Алиса сидела на складном стуле, что принадлежал Даниле, и вглядывалась в фигуристые языки пламени. Она находила костер восхитительным, но слишком обжигающим для лица, а потому уселась чуть поодаль от общества. Хозяин стула с гитарой в руках расположился на оранжевом каремате, по случаю посиделок извлеченному из-под спального мешка. Обратив меланхоличный взор в непроходимый кустарник, Данила рассеянно перебирал струны. Алиса находила, что «рояль» слегка фальшивил, но извлекаемая из инструмента мелодия звучала приятно.
Кристина составляла компанию задумчивому гитаристу. Она бродила за его спиной и, что удивительно, улыбалась.
Монументальный Филимонов возлег прямо на траву, чем не преминула воспользоваться Даша. Она, как бы нечаянно, уронила куртку, нагнулась подобрать и присела сбоку, после чего стала проказничать, щекоча сухой травинкой грудь монумента. Время от времени живая статуя похохатывала и мотала конечностями, задевая валяющиеся в траве кружки с мисками. Следовавшая за непроизвольными телодвижениями какофония заставляла Алису морщиться, но счастливое лицо Громовой примирило с обстоятельствами.
Эдик уселся неподалеку от Кристины, поблескивая в ее сторону стеклами очков. Рыжую макушку ухажера прикрывала эмалированная миска с синим цветочком на боку. В зубах студент держал ложку. Сей свирепый вид адресовался Графину, со значительным видом суетившемуся возле котелка и не умолкающему ни на минуту. Сейчас он занимался просвещением Даши.
– …я настаиваю: разделывать рыбу следует на деревянной доске! – повар выхватил из травы доску и помахал ею над головой Громовой. – Для настоящей ухи нужна рыба, луковица и соль. Все!
– Когда же будет эта луковица и соль?! – сорвался на фальцет Эдик.
– Картошечки не хватает, – протянула сестрица, пощекотав травинкой у Филимона под носом. Тот громыхнул посудой и сладострастно чихнул. Три раза.
– Девочки, – Графин обратился к молчаливой Шуйской, – мы же не борщ варим, а уху.
– Лавровый лист, – пробормотала Алиса. – Нет?
– Эти женщины… – протянул Эдик. – Но черного перца горошком я бы добавил.
Народ принюхивался. Уха пахла соблазнительно. Филимонов отбирал у Даши травинку. Та нипочем не отдавала. Недовольная Кристина метнула в брата половник. Попала в одну из мисок. Звонкая песнь пустой посуды достигла кульминационного момента и пошла на снижение.
– Пахнет вкусно, – призналась Громова.
– Скоро уже.
Графин уселся рядом с Эдиком. Жестом фокусника извлек из-за спины архиважную в деле ухи доску и принялся кромсать на ней укроп. Народ героически терпел, по состоянию духа готовый уничтожить укроп без священного варева.
– Еще чуть-чуть.
Повар высыпал зелень в побулькивающую уху, бережно прикрыл кулинарный шедевр крышкой и с помощью Данилы снял закопченный котелок с перекладины.
– Кому налить? – спросил он и попятился.
Голодающие наступали. Самая наглая миска чувствительно воткнулась ему в живот. Поняв, что пришло время сделать выбор, Графин выхватил посудину у Громовой.
– Назад! – замахнулся он половником. – Сейчас как… всем налью.
Толпа ослабила натиск и создала подобие очереди в маршрутку. Назревал скандал. Даша первая пробовала уху. Она блаженно замычала и выдала эмоциональный вердикт:
– Супер! – при помощи ложки послала гордому повару воздушный поцелуй.
Остальные склонились над мисками. Возгласы восхищения окончательно примирили Графина с этой несправедливой, но такой чудесной жизнью.
– Кулинар! – похвалила Алиса.
– Талантище! – одобрил Филимон и подтолкнул локтем Дашу. – Так и будем всухую?
Та прищурилась, оценивая прямодушие змея-искусителя, потом поднесла палец к губам и кивнула на Алису, с наслаждением поедающую уху. Громова была изобретательна по части уверток. Игра «Поймай, если сможешь» относилась к числу ее любимых, но сейчас она играла против Шуйской, и следовало быть трижды осторожной.
