«Сказочников Петр Вениаминович…
И вдруг перед глазами всплыл разворот паспорта, который он поднял с мокрого асфальта тогда, на остановке. Ну конечно, тот психованный старик…
«… его жена Анастасия Эрдели, по матери Бенедиктинская…»
В глазах потемнело.
Не может быть! Не может быть столько совпадений! Его бабку тоже звали Анастасия… Надым… осужденный дед… И фамилия Бенедиктинский — не Иванов все-таки. Получается этот Сказочников его дед?! Там на остановке… Рутковский… звонить… бежть…
Калининская область. Калязинский р-н. г. Калязин. Ул. Ленина д. 7 16.06.1958 г
— Дама.
— А мы вот так ее.
— Валет.
— И на него управу найдем.
— А вот на это как?
— Да ты бы еще туза достал!
— А у него их штук десять в рукаве!
— А вот мы сейчас и проверим!
— Куда полез, козлина. Щекотно.
— Да ладно вам братва, не на корову играем.
— Все равно.
— Витек, ты чего такой кислый? С Андрюхой трофеи не поделили что ли?
— Да нет, все нормально, — Дмитриев встал, открыл форточку и закурил. — Предчувствие какое-то нехорошее.
— Да это от погоды. У меня вон тоже кости ломит и нервенный я с утреца был какой-то. Да ты накати, как я, и все будет заебись.
— Да не прет чего-то. И вертушка должна быть полчаса назад.
— Не парься. Керосину не подали или погода не летная… Да вон и летит уже что-то.
Далекий рокот турбины набрал силу, заволновалась трава, и возле скелета столовой бывшего санатория сел «банан». Два штурмовых вертолета, почему-то сопровождавшие в этот раз эту калошу, покружив немного, опустились рядом.
— Зарплату привезли, — сострил кто-то.
— Ну вот, а ты переживал, — успокаивавший минуту назад Савелия комендант Сеня, поднялся с пола, отряхнул колени и отправился встречать высоких гостей. Не дошел он буквально метров двадцать. Встал, отпустил кепку, которую до этого придерживал правой рукой, чтобы не улетела, и побежал обратно, размахивая руками и что-то крича.
Со стороны солнца на базу хантеров заходил еще один вертолет. И судя по звуку — не один. Когда первая машина, едва не задев верхушки деревьев, спикировала на поле, Савелий заметил свастику на ее борту.
— Этим что тут надо? — насторожился Корка, а Степан Мазур выскочил на крыльцо и принялся размахивать руками. Он любил качать права и выяснять отношения с «фольксфраями» на нейтральной территории, не рискуя при этом получить пулю. А теперь, когда немецкий вертолет развернулся к нему носом, получил целую очередь из крупнокалиберного пулемета. Мазуро почти что разорвало пополам.
Вертолет в это время развернулся бортом, и из его чрева посыпались «фольксфраи».
Бивень бросил сигарету и рванул к стоящему в углу пулемету. Глум уже с калашем встал в простенок между окнами, снайпер, имени которого Савелий не знал, поспешил на чердак. Все: Корка, Семен Темрюков, Андрюха Мишин и еще полтора десятка хантеров заняли оборону.
Тем временем немецкие вертолеты подожгли «банан» и принялись за машины сопровождения. Один так и не смог взлететь, а пилоты второго, вопя по рации о помощи, сумели увести машину в сторону Твери.
Ни одна немецкая стрекоза в погоню не бросилась. Все сели в поле напротив, и из них посыпалось пятнистое наемное войско.
Третий корпус санатория «Речной» обходили с обеих сторон. Молча, не сделав ни одного выстрела, «фольксфраи» брали хантеров в клещи. Это уже не была обычная стычка в зоне. Это спецоперация, грозящая нарушить и без того хрупкий мир между вчерашними союзниками по анти-сталинской коалиции. Неужели ставки так высоки, что высшие чины Вермахта решились на подобное? Конечно потом это можно списать на самоуправство холопов, но вот воздушный бой…
Савелий смотрел на растянувшуюся цепочку атакующих, на те же самые ночные горшки немецких касок, что мелькали и тогда, в поле под Наро-Фоминском и думал, что это если не реванш, то вторая серия. Много похожего, но есть и отличия. Теперь немцы воюют чужими руками, а противостоят их наемникам не вчерашние работяги и студенты, а опытные бойцы.
