Давно закончилась вечерня. Церковь темна, прохладна и пуста. Отправились по домам служки и хористы. Немой охранник Гастон, шаркая ногами и что-то мыча, обошел храм, потушил свечи, поправил сдвинутые скамейки и, закончив осмотр, проследовал в свою каморку. Гастон помолился и вскоре безмятежно захрапел.
Наступил мой час.
Я осторожно выхожу из капеллы , зажигаю несколько лампад и свечей. Для нее, для Прекрасной Дамы в лиловом платье. Я прячусь в исповедальне и жду. Мое сердце стучит так громко, что заглушает раскаты грома, разрывающие небо над храмом. Молния вспыхивает в витражных окнах, на несколько секунд озаряя великолепную роспись на потолке, старинные картины и иконы. Дождь яростно барабанит по крыше, бросая мне вызов: «Уходи, слабый человек, она сегодня не появится, побоится завывающего ветра, ломающего ветки деревьев и твою жалкую жизнь, ничтожный».
Но я жду. Минуты томительно тянутся, время сгущается в невыносимую горько-сладкую патоку ожидания. Она не пришла. Я разочарованно встаю со скамьи, открываю дверцу исповедальни и делаю шаг к выходу.
Вся моя жизнь свелась к божественным посещениям Прекрасной Дамы в лиловом платье. К божественным? Как могла закрасться в мой воспаленный мозг такая мысль? Я приравнял женщину, греховный сосуд страсти, к божественному? Как низко я пал! Но не все ли равно? Прекрасная Дама не появилась, все остальное для меня, обычного молодого священника, не важно.
Она приходит каждый вечер, не спеша, идет по главному нефу , стараясь не стучать каблуками. Сидя в своем укрытии, я жадно ловлю каждый жест, каждое движение моей богини. Дама случайно наступает на подол темного платья, спотыкается и хватается рукой за спинку деревянной скамьи. Я вижу белую тонкую кисть руки с длинными пальцами и ухоженными розовыми ноготками.
«Ах! – мечтаю я. – Если бы я не был священником, то мог бы на светском приеме прижаться губами к ее запястью».
Греховность этой мысли не убивает меня. За последний месяц я так устал бороться с собой, что готов к любой господней каре, лишь бы закончились мои муки.
Моя богиня подхватывает подол платья, чтобы не путаться в нижних юбках и не унизить строгую красоту храма случайным падением. Сквозь пелену, застилающую глаза, я вижу дамские башмачки с кокетливым бантиком, изящные щиколотки в тончайших чулках. Я глубоко вздыхаю и испуганно засовываю в рот кулак. Прекрасная Дама не знает о присутствии стороннего наблюдателя в исповедальне. Отступник, забывший бога, не помешает Даме молиться.
Легкий свежий запах лилий окутывает мою богиню.
«Духи» – догадываюсь я.
Дама останавливается у бесценного шедевра – картины Перуджино «Мадонна с младенцем». Я зажег большую свечу на алтаре возле полотна. Незнакомка опускается на колени, не отрываясь, смотрит на нежное лицо Богоматери. Она молится, шепчет неистовые слова, тяжело вздыхает и плачет. О, я отдал бы все, что у меня есть, за то, чтобы стереть слезы с ее щек. Я богохульно решаю, что убью любого ее обидчика, пусть это будет даже сам король!
Дама приподнимает вуаль, достает из лифа белый кружевной платок и стирает слезы. Я вижу точеный бледный полупрофиль: высокий лоб, большие печальные глаза со слипшимися от слез ресницами, ровный носик, изящно очерченные розовые губы. Ах, как она прекрасна! Я столько вечеров тайно подсматривал за коленопреклоненным ангелом, фантазируя и представляя прелестную женщину в расцвете молодости и красоты. Но действительность превзошла все робкие ожидания и стала избыточной для меня. Почти потеряв сознание, не в силах укротить стремительно зачастившее сердце, я чуть не упал со скамьи, но навалившись на деревянную стенку исповедальни, чудом удержался, не перенесся в мир зыбких теней и сладких снов.
