В один прекрасный солнечный день Балемила поняла, что скучно ей жить на этом свете без дитя. Она, будучи женщиной старой закалки, имела необходимость заботится о ком-то. У неё были куры, цыплята, утки, даже несколько собак и наглый кот, но все это было не то. Ей хотелось слышать детский смех по утрам, убирать бардак, созданный маленькими ручками, играть и веселить маленький сахарок, а самое главное — ей хотелось быть нужной и важной в чьей-то жизни. Тем более Балемила была женщиной хозяйственной: она выращивала овощи, заготавливала на зиму варенье, варила компоты и соленья, могла сама и куру зарубить и дрова нарубить, и зимой к речке за водой сходить. Нет, ей определённо не нужен был муж. Тридцать с половиной лет сама жила и ещё столько же проживёт, но уже не одна — вместе с дитенком. Поэтому она решила пойти и найти ребёнка, ей было неважно, мальчик то или девочка — она воспитает это маленькое создание в соответствии со своими понятиями о жизни и поможет найти собственное место в этом мире.
Балемила знала куда идти — к болотной ведьме. Нельзя же ребёнка просто найти, как подкидыша, хотя у них в деревне и не такое могло случится. Но ждать пока кто-то подкинет ей ребёнка было слишком утомительно и ненадежно.
Женщина отправилась в тёмный лес, пробираясь сквозь заросли кустарников и деревьев. Она остановилась на обрывистом берегу реки, присела, прислонившись спиной к стволу старой ивы, чтобы осмотреться. До дьявольского создания было ещё далеко. И лишь поздней ночью, когда над головой сияла холодная полная луна, Балемила нашла логово ведьмы. В её сознании это была просто старушка-отшельница, которую загнобили местные жители, хотя по слухам это было нечто ужасающее, с острыми когтями, клыками, длинный толстым хвостом и горящими глазами.
Балемила сразу же зашла в пещеру, которая оказалась не такой уж и большой, как она могла ожидать. Узкий проход с неровными стенами и потолком был настолько темным, что приходилось двигаться на ощупь, придерживаясь за стену. Пол был влажным, а потолок был усыпан камнями. В воздухе витал запах гниения и сырости, но то было ожидаемо, ведь жила она на болотах.
Чем дальше Балемила шла, тем больше думала, что пещера необитаема. Полная тишина и мрак. Однако пройдя ещё немного, она начала различать узоры на стенах — глубокие царапины, оставленные неизведанными крупными животными. Это, несомненно, удивило Балемилу, ведь кто будет жить на болотах? Лягушки-медведи? Глупость.
Как всегда это происходит, Балемила, хоть и женщина выносливая, но тоже устаёт и в какой-то момент она решила присесть. Она села прямо на камень, чувствуя, как холодная влага проступает сквозь ткань её платья. В темноте Балемила попыталась рассмотреть что-нибудь, но безуспешно. Единственным звуком был её собственный хриплый вдох, да лёгкое шуршание капель, стекающих по стенам пещеры.
Вдруг из глубины раздался скребущий звук. Он был негромким, словно кто-то провёл когтем по камню. Балемила замерла, вслушиваясь, а затем решительно встала. Её не так-то просто запугать.
— Эй, бабка, выходи, — громко сказала она. — Я пришла за дитём.
Мгновение спустя, в глубине пещеры мелькнул свет. Тусклый, болотного оттенка, словно кто-то зажёг гниющую свечу. Свет двигался, и вскоре силуэт показался в проёме коридора. То была женщина. Или то, что когда-то было женщиной. Спина её была сутулой, руки тонкими, а длинные, спутанные волосы касались земли. Лицо же её было скрыто тенью, но Балемила чувствовала, как на неё смотрят.
— Дитя? — прохрипел голос, старый, как сама пещера. — Дитя требует судьбы.
— Требует, — кивнула Балемила. — Но я готова.
Ведьма сделала шаг вперёд. Свет озарил её лицо, и Балемила увидела, что глаза её были чёрными, без белков, как у болотного зверя.
— Дитя не берут просто так, — продолжила ведьма. — Оно приходит с испытанием.