Справа загрохотал МГ Бивня. Сверху щелкнула снайперская винтовка.
Понеслась!
На четвертом часу боя, когда половина хантеров лежала, уставившись на битый кирпич невидящими глазами, когда размочаленная в щепу снайперка выглядела целее своего хозяина, а покрытые с ног до головы пылью защитники Калязинского бастиона считали каждый патрон, в небе мелькнуло серебро невиданных доселе Савелием самолетов. Гроздья взрывов расцвели на месте винтокрылых машин со свастикой, кто-то, забыв немецкую речь, закричал «мама», держась за окровавленную культю ноги.
Но радоваться было рано. Один из ревущих скоростных истребителей задымил и огненной пикой вонзился в землю. Над полем скользнули зловещие тени.
Дмитриев посмотрел наверх и засмеялся.
Лоб в лоб сошлись белые звезды и черные свастики. Они все-таки сцепились между собой. И в этом мире все будет в порядке. Рано или поздно, но будет. А ему пора домой, назад в прошлое. Нужно сделать так, чтобы все, что он видит сейчас вокруг себя, осталось только страшным сном.
Савелий разорвал окровавленную гимнастерку Семена, снял с него знамя, накинул красное полотнище на себя на манер плащ-палатки, завязав его края, как пионерский галстук, взял пулемет из мертвых рук Бивня и шагнул в почерневший проем окна.
— Получите, суки, — длинная очередь окрестила и новую порцию, теперь уже настоящих фрицев, и бывших «своих» янки с англичанами. Досталось всем. Длинная лента, извивающаяся у его ног, становилась все короче.
— За Родину, бля. За Сталина-а-а-а-а…
Москва Красная площадь Лобное место 06.11.1942 г
Ног он уже не чувствовал, на шарфе от дыхания наросла приличная ледяная корка, зуб никак не мог встретится с зубом. Но больше всего Савелий боялся, что плохо гнущиеся пальцы рук не смогут вовремя нажать на курок.
Эх, не сообразил он тогда спросить у Семена точное время, когда взорвали Сталина. Часы, которые он время от времени доставал из-за пазухи, показывали уже четверть третьего, а тот самый автомобиль Микояна все не ехал.
Наконец дрогнуло тяжелое полотно ворот Спасской башни и на покрытую ледяной коркой брусчатку выкатился черный «бьюик». Дмитриев пошел, а потом и побежал, едва не растянувшись на льду, наперерез машине. Достав револьвер, он два раза выстрелил в воздух.
Никакого эффекта. Вот-вот бронированный автомобиль пронесется мимо. И тогда Савелий, хорошенько прицелившись, три раза выстрелил в лобовое стекло. Машина остановилась. Дмитриев, как сумашедший, запрыгал и замахал руками, показывая, что нужно ехать назад. Потом еще раз выстрелил не целясь.
Он думал, что его сразу убьют, и тогда Савелий Дмитриев опять попадет чет знает куда. Но к нему подбежали, сбили с ног, навалились, устроив кучу малу.
«Бьюик», постояв немного, развернулся и скрылся на территории Кремля.
Савелия рывком подняли на ноги и тут же заехали чем-то под ребра. Он упал. Люди в шинелях били его по животу, по лицу, а он только улыбался разбитым ртом.
Успел!
Кажется там, за толстым пуленепробиваемым стеклом, Дмитриев заметил Его.
— Лыбится. Ебанутый, — выдохнул кто-то облачком пара.
Сколько еще раз на допросах Савелий услышит это слово!
Москва. Советское шоссе Немчиновка. д. 25 14.08.2008 г.
