумываю тайны там, где их нет и быть не может?
Я поперхнулась и закашлялась уже по-настоящему.
И ведь он сам дал мне повод! Обидеться, оскорбиться даже, гордо задрать нос, окатить ледяным презрением, развернуться и удалиться с прямой спиной. Сбежать из-под насмешливого стального взгляда, такого будоражащего, такого волнующего. От свежего морского аромата, от непривычного ощущения чужой близости – даже во время танцев меня ни разу не накрывало так осознанием, что я нахожусь столь близко к мужчине. Удрать от странных эмоций, что вызывал во мне брат жениха, и прикрыть свое позорное бегство реакцией на его грубость.
Но Лилиана Карлайл-Эдингнотт появилась в моей спальне ночью, чтобы попросить о помощи. И я должна была, обязана побольше разузнать об этой женщине. Выяснить, что с ней случилось. Почему душа ее не ушла на новый круг перерождения, а осталась здесь, в этом доме, вопреки всем известным научным заключениям. И еще, помимо искреннего желания помочь, мною двигало банальное любопытство. Интересно же, что произошло в доме, где мне предстояло жить!
– Н-нет, – запнувшись, ответила я. – Мне действительно хотелось бы узнать побольше о предках Максимилиана.
И взмолилась про себя, чтобы он не начал с первого, того самого Эдварда, чьим портретом и открывалась сия своеобразная галерея, сурового мужчины с плотно сжатыми губами. Хотя Эдвард ведь не имел никакого отношения к Карлайлам, но кто его знает, вдруг Маркусу вздумается провести глубокий экскурс в историю. Сама ведь вызвалась.
К счастью, выкладывать мне все семейные предания собеседник не спешил. Даже тейна Элизабет оказалась более словоохотливой, нежели он.
– Лилиана была очень одаренной женщиной. Прекрасно рисовала, некоторые ее картины сохранились до наших дней, и вы при желании сможете ими полюбоваться. Лепила из глины и даже вырезала из дерева фигуры. И, насколько мне известно, обладала высоким магическим потенциалом.
Вот и все. Но эта характеристика нисколько не приближала меня к разгадке.
– И умерла молодой?
Я била наугад, но умудрилась попасть точно в цель.
– Откуда вы знаете?
Откуда-откуда… Да просто предположила, потому что ночная гостья старой не выглядела. Точный возраст ее я бы определить затруднилась, все же призрачная фигура – это вам не человек из плоти и крови, но вряд ли больше тридцати – тридцати пяти лет. А то и даже меньше.
– Я не знала, так, почему-то подумалось, глядя на портрет.
Кажется, мне не поверили. Точно не поверили. Серые глаза подозрительно прищурились, губы упрямо сжались. Я ответила самым наивным взглядом, какой только могла изобразить, а для верности принялась декламировать про себя строки модного поэта. Еще в пансионе обратила внимание, что при чтении меланхоличных баллад лица хоть учениц, хоть наставниц приобретают глуповато-восторженное выражение. Вот, именно то, что мне и надо!
Даже если у Маркуса и возникли на мой счет какие-то сомнения, озвучивать их он не спешил. Да и то, в чем меня упрекнуть, если разобраться? Тейна, мне кажется, вы лжете и знаете о моей прапрабабке больше, чем говорите? Пф-ф-ф, даже звучит глупо. А глупцом Маркус Эдингнотт точно не был, в этом не сомневалась уже я.
– Желаете услышать еще чью-нибудь биографию?
Спрашивал он вежливо, безукоризненно любезным тоном, но в блеске серых глаз мне почудилась насмешка.
– Из вас получился плохой биограф! – сорвалось с языка прежде, чем я успела подумать.
Он вопросительно приподнял бровь, и пришлось пояснить:
– О Лилиане вы толком ничего не рассказали. Рисунки, картины, сильный дар… Полагаете, этого достаточно, чтобы узнать, каким она была человеком?