Дама устала стоять на коленях. Она встала, последний раз посмотрела на Мадонну, тяжко вздохнула и направилась к выходу, забыв накинуть вуаль.
Прекрасная Незнакомка прошла мимо исповедальни, совсем близко, на расстоянии ладони. Я слышал стук ее башмачков, шелест платья, легкое дыхание, видел, как подпрыгивает золотой локон на нежной щеке, обонял тонкий дивный аромат лилий. То, что совсем недавно было благочестивым молодым кюре Антуаном Вернье, превратилось в один оголенный истомленный нерв. Все вижу, все слышу, все чувствую, а дотронуться не могу.
Дама замешкалась возле последнего ряда сидений, вскрикнула, и я чуть не вылетел из своего укрытия ей на помощь. Но вовремя разглядел, что случилось у моего ангела: платье попало в щель скамейки и застряло, не выпуская Прекрасную Незнакомку из церкви. Дама попыталась освободиться, но рассохшееся дерево старой лавки, до блеска отполированной за века задами прихожан, крепко держало ее. И вот моя фея, с досады резко дернув подол, вырвалась на свободу, оставив в щели кусок платья.
Еле-еле дождавшись, когда исчезнет звук ее удаляющихся шагов, прозвучит короткий приказ кучеру: «В имение!» и стихнет цокот копыт, я открыл дверцу исповедальни и бросился к застрявшему обрывку, как коршун падает с небес на беспечную жертву. Осторожно освободив добычу из щели и занозив палец, я жадно схватил и прижал гладкий лиловый лоскуток к губам. Ткань пахла, как моя незнакомка: весенними цветами, наполненными свежей влагой, нежно, тонко и волшебно.
Палец изрядно ныл, причиняя боль. Ловко выдернув занозу, я нечаянно пролил несколько капель красной крови на лиловый лоскуток. Моя жертвенная кровь на алтаре запретного чувства расплылась алым пятном, как кровь девственницы на брачном ложе. Я спрятал улику своего греховного падения на груди, и шелковая материя ласкала меня по дороге домой, заставляя дрожать не от прохладного ветерка, а от сжигающей страсти.
Я долго не мог уснуть, гладил лиловый лоскуток, стыдливо представлял вместо собственной грубой лапищи нежные тонкие пальчики моей госпожи, танцующие томный танец на моей груди. В конце концов я так возбудился, что побежал на кухню и вылил на голову кувшин с холодной водой. Прохладный душ привел меня в чувство и, прочитав молитву, я уснул и поплыл в бесконечном сладострастном сне: прекрасная незнакомка в одной лишь ночной сорочке бежала по лугу меж цветов, ловила бабочек и стрекоз, радостно смеялась. Легкая ткань не скрывала плавных изгибов молодого тела: тонкая талия, округлые бедра, два полушария ягодиц, длинные стройные ноги. Бегунья, почувствовала мой горящий взгляд, обернулась, повела плечиком, кружевной ворот сорочки медленно сполз, открыв жадному взору прелестную грудь с розовыми сосками. Девушка медленно шла по лугу и, неслышно преодолев невидимую преграду, оказалась в моей скромной обители. Она стояла рядом, живая, теплая, окутанная серебряным свечением полной луны. Постепенно белая сорочка стала менять цвет, она темнела, тяжелела и стала томного лилового цвета, призывного и страстного. Девушка спустила рубашку на талию и, вильнув бедрами, ловким движением освободилась от одежды. Шелковая ткань послушно стекла на пол. Переступив скомканное лиловое одеяние, незнакомка шагнула вперед, упала на кровать и прильнула к моему исстрадавшемуся, никогда не знавшему женщин, телу. Я горел в пламени, молил огненного демона о пощаде, но она безжалостно сжигала меня дотла.
Громкое кукареканье соседского петуха оборвало сладостный сон. Я очнулся, обнаружил, что сижу на полу, мокрый, опаленный страстью, счастливый и несчастный одновременно. Петух настырно орал, и я поклялся придушить проклятую птицу.
Вскоре острый стыд заполнил мою страдающую душу. Я долго молился, но одного взгляда на лиловый лоскуток оказалось достаточно, чтобы кровь забурлила вновь.