Бенедиктнский вошел в квартиру, опустевшую после отъезда жены на дачу, и, не включая свет, бросил куртку а тумбочку в прихожей, не забыв при этом достать из ее кармана опустошенную на треть квадратную бутыль виски. Он, не разуваясь, прошел в комнату и плюхнулся в кресло, тут же присосавшись к горлышку. Сделал несколько крупных глотков, отдышался, еще несколько глотков. Откинулся на спинку. Легче не становилось.
Заплясавшие в углу звездочки, стремительно брызнули в глаза…
Нары, зияющая прорехами крыша барака и пробирающий до костей холод. Тошнит и воняет какой-то гарью.
— Гляди очухался. А я, было, подумал, еще одного нам с тобой тащить, Михеич, — маленький мужичок, с растущей клочьями бородой, приподнялся и внимательно посмотрел на Алексея.
— Да, третий с утра — это перебор. Хотя вон в крайнем бараке по двадцать за день выносят. Не завидую я им. На трассе навьебываешься, а потом еще жмуриков таскай, вместо того чтобы хоть свои законные шесть часов поспать, — тощий, жилистый старик даже не посмотрел в сторону Бенедиктинского.
— Еще бы. В крайний-то все больше из-под Ленинграда, да из-под Москвы везут. Этот народец быстро дохнет.
— Да-а-а, радияция! Хто еще года полтора назад знал об ентом звере, — Михеич подошел к помятому баку и, проломив кружкой ледяную корку, принялся набирать воду так, чтобы мелкие льдинки не попали в нее.
— А мне кажется, этот выкарабкается. Живучий больно. Уж как янки лупили его, другой давно бы уже кони кинул, а этот вона зенки вытаращил. Слышь, малой? Очухался штоль?
Алексей облизал пересохшие губы, и с трудом подняв руку, ткнул в сторону бака.
— Ну, точно оклемался, — Михеич нехотя слез с нар и протянул Бенедиктинскому свою кружку с остатками воды, — хотя какая разница? Не сейчас сдохнет, так потом на трассе. Все мы здесь сдохнем, Витюня.
— Ну, ты-то не прибедняйся, Михеич. Тебе-то белая повязка светит, а с ней не околеешь.
— И ты, Витюня, можешь повязку получить, если будешь вести себя правильно, а не орать как вчера: — «яволь хер официр». Говорил же тебе, янки с бритишами фрицев терпеть не могут. Это раньше они были союзники, когда против нас. Теперь, я слышал, на Волге и под новосибом даже постреливают друг в друга.
— Брехня, — возразили откуда-то из темноты хриплым голосом. — Это такие же белоповязочники с обеих сторон сцепились. Паны дерутся, у холопов чубы трещат. Фенимора Купера читали? Как у него там Делавары с Ирокезами воевали? Вот и тут тоже самое. В ООНе-то фрицы с янками замечательно заседают. Даже целый комитет создали по спасению диких славянских племен от коммунизма.
— Ты профессор, тебе виднее, — тот, которого звали Витюня с неприязнью, посмотрел в темноту и сплюнул. — Мы с Михеичем народ простой, книжек не читаем и на ихних господских политинформациях все больше на массу давим. Лучше выдрыхнуться как следует, чем о демократиях всяких мозги забивать.
— Да, — Михеич поспешил поддержать кореша, — не знаю как там, в ООНах, а вот мужики сказывали, что под Иркутском цельную колонну англицкую сожгли. Вот.
— Вот дурень, — прохрипел профессор. — Это же СКА — сибирская красная армия понемногу оккупантов пощипывает.
— Тс-с-с, профессор! Ты че? Совсем охуел че ли? Да за такие слова, услышь кто, нас с тобой за яйца к бэтру привяжут и по тайге прокатят с ветерком. Думать надо. Вон этого-то гляди как отметелили.
— Так он, поди, комиссар какой, вот и отметелили.
— Не, последних комиссаров еще в пятидесятом постреляли, почти сразу, как ядреными бомбами Урал закидали. Если и остался кто, то только глубоко в Сибири, куда ни у янки, ни у узкоглазых, ни тем более у фрицев руки не дотянулись.
Урезоненый профессор засопел где-то у себя в темном углу, а два кандидата в белоповязочники, потеряв интерес к разговору, принялись резаться в карты.
