Дамоклов меч
Его тело еще не остыло, когда в полицейском участке зазвонил телефон. Через полчаса детектив Терри Мелвин уже сидел в гримерке, полной людей.
Обычно шумный актерский состав сейчас хранил гробовое молчание. Многие курили. Сизый дым заполнил тесную каморку, скручивался кольцами, мешал думать. К дыму примешивался тяжелый сладкий запах духов. Вереница зеркал, теплый желтый свет, хаос косметики на столах. Плотно зашторенное окно не пропускало свет, но не могло удержать звуков улицы: обычных будничных гудков автомобилей, крики разносчиков газет и велосипедные звонки. Лос-Анджелес жил своей жизнью.
Терри Мелвин обвел взглядом актеров. Кумиры миллионов, блистательные на экране, сейчас сидели в тревожном ожидании. Кто? Кому из них понадобилось отравить режиссера, могущего дать славу, блеск и роскошь?
Терри в задумчивости постучал карандашом по бумаге. Как же все надоело! Бесконечные трупы, расследования, интриги. Исписанные страницы дела словно театральный занавес приоткрывают ему другой, чуждый мир. Как непослушный ребенок он подглядывает в замочную скважину чужой жизни. А ему хочется своей. Покоя. Хочется чтобы дома встречали не пустые гулкие комнаты, а красавица-жена. Хочется запаха корицы и булочек. Детского смеха.
– Это она! Я точно знаю, это она! - громкий визгливый голос выдернул Терри из размышлений. Он поднял голову. Грудастая блондинка ткнула изящным пальцем в скромную тихоню в углу. От этого движения соскользнуло с плеча меховое манто, бесстыдно оголило декольте.
– Почему вы так думаете?
– Шоу.., – она запнулась, – покойный Шоу Френсис предлагал ей роль. Роль искусительницы. Любовницы. Она отказалась. О, Шоу, он рвал и метал. Кричал. Это она, без сомнения, его отравила! Он вылепил из нее звезду, создал ее, как Пигмалион! Неблагодарная!
Девушка в углу вздрогнула. И, взглянув Терри лицо, прошептала, качая головой:
– Это не я…
Терри посмотрел на нее внимательно. Фарфоровая, идеально ровная кожа. Блестящие локоны. Щеки чуть-чуть окрасились нежным, волнующим цветом. Ладони плотно зажаты между коленями, отчего платье собралось складками вокруг бедер, подчеркивая все то, что надо было скрыть.
– Это не я, – повторила она снова.
– Как ваше имя, мисс? – спросил он больше для порядка. Он узнал ее.
– Вивьен Роуз, сэр.
Терри один за другим задавал ей набившие уже оскомину вопросы: где была, с кем, что делала, как относилась к убитому, и писал, писал, писал…
Карандаш порхал по бумаге, а мысли роились в голове, перебивая одна другую. Терри внезапно вспомнил все фильмы, где она снималась. Он считал ее лучшей женщиной на свете и ждал момента, когда судьба сведет их вместе. Он мог бы любить ее всю жизнь. Он мог бы закрыть глаза на все откровенные роли и позволить чужим рукам прикасаться к ней. И жить от одного взгляда до другого.
Чувство как океанская волна подмяло под себя и тянуло, тянуло, медленно обволакивая разум, отравленный жаждой мести, отупевший от сигаретного дыма. Он становился другим. Вот прямо сейчас. Любовь рождалась в его измученном сердце, принимая новое, идущее неизвестно откуда. Он замер от нахлынувшей вдруг громады – и мыслей, и эмоций.
– Всем спасибо, все свободны. Если возникнет необходимость, я пришлю вам повестку для явки в полицейский участок. И прошу оказать максимальное содействие следствию.
Терри взял со стола свою шляпу, откланялся и, хлопнув дверью, вышел.
Стемнело. Опустевшие улицы притихли, отражаясь дрожащими желтыми пятнами фонарей в лужах. Терри шагал быстро, размашисто. Час быстрой ходьбы – и все, окраина. Позади светится огнями город-порок, впереди какая-то свалка. Терри запустил руку в нагрудный карман пиджака. Маленькая склянка легла в ладонь. Это следовало сделать раньше. Но раньше – никак. Терри аккуратно опустил склянку с остатками яда на землю и придавил каблуком. Хрустнуло стекло.