– Слушай, я аэрографию плохо рассмотрела.
Даша помахала рукой в сторону мотоциклов, едва заметных в сгустившихся сумерках.
– Пойдем, я покажу, – невозмутимо ответил Филимонов и пружинисто подхватился с травы.
Легкий рывок, и боевая подруга встала рядом.
– Возьмем с собой, – распорядилась любительница байков, унося в ночь обе миски.
– Что такое аэрография? – прозвучал вопрос в спину.
Громова даже не обернулась, отвергая в принципе компанию подруги.
– Это рисунок, Шуйская. Очень примитивный для тебя.
Филимон хмыкнул, освещая фонариком путь к примитиву. – Мне картошечки не хватает, – донеслось издалека заключительным пассажем.
Присутствующие, кто с пониманием, а один с тяжким вздохом проводили их взглядами, но не стали отвлекаться от божественной ухи. Филимон и Даша – они на байках повернутые – могли час обсуждать крутой мотоцикл, собранный вручную из каких-то тюнинговых запчастей, обзывая его гордо «чоппер». Потом их плавно переносило к «литрам» и «спортбайкам», упоминались «свечи» и совсем непонятные «стоппи». Эдик замучился переводить, а потому для половины присутствующих разговоры двух одержимых напоминали тарабарщину.
Бренчание гитары и нестройное многоголосье нарушали торжественность ночи. Она была классически совершенна: звездной, со сверкающей лунной дорожкой на черном зеркале воды, с таинственным шуршанием тростника, с кляксами кустов и тревожным уханьем филина, сидящим где-то на ветке сосны рядом с предположительно-овальным дуплом.
Стоящая на мостках Алиса дунула на нос, отгоняя прочь назойливого комара, и покосилась на оранжевые всполохи костра. С поляны послышался пронзительный женский визг, аплодисменты, а следом мужской хохот.
– Держи.
Эдик пихал ей в руки мокрые ложки. Свесившись с мостков, он с бульканьем и хлюпаньем торопливо полоскал посуду.
– Слышишь, Дашка с Филимоном отрываются?
Алиса подала ему пару эмалированных кружек.
– Слышу. Прополощи. Только хорошо прополощи.
– Как? Еще? – возмутился он. – Если судить по количеству грязной посуды, нас было не семь, а двадцать семь.
– Радуйся, что нет самовара. Начищал бы песком. До блеска.
– Я вам кто? Слуга? – взвыл Эдик.
– Заканчивай с кружками, слуга.
Она осторожно шла по мосткам, прижимая к груди Пизанскую башню из разнокалиберных мисок. Венчик из ложек украшал верхушку почти итальянского сооружения.
– У каждого свой крест: один чистит рыбу, другой готовит, а третий моет посуду.
– Угу. Зато Дашка танцует.
Эдик выпрямился, погромыхал кружками, небрежно скидывая их в котелок, и почти бегом ринулся на звуки веселья.
– Посудомоек нашли! – бурчал студент, карабкаясь вверх. – Меня бомбит от всего…
Торопливость его подвела: он споткнулся о торчащий ивовый корень и растянулся на склоне во весь рост. Фонарик и котелок разлетелись в разные стороны, продолжив спуск самостоятельно. В частности, нагруженная кухонной мелочью чугунная посудина сварливо громыхнула и скользнула вниз по траве, едва не сбив с ног посудомойку Шуйскую. Ее качнуло, и Пизанская башня рухнула, осыпав этажами обеих посудомоек.
Повторный штурм обрыва состоялся минут через двадцать и оказался более удачным. На этот раз им удалось забраться по склону без потерь. Но перед этим они с удовольствием бродили по берегу и собирали рассыпавшиеся кружки, ложки, миски. Кое-что застряло в песке с илом, продолжив славную традицию начищенного самовара. После обнаружения и подсчета Эдик орлом завис на мостках. Он столь эмоционально выполаскивал посуду, что едва сам не кувыркнулся в воду. Алиса взяла дело под контроль и не позволила младшему Громову утопиться.
