— Элька! Ну Элька же! Ты там утопиться решила с утра пораньше? Хватит! Пусти!
«Да чтоб тебе самой в этой лоханке утопиться», — от души пожелала Элька, пытаясь промыть в крошечном тазу свои густющие волосы. Получалось, надо сказать, преотвратно. Хотя, если честно, Элька, а по паспорту гордая и красивая Элеонора Вениаминовна, преотвратным в последнее время считала все.
И на последнем издыхании ждавшую сноса пятиэтажку в области, и облезлый подъезд, и крутые ступеньки на пятый — ну, конечно же, пятый, самый распоследний и раздурацкий — этаж! И крошечную хрущевку с ободранными обоями и стертым едва ли не до дыр линолеумом. И, разумеется, соседку по однушке — Альку. Даже глупое сочетание «Алька и Элька», над которым хохотали как полоумные еще в вечер знакомства, запивая первый день новой, свободной, взрослой, самостоятельной и даже почти самоквартирной — «Прикольно звучит, да? Я сама придумала!» — жизни дешевым пивом из ближайшей «Пятерочки».
Новая свободная жизнь все никак не задавалась. Отложенные на нее деньги таяли с космической скоростью. И, кстати, квартира, вот эта убогая, в которой даже воду отключали без предупреждения, сжирала большую их часть. А работодатели все не спешили принимать на престижную работу в столице такую красивую, гордую, активную, жизнерадостную и крайне трудоспособную Эльку. Приходилось выкручиваться. Удаленка, редкие копеечные заказы, потому что не для копеечных нужно было приличное железо, а не старенький ноут, который даже Пейнт открывает со скрипом и страданиями!
Вот так бывает, да. Вчера ты крутишь пальцем у виска, когда слышишь про апатии-депрессии-психологов, а сегодня уже думаешь, что где-то наверху, там, где всем отмеряют по заслугам, тебя точно перепутали с каким-нибудь инквизитором из Средневековья, не меньше, иначе почему все настолько паршиво? Чем ты хуже других? Почему такая разнесчастная?! В общем, думаешь всякую упадническую фигню, перестать не можешь. И все это настолько отвратно, что начинает тошнить от себя самой! Докатилась! А еще ужасно хочется залезть под плед и не высовываться сто лет! Хотя нет, еще не забывать бодро оттарабанивать маме: «Все классно, тут круто, у меня все отлично, люблю-целую-убежала». И иногда, улыбаясь самой счастливой в мире улыбкой, махать в камеру.
Что по-настоящему спасало Эльку от падения в пучину депрессии, так это репетиторство. Дай бог здоровья и всяких благ деспотичной Инессе Леонидовне, которая драла с нее три шкуры в школе, зато научила отличать деепричастный оборот от причастного, а невыносимую категорию состояния от наречий. То, что нужно для счастья в этом не всегда прекрасном, но в последнее время ужасно яростном мире! Ни на кого старше семиклассников Элька бы замахнуться не отважилась. Какой из нее педагог в самом деле? Так, с домашкой помочь, иногда мозги на место вставить, пока родителям недосуг, малолетним карапузам сопли подтереть и повторить все, какие имеются, «жи-ши» в великом и могучем.
— Не все так плохо, да? — мрачно глядя на свое отражение в мутном зеркале, спросила Элька. — Всегда есть, куда падать, но мы падать не будем. Хватит уже. Будем потихонечку взлетать! Тебе всего двадцать два. Чего расстрадалась? Смотреть противно!
— Э-э-эль! — снова заканючила Алька снаружи. — Пусти-и-и. Слышу же — бормочешь. И вода хлюпать перестала.
— Чего тебе не спится в такую рань, а? — спросила, впуская лохматую заспанную Альку. Вот оно — проклятие съемных однушек — совмещенные санузлы! Ни голову помыть, ни на унитазе с книжкой уединиться! Вечно кому-нибудь не ко времени приспичит.