Плита на плечах рухнула. Но вместо довольной радости – ощущение всепоглощающей пустоты внутри. Вывернутая наизнанку душа. Он убил его. Шоу Френсис мертв. Шоу Френсис, его сводный брат, промотавший все состояние отца, оставившие его без гроша, больше не будет у него бельмом на глазу.
Но мог ли Терри предполагать, что этим своим поступком он подставит самую прекрасную женщину на свете под угрозу. Он должен отвести подозрения и от себя и от Вивьен Роуз. Иначе у нее будут проблемы.
Он совершенно точно знал, что они будут. И это по-настоящему страшно.
Изнанка мечты
– Мы разбогатеем! – жарко дыша в ухо Джеку, быстро и отрывисто зашептал Фред, – Раньше была американская мечта, а у нас будет бразильская!
Джек поднял на друга мутные глаза. Его день не задался и он накачивался спиртным, сидя в дешевом пабе. Джек облокотился о длинную барную стойку, уставленную пустыми грязными стаканами, всю в крошках и пятнах кетчупа, выпустил дым в сторону и криво усмехнулся:
– Да? И как же?
– Помнишь, в 79-м, все как с ума посходили, когда какой-то чудак нашел золотой самородок в ручье?
– Ну? – Джек прилепил сигарету в уголок рта, отчего дым поднимался ему прямо в прищуренный глаз.
– А ведь золото в Серра Пелада до сих пор есть! – Фред воровато оглянулся по сторонам.
Длинная вереница бутылок темного стекла за спиной бармена, сизый от дыма майский воздух, разбавленный гомоном таких же усталых трудяг, пришедших пропустить стакан-другой, приглушенная музыка.
– И что с того?
– Я все продумал, Джек! Вот карта! Возьмем мой форд и на нем за пару недель доберемся. Там можно проехать через мост двух Америк. Давай, собирайся! Сегодня проспишься, завтра берешь расчет в своей чертовой газетенке и поехали! Вперед, к мечте! – Фред кинул бармену пару смятых купюр, подхватил Джека под локоть и поволок к выходу.
Утро следующего дня словно насмехалось над Джеком. Солнце жгло и без унылую степь, голова звенела от вчерашней выпивки и громкой музыки. Фред за рулем старенького форда сделал радио погромче и что было силы горланил в такт.
Один пейзаж сменялся другим, пыльная дорога вела их через Даллас, Сан-Антонио, Монтеррей к призрачной мечте. Останавливались переночевать в дешевых мотелях и снова вперед. Гондурас, Никарагуа, мост двух Америк.
Быстрый тропический рассвет в Марабе осветил пеструю толпу в шлепанцах и шортах. Джек потрясенно наблюдал, как они запрыгивали в грузовик до Серра Пелады: старожилы — пошустрее, новички с оглядкой.
– Ничего, старина, там на всех хватит. Форд снова затрясло на дрянной дороге, красная пыль тучей клубилась за ним, мимо бежали поставленные вкривь и вкось одноэтажные хибарки.
Спустя час форд в последний раз тряхнуло, и Фред затормозил у шлагбаума. Прежде чем попасть в Серра Пеладу, следовало пройти полицейский досмотр.
– Где тут можно получить участок? – крикнул Фред в толпу на ломаном португальском.
– В Соломоновом суде, – ответил смуглый бородач. – Найдите инженера Бонфасио.
Потолкавшись в суде, мечтатели наконец нашли нужную очередь. Из разговоров стало понятно, что новые шурфы начинать не имело смысла, а те, где уже шла работа, стоили дорого. Пришлось друзьям отдать все свои сбережения за участок в центре ямы.
На прииске Джек потрясенно озирался по сторонам. Перед ними насколько хватало глаз, раскинулась цепь исполинских размеров ям. Полуголые грязные люди в них напоминали муравьев. Одни вонзали в окаменевшую глину мотыги, другие руками насыпали землю в мешки, третьи с такими же мешками на спинах гуськом пробирались наверх по тонким шатким лестницам.