«Что ж, – решил я, – Господь посылает мне испытание. Но я слаб и не могу бороться с искушением. Поэтому я уеду отсюда».
Я знаю, что любовь пройдет,
Когда два сердца разделяет море.
Окунув перо в чернильницу, я твердым каллиграфическом почерком написал письмо в канцелярию епархии Байон, в котором попросил место кюре в самом высокогорном приходе.
Довольный своей решительностью, запечатал письмо и отправился в церковь совершать ежедневное служение. Я не стану ждать Прекрасной Дамы, закрою дверь притвора на замок и уйду. Пусть незнакомка встретит преграду вместо гостеприимно открытого храма. Женщина может помолиться дома, в собственной часовне. Бог услышит ее мольбы везде, и она не будет нарушать мое шаткое равновесие. Подумав так, я мгновенно осиротел, представив себе пустой вечер без пленительных минут созерцания моего ангела.
Дождался позднего вечера, оставив дверь церкви открытой, и никуда не ушел.
Заслышав дробный стук каблуков по щербатой лестнице, я стрелой метнулся к «Мадонне с младенцем», положил на холодный мраморный пол красную бархатную подушечку и зажег свечу. Едва успел спрятаться в исповедальне, как дверь в притвор открылась, потянуло сквозняком, и знакомый аромат духов, смешиваясь с ладаном, медленно поплыл по храму.
Она надела другое платье, тоже насыщенного темно-лилового цвета, с черной шнуровкой на корсаже. Длинная юбка волочилась за идущей по нефу Прекрасной Незнакомкой, и я понадеялся на еще одну добычу. Но дама осторожно прошла между рядами скамеек, ничего не задев по пути. Она остановилась перед Мадонной Перуджино, подняла вуаль и, увидев подушечку, недоуменно огляделась вокруг. Никого не заметив, дама опустилась на колени и приступила к горячей молитве.
Я вслушивался изо всех сил, пытаясь разобрать ее жаркий шепот. И несколько слов донеслись до меня.
– Онорина, – молила дама, – мое дорогое дитя! Как рано ты оставила меня!
«Она просит за ребенка! – догадался я. – У несчастной женщины умерла дочь? Почему же я не ведаю об этом?»
Я знал все о своих прихожанах. Свадьбы, крещения, смерти – я принимал участие в торжественных и повседневных моментах жизни горожан. Венчал пары, крестил младенцев, отпевал умерших. Очевидно, Прекрасная Дама переехала в наш городок недавно. На службы она не ходила, посещала храм только поздним вечером. Я высматривал ее постоянно, ища в толпе золотистые локоны и лиловое платье. Я не увлекался сплетнями, но, видимо, придется осторожно выведать у мадам Жерве, кто же она – моя Незнакомка.
Дама молилась долго. Наконец она встала, отряхнула юбку и, обращаясь в пространство, сказала низким певучим голосом:
– Спасибо вам, кто бы вы ни были, мой любезный благотворитель. Храни вас Господь!
Счастье залило меня волной! Незнакомка заметила мои робкие усилия скрасить ее посещения храма. Теперь к зрительному образу Прекрасной Дамы я смог добавить восхитительный звучный голос. Ах, если бы мне удалось посмотреть в ее печальные глаза, поговорить с ней, вслушиваясь в волшебные бархатные переливы. Наверное, этому не суждено сбыться.
Дама ушла. Я навестил Гастона. Здоровяк-сторож обычно спал как убитый и раскатисто храпел, но каким-то сверхъестественным чутьем он всегда слышал, что я собираюсь уходить, переставал выводить хриплые рулады и приступал к своим обязанностям, не прерывая крепкого сна. Я мог быть спокойным за церковные сокровища и бесценную картину Перуджино. Мадам Жерве рассказывала мне, что два раза в храм проникали злодеи, но Гастон проснулся и, задав ворам трепку, отволок их в жандармерию. Вспомнив о мадам Жерве, я заторопился домой.