— Говори, что делать, — сказала Балемила, сложив руки на груди. Ведьма засмеялась. Смех её был сухим и трескучим, как ломкие сучья под ногами.
— Хорошо, — сказала она. — Ты получишь дитя. Но знай: оно не принесет тебе того, что ты так желаешь.
С этими словами ведьма подняла руку и бросила в воздух что-то маленькое. Оно зависло в воздухе, сияя призрачным светом, а затем вдруг опустилось прямо в ладони Балемилы. Она посмотрела вниз, в её руках лежал клубок тёплого, мягкого тумана. Он пульсировал, словно живой, и внутри его угадывался крошечный силуэт.
— Береги его, — сказала ведьма. — Ибо дитя правосудия придёт к тебе, когда настанет время. — А потом ведьма исчезла. Пещера погрузилась во тьму, и Балемила осталась одна, держа в руках дитя, которое ещё не родилось.
Прошли недели, прежде чем настала та ночь, когда дитя созрело, и Балемила ощутила, как её тело пронзает нестерпимая боль. Она корчилась на полу, сжав живот руками, словно рожала по-настоящему. Её лихорадило, жар сменялся леденящим холодом, мышцы сводило судорогами, и в этом ужасе, посреди темноты и одиночества, её разум начинал путаться. Казалось, что ночь длится вечность, а её страдания не знают конца.
Где-то вдалеке, за пределами её сознания, раздавались звуки: шёпот, лёгкий плеск болотной воды, чьи-то осторожные шаги. Или, может, это всего лишь плод её разрывающегося сознания? Она уже не знала. И только под утро, когда последние крупицы боли растворились в слабости, Балемила открыла глаза.
Перед ней, завернутое в лоскут её собственного платка, лежало дитя. Крохотное, едва заметное в утреннем полумраке, оно тихо сопело, как котёнок. Грудь Балемилы сдавило от странного чувства — страха, облегчения, восторга. Она медленно протянула руку и коснулась крохотной, едва тёплой ладошки. Пальцы малыша дрогнули, сжались в крошечный кулачок.
— Моё, — выдохнула она, потрескавшимися губами выговаривая слово, в котором было столько любви, что даже воздух в хижине, казалось, стал мягче.
Балемила осторожно взяла дитя на руки. Оно было таким маленьким, что казалось невозможным, чтобы оно выжило в этом мире. Но оно было живым — теплым, настоящим, её. Она прижала его к себе, вдохнула запах — нежный, молочный, с легким оттенком болотной свежести, той самой, что тянулась за ней после ночи в логове ведьмы.
С тех пор её жизнь изменилась. Она уже не просто просыпалась на рассвете — теперь она вставала раньше, чтобы проверить, не замёрз ли её малыш. Она уже не просто готовила еду — теперь она варила самые нежные похлёбки, отбирая лучшие травы. Даже её голос стал другим — мягким, певучим, когда она разговаривала с ребёнком.
Она звала его Солнышком, потому что с ним её дом засиял новым светом. Каждое утро она брала его на руки, показывала восходящее солнце и говорила: «Смотри, дитятко, это твой первый рассвет… второй… третий». Считала дни, как драгоценности, складывая их в сердце.
Балемила жила ради него. А он жил — ради неё.
Прошло несколько лет. Люди в деревне знали, откуда у Балемилы появился ребёнок, и это знание разъедало их страхом. Они сторонились её дома, крестились при встрече, шептались за спиной, а кто-то и вовсе шептал проклятья. Дети не играли с малышом, их родители запрещали им подходить к дому Балемилы, словно её дитя было заразным.
Но Балемила не обращала внимания. Она любила ребёнка с той самой ночи, когда в агонии и жару ощутила, как внутри неё что-то рвётся, как боль раздирает её тело, а затем — тишина. А когда рассвело, он лежал там, крошечный, тёплый, свернувшийся в её старом шерстяном платке. Она помнила, как подняла его на руки, как он открыл глаза — не младенческие, пустые, а внимательные, мудрые, полные чего-то непостижимого.