– Ну что, дружище, вперед! – Фред хлопнул Джека по плечу с такой силой, что тот едва удержался на ногах. Глаза искателя счастья лихорадочно заблестели.
Фред побежал по узкой тропке вниз, Джек устремился следом. Мелкие камушки ускользали из-под ног. Надо было то карабкаться на уступ, то сползать вниз, то балансировать над провалом. Фред и Джек поминутно падали, раздирая ладони в кровь.
Целый день они на крошечном квадратике участка мерно, как машины, били и били мотыгами по окаменевшей земле, отковыривая крошечные кусочки. Набивали мешки породой и к вечеру, обессилевшие, уселись прямо на мокрую глину, поглядывая на путь наверх.
Взвалив мешки на плечи, мечтатели, едва передвигая от усталости ноги, заковыляли к крутой лестнице.
Ступенька за ступенькой. Ступенька за ступенькой. Фред невидяще переставлял ноги по тонким деревянным перекладинам. Капля пота со лба попала в глаз. Фред зажмурился, тряхнул волосами. Голова его закружилась, нога соскользнула с перекладины и он полетел вниз.
Огромное тропическое небо опрокинулось, как бездонная черная чаша, усыпанная алмазами. Свист ветра в ушах на долю секунды и глухой удар о твердую землю.
Джек обернулся на звук и увидел, как Фред распластался внизу, нелепо, по-кукольному вывернув ноги.
– Фред! Фред… Дружище… я сейчас.., – Джек отбросил в сторону мешок и торопливо спустился вниз.
Он еще успел услышать тяжелое дыхание друга и его свистящий шепот:
– Я еще разбогатею! Я еще разбогатею… Я … еще…
Недостижимая
Однажды в церковь на Греческой площади вошла девушка, одетая роскошное шелковое платье цвета парнасской розы и высокие кружевные перчатки в тон. На голове у нее была изящная шляпка с перьями и лентами, которые завязывались под подбородком, а на ногах – туфельки из тончайшей кожи. Пшеничные локоны, что выбивались из-под шляпки, в свете десятков свечей отливали золотом. Ее большие голубые глаза светились таинственным светом, делая все лицо умным и одухотворенным.
Звали девушку Анна Павловна Лукинская. Она воспитывалась в дворянской семье и подавала большие надежды на выгодный брак. Не так давно ее отец, Павел Никитич Лукинский, составил ей прекрасную партию с графом Васильчиковым. О предстоящей свадьбе говорил весь светский Петербург.
В это утро диакон Иоанн увидел Анну Павловну впервые. Он совсем недавно окончил духовную семинарию и получил распределение в приход Греческой церкви. Каждое утро он служил службу вместе с отцом Тихоном. Молитва всегда наполняла его сердце особой любовью и смирением. Он ощущал себя орудием в руках Господа Бога. Таково было его единственное дело на земле, единственное его назначение.
Время шло, Иоанн запоминал прихожан в лицо. А когда заходила Анна, приход будто наполнялся особым светом и теплом. Он смотрел, как она склоняется над аналоем и гадал, в чем же может исповедоваться такая юная и чистая душа. А когда во время причастия Анна касалась губами поручей, лицо его заливалось краской стыда. Глядя на ее фарфоровую кожу, на тонкие запястья, на изящество, с каким она осеняла себя крестным знамением, Иоанн смущался и еще усерднее возносил молитвы Господу.
Похоже, она отыскала трещинку в его доспехах и забралась туда, откуда лился молодой весенний свет - свет надежды - в самое сердце.
Но однажды диакона Иоанна пронзила нестерпимая боль. Казалось, сердце его раскололось на тысячу маленьких кусочков. И некому было поведать о своей тоске.
Дело было весной. За скрипучими дверями с неба лился пронзительно-яркий солнечный свет, птицы выводили гимн новой жизни. Ослепительно-голубое небо дарило надежду и радость как никогда прежде.
В этот теплый весенний день Анна Павловна Лукинская и молодой граф Владимир Николаевич Васильчиков обвенчались.