На самом деле Элька обсчиталась. В последнее время к спасительному репетиторству прибавилось еще одно спасительное нечто. Ну а как еще назвать то, что неизменно поднимает настроение и примиряет почти со всем «отвратным», что так и норовит вылезти из каждой щели? Нечто! Оно заставляет хроническую сову нестись с пятого этажа и обратно ровно в восемь пятнадцать каждую среду вот уже третью неделю! Позже нельзя: кто-нибудь непременно или заберет, или еще хуже — выбросит в мусорку. И раньше нельзя — потому что Элька не готова к такой встрече. Вот просто не готова и все!
Она, вся такая красивая и гордая, перебравшаяся поближе к столице и лучшей жизни, воображала, что через полгода будет жить как минимум уже в черте Москвы, а не за, завтракать непременно в какой-нибудь кафешке круассаном и кофе — как положено приличной девчонке, обновит гардероб и станет кем-то вроде деловой леди, у которой все в тон, от сумки до туфелек. Так что непромытые из-за дурацкой отключенной воды волосы, все те же, что и дома, любимые кроссовки и джинсы и даже новая куртка с Алиэкспресса никак не вписывались в картину ее светлого будущего и встреч со старыми знакомыми!
Впрочем, роза на свежевыкрашенной лавочке у подъезда, нежно-розовая, с туго свернутыми в бутон лепестками, на тонком, колючем (Правильно! У них непременно должны быть шипы! Лысые розы это все равно что лысая Элеонора Вениаминовна — ужас-кошмар и страшное недоразумение!) стебле — тоже ни во что не вписывалась. Но так прохладно льнула к губам и так насыщенно, по-живому пахла, что Элька согласна была вписывать ее во все что можно. Сколько угодно!
Низко, раскатисто, сотрясаясь всем корпусом, как какой-нибудь лайнер перед взлетом, загудел в заднем кармане смартфон. Он тоже порядком портил картину славного будущего: тупил со страшной силой и явно готовился в самое ближайшее время вместо обещанной Элькой заслуженной пенсии отправиться прямиком в какой-нибудь смартфоний рай. «Предатель, только попробуй», — в который раз пробормотала Элька, как будто это что-то меняло, и открыла сообщение.
«Нравится?»
«Тём, ты совсем дурной? Ну заче-е-ем?»
А сердце билось взволнованно, и уши под недосушенными второпях волосами предательски горели.
«Хочется». — И лыбящийся смайлик, ну вылитый Артём Витальевич в свои лучшие дни. Хотя, может, уже и не вылитый. Тёмка вернулся с очередной трехмесячной вахты, когда она уже отправилась покорять Москву. А до этого… До этого у него была идиотская история с Катькой Крапицыной, а у нее — универ. Много-много универа. Практика, диплом, Госы. Получается, в последний раз они виделись больше года назад. Кто знает, как успел измениться Тёмка! Бывший сосед, бывший одноклассник, бывший… друг? Элька сглотнула и торопливо набрала, все еще стараясь отгонять всякие слишком подозрительные и слишком беспокоящие мысли:
«Спасибо! Но все равно не стоило. Вам же со МКАДа такой крюк!»
«Да вся твоя Москва сплошные крюки и выкрюки. Одним больше, одним меньше. Не переживай».
Ее Москва. Это было бы смешно, если б не так горчило. Элька зажмурилась и ткнулась носом в плотный, как будто слегка влажный от росы розовый бутон. Тёмка ничего такого не имел в виду. Он, кажется, понимал. Элька даже не поверила, что так бывает, когда Тёмка после ее затяжного молчания на вопрос об адресе, еще до первой розы, написал: «Эль, я в гости не приеду. Просто пришлю кое-что».
Прислал, ага. С личной доставкой к подъезду.
Все эти прятки друг от друга были, конечно, ужасной глупостью. И ее личной придурью. Но они, как в далеком детстве, будто играли в какую-то понятную только двоим игру. Она придумывала правила, а Тёмка подхватывал. Где-то угадывал, где-то импровизировал. С ним всегда было легко.
Телефон снова загудел.