Она растила его с нежностью, какой не знала сама, пела ему песни, рассказывала старые сказки, отдавала все лучшие куски, не жалея ни себя, ни своих сил. Он был тихим, но когда смотрел на неё — в этих глазах был весь мир. Её мир.
Но деревня не хотела мириться с этим. Их страх разгорался, как лесной пожар. Кто-то видел, как ребёнок стоял на берегу реки в полной тишине, глядя в воду, и тень его двигалась не так, как должна. Кто-то шептал, что он говорил с кем-то невидимым, а старуха Либуша и вовсе клялась, что его глаза горели в темноте, когда она проходила мимо их дома.
Страх людей превратился в ненависть. Они не могли терпеть его присутствие среди себя. И потому в одну из февральских ночей к дому Балемилы пришли мужчины с факелами. Они выломали дверь и втащили её на улицу. Женщины стояли поодаль, держа детей за руки, их лица перекошены страхом и гневом, один из мужчин — староста деревни, Войтек, шагнул вперёд, держа факел высоко перед собой.
— Ты согрешила с тьмой! Ты принесла в наш мир зло! Ты знала, что вырастила чудовище, — его голос дрожал. — Мы не можем позволить ему остаться.
— Он всего лишь ребёнок! — закричала Балемила, закрывая сына собой. — Он никому не сделал зла!
— Ты родила его, но он не твой. Он не человек, — пробормотала старая Либуша, стоявшая в толпе. — Я видела, как его глаза светились в темноте. Как его тень плясала без него.
— Ты должна доказать, что он не демон, — сказал Войтек. — Мы даём тебе выбор: пройти испытание или покинуть деревню навсегда.
Испытание было жестоким: мальчика привязали к столбу на главной площади, вокруг сложили хворост. Балемиле дали нож и сказали, что если ребёнок не закричит в огне, значит, он нечистый, а если закричит, то она вольна его освободить. Сердце Балемилы разрывалось. Она не могла допустить этого, но знала: если попытается остановить их, её убьют, а ребёнка все равно сожгут. В этот миг она посмотрела ему в глаза и тут же поняла, кто он на самом деле. Не человек и не демон, Он — дух леса, рожденный из её боли и одиночества. Он смотрел на неё спокойно, словно знал, что когда-то это должно произойти.
«Когда огонь вспыхнул, пламя не коснулось его кожи. Оно кружилось вокруг, но не причиняло вреда. Люди вскрикнули, кто-то бросился бежать, а кто-то опустился на колени. Балемила шагнула вперёд, разрезала веревки и выхватила сына из огня, хоть оно и обожгло её. В этот миг его глаза вспыхнули древним светом, и деревня содрогнулась. Земля под ногами затряслась, деревья зашептали на незнакомом языке, и ветер пронёсся между домами, гася факелы.
— Вы не сможете причинить нам зла, — сказала Балемила. — Мы уходим.
Сын взял её за руку. Они шагнули в лес, и тьма сомкнулась за ними, унося их прочь от деревни, которая больше не могла быть им домом.
— Ты должен пообещать мне, что будешь хорошим мальчиком. Ты ведь будешь? — спросила Балемила, ступая босыми ногами по снегу, таявшему за каждым их шагом и расцветая зеленой травой и цветами.
— А что потом? — уточнил мальчик.
— Потом — все. — Улыбнулась Балемила.
— Что «все»?
— Жизнь. Тебя ждет прекрасная удивительная жизнь. — Лицо мальчика тоже озарилось улыбкой, он весело и звонко рассмеялся.»
Но это длилось лишь миг. Внезапно мальчик вскрикнул. Он не сопротивлялся, но его тело начало угасать, превращаясь в пепел. Пламя, что не могло причинить ему вреда, вдруг стало жадным, жгучим. Оно поглотило его, и Балемила закричала, бросившись вперёд, но мужики схватили её, не давая приблизиться.
Когда всё закончилось, от мальчика не осталось ничего, кроме пепла, смешанного с грязным снегом. Крестьяне молча разобрали костёр, смели остатки тела, словно он никогда не существовал.