Анна была прекрасна, как никогда. Щеки ее окрасились нежным, волнующим румянцем, бесчисленные свечи сверкающими бликами плясали на волнистых локонах, спускающихся из-под кружевного платка, а белоснежное платье ручной работы сидело на ней просто чудесно.
И не было никаких сил смотреть и не думать о том, что эта женщина так навсегда и останется недостижимой мечтой. Иоанн неустанно твердил себе, что он служитель Господа и слезно молил Творца о прощении. Но время от времени у него в груди что-то сжималось от тоски от воспоминаний.
Дни проходили за днями. И Иоанн каждый раз искал глазами в толпе свою Анну. Однажды она появилась в церкви радостная, лицо заливал румянец. Анна прикрывала руками вздувшееся платье, как будто руками пыталась упрятать то, что уже не скрывала одежда.
Видит Бог, он никуда не мог уйти от своих тайных, подавляемых мыслей, желаний, ведь он мужчина. Смотреть на явный знак этих загадочных действий было невыносимо. Сердце его разрывалось от боли. Почему она не может быть непорочно святой, чистой и незапятнанной, как сама Богоматерь?
Год проходил за годом, одна служба сменяла другую. Дверь открывалась и в церковь залетали капли дождя, врывался теплый ветер или, окаймленный бледно-зеленым узором листвы, лился пронзительный солнечный свет. Приходили и уходили прихожане: молодые супружеские пары, респектабельные джентльмены и сухонькие старушки, маленькие дети с родителями.
Отец Иоанн ждал свою Анну. Рождались и росли ее дети, крещенные его руками, менялась мода на платья, лучики-морщинки разбежались по лицу, а волосы тронула седина. Так прошло почти пятьдесят лет. Неумолимо и беспощадно. И лишь только вера в Бога придавала ему сил.
Однажды, в церкви на Греческой площади служил священник, который пронес любовь в своем сердце из весны в лето, из лета в осень. Из года в год.
* По мотивам К. Маккалоу “Поющие в терновнике”
**Греческая церковь на Греческой площади в Петербурге была разрушена в годы Советской власти
День, когда…
– Хочешь увидеть Куродзука? У нее такие жуткие желтые глаза, синяя кожа и когти! Огромные! – глаза Танака Такаяма странно блестели, – А? Или ты боишься?
– Вот еще! С чего бы мне бояться? Я тебе даже не верю!
Кобаяси Акеми было 16. Тоненькая, с доверчивыми глазами и волосами цвета воронова крыла. В школьной форме красавица походила на фарфоровую куклу. Она всего неделю назад переехала с родителями в поселок Кидзё и пошла в новую школу. Такаяма ей понравился сразу. У бледного молодого человека были ярко-голубые глаза и волосы цвета ночи. А еще такой веселый и начитанный, и при этом искатель приключений, не то, что их деревенские мальчишки. Вот и сейчас он тянул Акеми за руку, обещая провести время жутко интересно.
Акеми испытывала два противоречивых чувства - любопытство и страх. Так ощущают себя люди, которые боятся заглянуть в темную комнату, но знают, что другого шанса уже не представится.
Такаяма было странно думать о том, что еще недавно он ее совсем не знал, а теперь с удовольствием разделил бы с ней свои дни.
– Это самый жуткий заброшенный дом, какой только есть в наших краях! Ты же знаешь легенду?
Акеми молча покачала головой. Они шли довольно быстро и лишний раз говорить было тяжело.
– Ну слушай. Однажды в богатой семье родилась девочка. Она росла слабой и болезненной и за пять лет не произнесла ни единого слова. Родители испробовали все средства, но ничего не помогало. Только один знахарь сказал, что единственное лекарство – это печень неродившегося ребенка.
Няня девочки решилась пойти в долгий путь на поиски лекарства. Перед уходом она надела на шею малышке свой амулет и пошла в путь-дорогу.
Долго ходила она, заходила в каждый дом, в каждый храм. И везде ей отказывали. Прошло много лет и девушка сошла с ума от отчаяния. Она решила жить на обочине дороги, в этом самом доме, чтобы оттуда высматривать свою жертву.