Алексей потер пальцами виски. Какой пятидесятый? Какая СКА? Какой комитет в ООН? Какие ядреные бомбы? Он ущипнул себя за ляжку. Превратившееся в сплошной синяк тело, тут же откликнулось импульсом боли.
Не сон. Или слишком крепкий сон, в котором даже больно по-настоящему. Один из тех самых его снов? А сны ли это были? Как все болит! Надо бы еще поспать.
Только он начал погружаться в алое марево искалеченного сна, как от удара чьей-то ноги распахнулась дверь, и в барак влетел сутулый, словно пришибленный поленом, парень с белой повязкой на рукаве.
— Всем встать.
Михеич и Витюня мигом соскочили с нар, закряхтел в своем углу профессор, потянулись на свет и другие, ранее не замеченные Алексеем, обитатели барака.
Бенедиктинский, с трудом приподнявшись, опустил вниз ноги, встал и, пошатываясь, побрел к тому месту, где уже собрались остальные. Не поднялся только один заключенный. Сутулый парень мигом подскочил к нему и ткнул в бок примкнутым к старой трехлинейке штыком.
— Еще один готов, — вздохнул Михеич, — опять до рва тащить.
— Разговорчики, — охранник подскочил к выходу и вытянулся в струнку.
В барак вошли сначала два солдата со старыми американскими автоматами из фильмов о гангстерах, а затем в дверном проеме появился офицер.
Лицо его было так замотано шарфом, что видны были только маленькие серые бегающие глазки, злобно сверлящие то зеков, то своих подчиненных.
— Ю, ю, анд ю, — офицер ткнул в троих доходяг тростью, — кам ин блокхауз.
Трое названных, подгоняемые пинками набежавших белоповязочников, устремились на кухню.
— Бэнэдиктински, — американец ткнул его тростью в грудь. Металлический набалдашник впился между ребер. Больно.
— Go, go.
И по тому, как прячут глаза его соседи по бараку, Бенедиктинский понял, что назад он может и не вернуться.
И вдруг перед глазами всплыл разворот паспорта, который он поднял с мокрого асфальта тогда, на остановке. Ну конечно, тот психованный старик…
«… его жена Анастасия Эрдели, по матери Бенедиктинская…»
В глазах потемнело.
Не может быть! Не может быть столько совпадений! Его бабку тоже звали Анастасия… Надым… осужденный дед… И фамилия Бенедиктинский — не Иванов все-таки. Получается этот Сказочников его дед?! Там на остановке… Рутковский… звонить… бежть…
Калининская область. Калязинский р-н. г. Калязин. Ул. Ленина д. 7 16.06.1958 г
— Дама.
— А мы вот так ее.
— Валет.
— И на него управу найдем.
— А вот на это как?
— Да ты бы еще туза достал!
— А у него их штук десять в рукаве!
— А вот мы сейчас и проверим!
— Куда полез, козлина. Щекотно.
— Да ладно вам братва, не на корову играем.
— Все равно.
— Витек, ты чего такой кислый? С Андрюхой трофеи не поделили что ли?
— Да нет, все нормально, — Дмитриев встал, открыл форточку и закурил. — Предчувствие какое-то нехорошее.
— Да это от погоды. У меня вон тоже кости ломит и нервенный я с утреца был какой-то. Да ты накати, как я, и все будет заебись.
— Да не прет чего-то. И вертушка должна быть полчаса назад.
— Не парься. Керосину не подали или погода не летная… Да вон и летит уже что-то.
Далекий рокот турбины набрал силу, заволновалась трава, и возле скелета столовой бывшего санатория сел «банан». Два штурмовых вертолета, почему-то сопровождавшие в этот раз эту калошу, покружив немного, опустились рядом.
— Зарплату привезли, — сострил кто-то.
— Ну вот, а ты переживал, — успокаивавший минуту назад Савелия комендант Сеня, поднялся с пола, отряхнул колени и отправился встречать высоких гостей. Не дошел он буквально метров двадцать. Встал, отпустил кепку, которую до этого придерживал правой рукой, чтобы не улетела, и побежал обратно, размахивая руками и что-то крича.