Я брел по пустынным темным улицам предместья Монтобана. Холодный ветер гнал в лицо маленькие острые снежинки, заставляя вжимать шею в воротничок сутаны и дуть на озябшие руки. Жители попрятались по домам, их темные силуэты мирно мелькали в освещаемых свечами окнах. Лишь одна неясная тень, ойкнув, скользнула мне навстречу и скрылась в переулке. Я узнал Клотильду, девицу легкого поведения. Сия особа неоднократно лила горькие слезы на исповеди, вытирая распухший покрасневший нос залатанным рукавом темного платья, а вечером вновь принималась за постыдное ремесло.
Храм находился почти на самой окраине города, а я проживал на тихой, заросшей старыми тополями улице, в небольшом домике у госпожи Жерве.
Я отворил скрипучую калитку, ласково потрепал Альфонса, кудлатого пса, уткнувшегося в ладонь холодным носом, и прошел в дом. Экономка еще не легла почивать. При оплывавшей свече она, подслеповато щурясь, вязала очередную пару теплых носков. Мадам Жерве считала, что в храме дует, и просила меня обязательно надевать их.
– Никто не заметит, господин кюре, – уверяла добрая женщина, – а вы не простудитесь и не лишите прихожан мессы из-за заболевшего горла.
Я покорно брал носки, отдавал Гастону – и тот с удовольствием натягивал их на артритные ступни.
– Мадам Жерве, – обратился я к старушке.
– Слушаю вас, господин кюре. Вы стали поздненько возвращаться домой. Опасно бродить по улицам в темноте, – озабоченно проворчала она.
Я не обратил внимания на ее слова. Мадам Жерве считала меня маленьким мальчиком и окружала постоянной опекой.
– Не вернулись ли в имение Монтобан господа?
– Не слыхала, господин кюре. Это семейство всегда окружали тайны, – осуждающе поджав губы, ответила мадам Жерве.
– Женат ли граф де Монлери?
– Женат, господин кюре, – охотно поведала хозяйка. – Несколько лет назад граф женился на юной Матильде де Бенар. Говорят, что бедняжка скончалась в родах, упокой Господь ее душу, – перекрестилась мадам Жерве.
– А ребенок? – жадно спросил я.
– Малютку Господь прибрал вскоре после смерти матери. Такое горе для немолодого графа. А почему вас заинтересовало семейство де Монлери, господин кюре? – с любопытством осведомилась мадам Жерве.
– А в имении есть прислуга? – не ответив, спросил я.
– Есть, как же не быть, – приступила к рассказу пожилая женщина. – Старый управляющий проживает – Франсуа Будро. Жена его, Ивонн, давно умерла. Плутоватый старик, пока господа отсутствуют, разрешает охотникам стрелять дичь в графских угодьях. За денежки, вестимо. Перед визитом хозяев управляющий набирает в предместье женщин для большой уборки. А всю остальную челядь господа с собой привозят. Но давно никто не приезжал – говорят, что граф после смерти жены и дочери отправился в Иерусалим.
«Мою Прекрасную Незнакомку зовут графиня Матильда де Монлери! Очаровательное имя. Бедняжка потеряла дочь, тайно вернулась в имение и молится по вечерам, не желая, чтобы ее покой нарушали ненужными посещениями и соболезнованиями».
Теперь я мог про себя называть даму – Матильда. Туманный образ незнакомки обрел земные черты: имя, лицо, голос, запах.
Матильда опять пришла ко мне во сне. Появилась возле кровати, нагая и прекрасная Афродита – богиня любви.
«Антуан, – позвала она. – Утешь меня, утоли мою печаль. Нет мне покоя на земле, луна зовет к себе на небо».
Я потянулся к ней, вскочил с кровати, прижал к себе горячее юное тело…
– Ку-ка-ре-ку! – завопил петух, и я опять обнаружил себя на полу с мокрой головой и во влажной рубашке.
Матильда хочет умереть? Но она так молода, у нее будут другие дети. Ах, если бы Матильда пришла ко мне на исповедь, я бы смог сказать ей такие слова, которые вернут несчастную женщину к жизни.
Я брел по улице, приветствуя ранних пташек: пекаря, зеленщика, молочника. Они торопились по своим делам, бодрые и сосредоточенные или сонные и зевающие. А я находился в вязком сером тумане полужизни, полунебытия. На улице моросил надоедливый дождь, аккомпанируя беспросветной тоске. Увижу ли я свою Афродиту сегодня? Греческие боги были добры к влюбленным, они не порицали их за грешную страсть.