«Иди спать дальше. Соня».
«И пойду. Не всем же быть жаворонками».
Спать она, конечно, не пошла. Устроила розу в вазе, почти умиротворенно покосилась на снова похрапывающую Альку — хоть в этом повезло: они обе ложились ближе к рассвету. И вдруг поняла, что улыбается. Просто так, ничему и ни от чего. Как не улыбалась уже целую вечность. С прошлой среды. И уши все еще горят, хоть и поменьше. А чего горят? Не материт же ее там Тёмка, в самом деле, за гостеприимство и прямо-таки нечеловеческое радушие?
«Все норм, Эль. Мы по средам в Жуковский мотаемся. По пути. Просто улыбнись», — написал Тёмка после ее самого первого изумления. И ни на какой чай с печеньками не намекал. Ни на что не намекал. Вообще. Никогда. Просто привозил розы и хотел, чтобы она улыбалась.
Уже к вечеру, когда шла домой после безумного пятиклассника Кирилла, который сегодня решил, что писать диктант в хоккейном шлеме — отличная затея («Вы не понимаете! У меня игра завтра! Я так настраиваюсь. Это важно!»), булькнул снятый с беззвучки телефон. И непонятно с чего вдруг накрыло тревожным волнением.
«Эль. Я уезжаю через пару дней. Зимой придется без цветов. А весной вернусь — целую охапку привезу. Обещаю. Не грусти, ладно?»
«Ты же говорил — никаких больше вахт!» — набрала прямо на ходу.
«Не могу. Когда дальше — лучше».
«Не поняла».
«Не парься. Это мои заморочки. Просто подумал — вдруг в следующую среду ждать будешь. Не жди».
Она же не ревет, правда? Прямо посреди улицы! Ни с того ни с сего! Не ревет же? Но горло вдруг стянуло таким неожиданным и болезненным спазмом, что Элька торопливо шагнула с тротуара на детскую площадку. Схватилась за спинку скамейки, пытаясь вдохнуть. Любая роза должна быть с шипами. Это правильно. Это по-настоящему. Тёмка других и не дарил. Даже на дни рождения, даже в букетах и толстой упаковочной бумаге они всегда кололись. И Элька, еще дура малолетняя, мечтавшая о Мишке Турине из одиннадцатого Б, шипела и ругалась. Ей было не до Тёмки. Он же друг. Он поймет.
Элька цеплялась за скамейку и ревела, уже не таясь, навзрыд, взахлеб, кусая губы и наверняка заливаясь потеками туши. Лишь бы, ради всего, не сбежались сердобольные бабульки — успокаивать. Тогда ее окончательно тут размажет.
Плохо разбирая буквы, кое-как набрала:
«Тём. А вы уже дома?»
«В Москве. Утром поедем. Задержались».
Элька судорожно выдохнула. Может, она идиотка и все придумала? Может, он до сих пор по своей дуре-Катьке убивается? Может… им вообще на роду написано дружить до гробовой доски? Да плевать! Уезжает-то он сейчас! И роза в вазе завянет через несколько дней. А что останется? Непокоренная Москва, храпящая Алька и жизнь, в которой она почти разучилась улыбаться.
«Приезжай ко мне, а. Очень надо».
«Правда, у меня Алька, но она в наушниках, у нее сдача проекта».
«И холодильник на диете, но есть хлебцы и йогурты».
«И в подъезде лампочка перегорела, но тут фонарь рядом».
«И воды в кране нет, но я вчера притащила пятилитровую бутыль».
«Тём?»
«Не молчи. Пожалуйста».
«Я такси заказывал, Эль. Не передумаешь?»
«Ни за что!»
И уже после нескольких вымазанных в туши салфеток, после торопливой пробежки до подъезда, чтобы на нее, такую красивую и гордую Элеонору Вениаминовну, зареванную, с распухшим носом и в старых кроссовках, не слишком пялились соседи, прилетело еще одно сообщение, от которого снова остро захотелось зареветь:
«Я так соскучился. Так соскучился по тебе. Сил нет».