Со стороны солнца на базу хантеров заходил еще один вертолет. И судя по звуку — не один. Когда первая машина, едва не задев верхушки деревьев, спикировала на поле, Савелий заметил свастику на ее борту.
— Этим что тут надо? — насторожился Корка, а Степан Мазур выскочил на крыльцо и принялся размахивать руками. Он любил качать права и выяснять отношения с «фольксфраями» на нейтральной территории, не рискуя при этом получить пулю. А теперь, когда немецкий вертолет развернулся к нему носом, получил целую очередь из крупнокалиберного пулемета. Мазуро почти что разорвало пополам.
Вертолет в это время развернулся бортом, и из его чрева посыпались «фольксфраи».
Бивень бросил сигарету и рванул к стоящему в углу пулемету. Глум уже с калашем встал в простенок между окнами, снайпер, имени которого Савелий не знал, поспешил на чердак. Все: Корка, Семен Темрюков, Андрюха Мишин и еще полтора десятка хантеров заняли оборону.
Тем временем немецкие вертолеты подожгли «банан» и принялись за машины сопровождения. Один так и не смог взлететь, а пилоты второго, вопя по рации о помощи, сумели увести машину в сторону Твери.
Ни одна немецкая стрекоза в погоню не бросилась. Все сели в поле напротив, и из них посыпалось пятнистое наемное войско.
Третий корпус санатория «Речной» обходили с обеих сторон. Молча, не сделав ни одного выстрела, «фольксфраи» брали хантеров в клещи. Это уже не была обычная стычка в зоне. Это спецоперация, грозящая нарушить и без того хрупкий мир между вчерашними союзниками по анти-сталинской коалиции. Неужели ставки так высоки, что высшие чины Вермахта решились на подобное? Конечно потом это можно списать на самоуправство холопов, но вот воздушный бой…
Савелий смотрел на растянувшуюся цепочку атакующих, на те же самые ночные горшки немецких касок, что мелькали и тогда, в поле под Наро-Фоминском и думал, что это если не реванш, то вторая серия. Много похожего, но есть и отличия. Теперь немцы воюют чужими руками, а противостоят их наемникам не вчерашние работяги и студенты, а опытные бойцы.
Справа загрохотал МГ Бивня. Сверху щелкнула снайперская винтовка.
Понеслась!
На четвертом часу боя, когда половина хантеров лежала, уставившись на битый кирпич невидящими глазами, когда размочаленная в щепу снайперка выглядела целее своего хозяина, а покрытые с ног до головы пылью защитники Калязинского бастиона считали каждый патрон, в небе мелькнуло серебро невиданных доселе Савелием самолетов. Гроздья взрывов расцвели на месте винтокрылых машин со свастикой, кто-то, забыв немецкую речь, закричал «мама», держась за окровавленную культю ноги.
Но радоваться было рано. Один из ревущих скоростных истребителей задымил и огненной пикой вонзился в землю. Над полем скользнули зловещие тени.
Дмитриев посмотрел наверх и засмеялся.
Лоб в лоб сошлись белые звезды и черные свастики. Они все-таки сцепились между собой. И в этом мире все будет в порядке. Рано или поздно, но будет. А ему пора домой, назад в прошлое. Нужно сделать так, чтобы все, что он видит сейчас вокруг себя, осталось только страшным сном.
Савелий разорвал окровавленную гимнастерку Семена, снял с него знамя, накинул красное полотнище на себя на манер плащ-палатки, завязав его края, как пионерский галстук, взял пулемет из мертвых рук Бивня и шагнул в почерневший проем окна.
— Получите, суки, — длинная очередь окрестила и новую порцию, теперь уже настоящих фрицев, и бывших «своих» янки с англичанами. Досталось всем. Длинная лента, извивающаяся у его ног, становилась все короче.