Балемила не плакала. Она просто ушла. Вышла из деревни, босая, сгорбленная, шепча что-то несвязное, с серым лицом, опустошенная. Никто не думал ее остановить. Никто не попытался помочь. Она дошла до опушки леса, упала на снег и осталась лежать там, не двигаясь. Снег падал на её волосы, на синие губы, на потухшие глаза. Она не пыталась встать. Никогда больше не попытается.
Старики, женщины и мужчины, которые принимали участие в сожжении мальчика, собрались у центральной площади, их лица были серыми от усталости, но глаза — тревожными. Они чувствовали, что на этом всё не кончится. И тогда из тени домов выступила она.
Худая, в рваном плаще, со спутанными волосами и глазами, горящими, как болотные огоньки. Она шла медленно, босая, но снег не оставлял следов под её ногами. Вокруг неё тянулся едкий запах прелых трав и чего-то горелого.
— Вы думаете, что избавились от зла? — её голос был похож на скрип. — Но зло живёт в вас самих.
Она подняла руку, и ветер закружился над деревней, поднимая пепел и сажу. Люди вскрикнули, кто-то бросился бежать, но ведьма только усмехнулась.
— Кровь дитя, что вы пролили, останется с вами. Она войдёт в ваши дома, в ваши сны. Вы будете слышать его плач по ночам. Ваши дети родятся без глаз, ваши коровы дадут прокисшее молоко, ваши мужчины найдут холод в постелях, а ваши жёны забудут имена своих детей.
Она откинула капюшон, и лица её никто не смог рассмотреть, будто его не существовало вовсе. Только два огня горели в пустоте. Люди стояли парализованные, скованные ужасом.
— Теперь вы знаете, что значит отнять жизнь у того, кто был рождён не для вас, — ведьма прошептала это как проклятие, и её слова пропитали воздух.
Сильный порыв ветра ударил в деревню, заставляя скрипеть крыши и стонать ставни. Когда люди осмелились поднять глаза, ведьмы уже не было. Только вороны каркали на крыше, и среди снежного поля стояла чёрная тень — может, просто обугленный столб, а может, нечто иное. Замерзшее тело Балемилы тоже исчезло, люди шептались, что ведьма забрала его.
С той ночи в деревне не было ни радости, ни покоя. Люди действительно слышали детский плач, даже если в доме не было младенцев, молоко скисало, даже если его только что надоили, а женщины, беременные в ту зиму, рожали мёртвых детей.
Но самой страшной была ночь, когда кто-то увидел в лесу у деревни высокую женскую фигуру. Её лицо было скрыто волосами, но она стояла неподвижно, наблюдая. И хотя никто не видел, как она двигалась, каждую ночь она оказывалась всё ближе к домам.
Балемила знала куда идти — к болотной ведьме. Нельзя же ребёнка просто найти, как подкидыша, хотя у них в деревне и не такое могло случится. Но ждать пока кто-то подкинет ей ребёнка было слишком утомительно и ненадежно.
Женщина отправилась в тёмный лес, пробираясь сквозь заросли кустарников и деревьев. Она остановилась на обрывистом берегу реки, присела, прислонившись спиной к стволу старой ивы, чтобы осмотреться. До дьявольского создания было ещё далеко. И лишь поздней ночью, когда над головой сияла холодная полная луна, Балемила нашла логово ведьмы. В её сознании это была просто старушка-отшельница, которую загнобили местные жители, хотя по слухам это было нечто ужасающее, с острыми когтями, клыками, длинный толстым хвостом и горящими глазами.
Балемила сразу же зашла в пещеру, которая оказалась не такой уж и большой, как она могла ожидать. Узкий проход с неровными стенами и потолком был настолько темным, что приходилось двигаться на ощупь, придерживаясь за стену. Пол был влажным, а потолок был усыпан камнями. В воздухе витал запах гниения и сырости, но то было ожидаемо, ведь жила она на болотах.
Чем дальше Балемила шла, тем больше думала, что пещера необитаема. Полная тишина и мрак. Однако пройдя ещё немного, она начала различать узоры на стенах — глубокие царапины, оставленные неизведанными крупными животными. Это, несомненно, удивило Балемилу, ведь кто будет жить на болотах? Лягушки-медведи? Глупость.