«Да чтоб тебе самой в этой лоханке утопиться», — от души пожелала Элька, пытаясь промыть в крошечном тазу свои густющие волосы. Получалось, надо сказать, преотвратно. Хотя, если честно, Элька, а по паспорту гордая и красивая Элеонора Вениаминовна, преотвратным в последнее время считала все.
И на последнем издыхании ждавшую сноса пятиэтажку в области, и облезлый подъезд, и крутые ступеньки на пятый — ну, конечно же, пятый, самый распоследний и раздурацкий — этаж! И крошечную хрущевку с ободранными обоями и стертым едва ли не до дыр линолеумом. И, разумеется, соседку по однушке — Альку. Даже глупое сочетание «Алька и Элька», над которым хохотали как полоумные еще в вечер знакомства, запивая первый день новой, свободной, взрослой, самостоятельной и даже почти самоквартирной — «Прикольно звучит, да? Я сама придумала!» — жизни дешевым пивом из ближайшей «Пятерочки».
Новая свободная жизнь все никак не задавалась. Отложенные на нее деньги таяли с космической скоростью. И, кстати, квартира, вот эта убогая, в которой даже воду отключали без предупреждения, сжирала большую их часть. А работодатели все не спешили принимать на престижную работу в столице такую красивую, гордую, активную, жизнерадостную и крайне трудоспособную Эльку. Приходилось выкручиваться. Удаленка, редкие копеечные заказы, потому что не для копеечных нужно было приличное железо, а не старенький ноут, который даже Пейнт открывает со скрипом и страданиями!
Вот так бывает, да. Вчера ты крутишь пальцем у виска, когда слышишь про апатии-депрессии-психологов, а сегодня уже думаешь, что где-то наверху, там, где всем отмеряют по заслугам, тебя точно перепутали с каким-нибудь инквизитором из Средневековья, не меньше, иначе почему все настолько паршиво? Чем ты хуже других? Почему такая разнесчастная?! В общем, думаешь всякую упадническую фигню, перестать не можешь. И все это настолько отвратно, что начинает тошнить от себя самой! Докатилась! А еще ужасно хочется залезть под плед и не высовываться сто лет! Хотя нет, еще не забывать бодро оттарабанивать маме: «Все классно, тут круто, у меня все отлично, люблю-целую-убежала». И иногда, улыбаясь самой счастливой в мире улыбкой, махать в камеру.
Что по-настоящему спасало Эльку от падения в пучину депрессии, так это репетиторство. Дай бог здоровья и всяких благ деспотичной Инессе Леонидовне, которая драла с нее три шкуры в школе, зато научила отличать деепричастный оборот от причастного, а невыносимую категорию состояния от наречий. То, что нужно для счастья в этом не всегда прекрасном, но в последнее время ужасно яростном мире! Ни на кого старше семиклассников Элька бы замахнуться не отважилась. Какой из нее педагог в самом деле? Так, с домашкой помочь, иногда мозги на место вставить, пока родителям недосуг, малолетним карапузам сопли подтереть и повторить все, какие имеются, «жи-ши» в великом и могучем.
— Не все так плохо, да? — мрачно глядя на свое отражение в мутном зеркале, спросила Элька. — Всегда есть, куда падать, но мы падать не будем. Хватит уже. Будем потихонечку взлетать! Тебе всего двадцать два. Чего расстрадалась? Смотреть противно!
— Э-э-эль! — снова заканючила Алька снаружи. — Пусти-и-и. Слышу же — бормочешь. И вода хлюпать перестала.
— Чего тебе не спится в такую рань, а? — спросила, впуская лохматую заспанную Альку. Вот оно — проклятие съемных однушек — совмещенные санузлы! Ни голову помыть, ни на унитазе с книжкой уединиться! Вечно кому-нибудь не ко времени приспичит.