— За Родину, бля. За Сталина-а-а-а-а…
Москва Красная площадь Лобное место 06.11.1942 г
Ног он уже не чувствовал, на шарфе от дыхания наросла приличная ледяная корка, зуб никак не мог встретится с зубом. Но больше всего Савелий боялся, что плохо гнущиеся пальцы рук не смогут вовремя нажать на курок.
Эх, не сообразил он тогда спросить у Семена точное время, когда взорвали Сталина. Часы, которые он время от времени доставал из-за пазухи, показывали уже четверть третьего, а тот самый автомобиль Микояна все не ехал.
Наконец дрогнуло тяжелое полотно ворот Спасской башни и на покрытую ледяной коркой брусчатку выкатился черный «бьюик». Дмитриев пошел, а потом и побежал, едва не растянувшись на льду, наперерез машине. Достав револьвер, он два раза выстрелил в воздух.
Никакого эффекта. Вот-вот бронированный автомобиль пронесется мимо. И тогда Савелий, хорошенько прицелившись, три раза выстрелил в лобовое стекло. Машина остановилась. Дмитриев, как сумашедший, запрыгал и замахал руками, показывая, что нужно ехать назад. Потом еще раз выстрелил не целясь.
Он думал, что его сразу убьют, и тогда Савелий Дмитриев опять попадет чет знает куда. Но к нему подбежали, сбили с ног, навалились, устроив кучу малу.
«Бьюик», постояв немного, развернулся и скрылся на территории Кремля.
Савелия рывком подняли на ноги и тут же заехали чем-то под ребра. Он упал. Люди в шинелях били его по животу, по лицу, а он только улыбался разбитым ртом.
Успел!
Кажется там, за толстым пуленепробиваемым стеклом, Дмитриев заметил Его.
— Лыбится. Ебанутый, — выдохнул кто-то облачком пара.
Сколько еще раз на допросах Савелий услышит это слово!
Москва. Советское шоссе Немчиновка. д. 25 14.08.2008 г.
Бенедиктнский вошел в квартиру, опустевшую после отъезда жены на дачу, и, не включая свет, бросил куртку а тумбочку в прихожей, не забыв при этом достать из ее кармана опустошенную на треть квадратную бутыль виски. Он, не разуваясь, прошел в комнату и плюхнулся в кресло, тут же присосавшись к горлышку. Сделал несколько крупных глотков, отдышался, еще несколько глотков. Откинулся на спинку. Легче не становилось.
Заплясавшие в углу звездочки, стремительно брызнули в глаза…
Нары, зияющая прорехами крыша барака и пробирающий до костей холод. Тошнит и воняет какой-то гарью.
— Гляди очухался. А я, было, подумал, еще одного нам с тобой тащить, Михеич, — маленький мужичок, с растущей клочьями бородой, приподнялся и внимательно посмотрел на Алексея.
— Да, третий с утра — это перебор. Хотя вон в крайнем бараке по двадцать за день выносят. Не завидую я им. На трассе навьебываешься, а потом еще жмуриков таскай, вместо того чтобы хоть свои законные шесть часов поспать, — тощий, жилистый старик даже не посмотрел в сторону Бенедиктинского.
— Еще бы. В крайний-то все больше из-под Ленинграда, да из-под Москвы везут. Этот народец быстро дохнет.
— Да-а-а, радияция! Хто еще года полтора назад знал об ентом звере, — Михеич подошел к помятому баку и, проломив кружкой ледяную корку, принялся набирать воду так, чтобы мелкие льдинки не попали в нее.
— А мне кажется, этот выкарабкается. Живучий больно. Уж как янки лупили его, другой давно бы уже кони кинул, а этот вона зенки вытаращил. Слышь, малой? Очухался штоль?
Алексей облизал пересохшие губы, и с трудом подняв руку, ткнул в сторону бака.
— Ну, точно оклемался, — Михеич нехотя слез с нар и протянул Бенедиктинскому свою кружку с остатками воды, — хотя какая разница? Не сейчас сдохнет, так потом на трассе. Все мы здесь сдохнем, Витюня.
— Ну, ты-то не прибедняйся, Михеич. Тебе-то белая повязка светит, а с ней не околеешь.
