Лора, я и кот Джинджер

«Пора вставать!» – бодро пропел будильник смартфона. Я протянул руку, чтобы выключить назойливое устройство, но промахнулся и уронил с тумбочки популярный бестселлер, который уже полгода читаю на ночь. Толстая глянцевая книга, в которой я одолел от силы двадцать страниц, гулко стукнулась об пол. Моя жена Лора, не просыпаясь, что-то недовольно пробормотала, повернувшись на другой бок. Телефон продолжил жизнерадостно играть побудку. Я поскреб выросшую за ночь щетину и понял, что новый день неизбежно грянул. Яркое сновидение, которое подсознание любезно подсунуло мне под утро, помахав легкими крылышками, прощебетало: «До завтра!» и испарилось, оставив меня в суровой действительности.
       Я посмотрел на Лору. Она крепко спала, улыбалась, посапывала, подрагивала веками и подергивала стройной ногой, вылезшей из-под одеяла.
       «Как наш кот, Джинджер, – невольно подумал я. – Джинджер частенько охотится во сне за мышками: дрожит, стонет и трясет лапами. Интересно, на кого охотится Лора?»
       Я прижался к жене и стал совершать обход ее теплого тела нежными прикосновениями и поцелуями, но Лора пребольно ткнула меня локтем в живот: «Прекрати, а то я опоздаю на работу. Свари кофе».
       Вот так всегда. Никакой теплоты и нежности от жены вовек не дождешься. Я неохотно встал, нарочито шаркая ногами и отчаянно зевая, протопал в кухню. На кухонном столе, недовольно похлестывая себя по бокам пушистым хвостом с белым кончиком, восседал Джинджер. Яркие зеленые глаза кота смотрели на меня с нескрываемым презрением. Джинджер отлично знал, что на столе сидеть нельзя, однако нахально пренебрег запретом и теперь наблюдал за моей реакцией.
       Я включил кофеварку, достал из холодильника яйца, свежий сыр, абрикосовый джем, из шкафа – тосты и багет, и стал обдумывать утреннее меню. Кот требовательно мяукнул. Он ждал порцию утренней еды.
       – Сначала слезь со стола, – посоветовал я.
       Джинджер дернул ухом, зевнул, развалился во всю длину упитанного рыжего тела и сделал вид, что уснул. Я невозмутимо продолжал готовить завтрак: включил кофеварку, сунул апельсин в соковыжималку, зарядил тостер, поставил подогреть круассаны. Готовка для современного человека давно свелась к тому, чтобы правильно поместить исходный продукт в нужный прибор. Я виртуозно справлялся с нехитрыми действиями, в отличие от моего друга Поля, для которого любое устройство сложнее чайника казалось космической ракетой.
       Вскоре по кухне поплыл горьковатый аромат кофе и сливочный запах теплых круассанов. Джинджер принюхался, открыл один глаз, вопросительно поглядел на меня, но я не реагировал.
       Когда все приборы одновременно засигналили на разные голоса, в кухню вошла Лора. Она не прогнала грубо нарушившего домашний устав Джинджера, а обратилась ко мне.
       – Что это? – обличительно вопрошала Лора грозным обвинительным тоном, показывая мне какую-то розовую тряпку.
       Я недоуменно смотрел на нее:
       – Милая, я не знаю. Столкни со стола обнаглевшего кота и садись завтракать.
       Лора брезгливо растянула тряпку в треугольник и помахала перед моим носом:
       – Чьи это трусы? – взвизгнула она.
       – Твои? – неуверенно предположил я.
       – Какая пошлость! – возмутилась жена. – Я не ношу розовые стринги!
       – Детка, не кричи, – поморщился я. – Ты разбудишь Шарлотту, а у нее начались каникулы. Кстати! – мне в голову пришла идея. – Это трусы нашей дочери. Где ты их нашла?
       – Под кроватью. Полезла поднимать твою упавшую книгу и увидела это! – ответила жующая Лора, цапнувшая между делом ломтик сыра.
