— Не сдалась. Себе оставь, еще пригодится. А мне… — он опустил веки с таким мечтательным выражением на лице, что я даже засмотрелась. — Печеньки. Те, которыми не кормят в вашей “столовке”. Много печенек, чтобы на дольше хватило. Но только один раз, когда я закончу работу с твоим узлом. Сегодняшний зачет — всего одна нить в клубке, хоть и самая важная.
— Печеньки? — заторможенно переспросила я. — По бабушкиному рецепту? Мои любимые?
Он медленно и как-то очень торжественно кивнул.
А я… Я согласилась. Такая смешная цена за такой большой узел. Да разве можно было отказаться?
— Иди, а то опоздаешь, — Тевр бережно свернул свиток. — Потом подпишешь. Поработаю сегодня авансом. Я верю, что ты — добросовестная заказчица и не забудешь обо мне после зачета.
— Да я не забуду тебя, даже если очень захочу!
Я взглянула на часы, пришла в ужас, и, махнув Тевру, понеслась к выходу. Узлы там или не узлы, а опоздать на зачет профессора я не могла. Тем более, такой судьбоносный! И только в лифте, который мчал меня к полигонам, вдруг поняла, что Тевр мне не ответил. Но смотрел вслед, провожая взглядом, с непонятной, зато отчетливо ощутимой тоской.
А в это самое время в одной очень далекой галактике…
На загадочной планете Лалуга почтенная матушка дир-вах Нарайя Инкер-Табус выводила крошечной сухонькой ручкой строгие угловатые буквы. Непослушное перо проскальзывало по пергаменту, ерзало, цеплялось, скрипело, то и дело норовя оставить кляксу или царапину. Матушка Нарайя щурила подслеповатые глаза, поджимала губы. В неверном свете пламени единственной свечки по темным стенам метались пугающие призрачные тени. Она успеет. Она допишет, пока догорает последняя свеча их покинутого удачей дома. А последнее солнце над Лалугой — единственным приютом дир-вахов — погаснет еще не скоро. Матушка Нарайя верит в это так страстно, что иногда становится больно дышать. Но надежда такое удивительное чувство. Она есть даже тогда, когда ничего больше не осталось.
“Сынок, — старательно выводит Нарайя. — Я верю, у тебя все получится. Твоя человечка сильна, даже если сама этого еще не понимает. У нее доброе сердце и упорный нрав. Я читала ее нити и одобряю твой выбор. Она и сейчас горит ярко, а разгорится еще ярче, если ты сумеешь дать ей небо, а человеку с ледяным сердцем рядом с ней — надежду. Тот, кто стал невольным проклятьем нашего дома, сумеет разглядеть такой огонь. Не сможет иначе. Его сердце замерзло, но любой лед можно растопить. Ты так долго трудился, выбирая подходящее пламя, пусть же те крохи удачи, что еще хранят мое старое тело, осветят твой путь и помогут верно связать разорванное.
Тевви-ри, сынок, твой отец гордился бы тобой. Я никогда не рассказывала тебе правду, ты должен был прочесть ее сам, по обрывкам нитей, по эху чужой боли, вплетенной отцом в наш семейный узор. Ты справился. А значит, теперь ты готов. Помни, сынок, дир-вахи не всесильны. Твой отец так много отдал нашей планете, собирая по крупицам человеческую память, снова и снова зажигая наше холодное темное солнце. Он не справился лишь однажды.
Тот человек с ледяным сердцем… Раньше его сердце тоже пылало ярче яркого, он верил, любил, рвался к звездам. Он смог бы помнить о нас дольше обычных людей. Его память зажигала бы наше солнце много лет. Лалуга живет памятью тех, кто о нас помнит. Простая помощь или спасение от верной гибели — неважно. Сгодится даже тень воспоминания. Но люди слишком быстро забывают добро. Только особенные несут его в сердцах с благодарностью много лет. Только те, что пылают сами, горячо и ярко.
Твой отец не удержал его нити. Впервые не справился с Прядильщицей. Он боялся потерять своего человека, поэтому позволил тому потерять остальных. Единственная ошибка, сынок. Но самая непоправимая. Я пишу это, чтобы ты знал — никогда не решай за свою человечку. Иначе ее сердце тоже замерзнет. Если вдруг Прядильщица замкнет круг, чтобы проверить твою решимость — не сомневайся: спасай не человечку Лею, спасай тех, кто дорог ей больше жизни. В замерзшем сердце нет благодарности, только боль. Нет памяти, способной зажечь, только память, что может убить.
Я знаю, сынок. У тебя все получится. Ты вернешь удачу, потерянную твоим отцом, клану Пертен-3.
Я так долго жила, видела столько судеб, сплела столько нитей, что хватит на несколько жизней. Моя последняя свеча догорает, в песне нитей ты скоро услышишь эхо моего голоса. Не печалься, иди по своей дороге и береги человечку Лею так, как берег бы самое ценное сокровище. Не сомневайся, она запомнит тебя. А человек с ледяным сердцем, быть может, однажды вспомнит о твоем отце. О том, кто отдал собственную жизнь Прядильщице за его нить, ничего не прося взамен. О том, кто так долго зажигал наше солнце”.
