Было это в те далекие времена, когда Луна и Солнце еще водили хоровод по небосводу, когда горы еще такие маленькие были, что можно было выстрелить из лука и услышать, как стрела по ту сторону гор упадет. Жили тогда в одном селении Соба и Дайка.
С детства дружили Соба и Дайка – дома их в селении рядышком стоят, да так, что дым из их крыш в одну узорную косу свивается. Соба и Дайка словно иголочка с ниточкой, везде вместе: летом в лес по ягоды дружно идут, зимой с горы в обнимку катятся, хохочут, ни ссор между ними не видать, ни размолвок.
А как выросли Соба и Дайка – в праздник Нового Солнца, в праздник Птиц и справили им свадебку. Ладно они жили, душа в душу. Хорошим охотником вырос Соба. Любил он зверя таежного, никогда лишнего не бил. Встанет, бывало, он рано утром, пойдет в душистую тайгу и начнет высвистывать трели. На эти звуки прилетают птицы разные, а еще больше собирается зверя таежного. Тут и быстрая белка, и проворный хорек, и хитрый соболь, и длинноухий заяц. Тяжело ступая, приходит хозяин тайги – неповоротливый медведь. Соба кормит их, ласкает, и никто из зверей не затевает при нем драки. А все потому, что чтил Соба Слово предков: “Знай тайну матери и не убей мать с детенышем. Тогда станешь, как дух, которому повинуются звери, увидишь и узнаешь много мудрости”.
Однажды увидел Соба, что кончаются его припасы. “Пора бы и поохотится, – подумал он, – а то и самому есть нечего, и тяжелую Дайку кормить нечем, да и зверя лесного не угостить”.
Собрался Соба на охоту: заготовил полный колчан острых стрел, положил в суму припасов немного, затянулся потуже ремнями да и двинулся в путь. Едва скрылась его фигура в зелени деревьев, как дала Дайка волю слезам, горьким как полынь. Страх и плохое предчувствие холодной змеей скрутили ей сердце: ой, быть беде! Обхватила тонкими руками круглый живот да вернулась домой чернее горючего каменного угля.
Все глубже и глубже уходил в тайгу Соба. Так далеко зашел, что ни один охотник оттуда дороги не знает. И зверя вокруг никакого нет. День шел Соба, другой, из сил выбился, а на след зверя набрести не смог. Живность лесная кругом притихла, попряталась по дуплам и кустам, даже назойливая сорока-трещотка взлетела повыше и примолкла от греха подальше.
Петляет меж деревьев шумливый ручей. Его чистая гремячая вода переливается цветными огоньками и звенит то птичьим разноголосьем, то глухо и загадочно, как жреческий там-там. И при тусклом свете заходящей луны мрачно чернеет нора.
Пригляделся Соба и видит: сквозь широкие мохнатые лопухи светятся два огонька, как угольки красные.
Волк!
Хвост его сердито вздыбился, оскалились зубы, загривок ощетинился: злобно он принюхивался к незнакомому свежему запаху. Рыкнув глухо, угрожающе, вышел волк из норы и предстал перед Соба. Совсем рядом! Не решался Соба и шагу ступить. Что ему делать? Повернуться спиной к свирепому владыке – в один прыжок волк его настигнет. Достал тогда Соба стрелу острую. Запела тугая тетива, засвистела стрела густым оперением, вонзилась волку в спину. Полыхнули глаза яростью, прыгнул волк. Взметнулись из-под лап комья земли и листья. Могучие челюсти щелкнули в воздухе, сильные лапы ударили человека. Упал Соба.
Выхватил Соба костяной нож, вонзил волку в бок. Взвыл волк жутко и горестно, тяжестью налились могучие лапы, ослабли челюсти. Вздрогнул он всем телом и обмяк.
Обрадовался Соба: какого зверя добыл! Только вдруг услышал возню в норе: детеныши! Понял тут Соба, что нарушил Слово предков, да поздно. Заплясали в небе разноцветные огоньки, окутал лес густой туман. Спустились огоньки ниже, к самой земле, закружили хоровод. Хотел было убежать Соба, да куда там!. Подхватила его сила неведомая, подняла в воздух, осветила все вокруг золотым сияниям да и пропала вдруг.
Очнулся Соба на берегу ручья, обрадовался. Только слышит он как будто звери промеж собой разговаривают. Вскочил Соба, кинулся к ручью, а в прозрачной воде волчья морда. Оглядел он себя – и правда: вместо рук – могучие лапы, вместо рубахи кунек – серая шерсть, вместо штанов – хвост до самой земли.
Взвыл тогда Соба, запел горестную песню молочно-белой морде луны. По своему следу побежал обратно в селение.
Увидела его Дайка, испугалась. Хотел было Соба крикнуть, что это он вернулся, да только вместо слов у него лай получился. Собрались охотники, отогнали Собу от селения. И на следующую ночь приходил он. И на следующую.
Видел Соба, как извелась Дайка, душой изболелась – где ее любимый? А потом и вовсе с горя слегла. Пришел тогда Соба прямо в дом, положил мохнатую морду ей на руки да в глаза с тоской заглядывал. И словно сил у Дайки прибавилось, вскоре излечилась она, повеселела, снова стала по хозяйству хлопотать да Соба лаской одаривать. Оставила она его прямо в доме жить.
Легче стало жить Дайке: освободил ее Соба от трудных забот да охранял от диких зверей темными длинными ночами. А когда пришел срок, разрешилась Дайка от бремени. Да только не человек у нее родился, а три мохнатых детеныша: точь-в-точь как Соба! Хотела было Дайка со страху утопить их в холодном Гремучем ручье, да дрогнула у нее рука. Оставила она их.