На самом деле Элька обсчиталась. В последнее время к спасительному репетиторству прибавилось еще одно спасительное нечто. Ну а как еще назвать то, что неизменно поднимает настроение и примиряет почти со всем «отвратным», что так и норовит вылезти из каждой щели? Нечто! Оно заставляет хроническую сову нестись с пятого этажа и обратно ровно в восемь пятнадцать каждую среду вот уже третью неделю! Позже нельзя: кто-нибудь непременно или заберет, или еще хуже — выбросит в мусорку. И раньше нельзя — потому что Элька не готова к такой встрече. Вот просто не готова и все!
Она, вся такая красивая и гордая, перебравшаяся поближе к столице и лучшей жизни, воображала, что через полгода будет жить как минимум уже в черте Москвы, а не за, завтракать непременно в какой-нибудь кафешке круассаном и кофе — как положено приличной девчонке, обновит гардероб и станет кем-то вроде деловой леди, у которой все в тон, от сумки до туфелек. Так что непромытые из-за дурацкой отключенной воды волосы, все те же, что и дома, любимые кроссовки и джинсы и даже новая куртка с Алиэкспресса никак не вписывались в картину ее светлого будущего и встреч со старыми знакомыми!
Впрочем, роза на свежевыкрашенной лавочке у подъезда, нежно-розовая, с туго свернутыми в бутон лепестками, на тонком, колючем (Правильно! У них непременно должны быть шипы! Лысые розы это все равно что лысая Элеонора Вениаминовна — ужас-кошмар и страшное недоразумение!) стебле — тоже ни во что не вписывалась. Но так прохладно льнула к губам и так насыщенно, по-живому пахла, что Элька согласна была вписывать ее во все что можно. Сколько угодно!
Низко, раскатисто, сотрясаясь всем корпусом, как какой-нибудь лайнер перед взлетом, загудел в заднем кармане смартфон. Он тоже порядком портил картину славного будущего: тупил со страшной силой и явно готовился в самое ближайшее время вместо обещанной Элькой заслуженной пенсии отправиться прямиком в какой-нибудь смартфоний рай. «Предатель, только попробуй», — в который раз пробормотала Элька, как будто это что-то меняло, и открыла сообщение.
«Нравится?»
«Тём, ты совсем дурной? Ну заче-е-ем?»
А сердце билось взволнованно, и уши под недосушенными второпях волосами предательски горели.
«Хочется». — И лыбящийся смайлик, ну вылитый Артём Витальевич в свои лучшие дни. Хотя, может, уже и не вылитый. Тёмка вернулся с очередной трехмесячной вахты, когда она уже отправилась покорять Москву. А до этого… До этого у него была идиотская история с Катькой Крапицыной, а у нее — универ. Много-много универа. Практика, диплом, Госы. Получается, в последний раз они виделись больше года назад. Кто знает, как успел измениться Тёмка! Бывший сосед, бывший одноклассник, бывший… друг? Элька сглотнула и торопливо набрала, все еще стараясь отгонять всякие слишком подозрительные и слишком беспокоящие мысли:
«Спасибо! Но все равно не стоило. Вам же со МКАДа такой крюк!»
«Да вся твоя Москва сплошные крюки и выкрюки. Одним больше, одним меньше. Не переживай».
Ее Москва. Это было бы смешно, если б не так горчило. Элька зажмурилась и ткнулась носом в плотный, как будто слегка влажный от росы розовый бутон. Тёмка ничего такого не имел в виду. Он, кажется, понимал. Элька даже не поверила, что так бывает, когда Тёмка после ее затяжного молчания на вопрос об адресе, еще до первой розы, написал: «Эль, я в гости не приеду. Просто пришлю кое-что».
Прислал, ага. С личной доставкой к подъезду.
Все эти прятки друг от друга были, конечно, ужасной глупостью. И ее личной придурью. Но они, как в далеком детстве, будто играли в какую-то понятную только двоим игру. Она придумывала правила, а Тёмка подхватывал. Где-то угадывал, где-то импровизировал. С ним всегда было легко.
Телефон снова загудел.
«Иди спать дальше. Соня».