       – Значит, Шарлотта заходила к нам в спальню, примеряла твои наряды, ты ведь знаешь, как ей хочется поносить вечерние платья, и зачем-то сняла трусы. Может быть, они просвечивали, или что-то еще, – успокоительно сказал я.
       – Шарлотта не носит кружевные стринги, ей всего тринадцать, и она еще ребенок! Я сама покупаю дочери полезное хлопковое белье. Так что найди другую отговорку! – не унималась Лора.
       Я не стал ей говорить, что несколько раз видел, как Шарлотта целовалась с одноклассником Николя, провожавшим ее из синема, а напрягся, подумал и выдал гипотезу:
       – Кармелита?
       Кармелитой звали домработницу, приходящую убирать дом несколько раз в неделю.
       – Ты сошел с ума? Трусы очень недешевые, новая коллекция Lise Charmel ^[1] . Их явно носила какая-то молодая фифа. Кармелите не по карману такое дорогое белье. И они не налезут на ее задницу, – отвергла Лора мое предположение.
       Я не чувствовал за собой никакой вины и молчал, не зная, что еще можно сказать. Конечно, за мной числились грешки. Как истинный француз, я периодически заводил короткие, ни к чему не обязывающие интрижки. Но я никогда не приводил девушек домой. В зависимости от семейного статуса девицы, мы снимали гостиницу или отправлялись к ней домой. Лет восемь все было хорошо. Лора занималась карьерой, уверенно шагая по служебной лестнице вверх, Шарлотта росла, а я болтался без дела и развлекал себя, как мог.
       К сожалению, моя последняя пассия – восхитительно красивая модель Вероник, оказалась неумна. Она заявилась к Лоре на работу и потребовала, что бы та отпустила страдающего мужа, то есть меня, к любимой женщине, то есть к ней.
       Изящной походкой профессиональной манекенщицы Вероник проплыла между столами Лориных подчиненных, любезно подняла с пола очки, который выронил Франсуа, заглядевшийся на бесконечно длинные ноги красотки, и завернула к моей жене в кабинет.
       Вероник специально не захлопнула за собой дверь. Она встала напротив изумленной Лоры, поставила стол сумочку от Hermes ^[2] , отточенным на съемках движением поправила шелковые светлые волосы, выпятила грудь, обтянутую коротким топом, и заговорила. Речь не являлась рабочим инструментом Вероник, поэтому красотка издавала немузыкальные звуки с сильным провинциальным акцентом. Сотрудники перестали клацать по клавишам и, вытянув шеи, жадно прислушивались к разговору.
       – Мадам Жерар, вы задавили гения, – вещала глупышка. – Жан-Клод совсем зачах. Он закупает продукты, готовит еду, водит ребенка в школу, подстригает кусты и даже занимается домашней бухгалтерией. У него нет времени на творчество. Вы лишаете общество величайших шедевров. Отпустите его, и я подарю ему уют и покой. Жан-Клод напишет великий роман, и читатели останутся мне благодарны.
       Когда Лора отошла от изумления и заметила с любопытством глазеющих на пикантную сцену сотрудников, то немедленно вызвала охрану. Прибежавшие громилы в темных костюмах и белых рубашках с немым вопросом на зверских физиономиях уставились на женщин. Они ожидали увидеть грабителей или хотя бы незаметно пробравшегося коммивояжера, а их ждала покрасневшая от злости Лора и юная красотка, стоящая в ее кабинете с невинным видом. Облизывая взглядом обтянутую мини-юбкой задницу принцессы глянца, они вежливо проводили Вероник к выходу. Девушка села в красный Peugeot ^[3] кабриолет и, послав охранникам воздушный поцелуй, укатила прочь. Вероник соблазняла всех, кто встречался ей на пути.
       Назло хихикающим и сплетничающим подчиненным, Лора доработала до восемнадцати часов, гордо процокола по коридору каблуками дорогих туфель от Christian Louboutin ^[4] , надменно сказала: «Завтра к девяти утра – все отчеты у меня на почте», и вышла, виляя задом не хуже, чем Вероник.