Наступил мой час.
Я осторожно выхожу из капеллы , зажигаю несколько лампад и свечей. Для нее, для Прекрасной Дамы в лиловом платье. Я прячусь в исповедальне и жду. Мое сердце стучит так громко, что заглушает раскаты грома, разрывающие небо над храмом. Молния вспыхивает в витражных окнах, на несколько секунд озаряя великолепную роспись на потолке, старинные картины и иконы. Дождь яростно барабанит по крыше, бросая мне вызов: «Уходи, слабый человек, она сегодня не появится, побоится завывающего ветра, ломающего ветки деревьев и твою жалкую жизнь, ничтожный».
Но я жду. Минуты томительно тянутся, время сгущается в невыносимую горько-сладкую патоку ожидания. Она не пришла. Я разочарованно встаю со скамьи, открываю дверцу исповедальни и делаю шаг к выходу.
Вся моя жизнь свелась к божественным посещениям Прекрасной Дамы в лиловом платье. К божественным? Как могла закрасться в мой воспаленный мозг такая мысль? Я приравнял женщину, греховный сосуд страсти, к божественному? Как низко я пал! Но не все ли равно? Прекрасная Дама не появилась, все остальное для меня, обычного молодого священника, не важно.
Она приходит каждый вечер, не спеша, идет по главному нефу , стараясь не стучать каблуками. Сидя в своем укрытии, я жадно ловлю каждый жест, каждое движение моей богини. Дама случайно наступает на подол темного платья, спотыкается и хватается рукой за спинку деревянной скамьи. Я вижу белую тонкую кисть руки с длинными пальцами и ухоженными розовыми ноготками.
«Ах! – мечтаю я. – Если бы я не был священником, то мог бы на светском приеме прижаться губами к ее запястью».
Греховность этой мысли не убивает меня. За последний месяц я так устал бороться с собой, что готов к любой господней каре, лишь бы закончились мои муки.
Моя богиня подхватывает подол платья, чтобы не путаться в нижних юбках и не унизить строгую красоту храма случайным падением. Сквозь пелену, застилающую глаза, я вижу дамские башмачки с кокетливым бантиком, изящные щиколотки в тончайших чулках. Я глубоко вздыхаю и испуганно засовываю в рот кулак. Прекрасная Дама не знает о присутствии стороннего наблюдателя в исповедальне. Отступник, забывший бога, не помешает Даме молиться.
Легкий свежий запах лилий окутывает мою богиню.
«Духи» – догадываюсь я.
Дама останавливается у бесценного шедевра – картины Перуджино «Мадонна с младенцем». Я зажег большую свечу на алтаре возле полотна. Незнакомка опускается на колени, не отрываясь, смотрит на нежное лицо Богоматери. Она молится, шепчет неистовые слова, тяжело вздыхает и плачет. О, я отдал бы все, что у меня есть, за то, чтобы стереть слезы с ее щек. Я богохульно решаю, что убью любого ее обидчика, пусть это будет даже сам король!
Дама приподнимает вуаль, достает из лифа белый кружевной платок и стирает слезы. Я вижу точеный бледный полупрофиль: высокий лоб, большие печальные глаза со слипшимися от слез ресницами, ровный носик, изящно очерченные розовые губы. Ах, как она прекрасна! Я столько вечеров тайно подсматривал за коленопреклоненным ангелом, фантазируя и представляя прелестную женщину в расцвете молодости и красоты. Но действительность превзошла все робкие ожидания и стала избыточной для меня. Почти потеряв сознание, не в силах укротить стремительно зачастившее сердце, я чуть не упал со скамьи, но навалившись на деревянную стенку исповедальни, чудом удержался, не перенесся в мир зыбких теней и сладких снов.
Дама устала стоять на коленях. Она встала, последний раз посмотрела на Мадонну, тяжко вздохнула и направилась к выходу, забыв накинуть вуаль.