Когда они были в пяти метрах от костра, буйство песни и пляски достигло апогея. Данила буквально рвал гитарные струны, а Филимон подыгрывал ему на ударных, роль которых исполняли поварешка и крышка от котелка. Кристина и Даша, при скудном освещении смахивающие на ведьм, прыгали вокруг музыкантов в танцевальном угаре.
– У бегемота нету талии, – радостно пели-выкрикивали девицы, – у бегемота нету талии, у бегемота нету талии, он не умеет танцевать!(1)
К дружному хору присоединился воинствующий Графин с его дребезжащим тенорком:
– Его по морде били чайником, и самоваром, и паяльником, потом ведром и снова чайником и научили танцевать!
Голубой берет показал кулаками и ногами, как били несчастного толстого бегемота, под занавес пикантно крутанув седалищем… и Алиса решила не присоединяться к безумцам. Она опустила посуду в траву, отделила три миски, три ложки, забрала у Эдика три кружки.
– Устала, – объяснила она приплясывающему студенту. – Пойду спать.
Из кармана куртки вытащила плеер и наушники.
– Иди, – согласился Эдик, нетерпеливо подергивая головой в унисон грохоту и выкрикам. – Завтра вставать рано. Мы немножко посидим. – Он вручил ей фонарик.
– Так я и поверила. За сестрой пригляди.
– А у жирафа шея длинная, а у жирафа шея длинная…(1) – певцы принялись за новый зубодробительный куплет. – Его по морде били чайником…
Алиса страдальчески поморщилась и включила плеер, сбежав в мир оркестровой музыки. Загрузившись посудой на три персоны, она медленно двинулась к живой изгороди, разделяющей соседние поляны.
Протискиваясь боком через просвет между двумя кустами, она видела, как Эдик задержался возле Данилы, а тот явно что-то спросил и помахал в ее сторону. Филимонов и Графин тоже развернулись, но выражение их лиц скрыла густая тень. Она решила, что день был долгим, общество шумным, а вечер не совсем томный. И все-таки кататься на лодке, ловить рыбу и есть уху – это необыкновенное удовольствие, после которого невозможно воспринимать поход, как трагедию.
Алиса нырнула в кустарник, навязчивые звуки стали глуше, их место занял концерт ре-минор Шумана, где партию скрипки играл великолепный Гидон Кремер, а дирижировал… о дирижере не стоило вспоминать.
Последние два дня перед отъездом превратились в пытку. Телефонные атаки не прекращались: мама и папа, язвительный Виктор и не вполне здоровая Софья Эдуардовна уговаривали, ругались, обвиняли и давили. Рано утром тетя лично приехала посмотреть на бедлам в квартире невесты и дать оценку ее дееспособности. Строптивица получила достойную выволочку, после которой Софья Эдуардовна утомилась, отложив воспитательный момент на вечер. Это было ошибкой. Второго шанса непокорная девица не дала: собрала вещи, отключила телефон и сбежала. Согласно разведданным, которые приносил Эдик, обозленный Виктор проведывал плацдарм каждые три часа, а Софья Эдуардовна утром и вечером прогуливалась близ ее дома, проняв жалобами на здоровье всех местных пенсионеров.
К вечеру второго дня, родня уже осаждала квартиру Громовых, но Алиса дочитала «Искусство выживания», окрепла духовно и покинула убежище через окно первого этажа. Только став пассажиром поезда, она набрала номер отца и пробормотала:
– Не сердитесь. Я вас с мамой люблю. Через десять дней вернусь.
– Неблагодарная! – оскорбилась прибежавшая родительница и разразилась пословицей: – На свете все найдешь, кроме отца и матери. А ближе матери друга нет! – горько всхлипнула.
Ручеек народной мудрости грозил превратиться в поток слез и смести плотину выдержки.
– Мамочка, дитя хоть и криво, да отцу, матери мило, – зачастила Алиса. – Я знаю, что вы меня любите. Целую вас и отключаю телефон.