Как всегда это происходит, Балемила, хоть и женщина выносливая, но тоже устаёт и в какой-то момент она решила присесть. Она села прямо на камень, чувствуя, как холодная влага проступает сквозь ткань её платья. В темноте Балемила попыталась рассмотреть что-нибудь, но безуспешно. Единственным звуком был её собственный хриплый вдох, да лёгкое шуршание капель, стекающих по стенам пещеры.
Вдруг из глубины раздался скребущий звук. Он был негромким, словно кто-то провёл когтем по камню. Балемила замерла, вслушиваясь, а затем решительно встала. Её не так-то просто запугать.
— Эй, бабка, выходи, — громко сказала она. — Я пришла за дитём.
Мгновение спустя, в глубине пещеры мелькнул свет. Тусклый, болотного оттенка, словно кто-то зажёг гниющую свечу. Свет двигался, и вскоре силуэт показался в проёме коридора. То была женщина. Или то, что когда-то было женщиной. Спина её была сутулой, руки тонкими, а длинные, спутанные волосы касались земли. Лицо же её было скрыто тенью, но Балемила чувствовала, как на неё смотрят.
— Дитя? — прохрипел голос, старый, как сама пещера. — Дитя требует судьбы.
— Требует, — кивнула Балемила. — Но я готова.
Ведьма сделала шаг вперёд. Свет озарил её лицо, и Балемила увидела, что глаза её были чёрными, без белков, как у болотного зверя.
— Дитя не берут просто так, — продолжила ведьма. — Оно приходит с испытанием.
— Говори, что делать, — сказала Балемила, сложив руки на груди. Ведьма засмеялась. Смех её был сухим и трескучим, как ломкие сучья под ногами.
— Хорошо, — сказала она. — Ты получишь дитя. Но знай: оно не принесет тебе того, что ты так желаешь.
С этими словами ведьма подняла руку и бросила в воздух что-то маленькое. Оно зависло в воздухе, сияя призрачным светом, а затем вдруг опустилось прямо в ладони Балемилы. Она посмотрела вниз, в её руках лежал клубок тёплого, мягкого тумана. Он пульсировал, словно живой, и внутри его угадывался крошечный силуэт.
— Береги его, — сказала ведьма. — Ибо дитя правосудия придёт к тебе, когда настанет время. — А потом ведьма исчезла. Пещера погрузилась во тьму, и Балемила осталась одна, держа в руках дитя, которое ещё не родилось.
Прошли недели, прежде чем настала та ночь, когда дитя созрело, и Балемила ощутила, как её тело пронзает нестерпимая боль. Она корчилась на полу, сжав живот руками, словно рожала по-настоящему. Её лихорадило, жар сменялся леденящим холодом, мышцы сводило судорогами, и в этом ужасе, посреди темноты и одиночества, её разум начинал путаться. Казалось, что ночь длится вечность, а её страдания не знают конца.
Где-то вдалеке, за пределами её сознания, раздавались звуки: шёпот, лёгкий плеск болотной воды, чьи-то осторожные шаги. Или, может, это всего лишь плод её разрывающегося сознания? Она уже не знала. И только под утро, когда последние крупицы боли растворились в слабости, Балемила открыла глаза.
Перед ней, завернутое в лоскут её собственного платка, лежало дитя. Крохотное, едва заметное в утреннем полумраке, оно тихо сопело, как котёнок. Грудь Балемилы сдавило от странного чувства — страха, облегчения, восторга. Она медленно протянула руку и коснулась крохотной, едва тёплой ладошки. Пальцы малыша дрогнули, сжались в крошечный кулачок.
— Моё, — выдохнула она, потрескавшимися губами выговаривая слово, в котором было столько любви, что даже воздух в хижине, казалось, стал мягче.
Балемила осторожно взяла дитя на руки. Оно было таким маленьким, что казалось невозможным, чтобы оно выжило в этом мире. Но оно было живым — теплым, настоящим, её. Она прижала его к себе, вдохнула запах — нежный, молочный, с легким оттенком болотной свежести, той самой, что тянулась за ней после ночи в логове ведьмы.