Прекрасная Незнакомка прошла мимо исповедальни, совсем близко, на расстоянии ладони. Я слышал стук ее башмачков, шелест платья, легкое дыхание, видел, как подпрыгивает золотой локон на нежной щеке, обонял тонкий дивный аромат лилий. То, что совсем недавно было благочестивым молодым кюре Антуаном Вернье, превратилось в один оголенный истомленный нерв. Все вижу, все слышу, все чувствую, а дотронуться не могу.
Дама замешкалась возле последнего ряда сидений, вскрикнула, и я чуть не вылетел из своего укрытия ей на помощь. Но вовремя разглядел, что случилось у моего ангела: платье попало в щель скамейки и застряло, не выпуская Прекрасную Незнакомку из церкви. Дама попыталась освободиться, но рассохшееся дерево старой лавки, до блеска отполированной за века задами прихожан, крепко держало ее. И вот моя фея, с досады резко дернув подол, вырвалась на свободу, оставив в щели кусок платья.
Еле-еле дождавшись, когда исчезнет звук ее удаляющихся шагов, прозвучит короткий приказ кучеру: «В имение!» и стихнет цокот копыт, я открыл дверцу исповедальни и бросился к застрявшему обрывку, как коршун падает с небес на беспечную жертву. Осторожно освободив добычу из щели и занозив палец, я жадно схватил и прижал гладкий лиловый лоскуток к губам. Ткань пахла, как моя незнакомка: весенними цветами, наполненными свежей влагой, нежно, тонко и волшебно.
Палец изрядно ныл, причиняя боль. Ловко выдернув занозу, я нечаянно пролил несколько капель красной крови на лиловый лоскуток. Моя жертвенная кровь на алтаре запретного чувства расплылась алым пятном, как кровь девственницы на брачном ложе. Я спрятал улику своего греховного падения на груди, и шелковая материя ласкала меня по дороге домой, заставляя дрожать не от прохладного ветерка, а от сжигающей страсти.
Я долго не мог уснуть, гладил лиловый лоскуток, стыдливо представлял вместо собственной грубой лапищи нежные тонкие пальчики моей госпожи, танцующие томный танец на моей груди. В конце концов я так возбудился, что побежал на кухню и вылил на голову кувшин с холодной водой. Прохладный душ привел меня в чувство и, прочитав молитву, я уснул и поплыл в бесконечном сладострастном сне: прекрасная незнакомка в одной лишь ночной сорочке бежала по лугу меж цветов, ловила бабочек и стрекоз, радостно смеялась. Легкая ткань не скрывала плавных изгибов молодого тела: тонкая талия, округлые бедра, два полушария ягодиц, длинные стройные ноги. Бегунья, почувствовала мой горящий взгляд, обернулась, повела плечиком, кружевной ворот сорочки медленно сполз, открыв жадному взору прелестную грудь с розовыми сосками. Девушка медленно шла по лугу и, неслышно преодолев невидимую преграду, оказалась в моей скромной обители. Она стояла рядом, живая, теплая, окутанная серебряным свечением полной луны. Постепенно белая сорочка стала менять цвет, она темнела, тяжелела и стала томного лилового цвета, призывного и страстного. Девушка спустила рубашку на талию и, вильнув бедрами, ловким движением освободилась от одежды. Шелковая ткань послушно стекла на пол. Переступив скомканное лиловое одеяние, незнакомка шагнула вперед, упала на кровать и прильнула к моему исстрадавшемуся, никогда не знавшему женщин, телу. Я горел в пламени, молил огненного демона о пощаде, но она безжалостно сжигала меня дотла.
Громкое кукареканье соседского петуха оборвало сладостный сон. Я очнулся, обнаружил, что сижу на полу, мокрый, опаленный страстью, счастливый и несчастный одновременно. Петух настырно орал, и я поклялся придушить проклятую птицу.
Вскоре острый стыд заполнил мою страдающую душу. Я долго молился, но одного взгляда на лиловый лоскуток оказалось достаточно, чтобы кровь забурлила вновь.
«Что ж, – решил я, – Господь посылает мне испытание. Но я слаб и не могу бороться с искушением. Поэтому я уеду отсюда».
Я знаю, что любовь пройдет,
Когда два сердца разделяет море.