Наступили долгожданные «покой и воля», которые через пень колоду продолжались на новом месте.
-------------
В главе использован отрывок из песни с официального канала исполнителей на сайте Youtube.com:
1. Рок-группа «Дилижанс», «У бегемота нету талии», автор Ф. Столяров, альбом «Путешествие дилижанса», 1983
Свет фонаря успешно боролся с ночью, пронизывая темноту ярко-белым лучом. Алиса повела в сторону потухшего костра, задержалась на углях, охватила сучковатую корягу, скользнула по влажной траве, и уперлась кружком света в брезентовое крыло палатки. Она обрадовалась, завидев временное пристанище, и автоматически выключила плеер.
На соседней полянке заключительным аккордом простонали гитарные струны. Наступила тишина. По высоким верхушкам пронесся ветер, умиротворяюще пошелестел листвой берез и улетел на противоположный берег озера. Алиса почти блаженствовала, но разгулявшаяся Кристина разразилась демоническим хохотом, подобострастно подхваченное дребезжащим Графином.
Откинув полог, Алиса поставила фонарик так, чтобы он освещал внутреннее убранство палатки, которое, по всей видимости, подверглось нашествию потомственной татаро-монголки. Кочевница Громова привычно выпотрошила любимый рюкзак, раскидав личный гардероб в художественном беспорядке.
Алиса поморщилась, сняла кроссовки и влезла в палатку. Свернула Дашин свитер, куртку, джинсы, выставила за порог пыльные сапожки, после чего добралась до своего рюкзака. Она воздала хвалу небесам за то, что Громова не заинтересовалась багажом подруги, и вещи остались на прежнем месте. Вооружившись зубной пастой и щеткой, Алиса еще раз сходила на озеро, после чего переоделась в спортивный костюм и занялась вынужденной уборкой. Аккуратно сложенные вещи Громовой возвратились в рюкзак.
Справившись с хозяйством, она выключила фонарь, залезла в спальный мешок и с удовольствием потянулась. Уютная темнота накрыла ее с головой, обволакивала и убаюкивала. На соседней поляне, вероятно, объявили антракт, и она минут десять радовалась благословенной тишине, пока совсем рядом не раздался хруст ветки. Потом еще один.
Алиса села в спальном мешке. Около палатки кто-то ходил!
– Дашуня? – неуверенно позвала она, нащупывая впотьмах электрошокер.
Он длинной палкой торчал из кармана рюкзака и выглядел обычным фонариком.
Никто не ответил, зато ноги противно задрожали. Темнота в палатке казалась не уютной, а угрожающей. Посидев минутку во мраке, Алиса включила фонарь-шокер и полезла наружу. Следующие пять минут медленно водила лучом по траве и кустам, вглядываясь в каждое подозрительное очертание. Ничего страшного обнаружено не было, но она всё-таки решила установить на поляне контрольный источник света.
– Когда же вы придете? – жалобно бормотала Шуйская, пристраивая фонарик Эдика. Луч света, направленный на корягу возле костра, стал четким ориентиром для отдельных загулявших личностей.
Ворочаясь в спальном мешке, Алиса слушала, как у соседей начался очередной виток веселья: у многострадальной гитары лопнула струна, Графин нещадно фальшивил, Громова хохотала. Наушники и плеер решили проблему с нежелательными звуками. Задремала она под скрипичный концерт Брамса, и снился ей волшебный сон.
Не только сон был чудесный, но и жизнь. А люди суперскими! Даша допела бредовый куплет и танцующей походкой отправилась за палатки. Несколькими минутами раньше, подмигнув на прощанье, туда отчалил искуситель Филимонов. Намек она поняла, о чем просигналила налобным фонариком.
Ноги несли послушное тело, а про порхающую душу-бабочку и говорить нечего. В лесных дебрях бабочка нашла свое счастье.
Пьяное счастье полулежало за мотоциклами и потягивало из фляги живительный нектар.
– Сколько тебя ждать? – возмутился Филимон и потянул Дашу за руку. – Присаживайся.