Его тело еще не остыло, когда в полицейском участке зазвонил телефон. Через полчаса детектив Терри Мелвин уже сидел в гримерке, полной людей.
Обычно шумный актерский состав сейчас хранил гробовое молчание. Многие курили. Сизый дым заполнил тесную каморку, скручивался кольцами, мешал думать. К дыму примешивался тяжелый сладкий запах духов. Вереница зеркал, теплый желтый свет, хаос косметики на столах. Плотно зашторенное окно не пропускало свет, но не могло удержать звуков улицы: обычных будничных гудков автомобилей, крики разносчиков газет и велосипедные звонки. Лос-Анджелес жил своей жизнью.
Терри Мелвин обвел взглядом актеров. Кумиры миллионов, блистательные на экране, сейчас сидели в тревожном ожидании. Кто? Кому из них понадобилось отравить режиссера, могущего дать славу, блеск и роскошь?
Терри в задумчивости постучал карандашом по бумаге. Как же все надоело! Бесконечные трупы, расследования, интриги. Исписанные страницы дела словно театральный занавес приоткрывают ему другой, чуждый мир. Как непослушный ребенок он подглядывает в замочную скважину чужой жизни. А ему хочется своей. Покоя. Хочется чтобы дома встречали не пустые гулкие комнаты, а красавица-жена. Хочется запаха корицы и булочек. Детского смеха.
– Это она! Я точно знаю, это она! - громкий визгливый голос выдернул Терри из размышлений. Он поднял голову. Грудастая блондинка ткнула изящным пальцем в скромную тихоню в углу. От этого движения соскользнуло с плеча меховое манто, бесстыдно оголило декольте.
– Почему вы так думаете?
– Шоу.., – она запнулась, – покойный Шоу Френсис предлагал ей роль. Роль искусительницы. Любовницы. Она отказалась. О, Шоу, он рвал и метал. Кричал. Это она, без сомнения, его отравила! Он вылепил из нее звезду, создал ее, как Пигмалион! Неблагодарная!
Девушка в углу вздрогнула. И, взглянув Терри лицо, прошептала, качая головой:
– Это не я…
Терри посмотрел на нее внимательно. Фарфоровая, идеально ровная кожа. Блестящие локоны. Щеки чуть-чуть окрасились нежным, волнующим цветом. Ладони плотно зажаты между коленями, отчего платье собралось складками вокруг бедер, подчеркивая все то, что надо было скрыть.
– Это не я, – повторила она снова.
– Как ваше имя, мисс? – спросил он больше для порядка. Он узнал ее.
– Вивьен Роуз, сэр.
Терри один за другим задавал ей набившие уже оскомину вопросы: где была, с кем, что делала, как относилась к убитому, и писал, писал, писал…
Карандаш порхал по бумаге, а мысли роились в голове, перебивая одна другую. Терри внезапно вспомнил все фильмы, где она снималась. Он считал ее лучшей женщиной на свете и ждал момента, когда судьба сведет их вместе. Он мог бы любить ее всю жизнь. Он мог бы закрыть глаза на все откровенные роли и позволить чужим рукам прикасаться к ней. И жить от одного взгляда до другого.
Чувство как океанская волна подмяло под себя и тянуло, тянуло, медленно обволакивая разум, отравленный жаждой мести, отупевший от сигаретного дыма. Он становился другим. Вот прямо сейчас. Любовь рождалась в его измученном сердце, принимая новое, идущее неизвестно откуда. Он замер от нахлынувшей вдруг громады – и мыслей, и эмоций.
– Всем спасибо, все свободны. Если возникнет необходимость, я пришлю вам повестку для явки в полицейский участок. И прошу оказать максимальное содействие следствию.
Терри взял со стола свою шляпу, откланялся и, хлопнув дверью, вышел.
Стемнело. Опустевшие улицы притихли, отражаясь дрожащими желтыми пятнами фонарей в лужах. Терри шагал быстро, размашисто. Час быстрой ходьбы – и все, окраина. Позади светится огнями город-порок, впереди какая-то свалка. Терри запустил руку в нагрудный карман пиджака. Маленькая склянка легла в ладонь. Это следовало сделать раньше. Но раньше – никак. Терри аккуратно опустил склянку с остатками яда на землю и придавил каблуком. Хрустнуло стекло.