Выпалила – и испугалась. А ну как сейчас он спросит, а чем вызван такой интерес? Ведь мне действительно не должно быть никакого дела до давно скончавшейся тейны. Тем более, что прапрабабушкой она была Маркуса, а вовсе даже не Максимилиана, хотя и состояла, как ни крути, в родстве с прямыми предками последнего. И ладно бы меня заинтересовали семейные болезни, это еще можно объяснить, но личность Лилианы?
На мое счастье, ответить Маркус не успел. Хлопнула дверь, в коридор быстрым шагом вошла запыхавшаяся тейна Элизабет.
– Прошу простить меня, Вайолет, мне пришлось отлучиться… О, Марк, дорогой, ты уже вернулся! А где Макс?
Маркус Эдингнотт отступил от меня на шаг, и по коже словно прошелся ветерок. Отчего-то стало зябко и неуютно.
– Макс в кабинете. Кстати, Вайолет, он просил передать, что хочет переговорить с вами до обеда. Если вы не против, конечно.
Я растерянно кивнула. В голове теснилось множество вопросов, но ни один из них так и не прозвучал вслух. Куда уходила тейна Элизабет? Возможно, у нее действительно была причина оставить меня перед портретами в одиночестве, но почему она ушла, ничего не сказав? Куда уезжали братья? Почему Маркус пошел меня искать, а вот жених дожидался в кабинете?
Впрочем, объяснения могли быть самыми простыми. Например, будущий деверь вовсе не разыскивал меня специально, а шел по своим делам и случайно встретил. И передал просьбу брата. Вот только куда он направлялся? В ту самую мастерскую, ключ от которой якобы утерян?
Хотя… я напрягла память. Нет, тейна Элизабет ничего не говорила о пропаже ключа. Она сказала, что у нее его нет, вот как. Разница огромна. И получается… а что у нас получается?
Увы, ничего определенного.
Кроме, разве что, одного: хозяин особняка – Маркус Эдингнотт. И ключ от мастерской если у кого и имеется, так это у него.
Как и повод держать оную мастерскую надежно запертой. И никого туда не пускать.
И стоило только этой простой мысли промелькнуть в моей голове, как пришла уверенность, что мне непременно нужно попасть в закрытое помещение. Не знаю, что я там найду и обнаружу ли вообще хоть что-либо достойное внимание, но любопытство и подозрительность не уймутся, будут докучать зудящими над ухом комарами и отравлять все пребывание в поместье. Хотя вряд ли за дверью скрывается комната с чем-либо ужасающим. Я припомнила страшную детскую сказку, в которой счастливая новобрачная отпирает запертое помещение и обнаруживает останки своих предшественниц, но отчего-то не развеселилась, а испугалась. Нет, конечно, секреты семьи Эдингнотт-Карлайл не настолько страшные. Но все же они существуют, эти секреты. И самое разумное, что я могла сделать, так это не пытаться их раскрыть. Увы, рассудительность в число моих добродетелей никогда не входила.
– Тетушка, поможете Вайолет найти кабинет? Полагаю, одной экскурсии по дому маловато, чтобы хорошо в нем ориентироваться.
Тейна Элизабет закивала.
– Конечно-конечно. Следуйте за мной, дорогая.
И я испытала непонятное разочарование. Неужели из-за того, что Маркус не отвел меня сам? Из-за того, что мы не остались снова наедине в коридорах особняка? Нет же, глупости какие! И я даже рада избавиться от общества этого невыносимого нахала, вот!
Тейна Элизабет что-то говорила на ходу, но я слушала ее рассеянно. Не забывала во время пауз вставлять: «Неужели? Как интересно!», поскольку речь шла об архитекторе, дом спроектировавшем. Кажется, он прибыл на Острова специально, по приглашению тейна Эдварда. Но рассказ о том, как строился особняк, большей частью прошел мимо моих ушей. Куда больше меня занимали загадки, связанные с тейной Лилианой и запертой мастерской. А еще – то странное чувство, что охватывало меня в присутствии Маркуса. И названия этому чувству я не находила, но вовсе не была уверена, что не хочу испытать его снова.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Тейна Элизабет постучала в массивную дубовую дверь, дождалась ответа, но сама входить не стала. Подтолкнула меня и отступила на шаг. А я вошла.