Она плюхнулась рядом с ним и сфокусировала взгляд. Земля качнулась, ей пришлось облокотиться.
– За тюнинг и аэрографию!
Он чокнулся с картинкой на мотоцикле, сделал хороший глоток и замычал от удовольствия.
Кристина составляла компанию задумчивому гитаристу. Она бродила за его спиной и, что удивительно, улыбалась.
Монументальный Филимонов возлег прямо на траву, чем не преминула воспользоваться Даша. Она, как бы нечаянно, уронила куртку, нагнулась подобрать и присела сбоку, после чего стала проказничать, щекоча сухой травинкой грудь монумента. Время от времени живая статуя похохатывала и мотала конечностями, задевая валяющиеся в траве кружки с мисками. Следовавшая за непроизвольными телодвижениями какофония заставляла Алису морщиться, но счастливое лицо Громовой примирило с обстоятельствами.
Эдик уселся неподалеку от Кристины, поблескивая в ее сторону стеклами очков. Рыжую макушку ухажера прикрывала эмалированная миска с синим цветочком на боку. В зубах студент держал ложку. Сей свирепый вид адресовался Графину, со значительным видом суетившемуся возле котелка и не умолкающему ни на минуту. Сейчас он занимался просвещением Даши.
– …я настаиваю: разделывать рыбу следует на деревянной доске! – повар выхватил из травы доску и помахал ею над головой Громовой. – Для настоящей ухи нужна рыба, луковица и соль. Все!
– Когда же будет эта луковица и соль?! – сорвался на фальцет Эдик.
– Картошечки не хватает, – протянула сестрица, пощекотав травинкой у Филимона под носом. Тот громыхнул посудой и сладострастно чихнул. Три раза.
– Девочки, – Графин обратился к молчаливой Шуйской, – мы же не борщ варим, а уху.
– Лавровый лист, – пробормотала Алиса. – Нет?
– Эти женщины… – протянул Эдик. – Но черного перца горошком я бы добавил.
Народ принюхивался. Уха пахла соблазнительно. Филимонов отбирал у Даши травинку. Та нипочем не отдавала. Недовольная Кристина метнула в брата половник. Попала в одну из мисок. Звонкая песнь пустой посуды достигла кульминационного момента и пошла на снижение.
– Пахнет вкусно, – призналась Громова.
– Скоро уже.
Графин уселся рядом с Эдиком. Жестом фокусника извлек из-за спины архиважную в деле ухи доску и принялся кромсать на ней укроп. Народ героически терпел, по состоянию духа готовый уничтожить укроп без священного варева.
– Еще чуть-чуть.
Повар высыпал зелень в побулькивающую уху, бережно прикрыл кулинарный шедевр крышкой и с помощью Данилы снял закопченный котелок с перекладины.
– Кому налить? – спросил он и попятился.
Голодающие наступали. Самая наглая миска чувствительно воткнулась ему в живот. Поняв, что пришло время сделать выбор, Графин выхватил посудину у Громовой.
– Назад! – замахнулся он половником. – Сейчас как… всем налью.
Толпа ослабила натиск и создала подобие очереди в маршрутку. Назревал скандал. Даша первая пробовала уху. Она блаженно замычала и выдала эмоциональный вердикт:
– Супер! – при помощи ложки послала гордому повару воздушный поцелуй.
Остальные склонились над мисками. Возгласы восхищения окончательно примирили Графина с этой несправедливой, но такой чудесной жизнью.
– Кулинар! – похвалила Алиса.
– Талантище! – одобрил Филимон и подтолкнул локтем Дашу. – Так и будем всухую?
Та прищурилась, оценивая прямодушие змея-искусителя, потом поднесла палец к губам и кивнула на Алису, с наслаждением поедающую уху. Громова была изобретательна по части уверток. Игра «Поймай, если сможешь» относилась к числу ее любимых, но сейчас она играла против Шуйской, и следовало быть трижды осторожной.
– Слушай, я аэрографию плохо рассмотрела.
Даша помахала рукой в сторону мотоциклов, едва заметных в сгустившихся сумерках.