Плита на плечах рухнула. Но вместо довольной радости – ощущение всепоглощающей пустоты внутри. Вывернутая наизнанку душа. Он убил его. Шоу Френсис мертв. Шоу Френсис, его сводный брат, промотавший все состояние отца, оставившие его без гроша, больше не будет у него бельмом на глазу.
Но мог ли Терри предполагать, что этим своим поступком он подставит самую прекрасную женщину на свете под угрозу. Он должен отвести подозрения и от себя и от Вивьен Роуз. Иначе у нее будут проблемы.
Он совершенно точно знал, что они будут. И это по-настоящему страшно.
Изнанка мечты
– Мы разбогатеем! – жарко дыша в ухо Джеку, быстро и отрывисто зашептал Фред, – Раньше была американская мечта, а у нас будет бразильская!
Джек поднял на друга мутные глаза. Его день не задался и он накачивался спиртным, сидя в дешевом пабе. Джек облокотился о длинную барную стойку, уставленную пустыми грязными стаканами, всю в крошках и пятнах кетчупа, выпустил дым в сторону и криво усмехнулся:
– Да? И как же?
– Помнишь, в 79-м, все как с ума посходили, когда какой-то чудак нашел золотой самородок в ручье?
– Ну? – Джек прилепил сигарету в уголок рта, отчего дым поднимался ему прямо в прищуренный глаз.
– А ведь золото в Серра Пелада до сих пор есть! – Фред воровато оглянулся по сторонам.
Длинная вереница бутылок темного стекла за спиной бармена, сизый от дыма майский воздух, разбавленный гомоном таких же усталых трудяг, пришедших пропустить стакан-другой, приглушенная музыка.
– И что с того?
– Я все продумал, Джек! Вот карта! Возьмем мой форд и на нем за пару недель доберемся. Там можно проехать через мост двух Америк. Давай, собирайся! Сегодня проспишься, завтра берешь расчет в своей чертовой газетенке и поехали! Вперед, к мечте! – Фред кинул бармену пару смятых купюр, подхватил Джека под локоть и поволок к выходу.
Утро следующего дня словно насмехалось над Джеком. Солнце жгло и без унылую степь, голова звенела от вчерашней выпивки и громкой музыки. Фред за рулем старенького форда сделал радио погромче и что было силы горланил в такт.
Один пейзаж сменялся другим, пыльная дорога вела их через Даллас, Сан-Антонио, Монтеррей к призрачной мечте. Останавливались переночевать в дешевых мотелях и снова вперед. Гондурас, Никарагуа, мост двух Америк.
Быстрый тропический рассвет в Марабе осветил пеструю толпу в шлепанцах и шортах. Джек потрясенно наблюдал, как они запрыгивали в грузовик до Серра Пелады: старожилы — пошустрее, новички с оглядкой.
– Ничего, старина, там на всех хватит. Форд снова затрясло на дрянной дороге, красная пыль тучей клубилась за ним, мимо бежали поставленные вкривь и вкось одноэтажные хибарки.
Спустя час форд в последний раз тряхнуло, и Фред затормозил у шлагбаума. Прежде чем попасть в Серра Пеладу, следовало пройти полицейский досмотр.
– Где тут можно получить участок? – крикнул Фред в толпу на ломаном португальском.
– В Соломоновом суде, – ответил смуглый бородач. – Найдите инженера Бонфасио.
Потолкавшись в суде, мечтатели наконец нашли нужную очередь. Из разговоров стало понятно, что новые шурфы начинать не имело смысла, а те, где уже шла работа, стоили дорого. Пришлось друзьям отдать все свои сбережения за участок в центре ямы.
На прииске Джек потрясенно озирался по сторонам. Перед ними насколько хватало глаз, раскинулась цепь исполинских размеров ям. Полуголые грязные люди в них напоминали муравьев. Одни вонзали в окаменевшую глину мотыги, другие руками насыпали землю в мешки, третьи с такими же мешками на спинах гуськом пробирались наверх по тонким шатким лестницам.