С тех пор её жизнь изменилась. Она уже не просто просыпалась на рассвете — теперь она вставала раньше, чтобы проверить, не замёрз ли её малыш. Она уже не просто готовила еду — теперь она варила самые нежные похлёбки, отбирая лучшие травы. Даже её голос стал другим — мягким, певучим, когда она разговаривала с ребёнком.
Она звала его Солнышком, потому что с ним её дом засиял новым светом. Каждое утро она брала его на руки, показывала восходящее солнце и говорила: «Смотри, дитятко, это твой первый рассвет… второй… третий». Считала дни, как драгоценности, складывая их в сердце.
Балемила жила ради него. А он жил — ради неё.
Прошло несколько лет. Люди в деревне знали, откуда у Балемилы появился ребёнок, и это знание разъедало их страхом. Они сторонились её дома, крестились при встрече, шептались за спиной, а кто-то и вовсе шептал проклятья. Дети не играли с малышом, их родители запрещали им подходить к дому Балемилы, словно её дитя было заразным.
Но Балемила не обращала внимания. Она любила ребёнка с той самой ночи, когда в агонии и жару ощутила, как внутри неё что-то рвётся, как боль раздирает её тело, а затем — тишина. А когда рассвело, он лежал там, крошечный, тёплый, свернувшийся в её старом шерстяном платке. Она помнила, как подняла его на руки, как он открыл глаза — не младенческие, пустые, а внимательные, мудрые, полные чего-то непостижимого.
Она растила его с нежностью, какой не знала сама, пела ему песни, рассказывала старые сказки, отдавала все лучшие куски, не жалея ни себя, ни своих сил. Он был тихим, но когда смотрел на неё — в этих глазах был весь мир. Её мир.
Но деревня не хотела мириться с этим. Их страх разгорался, как лесной пожар. Кто-то видел, как ребёнок стоял на берегу реки в полной тишине, глядя в воду, и тень его двигалась не так, как должна. Кто-то шептал, что он говорил с кем-то невидимым, а старуха Либуша и вовсе клялась, что его глаза горели в темноте, когда она проходила мимо их дома.
Страх людей превратился в ненависть. Они не могли терпеть его присутствие среди себя. И потому в одну из февральских ночей к дому Балемилы пришли мужчины с факелами. Они выломали дверь и втащили её на улицу. Женщины стояли поодаль, держа детей за руки, их лица перекошены страхом и гневом, один из мужчин — староста деревни, Войтек, шагнул вперёд, держа факел высоко перед собой.
— Ты согрешила с тьмой! Ты принесла в наш мир зло! Ты знала, что вырастила чудовище, — его голос дрожал. — Мы не можем позволить ему остаться.
— Он всего лишь ребёнок! — закричала Балемила, закрывая сына собой. — Он никому не сделал зла!
— Ты родила его, но он не твой. Он не человек, — пробормотала старая Либуша, стоявшая в толпе. — Я видела, как его глаза светились в темноте. Как его тень плясала без него.
— Ты должна доказать, что он не демон, — сказал Войтек. — Мы даём тебе выбор: пройти испытание или покинуть деревню навсегда.
Испытание было жестоким: мальчика привязали к столбу на главной площади, вокруг сложили хворост. Балемиле дали нож и сказали, что если ребёнок не закричит в огне, значит, он нечистый, а если закричит, то она вольна его освободить. Сердце Балемилы разрывалось. Она не могла допустить этого, но знала: если попытается остановить их, её убьют, а ребёнка все равно сожгут. В этот миг она посмотрела ему в глаза и тут же поняла, кто он на самом деле. Не человек и не демон, Он — дух леса, рожденный из её боли и одиночества. Он смотрел на неё спокойно, словно знал, что когда-то это должно произойти.
«Когда огонь вспыхнул, пламя не коснулось его кожи. Оно кружилось вокруг, но не причиняло вреда. Люди вскрикнули, кто-то бросился бежать, а кто-то опустился на колени. Балемила шагнула вперёд, разрезала веревки и выхватила сына из огня, хоть оно и обожгло её. В этот миг его глаза вспыхнули древним светом, и деревня содрогнулась. Земля под ногами затряслась, деревья зашептали на незнакомом языке, и ветер пронёсся между домами, гася факелы.