Так и остался Соба жить возле людей. А детенышей его с тех пор кличут собаками.
С детства дружили Соба и Дайка – дома их в селении рядышком стоят, да так, что дым из их крыш в одну узорную косу свивается. Соба и Дайка словно иголочка с ниточкой, везде вместе: летом в лес по ягоды дружно идут, зимой с горы в обнимку катятся, хохочут, ни ссор между ними не видать, ни размолвок.
А как выросли Соба и Дайка – в праздник Нового Солнца, в праздник Птиц и справили им свадебку. Ладно они жили, душа в душу. Хорошим охотником вырос Соба. Любил он зверя таежного, никогда лишнего не бил. Встанет, бывало, он рано утром, пойдет в душистую тайгу и начнет высвистывать трели. На эти звуки прилетают птицы разные, а еще больше собирается зверя таежного. Тут и быстрая белка, и проворный хорек, и хитрый соболь, и длинноухий заяц. Тяжело ступая, приходит хозяин тайги – неповоротливый медведь. Соба кормит их, ласкает, и никто из зверей не затевает при нем драки. А все потому, что чтил Соба Слово предков: “Знай тайну матери и не убей мать с детенышем. Тогда станешь, как дух, которому повинуются звери, увидишь и узнаешь много мудрости”.
Однажды увидел Соба, что кончаются его припасы. “Пора бы и поохотится, – подумал он, – а то и самому есть нечего, и тяжелую Дайку кормить нечем, да и зверя лесного не угостить”.
Собрался Соба на охоту: заготовил полный колчан острых стрел, положил в суму припасов немного, затянулся потуже ремнями да и двинулся в путь. Едва скрылась его фигура в зелени деревьев, как дала Дайка волю слезам, горьким как полынь. Страх и плохое предчувствие холодной змеей скрутили ей сердце: ой, быть беде! Обхватила тонкими руками круглый живот да вернулась домой чернее горючего каменного угля.
Все глубже и глубже уходил в тайгу Соба. Так далеко зашел, что ни один охотник оттуда дороги не знает. И зверя вокруг никакого нет. День шел Соба, другой, из сил выбился, а на след зверя набрести не смог. Живность лесная кругом притихла, попряталась по дуплам и кустам, даже назойливая сорока-трещотка взлетела повыше и примолкла от греха подальше.
Петляет меж деревьев шумливый ручей. Его чистая гремячая вода переливается цветными огоньками и звенит то птичьим разноголосьем, то глухо и загадочно, как жреческий там-там. И при тусклом свете заходящей луны мрачно чернеет нора.
Пригляделся Соба и видит: сквозь широкие мохнатые лопухи светятся два огонька, как угольки красные.
Волк!
Хвост его сердито вздыбился, оскалились зубы, загривок ощетинился: злобно он принюхивался к незнакомому свежему запаху. Рыкнув глухо, угрожающе, вышел волк из норы и предстал перед Соба. Совсем рядом! Не решался Соба и шагу ступить. Что ему делать? Повернуться спиной к свирепому владыке – в один прыжок волк его настигнет. Достал тогда Соба стрелу острую. Запела тугая тетива, засвистела стрела густым оперением, вонзилась волку в спину. Полыхнули глаза яростью, прыгнул волк. Взметнулись из-под лап комья земли и листья. Могучие челюсти щелкнули в воздухе, сильные лапы ударили человека. Упал Соба.
Выхватил Соба костяной нож, вонзил волку в бок. Взвыл волк жутко и горестно, тяжестью налились могучие лапы, ослабли челюсти. Вздрогнул он всем телом и обмяк.
Обрадовался Соба: какого зверя добыл! Только вдруг услышал возню в норе: детеныши! Понял тут Соба, что нарушил Слово предков, да поздно. Заплясали в небе разноцветные огоньки, окутал лес густой туман. Спустились огоньки ниже, к самой земле, закружили хоровод. Хотел было убежать Соба, да куда там!. Подхватила его сила неведомая, подняла в воздух, осветила все вокруг золотым сияниям да и пропала вдруг.
Очнулся Соба на берегу ручья, обрадовался. Только слышит он как будто звери промеж собой разговаривают. Вскочил Соба, кинулся к ручью, а в прозрачной воде волчья морда. Оглядел он себя – и правда: вместо рук – могучие лапы, вместо рубахи кунек – серая шерсть, вместо штанов – хвост до самой земли.
Взвыл тогда Соба, запел горестную песню молочно-белой морде луны. По своему следу побежал обратно в селение.
Увидела его Дайка, испугалась. Хотел было Соба крикнуть, что это он вернулся, да только вместо слов у него лай получился. Собрались охотники, отогнали Собу от селения. И на следующую ночь приходил он. И на следующую.
Видел Соба, как извелась Дайка, душой изболелась – где ее любимый? А потом и вовсе с горя слегла. Пришел тогда Соба прямо в дом, положил мохнатую морду ей на руки да в глаза с тоской заглядывал. И словно сил у Дайки прибавилось, вскоре излечилась она, повеселела, снова стала по хозяйству хлопотать да Соба лаской одаривать. Оставила она его прямо в доме жить.
Легче стало жить Дайке: освободил ее Соба от трудных забот да охранял от диких зверей темными длинными ночами. А когда пришел срок, разрешилась Дайка от бремени. Да только не человек у нее родился, а три мохнатых детеныша: точь-в-точь как Соба! Хотела было Дайка со страху утопить их в холодном Гремучем ручье, да дрогнула у нее рука. Оставила она их.
Так и остался Соба жить возле людей. А детенышей его с тех пор кличут собаками.