– Ну что, дружище, вперед! – Фред хлопнул Джека по плечу с такой силой, что тот едва удержался на ногах. Глаза искателя счастья лихорадочно заблестели.
Фред побежал по узкой тропке вниз, Джек устремился следом. Мелкие камушки ускользали из-под ног. Надо было то карабкаться на уступ, то сползать вниз, то балансировать над провалом. Фред и Джек поминутно падали, раздирая ладони в кровь.
Целый день они на крошечном квадратике участка мерно, как машины, били и били мотыгами по окаменевшей земле, отковыривая крошечные кусочки. Набивали мешки породой и к вечеру, обессилевшие, уселись прямо на мокрую глину, поглядывая на путь наверх.
Взвалив мешки на плечи, мечтатели, едва передвигая от усталости ноги, заковыляли к крутой лестнице.
Ступенька за ступенькой. Ступенька за ступенькой. Фред невидяще переставлял ноги по тонким деревянным перекладинам. Капля пота со лба попала в глаз. Фред зажмурился, тряхнул волосами. Голова его закружилась, нога соскользнула с перекладины и он полетел вниз.
Огромное тропическое небо опрокинулось, как бездонная черная чаша, усыпанная алмазами. Свист ветра в ушах на долю секунды и глухой удар о твердую землю.
Джек обернулся на звук и увидел, как Фред распластался внизу, нелепо, по-кукольному вывернув ноги.
– Фред! Фред… Дружище… я сейчас.., – Джек отбросил в сторону мешок и торопливо спустился вниз.
Он еще успел услышать тяжелое дыхание друга и его свистящий шепот:
– Я еще разбогатею! Я еще разбогатею… Я … еще…
Недостижимая
Однажды в церковь на Греческой площади вошла девушка, одетая роскошное шелковое платье цвета парнасской розы и высокие кружевные перчатки в тон. На голове у нее была изящная шляпка с перьями и лентами, которые завязывались под подбородком, а на ногах – туфельки из тончайшей кожи. Пшеничные локоны, что выбивались из-под шляпки, в свете десятков свечей отливали золотом. Ее большие голубые глаза светились таинственным светом, делая все лицо умным и одухотворенным.
Звали девушку Анна Павловна Лукинская. Она воспитывалась в дворянской семье и подавала большие надежды на выгодный брак. Не так давно ее отец, Павел Никитич Лукинский, составил ей прекрасную партию с графом Васильчиковым. О предстоящей свадьбе говорил весь светский Петербург.
В это утро диакон Иоанн увидел Анну Павловну впервые. Он совсем недавно окончил духовную семинарию и получил распределение в приход Греческой церкви. Каждое утро он служил службу вместе с отцом Тихоном. Молитва всегда наполняла его сердце особой любовью и смирением. Он ощущал себя орудием в руках Господа Бога. Таково было его единственное дело на земле, единственное его назначение.
Время шло, Иоанн запоминал прихожан в лицо. А когда заходила Анна, приход будто наполнялся особым светом и теплом. Он смотрел, как она склоняется над аналоем и гадал, в чем же может исповедоваться такая юная и чистая душа. А когда во время причастия Анна касалась губами поручей, лицо его заливалось краской стыда. Глядя на ее фарфоровую кожу, на тонкие запястья, на изящество, с каким она осеняла себя крестным знамением, Иоанн смущался и еще усерднее возносил молитвы Господу.
Похоже, она отыскала трещинку в его доспехах и забралась туда, откуда лился молодой весенний свет - свет надежды - в самое сердце.
Но однажды диакона Иоанна пронзила нестерпимая боль. Казалось, сердце его раскололось на тысячу маленьких кусочков. И некому было поведать о своей тоске.
Дело было весной. За скрипучими дверями с неба лился пронзительно-яркий солнечный свет, птицы выводили гимн новой жизни. Ослепительно-голубое небо дарило надежду и радость как никогда прежде.
В этот теплый весенний день Анна Павловна Лукинская и молодой граф Владимир Николаевич Васильчиков обвенчались.