Окунув перо в чернильницу, я твердым каллиграфическом почерком написал письмо в канцелярию епархии Байон, в котором попросил место кюре в самом высокогорном приходе.
Довольный своей решительностью, запечатал письмо и отправился в церковь совершать ежедневное служение. Я не стану ждать Прекрасной Дамы, закрою дверь притвора на замок и уйду. Пусть незнакомка встретит преграду вместо гостеприимно открытого храма. Женщина может помолиться дома, в собственной часовне. Бог услышит ее мольбы везде, и она не будет нарушать мое шаткое равновесие. Подумав так, я мгновенно осиротел, представив себе пустой вечер без пленительных минут созерцания моего ангела.
Дождался позднего вечера, оставив дверь церкви открытой, и никуда не ушел.
Заслышав дробный стук каблуков по щербатой лестнице, я стрелой метнулся к «Мадонне с младенцем», положил на холодный мраморный пол красную бархатную подушечку и зажег свечу. Едва успел спрятаться в исповедальне, как дверь в притвор открылась, потянуло сквозняком, и знакомый аромат духов, смешиваясь с ладаном, медленно поплыл по храму.
Она надела другое платье, тоже насыщенного темно-лилового цвета, с черной шнуровкой на корсаже. Длинная юбка волочилась за идущей по нефу Прекрасной Незнакомкой, и я понадеялся на еще одну добычу. Но дама осторожно прошла между рядами скамеек, ничего не задев по пути. Она остановилась перед Мадонной Перуджино, подняла вуаль и, увидев подушечку, недоуменно огляделась вокруг. Никого не заметив, дама опустилась на колени и приступила к горячей молитве.
Я вслушивался изо всех сил, пытаясь разобрать ее жаркий шепот. И несколько слов донеслись до меня.
– Онорина, – молила дама, – мое дорогое дитя! Как рано ты оставила меня!
«Она просит за ребенка! – догадался я. – У несчастной женщины умерла дочь? Почему же я не ведаю об этом?»
Я знал все о своих прихожанах. Свадьбы, крещения, смерти – я принимал участие в торжественных и повседневных моментах жизни горожан. Венчал пары, крестил младенцев, отпевал умерших. Очевидно, Прекрасная Дама переехала в наш городок недавно. На службы она не ходила, посещала храм только поздним вечером. Я высматривал ее постоянно, ища в толпе золотистые локоны и лиловое платье. Я не увлекался сплетнями, но, видимо, придется осторожно выведать у мадам Жерве, кто же она – моя Незнакомка.
Дама молилась долго. Наконец она встала, отряхнула юбку и, обращаясь в пространство, сказала низким певучим голосом:
– Спасибо вам, кто бы вы ни были, мой любезный благотворитель. Храни вас Господь!
Счастье залило меня волной! Незнакомка заметила мои робкие усилия скрасить ее посещения храма. Теперь к зрительному образу Прекрасной Дамы я смог добавить восхитительный звучный голос. Ах, если бы мне удалось посмотреть в ее печальные глаза, поговорить с ней, вслушиваясь в волшебные бархатные переливы. Наверное, этому не суждено сбыться.
Дама ушла. Я навестил Гастона. Здоровяк-сторож обычно спал как убитый и раскатисто храпел, но каким-то сверхъестественным чутьем он всегда слышал, что я собираюсь уходить, переставал выводить хриплые рулады и приступал к своим обязанностям, не прерывая крепкого сна. Я мог быть спокойным за церковные сокровища и бесценную картину Перуджино. Мадам Жерве рассказывала мне, что два раза в храм проникали злодеи, но Гастон проснулся и, задав ворам трепку, отволок их в жандармерию. Вспомнив о мадам Жерве, я заторопился домой.
Я брел по пустынным темным улицам предместья Монтобана. Холодный ветер гнал в лицо маленькие острые снежинки, заставляя вжимать шею в воротничок сутаны и дуть на озябшие руки. Жители попрятались по домам, их темные силуэты мирно мелькали в освещаемых свечами окнах. Лишь одна неясная тень, ойкнув, скользнула мне навстречу и скрылась в переулке. Я узнал Клотильду, девицу легкого поведения. Сия особа неоднократно лила горькие слезы на исповеди, вытирая распухший покрасневший нос залатанным рукавом темного платья, а вечером вновь принималась за постыдное ремесло.