— И ты, Витюня, можешь повязку получить, если будешь вести себя правильно, а не орать как вчера: — «яволь хер официр». Говорил же тебе, янки с бритишами фрицев терпеть не могут. Это раньше они были союзники, когда против нас. Теперь, я слышал, на Волге и под новосибом даже постреливают друг в друга.
— Брехня, — возразили откуда-то из темноты хриплым голосом. — Это такие же белоповязочники с обеих сторон сцепились. Паны дерутся, у холопов чубы трещат. Фенимора Купера читали? Как у него там Делавары с Ирокезами воевали? Вот и тут тоже самое. В ООНе-то фрицы с янками замечательно заседают. Даже целый комитет создали по спасению диких славянских племен от коммунизма.
— Ты профессор, тебе виднее, — тот, которого звали Витюня с неприязнью, посмотрел в темноту и сплюнул. — Мы с Михеичем народ простой, книжек не читаем и на ихних господских политинформациях все больше на массу давим. Лучше выдрыхнуться как следует, чем о демократиях всяких мозги забивать.
— Да, — Михеич поспешил поддержать кореша, — не знаю как там, в ООНах, а вот мужики сказывали, что под Иркутском цельную колонну англицкую сожгли. Вот.
— Вот дурень, — прохрипел профессор. — Это же СКА — сибирская красная армия понемногу оккупантов пощипывает.
— Тс-с-с, профессор! Ты че? Совсем охуел че ли? Да за такие слова, услышь кто, нас с тобой за яйца к бэтру привяжут и по тайге прокатят с ветерком. Думать надо. Вон этого-то гляди как отметелили.
— Так он, поди, комиссар какой, вот и отметелили.
— Не, последних комиссаров еще в пятидесятом постреляли, почти сразу, как ядреными бомбами Урал закидали. Если и остался кто, то только глубоко в Сибири, куда ни у янки, ни у узкоглазых, ни тем более у фрицев руки не дотянулись.
Урезоненый профессор засопел где-то у себя в темном углу, а два кандидата в белоповязочники, потеряв интерес к разговору, принялись резаться в карты.
Алексей потер пальцами виски. Какой пятидесятый? Какая СКА? Какой комитет в ООН? Какие ядреные бомбы? Он ущипнул себя за ляжку. Превратившееся в сплошной синяк тело, тут же откликнулось импульсом боли.
Не сон. Или слишком крепкий сон, в котором даже больно по-настоящему. Один из тех самых его снов? А сны ли это были? Как все болит! Надо бы еще поспать.
Только он начал погружаться в алое марево искалеченного сна, как от удара чьей-то ноги распахнулась дверь, и в барак влетел сутулый, словно пришибленный поленом, парень с белой повязкой на рукаве.
— Всем встать.
Михеич и Витюня мигом соскочили с нар, закряхтел в своем углу профессор, потянулись на свет и другие, ранее не замеченные Алексеем, обитатели барака.
Бенедиктинский, с трудом приподнявшись, опустил вниз ноги, встал и, пошатываясь, побрел к тому месту, где уже собрались остальные. Не поднялся только один заключенный. Сутулый парень мигом подскочил к нему и ткнул в бок примкнутым к старой трехлинейке штыком.
— Еще один готов, — вздохнул Михеич, — опять до рва тащить.
— Разговорчики, — охранник подскочил к выходу и вытянулся в струнку.
В барак вошли сначала два солдата со старыми американскими автоматами из фильмов о гангстерах, а затем в дверном проеме появился офицер.
Лицо его было так замотано шарфом, что видны были только маленькие серые бегающие глазки, злобно сверлящие то зеков, то своих подчиненных.
— Ю, ю, анд ю, — офицер ткнул в троих доходяг тростью, — кам ин блокхауз.
Трое названных, подгоняемые пинками набежавших белоповязочников, устремились на кухню.
— Бэнэдиктински, — американец ткнул его тростью в грудь. Металлический набалдашник впился между ребер. Больно.
— Go, go.
И по тому, как прячут глаза его соседи по бараку, Бенедиктинский понял, что назад он может и не вернуться.