Анна была прекрасна, как никогда. Щеки ее окрасились нежным, волнующим румянцем, бесчисленные свечи сверкающими бликами плясали на волнистых локонах, спускающихся из-под кружевного платка, а белоснежное платье ручной работы сидело на ней просто чудесно.
И не было никаких сил смотреть и не думать о том, что эта женщина так навсегда и останется недостижимой мечтой. Иоанн неустанно твердил себе, что он служитель Господа и слезно молил Творца о прощении. Но время от времени у него в груди что-то сжималось от тоски от воспоминаний.
Дни проходили за днями. И Иоанн каждый раз искал глазами в толпе свою Анну. Однажды она появилась в церкви радостная, лицо заливал румянец. Анна прикрывала руками вздувшееся платье, как будто руками пыталась упрятать то, что уже не скрывала одежда.
Видит Бог, он никуда не мог уйти от своих тайных, подавляемых мыслей, желаний, ведь он мужчина. Смотреть на явный знак этих загадочных действий было невыносимо. Сердце его разрывалось от боли. Почему она не может быть непорочно святой, чистой и незапятнанной, как сама Богоматерь?
Год проходил за годом, одна служба сменяла другую. Дверь открывалась и в церковь залетали капли дождя, врывался теплый ветер или, окаймленный бледно-зеленым узором листвы, лился пронзительный солнечный свет. Приходили и уходили прихожане: молодые супружеские пары, респектабельные джентльмены и сухонькие старушки, маленькие дети с родителями.
Отец Иоанн ждал свою Анну. Рождались и росли ее дети, крещенные его руками, менялась мода на платья, лучики-морщинки разбежались по лицу, а волосы тронула седина. Так прошло почти пятьдесят лет. Неумолимо и беспощадно. И лишь только вера в Бога придавала ему сил.
Однажды, в церкви на Греческой площади служил священник, который пронес любовь в своем сердце из весны в лето, из лета в осень. Из года в год.
* По мотивам К. Маккалоу “Поющие в терновнике”
**Греческая церковь на Греческой площади в Петербурге была разрушена в годы Советской власти
День, когда…
– Хочешь увидеть Куродзука? У нее такие жуткие желтые глаза, синяя кожа и когти! Огромные! – глаза Танака Такаяма странно блестели, – А? Или ты боишься?
– Вот еще! С чего бы мне бояться? Я тебе даже не верю!
Кобаяси Акеми было 16. Тоненькая, с доверчивыми глазами и волосами цвета воронова крыла. В школьной форме красавица походила на фарфоровую куклу. Она всего неделю назад переехала с родителями в поселок Кидзё и пошла в новую школу. Такаяма ей понравился сразу. У бледного молодого человека были ярко-голубые глаза и волосы цвета ночи. А еще такой веселый и начитанный, и при этом искатель приключений, не то, что их деревенские мальчишки. Вот и сейчас он тянул Акеми за руку, обещая провести время жутко интересно.
Акеми испытывала два противоречивых чувства - любопытство и страх. Так ощущают себя люди, которые боятся заглянуть в темную комнату, но знают, что другого шанса уже не представится.
Такаяма было странно думать о том, что еще недавно он ее совсем не знал, а теперь с удовольствием разделил бы с ней свои дни.
– Это самый жуткий заброшенный дом, какой только есть в наших краях! Ты же знаешь легенду?
Акеми молча покачала головой. Они шли довольно быстро и лишний раз говорить было тяжело.
– Ну слушай. Однажды в богатой семье родилась девочка. Она росла слабой и болезненной и за пять лет не произнесла ни единого слова. Родители испробовали все средства, но ничего не помогало. Только один знахарь сказал, что единственное лекарство – это печень неродившегося ребенка.
Няня девочки решилась пойти в долгий путь на поиски лекарства. Перед уходом она надела на шею малышке свой амулет и пошла в путь-дорогу.
Долго ходила она, заходила в каждый дом, в каждый храм. И везде ей отказывали. Прошло много лет и девушка сошла с ума от отчаяния. Она решила жить на обочине дороги, в этом самом доме, чтобы оттуда высматривать свою жертву.