«И пойду. Не всем же быть жаворонками».
Спать она, конечно, не пошла. Устроила розу в вазе, почти умиротворенно покосилась на снова похрапывающую Альку — хоть в этом повезло: они обе ложились ближе к рассвету. И вдруг поняла, что улыбается. Просто так, ничему и ни от чего. Как не улыбалась уже целую вечность. С прошлой среды. И уши все еще горят, хоть и поменьше. А чего горят? Не материт же ее там Тёмка, в самом деле, за гостеприимство и прямо-таки нечеловеческое радушие?
«Все норм, Эль. Мы по средам в Жуковский мотаемся. По пути. Просто улыбнись», — написал Тёмка после ее самого первого изумления. И ни на какой чай с печеньками не намекал. Ни на что не намекал. Вообще. Никогда. Просто привозил розы и хотел, чтобы она улыбалась.
Уже к вечеру, когда шла домой после безумного пятиклассника Кирилла, который сегодня решил, что писать диктант в хоккейном шлеме — отличная затея («Вы не понимаете! У меня игра завтра! Я так настраиваюсь. Это важно!»), булькнул снятый с беззвучки телефон. И непонятно с чего вдруг накрыло тревожным волнением.
«Эль. Я уезжаю через пару дней. Зимой придется без цветов. А весной вернусь — целую охапку привезу. Обещаю. Не грусти, ладно?»
«Ты же говорил — никаких больше вахт!» — набрала прямо на ходу.
«Не могу. Когда дальше — лучше».
«Не поняла».
«Не парься. Это мои заморочки. Просто подумал — вдруг в следующую среду ждать будешь. Не жди».
Она же не ревет, правда? Прямо посреди улицы! Ни с того ни с сего! Не ревет же? Но горло вдруг стянуло таким неожиданным и болезненным спазмом, что Элька торопливо шагнула с тротуара на детскую площадку. Схватилась за спинку скамейки, пытаясь вдохнуть. Любая роза должна быть с шипами. Это правильно. Это по-настоящему. Тёмка других и не дарил. Даже на дни рождения, даже в букетах и толстой упаковочной бумаге они всегда кололись. И Элька, еще дура малолетняя, мечтавшая о Мишке Турине из одиннадцатого Б, шипела и ругалась. Ей было не до Тёмки. Он же друг. Он поймет.
Элька цеплялась за скамейку и ревела, уже не таясь, навзрыд, взахлеб, кусая губы и наверняка заливаясь потеками туши. Лишь бы, ради всего, не сбежались сердобольные бабульки — успокаивать. Тогда ее окончательно тут размажет.
Плохо разбирая буквы, кое-как набрала:
«Тём. А вы уже дома?»
«В Москве. Утром поедем. Задержались».
Элька судорожно выдохнула. Может, она идиотка и все придумала? Может, он до сих пор по своей дуре-Катьке убивается? Может… им вообще на роду написано дружить до гробовой доски? Да плевать! Уезжает-то он сейчас! И роза в вазе завянет через несколько дней. А что останется? Непокоренная Москва, храпящая Алька и жизнь, в которой она почти разучилась улыбаться.
«Приезжай ко мне, а. Очень надо».
«Правда, у меня Алька, но она в наушниках, у нее сдача проекта».
«И холодильник на диете, но есть хлебцы и йогурты».
«И в подъезде лампочка перегорела, но тут фонарь рядом».
«И воды в кране нет, но я вчера притащила пятилитровую бутыль».
«Тём?»
«Не молчи. Пожалуйста».
«Я такси заказывал, Эль. Не передумаешь?»
«Ни за что!»
И уже после нескольких вымазанных в туши салфеток, после торопливой пробежки до подъезда, чтобы на нее, такую красивую и гордую Элеонору Вениаминовну, зареванную, с распухшим носом и в старых кроссовках, не слишком пялились соседи, прилетело еще одно сообщение, от которого снова остро захотелось зареветь:
«Я так соскучился. Так соскучился по тебе. Сил нет».