Комната светлая и, наверное, удобная, но какая-то безликая. Такой кабинет мог бы принадлежать кому угодно. Светло-серые стены, гладкие, без картин, серебристые бархатные занавески, добротная мебель. Большой, нет, огромный стол красного дерева, на нем – письменный прибор из молочного оникса, какие-то бумаги. И ни одной безделушки, ни статуэтки, ни причудливого светильника, ни снимка в рамке. Шкафы, чье содержимое надежно скрывают резные дверцы. А вот кресло определенно уютное, мягкое, из слегка потертой черной кожи. Одно. Для посетителей даже захудалого стула не предполагалось, из чего я сделала вывод, что в доме этот кабинет далеко не единственный.
Мой жених стоял у окна и повернулся на мягкий стук захлопнувшейся двери. Солнечные лучи били ему в спину, и рассмотреть выражение его лица не получалось.
– Доброе утро, Вайолет. Как спалось на новом месте?
Мы обменялись ничего не значащими любезностями. Отвечая на вопросы о том, понравился ли мне дом, как самочувствие, довольная ли я горничной, привычно ли мне время завтрака и прочее в том же духе, я с нетерпением и страхом ждала, когда же Максимилиан перейдет к главному: дате свадьбы. Ведь позвал меня, безусловно, именно для этого – а для чего еще? Прочие мелочи можно обсудить и прилюдно, за обедом, например. Но жених захотел увидеться наедине, значит, для посторонних ушей разговор не предназначался.
Однако же услышала я совсем иное.
– У меня есть подарок для вас, Вайолет.
И я ждала появления на свет небольшой обтянутой кожей коробочки, возможно, с клеймом знаменитого ювелирного дома, но прозвучало неожиданное:
– Только надо выйти на задний двор. Согласны?
О, да, я была согласна! Совсем не знала, к чему готовиться, ощущала себя сбитой с толку, но изнывала от нетерпения и любопытства. Что это за подарок такой, который нельзя вручить в помещении? Почему именно на заднем дворе? Кажется, мой будущий супруг – большой оригинал.
Он сделал шаг ко мне, протянул руку – и я вновь подумала, что он, вероятно, нездоров. Бледная кожа, бескровные губы, темные круги под глазами. Его братец выглядел куда как лучше. Неужели моего жениха точит опасный недуг? Пришедшая в голову мысль вызывала беспокойство, но спросить напрямую я не решилась, слишком уж невежливо. Но и выходить замуж за человека, снедаемого тяжелой болезнью, тоже представлялось перспективой сомнительной. Хотя двигался Максимилиан легко, и, когда он оказался рядом, я отметила, что дыхание его оставалось чистым, и пахло от него только слабым древесным одеколоном. И отметила невольно, что морские нотки с цитрусовой свежестью парфюма Маркуса нравятся мне больше. И рассердилась на себя из-за глупостей, что лезли в голову.
– Прошу, Вайолет. Здесь недалеко.
***
– У вас ведь были уроки верховой езды в пансионе, верно?
Я только кивнула, не в силах оторвать завороженного взгляда от тонконогой белой кобылки.
– Она…
– Ласточка. Ее зовут Ласточка. И она ваша. Конечно, мобиль будет в вашем распоряжении в любое время, нужно только сообщить шоферу, куда вас отвезти. По магазинам, например, или в храм. Вы религиозны, Вайолет?
Вопрос меня удивил. В родном городке было принято посещать храм раз в неделю, что мы с тетушкой и делали, как и прочие прихожане. Но никаких молитв перед сном или перед принятием пищи в нашем доме не читали, да и в пансионе никто не заставлял учениц усердно молиться. Служения по праздникам и беседы с жрецом для желающих – вот и все. Мое образование считалось светским, хотя и религиозные заведения в Атинайе все еще оставались, как мне представлялось, пережитком прошлого, давних времен расцвета магии. Особой популярностью они не пользовались, хотя на плаву пока что держались, в основном за счет пожертвований. И отдавали туда большей частью детей из бедных семей. Так что нет, религиозной особой я считать себя никак не могла.