– Пойдем, я покажу, – невозмутимо ответил Филимонов и пружинисто подхватился с травы.
Легкий рывок, и боевая подруга встала рядом.
– Возьмем с собой, – распорядилась любительница байков, унося в ночь обе миски.
– Что такое аэрография? – прозвучал вопрос в спину.
Громова даже не обернулась, отвергая в принципе компанию подруги.
– Это рисунок, Шуйская. Очень примитивный для тебя.
Филимон хмыкнул, освещая фонариком путь к примитиву. – Мне картошечки не хватает, – донеслось издалека заключительным пассажем.
Присутствующие, кто с пониманием, а один с тяжким вздохом проводили их взглядами, но не стали отвлекаться от божественной ухи. Филимон и Даша – они на байках повернутые – могли час обсуждать крутой мотоцикл, собранный вручную из каких-то тюнинговых запчастей, обзывая его гордо «чоппер». Потом их плавно переносило к «литрам» и «спортбайкам», упоминались «свечи» и совсем непонятные «стоппи». Эдик замучился переводить, а потому для половины присутствующих разговоры двух одержимых напоминали тарабарщину.
Бренчание гитары и нестройное многоголосье нарушали торжественность ночи. Она была классически совершенна: звездной, со сверкающей лунной дорожкой на черном зеркале воды, с таинственным шуршанием тростника, с кляксами кустов и тревожным уханьем филина, сидящим где-то на ветке сосны рядом с предположительно-овальным дуплом.
Стоящая на мостках Алиса дунула на нос, отгоняя прочь назойливого комара, и покосилась на оранжевые всполохи костра. С поляны послышался пронзительный женский визг, аплодисменты, а следом мужской хохот.
– Держи.
Эдик пихал ей в руки мокрые ложки. Свесившись с мостков, он с бульканьем и хлюпаньем торопливо полоскал посуду.
– Слышишь, Дашка с Филимоном отрываются?
Алиса подала ему пару эмалированных кружек.
– Слышу. Прополощи. Только хорошо прополощи.
– Как? Еще? – возмутился он. – Если судить по количеству грязной посуды, нас было не семь, а двадцать семь.
– Радуйся, что нет самовара. Начищал бы песком. До блеска.
– Я вам кто? Слуга? – взвыл Эдик.
– Заканчивай с кружками, слуга.
Она осторожно шла по мосткам, прижимая к груди Пизанскую башню из разнокалиберных мисок. Венчик из ложек украшал верхушку почти итальянского сооружения.
– У каждого свой крест: один чистит рыбу, другой готовит, а третий моет посуду.
– Угу. Зато Дашка танцует.
Эдик выпрямился, погромыхал кружками, небрежно скидывая их в котелок, и почти бегом ринулся на звуки веселья.
– Посудомоек нашли! – бурчал студент, карабкаясь вверх. – Меня бомбит от всего…
Торопливость его подвела: он споткнулся о торчащий ивовый корень и растянулся на склоне во весь рост. Фонарик и котелок разлетелись в разные стороны, продолжив спуск самостоятельно. В частности, нагруженная кухонной мелочью чугунная посудина сварливо громыхнула и скользнула вниз по траве, едва не сбив с ног посудомойку Шуйскую. Ее качнуло, и Пизанская башня рухнула, осыпав этажами обеих посудомоек.
Повторный штурм обрыва состоялся минут через двадцать и оказался более удачным. На этот раз им удалось забраться по склону без потерь. Но перед этим они с удовольствием бродили по берегу и собирали рассыпавшиеся кружки, ложки, миски. Кое-что застряло в песке с илом, продолжив славную традицию начищенного самовара. После обнаружения и подсчета Эдик орлом завис на мостках. Он столь эмоционально выполаскивал посуду, что едва сам не кувыркнулся в воду. Алиса взяла дело под контроль и не позволила младшему Громову утопиться.
Когда они были в пяти метрах от костра, буйство песни и пляски достигло апогея. Данила буквально рвал гитарные струны, а Филимон подыгрывал ему на ударных, роль которых исполняли поварешка и крышка от котелка. Кристина и Даша, при скудном освещении смахивающие на ведьм, прыгали вокруг музыкантов в танцевальном угаре.