Храм находился почти на самой окраине города, а я проживал на тихой, заросшей старыми тополями улице, в небольшом домике у госпожи Жерве.
Я отворил скрипучую калитку, ласково потрепал Альфонса, кудлатого пса, уткнувшегося в ладонь холодным носом, и прошел в дом. Экономка еще не легла почивать. При оплывавшей свече она, подслеповато щурясь, вязала очередную пару теплых носков. Мадам Жерве считала, что в храме дует, и просила меня обязательно надевать их.
– Никто не заметит, господин кюре, – уверяла добрая женщина, – а вы не простудитесь и не лишите прихожан мессы из-за заболевшего горла.
Я покорно брал носки, отдавал Гастону – и тот с удовольствием натягивал их на артритные ступни.
– Мадам Жерве, – обратился я к старушке.
– Слушаю вас, господин кюре. Вы стали поздненько возвращаться домой. Опасно бродить по улицам в темноте, – озабоченно проворчала она.
Я не обратил внимания на ее слова. Мадам Жерве считала меня маленьким мальчиком и окружала постоянной опекой.
– Не вернулись ли в имение Монтобан господа?
– Не слыхала, господин кюре. Это семейство всегда окружали тайны, – осуждающе поджав губы, ответила мадам Жерве.
– Женат ли граф де Монлери?
– Женат, господин кюре, – охотно поведала хозяйка. – Несколько лет назад граф женился на юной Матильде де Бенар. Говорят, что бедняжка скончалась в родах, упокой Господь ее душу, – перекрестилась мадам Жерве.
– А ребенок? – жадно спросил я.
– Малютку Господь прибрал вскоре после смерти матери. Такое горе для немолодого графа. А почему вас заинтересовало семейство де Монлери, господин кюре? – с любопытством осведомилась мадам Жерве.
– А в имении есть прислуга? – не ответив, спросил я.
– Есть, как же не быть, – приступила к рассказу пожилая женщина. – Старый управляющий проживает – Франсуа Будро. Жена его, Ивонн, давно умерла. Плутоватый старик, пока господа отсутствуют, разрешает охотникам стрелять дичь в графских угодьях. За денежки, вестимо. Перед визитом хозяев управляющий набирает в предместье женщин для большой уборки. А всю остальную челядь господа с собой привозят. Но давно никто не приезжал – говорят, что граф после смерти жены и дочери отправился в Иерусалим.
«Мою Прекрасную Незнакомку зовут графиня Матильда де Монлери! Очаровательное имя. Бедняжка потеряла дочь, тайно вернулась в имение и молится по вечерам, не желая, чтобы ее покой нарушали ненужными посещениями и соболезнованиями».
Теперь я мог про себя называть даму – Матильда. Туманный образ незнакомки обрел земные черты: имя, лицо, голос, запах.
Матильда опять пришла ко мне во сне. Появилась возле кровати, нагая и прекрасная Афродита – богиня любви.
«Антуан, – позвала она. – Утешь меня, утоли мою печаль. Нет мне покоя на земле, луна зовет к себе на небо».
Я потянулся к ней, вскочил с кровати, прижал к себе горячее юное тело…
– Ку-ка-ре-ку! – завопил петух, и я опять обнаружил себя на полу с мокрой головой и во влажной рубашке.
Матильда хочет умереть? Но она так молода, у нее будут другие дети. Ах, если бы Матильда пришла ко мне на исповедь, я бы смог сказать ей такие слова, которые вернут несчастную женщину к жизни.
Я брел по улице, приветствуя ранних пташек: пекаря, зеленщика, молочника. Они торопились по своим делам, бодрые и сосредоточенные или сонные и зевающие. А я находился в вязком сером тумане полужизни, полунебытия. На улице моросил надоедливый дождь, аккомпанируя беспросветной тоске. Увижу ли я свою Афродиту сегодня? Греческие боги были добры к влюбленным, они не порицали их за грешную страсть.