Обо всем этом и сообщила жениху.
– Здесь, на Островах, дело обстоит схожим образом, – заметил он. – В храм наша семья выезжает только на большие служения, порой приглашают жреца, например, если кто-либо из домочадцев тяжело заболевает либо же к роженицам. Возможно, вы обратили внимание, что даже домашней часовни у нас нет. И у соседей так же принято. А вот слуги…
И он прервался, вздохнул. Помолчал немного, потом с видимой неохотой продолжил:
– Далеко не все из них перешли в истинную веру, многие до сих пор почитают тех, кому поклонялись их предки. Я надеюсь, что вы не станете, э-э-э, слишком усердствовать в попытках их переубедить.
– Я вообще не стану никого переубеждать, – заверила я.
На лице его отразилось облегчение.
– Я очень рад, Вайолет. Да, мне известно, что вы окончили светское заведение, но… но некоторые обычаи аборигенов… они, скажем так, могут произвести впечатление на человека неподготовленного. И знаю случаи, когда недавно прибывшие из Атинайи юные тейны возмущались и требовали от слуг принять истинную веру – либо же выгоняли их на улицу.
Я понимала его беспокойство. И еще раз повторила, что взаимоотношения прислуги с богами меня никоим образом не касаются. И если Роза…
– Нет, не Роза, – перебил меня Максимилиан. – Домашняя прислуга, кстати, верует настолько истово, что могла бы пристыдить хозяев, будь мы с Марком и тетей чуть более набожны. А вот прочие, да хоть тот же Рик, конюх, иное дело. Так что не удивляйтесь, если его поведение порой покажется вам странным.
Я взглянула повнимательнее на парня, который что-то приговаривал Ласточке. Крепкий, смуглый, как и все местные, белозубый – улыбка так и сверкает. Он поймал мой взгляд и поклонился.
– Хорошую лошадку купил хозяин, таана, – растягивая гласные, нараспев произнес он. – Послушную, смирную. Таана будет довольна.
«Таана», надо понимать, это «тейна» в его исполнении. Впрочем, и остальные слова звучали непривычно, резали слух, хотя и говорил Рик вроде бы правильно, ничего не коверкая и не употребляя простонародных словечек.
– Хотите ее угостить? – спросил Максимилиан.
Я закивала.
– Конечно!
– Рик! Госпожа хочет угостить Ласточку!
– Да, хозяин! Вот, таана! Возьмите!
Он улыбался и кланялся, смотрел без заискивания, с любопытством. Вытащил из кармана крупное краснобокое яблок, раскрыл складной нож. Ласточка осторожно брала губами с моей ладони четвертинки ароматного фрукта, косила умным глазом, не то фыркала, не то вздыхала. Я гладила шелковистую шкуру. Приговаривала:
– Хорошая девочка, хорошая. Мы ведь подружимся, верно? Обязательно подружимся.
– К сожалению, далеко не везде можно проехать на мобиле, – сказал подошедший Максимилиан. – Только там, где есть дороги, так что на Островах часто приходится ездить верхом.
Я улыбнулась.
– Люблю утренние прогулки. Мне ведь можно выезжать в одиночестве?
Ответа ждала с замиранием сердца. Если откажет, значит, в поместье действительно творится что-то неладное.
– Разумеется, если пожелаете.
Значит, опасности нет? Волна облегчения накрыла с головой, и я уже обозвала себя мысленно глупой фантазеркой, когда жених добавил:
– Но пределы поместья лучше не покидайте. Не то, чтобы вам что-либо угрожало, Вайолет, но мне так будет спокойнее. Договорились, хорошо?
И радостная теплая волна схлынула, оставив после себя холод и тревогу.
– Договорились.
Какое удобное объяснение – ему так будет спокойнее! А что в действительности? Или я опять накручиваю себя, придумываю тайны там, где их нет и быть не может?