– У бегемота нету талии, – радостно пели-выкрикивали девицы, – у бегемота нету талии, у бегемота нету талии, он не умеет танцевать!(1)
К дружному хору присоединился воинствующий Графин с его дребезжащим тенорком:
– Его по морде били чайником, и самоваром, и паяльником, потом ведром и снова чайником и научили танцевать!
Голубой берет показал кулаками и ногами, как били несчастного толстого бегемота, под занавес пикантно крутанув седалищем… и Алиса решила не присоединяться к безумцам. Она опустила посуду в траву, отделила три миски, три ложки, забрала у Эдика три кружки.
– Устала, – объяснила она приплясывающему студенту. – Пойду спать.
Из кармана куртки вытащила плеер и наушники.
– Иди, – согласился Эдик, нетерпеливо подергивая головой в унисон грохоту и выкрикам. – Завтра вставать рано. Мы немножко посидим. – Он вручил ей фонарик.
– Так я и поверила. За сестрой пригляди.
– А у жирафа шея длинная, а у жирафа шея длинная…(1) – певцы принялись за новый зубодробительный куплет. – Его по морде били чайником…
Алиса страдальчески поморщилась и включила плеер, сбежав в мир оркестровой музыки. Загрузившись посудой на три персоны, она медленно двинулась к живой изгороди, разделяющей соседние поляны.
Протискиваясь боком через просвет между двумя кустами, она видела, как Эдик задержался возле Данилы, а тот явно что-то спросил и помахал в ее сторону. Филимонов и Графин тоже развернулись, но выражение их лиц скрыла густая тень. Она решила, что день был долгим, общество шумным, а вечер не совсем томный. И все-таки кататься на лодке, ловить рыбу и есть уху – это необыкновенное удовольствие, после которого невозможно воспринимать поход, как трагедию.
Алиса нырнула в кустарник, навязчивые звуки стали глуше, их место занял концерт ре-минор Шумана, где партию скрипки играл великолепный Гидон Кремер, а дирижировал… о дирижере не стоило вспоминать.
Последние два дня перед отъездом превратились в пытку. Телефонные атаки не прекращались: мама и папа, язвительный Виктор и не вполне здоровая Софья Эдуардовна уговаривали, ругались, обвиняли и давили. Рано утром тетя лично приехала посмотреть на бедлам в квартире невесты и дать оценку ее дееспособности. Строптивица получила достойную выволочку, после которой Софья Эдуардовна утомилась, отложив воспитательный момент на вечер. Это было ошибкой. Второго шанса непокорная девица не дала: собрала вещи, отключила телефон и сбежала. Согласно разведданным, которые приносил Эдик, обозленный Виктор проведывал плацдарм каждые три часа, а Софья Эдуардовна утром и вечером прогуливалась близ ее дома, проняв жалобами на здоровье всех местных пенсионеров.
К вечеру второго дня, родня уже осаждала квартиру Громовых, но Алиса дочитала «Искусство выживания», окрепла духовно и покинула убежище через окно первого этажа. Только став пассажиром поезда, она набрала номер отца и пробормотала:
– Не сердитесь. Я вас с мамой люблю. Через десять дней вернусь.
– Неблагодарная! – оскорбилась прибежавшая родительница и разразилась пословицей: – На свете все найдешь, кроме отца и матери. А ближе матери друга нет! – горько всхлипнула.
Ручеек народной мудрости грозил превратиться в поток слез и смести плотину выдержки.
– Мамочка, дитя хоть и криво, да отцу, матери мило, – зачастила Алиса. – Я знаю, что вы меня любите. Целую вас и отключаю телефон.
Наступили долгожданные «покой и воля», которые через пень колоду продолжались на новом месте.