       Вечером Лора стремительно кидала одежду, обувь и косметику в огромные чемоданы, призывно распахнувшие клетчатые пасти, и угрожающе молчала. Я ходил рядом, путался под ногами и пытался узнать, в чем дело, но Лора не отвечала. Она собралась бросить в нутро кожаного Левиафана мой любимый снимок: я и Лора обнимались на фоне Эйфелевой башни. Молодые, счастливые, мы хохотали, а ветер раздувал волосы и швырял в лицо радужные капли дождя. Банальный, затертый сюжет, тысячи раз растиражированный фотографами.
       Но я обожал этот снимок. Когда-то он вдохновил меня написать роман с идиллическим названием «Ты, я и Париж». Незатейливая история любви француза и американки покорила читателей и даже строгих критиков. Роман имел огромный успех, вышел большим тиражом и получил престижную премию. Меня называли новым Стендалем, воплотившим в современной прозе романтический флер, присущий девятнадцатому веку. Еще вчера нищий безработный писатель, я стал известным и богатым.
       В то счастливое лето, когда появилось памятное фото, я и Лора жили в маленькой квартирке на Монмартре, но количество квадратных метров нас совсем не беспокоило. Большую часть времени мы проводили на старой расшатанной тахте, продавливая скрипучее основание кровати двумя телами. Чистоплотная американка Лора выдраила до блеска крошечную душевую кабинку и, встав с меня, целомудренно опускала жалюзи на окне, чтобы никто из соседей, до которых можно было дотянуться рукой, не увидел и миллиметра ее юной наготы.
       Я громко хохотал:
       – Лоретта, ты только что кричала, как царица амазонок, кого ты стесняешься?
       Лора отвечала:
       – Shut up ^[5] ! – И шла принимать душ, сверкая идеальной попой, накаченной в gym ^[6] под присмотром профессионального тренера.
       Лора приехала в Париж из Бостона. Единственная дочь юриста и преподавателя литературы, она училась в Бостонском университете в Высшей школе искусств и наук. Перед четвертым курсом Лора решила изучить культуру не на лекциях, а в «естественных», как она выразилась, условиях. Франция, страна с естественной культурой почти на каждом углу, стала вторым пунктом ее пребывания в Европе после Италии, тоже не страдавшей от отсутствия общечеловеческих ценностей.
       Мы познакомились в Орсе ^[7] , где я подрабатывал экскурсоводом. В этот день я вел экскурсию для школьников из провинции, приехавших в Париж приобщиться к высокому искусству. Вскоре к группе заскучавших подростков подошла высокая ненакрашенная девушка с яркими синими глазами на свежем лице. Прямые соломенные волосы она заправила за уши, потертые джинсы ладно сидели на стройной фигурке, высокая грудь дерзко приподнимала мятую серую футболку с американским флагом. Девушка внимательно слушала меня, даже, порывшись в рюкзачке, достала блокнотик с ручкой. Я, вдохновленный таким вниманием, добавил в голос бархатно-романтических ноток и воодушевленно завел рассказ о расцвете импрессионизма во Франции девятнадцатого века. Мы как раз стояли у великого полотна Эдуард Мане «Завтрак на траве», и я заливался соловьем, расписывая гениальный шедевр, поражающий игрой форм, цвета и света. Проснувшиеся школьники перестали зевать и, хихикая, уставились на картину. Скорее всего, их привлекла нагота женщины на переднем плане. Но ненадолго. Разве могла обнаженная натура художника позапрошлого века смутить современных подростков?
       После экскурсии дети радостно побежали в кафе за мороженым, а я подошел к девушке:
        – Вам нравится импрессионизм?
       Девушка старательно произнесла по слогам:
        – Я любить твой голос. Real ^[8] баритон. Ты делать французский kiss ^[9] ?
       Я не сразу нашелся, что ответить. Она смотрела на меня ясными васильковыми глазами без капли смущения. И впоследствии Лора всегда поражала меня смесью американской прямоты и раскованности с непонятным пуританством. Она в совершенстве владела техникой секса, но спала в футболке и трусах. Я много раз просил ее не употреблять в процессе страсти медицинские термины, называл ее интимные места ласковыми словечками, а она говорила, что это неприлично. Мы оказались такими разными, но я любил ее всем сердцем.