— Печеньки? — заторможенно переспросила я. — По бабушкиному рецепту? Мои любимые?
Он медленно и как-то очень торжественно кивнул.
А я… Я согласилась. Такая смешная цена за такой большой узел. Да разве можно было отказаться?
— Иди, а то опоздаешь, — Тевр бережно свернул свиток. — Потом подпишешь. Поработаю сегодня авансом. Я верю, что ты — добросовестная заказчица и не забудешь обо мне после зачета.
— Да я не забуду тебя, даже если очень захочу!
Я взглянула на часы, пришла в ужас, и, махнув Тевру, понеслась к выходу. Узлы там или не узлы, а опоздать на зачет профессора я не могла. Тем более, такой судьбоносный! И только в лифте, который мчал меня к полигонам, вдруг поняла, что Тевр мне не ответил. Но смотрел вслед, провожая взглядом, с непонятной, зато отчетливо ощутимой тоской.
***
А в это самое время в одной очень далекой галактике…
На загадочной планете Лалуга почтенная матушка дир-вах Нарайя Инкер-Табус выводила крошечной сухонькой ручкой строгие угловатые буквы. Непослушное перо проскальзывало по пергаменту, ерзало, цеплялось, скрипело, то и дело норовя оставить кляксу или царапину. Матушка Нарайя щурила подслеповатые глаза, поджимала губы. В неверном свете пламени единственной свечки по темным стенам метались пугающие призрачные тени. Она успеет. Она допишет, пока догорает последняя свеча их покинутого удачей дома. А последнее солнце над Лалугой — единственным приютом дир-вахов — погаснет еще не скоро. Матушка Нарайя верит в это так страстно, что иногда становится больно дышать. Но надежда такое удивительное чувство. Она есть даже тогда, когда ничего больше не осталось.
“Сынок, — старательно выводит Нарайя. — Я верю, у тебя все получится. Твоя человечка сильна, даже если сама этого еще не понимает. У нее доброе сердце и упорный нрав. Я читала ее нити и одобряю твой выбор. Она и сейчас горит ярко, а разгорится еще ярче, если ты сумеешь дать ей небо, а человеку с ледяным сердцем рядом с ней — надежду. Тот, кто стал невольным проклятьем нашего дома, сумеет разглядеть такой огонь. Не сможет иначе. Его сердце замерзло, но любой лед можно растопить. Ты так долго трудился, выбирая подходящее пламя, пусть же те крохи удачи, что еще хранят мое старое тело, осветят твой путь и помогут верно связать разорванное.
Тевви-ри, сынок, твой отец гордился бы тобой. Я никогда не рассказывала тебе правду, ты должен был прочесть ее сам, по обрывкам нитей, по эху чужой боли, вплетенной отцом в наш семейный узор. Ты справился. А значит, теперь ты готов. Помни, сынок, дир-вахи не всесильны. Твой отец так много отдал нашей планете, собирая по крупицам человеческую память, снова и снова зажигая наше холодное темное солнце. Он не справился лишь однажды.
Тот человек с ледяным сердцем… Раньше его сердце тоже пылало ярче яркого, он верил, любил, рвался к звездам. Он смог бы помнить о нас дольше обычных людей. Его память зажигала бы наше солнце много лет. Лалуга живет памятью тех, кто о нас помнит. Простая помощь или спасение от верной гибели — неважно. Сгодится даже тень воспоминания. Но люди слишком быстро забывают добро. Только особенные несут его в сердцах с благодарностью много лет. Только те, что пылают сами, горячо и ярко.
Твой отец не удержал его нити. Впервые не справился с Прядильщицей. Он боялся потерять своего человека, поэтому позволил тому потерять остальных. Единственная ошибка, сынок. Но самая непоправимая. Я пишу это, чтобы ты знал — никогда не решай за свою человечку. Иначе ее сердце тоже замерзнет. Если вдруг Прядильщица замкнет круг, чтобы проверить твою решимость — не сомневайся: спасай не человечку Лею, спасай тех, кто дорог ей больше жизни. В замерзшем сердце нет благодарности, только боль. Нет памяти, способной зажечь, только память, что может убить.
Я знаю, сынок. У тебя все получится. Ты вернешь удачу, потерянную твоим отцом, клану Пертен-3.
Я так долго жила, видела столько судеб, сплела столько нитей, что хватит на несколько жизней. Моя последняя свеча догорает, в песне нитей ты скоро услышишь эхо моего голоса. Не печалься, иди по своей дороге и береги человечку Лею так, как берег бы самое ценное сокровище. Не сомневайся, она запомнит тебя. А человек с ледяным сердцем, быть может, однажды вспомнит о твоем отце. О том, кто отдал собственную жизнь Прядильщице за его нить, ничего не прося взамен. О том, кто так долго зажигал наше солнце”.