-------------
В главе использован отрывок из песни с официального канала исполнителей на сайте Youtube.com:
1. Рок-группа «Дилижанс», «У бегемота нету талии», автор Ф. Столяров, альбом «Путешествие дилижанса», 1983
ГЛАВА 10, в которой паршивцы натворят дел и в кусты
Свет фонаря успешно боролся с ночью, пронизывая темноту ярко-белым лучом. Алиса повела в сторону потухшего костра, задержалась на углях, охватила сучковатую корягу, скользнула по влажной траве, и уперлась кружком света в брезентовое крыло палатки. Она обрадовалась, завидев временное пристанище, и автоматически выключила плеер.
На соседней полянке заключительным аккордом простонали гитарные струны. Наступила тишина. По высоким верхушкам пронесся ветер, умиротворяюще пошелестел листвой берез и улетел на противоположный берег озера. Алиса почти блаженствовала, но разгулявшаяся Кристина разразилась демоническим хохотом, подобострастно подхваченное дребезжащим Графином.
Откинув полог, Алиса поставила фонарик так, чтобы он освещал внутреннее убранство палатки, которое, по всей видимости, подверглось нашествию потомственной татаро-монголки. Кочевница Громова привычно выпотрошила любимый рюкзак, раскидав личный гардероб в художественном беспорядке.
Алиса поморщилась, сняла кроссовки и влезла в палатку. Свернула Дашин свитер, куртку, джинсы, выставила за порог пыльные сапожки, после чего добралась до своего рюкзака. Она воздала хвалу небесам за то, что Громова не заинтересовалась багажом подруги, и вещи остались на прежнем месте. Вооружившись зубной пастой и щеткой, Алиса еще раз сходила на озеро, после чего переоделась в спортивный костюм и занялась вынужденной уборкой. Аккуратно сложенные вещи Громовой возвратились в рюкзак.
Справившись с хозяйством, она выключила фонарь, залезла в спальный мешок и с удовольствием потянулась. Уютная темнота накрыла ее с головой, обволакивала и убаюкивала. На соседней поляне, вероятно, объявили антракт, и она минут десять радовалась благословенной тишине, пока совсем рядом не раздался хруст ветки. Потом еще один.
Алиса села в спальном мешке. Около палатки кто-то ходил!
– Дашуня? – неуверенно позвала она, нащупывая впотьмах электрошокер.
Он длинной палкой торчал из кармана рюкзака и выглядел обычным фонариком.
Никто не ответил, зато ноги противно задрожали. Темнота в палатке казалась не уютной, а угрожающей. Посидев минутку во мраке, Алиса включила фонарь-шокер и полезла наружу. Следующие пять минут медленно водила лучом по траве и кустам, вглядываясь в каждое подозрительное очертание. Ничего страшного обнаружено не было, но она всё-таки решила установить на поляне контрольный источник света.
– Когда же вы придете? – жалобно бормотала Шуйская, пристраивая фонарик Эдика. Луч света, направленный на корягу возле костра, стал четким ориентиром для отдельных загулявших личностей.
Ворочаясь в спальном мешке, Алиса слушала, как у соседей начался очередной виток веселья: у многострадальной гитары лопнула струна, Графин нещадно фальшивил, Громова хохотала. Наушники и плеер решили проблему с нежелательными звуками. Задремала она под скрипичный концерт Брамса, и снился ей волшебный сон.
Не только сон был чудесный, но и жизнь. А люди суперскими! Даша допела бредовый куплет и танцующей походкой отправилась за палатки. Несколькими минутами раньше, подмигнув на прощанье, туда отчалил искуситель Филимонов. Намек она поняла, о чем просигналила налобным фонариком.
Ноги несли послушное тело, а про порхающую душу-бабочку и говорить нечего. В лесных дебрях бабочка нашла свое счастье.
Пьяное счастье полулежало за мотоциклами и потягивало из фляги живительный нектар.
– Сколько тебя ждать? – возмутился Филимон и потянул Дашу за руку. – Присаживайся.
Она плюхнулась рядом с ним и сфокусировала взгляд. Земля качнулась, ей пришлось облокотиться.
– За тюнинг и аэрографию!
Он чокнулся с картинкой на мотоцикле, сделал хороший глоток и замычал от удовольствия.