       После того, как я показал Лоре французский поцелуй, она осталась у меня на все каникулы и продолжила изучение культуры на продавленной тахте в крошечной парижской каморке. Наступило самое счастливое время моей молодости. Простодушная американка покорила мое сердце, и, вылезая из ее жарких объятий, я торопливо включал старенький компьютер и безостановочно писал текст, прислушиваясь к курлыканью голубей и принимающей душ Лоре. Она безжалостно, до красноты растирала гладкое стройное тело жесткой мочалкой и звонко напевала какой-нибудь американский хит, занимавший первую строчку чарта.
       – Лоретта, хватит полоскаться, счета за воду уже и так астрономические. Иди, посмотри, я пишу роман про нас! – звал я, забыв про то, что Лора почти не читает по-французски.
       Лето пролетело в прогулках по Парижу и в угаре плотской любви. Я показал Лоре самые известные достопримечательности своего города, хорошо знакомые всему миру. Разноязыкая людская река несла нас в своем русле, иногда милостиво оставляя в тихом месте – отдохнуть и отдышаться. Немного постояв, мы снова вливались в поток туристов и шли дальше. Я крепко держал девушку за прохладную руку, рассказывал ей про Триумфальную арку, Бастилию, Дом Инвалидов и, конечно, Эйфелеву башню. Лора внимательно слушала меня, с восторгом распахнув васильковые глаза с выгоревшими на солнце ресницами, а я млел от счастья. Мы гуляли по аллеям Люксембургского парка, и я с удивлением узнал, что моя подружка хорошо играет в шахматы. Она обыграла местного пожилого гроссмейстера, который нисколько не обиделся на нее.
       – Quelle charmante petite fille! ^[10] – сказал старик, фривольно приобняв Лору за талию.
       Сфотографировавшись на фоне Эйфелевой башни, мы решили, что отдали дань туристическим идолам и свернули в сторону от потока людей. Я постепенно открывал Лоре свой Париж. Мы бродили по узким улочкам, мощенным брусчаткой, рассматривали витрины антикварных лавок, стояли напротив «Стены любви» на площади Жана-Риктюса, заходили в une patisserie ^[11] , пили маленькими глотками крепкий горьковатый кофе, ели макаруны ^[12] . Лора перепробовала с десяток разновидностей цветных пирожных, совершенно не беспокоясь о фигуре. Больше всего она любила сидеть за столиком на улице и наблюдать за гуляющей толпой. Летний воздух, нагретый солнцем, жаром множества туристов и горячими испарениями мягкого асфальта тек вокруг нас, завлекая в беспечный водоворот. Вернувшись домой, мы падали на тахту, усталые и счастливые. Дождавшись, когда за закрытыми веками перестанут мельтешить черные пятна, мы принимались за любовные игры, а потом засыпали, крепко обнявшись.
       Время промчалось незаметно. Сентябрь смыл с улиц яркие летние краски и залил Париж блеклым серым цветом, придающим городу неясное тревожное очарование. Дни становились короче, теплые дожди сменились зябкой моросью, пожелтевшие листья опадали и кружились по улицам в медленном вальсе.
       Лора собралась уезжать. Последнее время она выжидающе смотрела на меня, но я делал вид, что не понимаю. Она хотела что-то сказать, но не сказала, а купила обратный билет домой. Последние три дня мы ходили за покупками, do shopping ^[13] , как говорила Лора. Положив в чемодан подарки родителям и многочисленным друзьям, она как будто отгородилась от меня, улетев мыслями на далекую родину.
       Провожая Лору на рейс Париж-Бостон, я даже радовался, что моя энергичная подружка уезжает. Я устал и хотел одиночества, надеясь дописать роман. А Лора, позабыв о постоянной улыбке, с грустью смотрела на меня. Ясная синева ее глаз размылась, заволоклась влагой, тонкие пальцы дрожали. Она на минутку замерла у меня на груди, намочила рубашку слезами, оторвалась, посмотрела прямо в душу, сказала: «Au revoir! ^[14] » и пошла на посадку.