— Вы не сможете причинить нам зла, — сказала Балемила. — Мы уходим.
Сын взял её за руку. Они шагнули в лес, и тьма сомкнулась за ними, унося их прочь от деревни, которая больше не могла быть им домом.
— Ты должен пообещать мне, что будешь хорошим мальчиком. Ты ведь будешь? — спросила Балемила, ступая босыми ногами по снегу, таявшему за каждым их шагом и расцветая зеленой травой и цветами.
— А что потом? — уточнил мальчик.
— Потом — все. — Улыбнулась Балемила.
— Что «все»?
— Жизнь. Тебя ждет прекрасная удивительная жизнь. — Лицо мальчика тоже озарилось улыбкой, он весело и звонко рассмеялся.»
Но это длилось лишь миг. Внезапно мальчик вскрикнул. Он не сопротивлялся, но его тело начало угасать, превращаясь в пепел. Пламя, что не могло причинить ему вреда, вдруг стало жадным, жгучим. Оно поглотило его, и Балемила закричала, бросившись вперёд, но мужики схватили её, не давая приблизиться.
Когда всё закончилось, от мальчика не осталось ничего, кроме пепла, смешанного с грязным снегом. Крестьяне молча разобрали костёр, смели остатки тела, словно он никогда не существовал.
Балемила не плакала. Она просто ушла. Вышла из деревни, босая, сгорбленная, шепча что-то несвязное, с серым лицом, опустошенная. Никто не думал ее остановить. Никто не попытался помочь. Она дошла до опушки леса, упала на снег и осталась лежать там, не двигаясь. Снег падал на её волосы, на синие губы, на потухшие глаза. Она не пыталась встать. Никогда больше не попытается.
Старики, женщины и мужчины, которые принимали участие в сожжении мальчика, собрались у центральной площади, их лица были серыми от усталости, но глаза — тревожными. Они чувствовали, что на этом всё не кончится. И тогда из тени домов выступила она.
Худая, в рваном плаще, со спутанными волосами и глазами, горящими, как болотные огоньки. Она шла медленно, босая, но снег не оставлял следов под её ногами. Вокруг неё тянулся едкий запах прелых трав и чего-то горелого.
— Вы думаете, что избавились от зла? — её голос был похож на скрип. — Но зло живёт в вас самих.
Она подняла руку, и ветер закружился над деревней, поднимая пепел и сажу. Люди вскрикнули, кто-то бросился бежать, но ведьма только усмехнулась.
— Кровь дитя, что вы пролили, останется с вами. Она войдёт в ваши дома, в ваши сны. Вы будете слышать его плач по ночам. Ваши дети родятся без глаз, ваши коровы дадут прокисшее молоко, ваши мужчины найдут холод в постелях, а ваши жёны забудут имена своих детей.
Она откинула капюшон, и лица её никто не смог рассмотреть, будто его не существовало вовсе. Только два огня горели в пустоте. Люди стояли парализованные, скованные ужасом.
— Теперь вы знаете, что значит отнять жизнь у того, кто был рождён не для вас, — ведьма прошептала это как проклятие, и её слова пропитали воздух.
Сильный порыв ветра ударил в деревню, заставляя скрипеть крыши и стонать ставни. Когда люди осмелились поднять глаза, ведьмы уже не было. Только вороны каркали на крыше, и среди снежного поля стояла чёрная тень — может, просто обугленный столб, а может, нечто иное. Замерзшее тело Балемилы тоже исчезло, люди шептались, что ведьма забрала его.
С той ночи в деревне не было ни радости, ни покоя. Люди действительно слышали детский плач, даже если в доме не было младенцев, молоко скисало, даже если его только что надоили, а женщины, беременные в ту зиму, рожали мёртвых детей.
Но самой страшной была ночь, когда кто-то увидел в лесу у деревни высокую женскую фигуру. Её лицо было скрыто волосами, но она стояла неподвижно, наблюдая. И хотя никто не видел, как она двигалась, каждую ночь она оказывалась всё ближе к домам.
